Еврейское засилье в новейшее время

1. Иногда вещи уже одним своим именем открывают доступ весьма вредным недоразумениям. Естественное и правомочное содержание еврейского вопроса непроизвольно, а иногда и намеренно, затемняют, когда, злоупотребляя двояким значением выражения "еврей", пользуются им ради того, чтобы представить еврейский вопрос в ложном свете, а именно, как вопрос религиозный, т. е. как вопрос, имеющий отношение к еврейской религии, к мозаизму. Со времен христианского средневековья у нас укоренился обычай прежде всего думать о различии в религиозном отношении. Таким образом, словами еврей или иудей ложно и почти исключительно, обозначают принадлежность к религии Моисея, а о принадлежности к известной расе или, лучше, к известному племени, враждебному всем современным культурным нациям, при этом вовсе не думают. Тот род просвещения, который в 18-м столетии направлен был главным образом против всяких стеснений в религиозном отношении и не придавал никакого значения свойствам народного характера, также способствовал тому, что в еврейском вопросе обращали внимание не на главное дело, а на дело в вопросе этом второстепенное. Благодаря этому, образованный класс в новейшее время привык при слове еврей думать только о религии. Но к религионистическим догмам т. е., в сущности, к догмам суеверия, с точки зрения высшего образования в позитивном направлении, стали относиться более и более равнодушно, и потому плоды этой эмансипации состояли в том, чтобы еврею по религии, вообще, не ставить в счет его религии, и, сообразно этому, смотреть на него так, как будто бы он был совершенно таков же как и мы, с тою незначительною разницею, что по рождению он принадлежит одной религии, а мы другой, и ходим как бы с печатью своей религии. И сами евреи до сего дня изо всех сил стараются всякую критику еврейства и всякое отношение к себе представить в таком виде, как будто бы все это проистекало из вероисповедных различий и из предрассудков, и что будто бы евреи отличаются от других народностей просто своею религией.

Но простой народ и обыкновенные городские сословия перехитрить себя не дают, и ни духовенству, ни религиозным эмансипаторам вполне исказить их природных инстинктов и чувств не удалось. В еврее всегда видели нечто такое, что, - по каким бы то ни было причинам, - никак с их собственными нравами несоединимо. Крещеный еврей, следовательно, еврей-евангелик или еврей-католик оставался и остается для них, - там, где они себя и свое отвращение к еврейской породе понимают правильно, - все-таки, в сущности, только евреем. Но это естественное чувство и это, на непосредственном впечатлении основанное, суждение сбивалось с толку сначала руководительством духовенства, а затем несостоятельною религиозною эмансипациею. Духовенство, лукавя, старалось внушить народу, что евреев нельзя терпеть из за несходства религий - их и нашей. А религиозные эмансипаторы, и между ними именно евреи, или сторонники их образа мыслей, к этой фальши, прибавляли параллель в другом роде. Согласно с духовенством, всякое отвращение к евреям и всякие против них меры они выдавали за что-то такое, что будто бы имело дело только с еврейскою религией, и, сообразно этому, обязанность религиозной терпимости превратили в необходимость выносить еврея и уважать наравне с остальными людьми - таким, каков он есть в действительности, со всеми его качествами. Таким образом, народ и народы разучивались правильно истолковывать собственные свои чувства и свои наблюдения, и правильным образом объяснять себе свою противоположность еврейству. Даже высшие, родовитые классы, в глазах которых порода и кровь значат многое, все-таки подпали этому затемнению расового и национального сознания и привыкли свое кровное отвращение к евреям облекать в форму религиозного протеста.

Но уже решительным образом пробивается наружу то основательное понимание, которое в еврее видит не религию, а расу. Только все еще оно несколько искажено примесью элемента религиозного. Но интересы благородной человечности, следовательно, истинной гуманности и культуры, прямо требуют, чтобы этот религиозный обскурантизм, доселе своим мраком прикрывавший и охранявший прямо дряннейшие свойства евреев, был полностью устранен, так чтобы иудей раскрылся перед нами с своими природными и неотъемлемыми качествами. Тогда культурные свойства, развившиеся из природы расы, можно будет и понять, и оценить; тогда и на самую религию будут смотреть не просто как на зеркало иных свойств, но будут оценивать ее и самостоятельно, и эта оценка даже и весьма отлична будет от того способа суждения, который пущен в ход духовенством, с одной, и религиозными эмансипаторами, с другой стороны. Но есть своего рода невыгоды в том, что название, к которому исстари привыкли, постоянно и всюду заменяют новым. Выражение семит в высшей степени неудачно, ибо оно слишком обще. [2] Иудеи составляют определенный народец семитической расы, но не всю эту расу, к которой некогда принадлежали и - памяти разрушенного Карфагена - пунийцы. Арабы-бедуины - не иудейского племени, но также семиты. Иудеи, вообще, есть древнейший отпрыск всей семитической расы, вылившийся в особенно опасную для народов национальность. Выражением "семитический" иудеи легко могут воспользоваться как комплиментом, и оно, конечно, им приятнее нежели известная старая народная кличка. На деле оно затемняет истинное отношение, т. е. противоположность национальных характеров, там, напр., где, как в Алжире, арабы, как и мы, считают иудеев прямою себе противоположностью. В этом случае арабы-семиты презирают иудеев-семитов как племя вредное, и выражение антисемитизм, которым европейцы хотели бы обозначить истинное отношение арабов к иудеям, - там где его понимают, - становится прямо смешным. Различные семитические племена обладают гораздо лучшим характером, чем жиды, и отсюда понятно, почему жиды с такою охотою прикрываются именем этой обширной расы, большая часть которой, к тому же играла в истории кое какую роль, притом не всегда и не во всех отношениях совершенно дрянную роль. Сообразно этому, наименование жидов евреями или иудеями лучше всего послужило бы успехам националистического просвещения, и с той и с другой стороны противодействовало бы этой игре с подменою или с выдвиганьем вперед религии. Не только в средние века, но и теперь двусмысленностью слова иудей пользуется духовенство, чтобы своротить с дороги истинной критики еврейства или, если угодно, натурального антигебраизма, и подменить его противоположностью христианина иудею. Комично, что выражение еврей вместо иудей, даже прямо вместо обозначения принадлежности к такой-то религии, в России сделалось даже официальным, следовательно, в стране, где, по крайней мере, в публике, еще всего менее привыкли в еврейском. вопросе не выдвигать вперед различия в религиозном отношении.

Еврейский вопрос существовал бы и тогда, если бы все евреи повернулись спиною к своей религии и перешли бы в какую-нибудь из господствующих у нас церквей, или если бы даже человечество покончило со всякими религиями. Я утверждаю даже, что в таких случаях объяснение наше с евреями чувствовалось бы как еще более понудительная потребность, чем оно чувствуется и без того. Крещеные-то евреи и были теми, которые без всякой помехи проникали во все каналы общества и политического сожительства. Они снабжали себя как бы паспортом, и с этим паспортом протискивались даже туда, куда правоверные иудеи следовать за ними не могли. Изо всего, чему до сих пор могли научить нас факты, а также и из самой природы дела, я заключаю, что если бы были только иудеи по племени, и уже не оставалось бы вовсе иудеев по религии то мозаическая прокладка нашего народного базиса осколками того, некогда существовавшего, народца, сделала бы еврейский вопрос только еще более жгучим. Мозаика в кладке наших современных культурных народов или, другими словами, проникновение расового иудейства в пазы и щели наших национальных жилищ, чем совершеннее оно будет тем скорее поведет к отпору. Невозможно, чтобы это тесное соприкосновение могло совершиться без того, что бы мы тотчас же не почувствовали, как несовместима с лучшими нашими стремлениями эта прививка свойств иудейской расы к нашим состояниям.

Итак, еврейский вопрос лежит не столько за нами, сколько перед нами. Во всяком случае, что касается религии, - это, преимущественно, дело прошлого; что же касается расы, то это в высшей степени важный предмет настоящего и будущего. Фантазии о внемировом царстве потусторонностей и о потусторонних влияниях составляют главный материал религий. Там, где видят действительность в ее правде и неприкрытую фантазией, там эта главная составная часть религии отходит на второй план, а значение различий и противоположностей, цеплявшихся просто за несуществующие фантазии, отпадает. Но что не блекнет, а напротив выступает со всею свежестью натуральных красок, это - телесное и духовное своеобразие народов и им оплодотворялись и те ложные религиозные фантастические образы и получали отличавший их характер. В этом смысл? и религии, как воплощение свойств характера и настроений, сохраняют поучительное значение.

2. Во всем последующем, говоря об иудеях я употребляю это название в его натуральном смысле, т. е. разумею под этим происхождение и расу. Между всеми свойствами иудеев религия или склонность к определенной религии есть лишь один из элементов, и в отношении к остальным значит не очень много. Иудей, так сказать, реформат, модернизирующий свою религию, и желающий очистить ее от более грубого суеверия, или даже иудей спинозистический, пытающийся перевести свою религию на язык философии, или иудей, выдающий себя за атеиста и не признающего никакой религии, который хотел бы выкроить ее, так сказать, по научному, - вся эта игра в действительности ничего не стоит, и, главное, их расовых свойств даже ничуть не ограничивает, не говоря уже том, чтобы она их парализовала. Напротив того, во все, что они заимствуют из духовных сокровищ других народов вносят они свой племенной, неотъемлемо присущий им, образ мыслей. В главном пункте они - иудеи как и другие, и их освобождение от, грубого суеверия делает их моральные качества только заметнее и еще деятельнее. Но в моральных то качествах все и дело, как скоро речь идет о сношениях и о сожительстве с другими народами. В общественном сожительстве играет роль весь человек, а не то или другое верование. Вся же совокупность расовых свойств обнаруживается в поступках и должна быть изучаема как в исторической всеобщности, так и в поступках отдельных лиц. Характер народов познается изучением хода жизни народов, как характеры отдельных лиц изучением течения жизни единиц. Типы характера животных предлежат в нравах и обычаях различных животных видов. Нравы и обычаи племен человеческого рода отвечают тому же порядку, и только по степени выше. Поэтому естественнонаучный способ рассмотрения уместен и здесь. Его достаточно, по крайней мере, для грубого фундамента, и нужно только пополнить исследованием, которое давало бы надлежащий отчет и о влиянии культуры. Но так как и сама культура есть создание, воздвигнутое на почве природы, то все будет находиться в согласии, и каковы первоначальные природные инстинкты, таковы будут и культурные плоды, из них созревающие. Эта к животным свойствам примыкающая связь с природою простирается до того самого, что можно бы было назвать идеалом. Отменно эгоистический народ имеет и соответствующий идеал или, лучше сказать, соответствующего идола. Он хочет заставить все народы служить своему изысканному эгоизму, и всюду и всегда держал себя соответственно этой цели.

На этом основании еврейский вопрос не есть просто вопрос расовый вообще, но специально и вполне определенно - вопрос о вреде, всюду наносимом этою расою. Сплошь и рядом расы и национальности, как напр., германцы и славяне, вступают в соперничество друг с другом; но из этого еще не следует, чтобы можно было утверждать, что они вредны Друг для друга. Для германцев славяне отнюдь не являются вредною разновидностью человеческого рода, и когда при смешениях народностей и при соприкосновении народов возникают вопросы о расе и о национальности, о внутренних и о внешних границах сферы их действия, то при этом нельзя делать такого же различия, какое мы делаем в животном царстве между вредными и безвредными животными. Но еврейское племя образует при этом очевидное исключение; оно оказалось и материально и духовно, разновидностью вредною для всего человеческого рода; поэтому, по отношению к этому племени, вопрос не в том, что это - раса чуждая, а в том, что это - раса врожденно и бесповоротно испорченная. Но я не хочу пока забегать вперед: расовые свойства, одно за другим, будут раскрываться перед нами, по мере того как мы будем подвигаться вперед в нашем обозрении. Они даже сольются в цельную и внутренне последовательную картину характера, и даже могут быть систематизированы. Предварительно же мы должны всмотреться не в эту внутренейшую суть еврейского характера, а прежде рассмотреть внешние, легче уловимые, черты его, фактическое и ближайшее.

Еврейский вопрос не ограничивается одним народом; это вопрос - народов. Он касается не столько государства, сколько общества; на него нужно отвечать с интернациональной точки зрения. В нем, как влиятельнейшие культурные государства, более или менее заинтересованы Германия, Австрия, Россия, Франция, даже Англия и Северная Америка. Но это еще не все. Где только этот избранный кочующий народ ни появляется, всюду тотчас же возникает для общества еврейский вопрос, который с успехами истории и просвещения все яснее и правильнее входит в сознание народов. Хотя, вследствие этого, еврейский вопрос есть вопрос европейский, даже вопрос мировой, все-таки, в наше время, когда вопрос этот выдвинулся вперед особенно назойливо, всего больше были затронуты им наши родные места, по крайней мере на первых порах путем внешней агитации; а что касается внутреннего обоснования предмета, то предлежащая книга заявляет претензию, что она с самого начала была единственным высокопробным введением в суть дела, да остается таковым же и доселе. Поэтому, нечего удивляться, если в ней особое значение будет придаваться нашим отечественным отношениям, с которыми эта проблема неразрывно связана.

У нас жиды разыграли свою нахальнейшую роль в последнее время, - эру, господствующею характерною чертою которой была все возрастающая общественная испорченность.

Правда, и прежде, и где угодно, то в меньшей, то в большей степени, существовала испорченность; но то, что мы пережили в десятилетия бисмарковской эры, настолько превышало обычную меру испорченности, что и в этом отношении она будет занимать в истории выдающееся место. Эра войн, начавшаяся с шестидесятыми годами, и в Германии сопровождалась внутренним разложением верности и доверия, гибельно коснувшимся всех отношений и пошатнувшим даже и частные сношения. Обман в деловых отношениях, составляющий, впрочем, лишь один из, элементов состояний и обыкновенно не любящий дневного света, сделался общим правилом и уже не считает нужным со всеми своими уловками прятаться в тени. Стыд отложен в сторону, и презренье к лучшему поведению сделалось тем удовольствием, которое дрянные элементы общества позволяют себе открыто. Общество настолько парализовано этим моральным ядом, что уже не в силах дать отпора. Говорить о верности человека человеку, как о чем-то таком, что в некоторой мере должно быть в наличности, чтобы общество и совместная жизнь могли держаться хоть как-нибудь, - говорить о некоторой верности в сношениях, как о необходимом связующем средстве, теперь значит быть просто посмешищем.

Какова же была роль жидов в этой общественной порче? Они ли виновники этой порчи нравов? Они ли носители этой порчи, которая в нашем обществе в последнем поколении достигла таких ужасающих размеров? Одного в этом отношении отрицать нельзя. Где жиды на первом плане там, и наибольшая испорченность. Это - основной факт всей культурной истории и всей культурной географии. По этому признаку можно бы было набросать карту, и распространить ее на все страны, на всю землю, и таким образом начертить профиль истории, взяв масштабом смешение народностей с жидами в различные столетия и тысячелетия. Таким образом был бы составлен целый атлас испорченности. Но отсюда не следует, чтобы каждый раз состояния испорченности возникали благодаря одним жидам. Предполагать что-либо подобное значило бы слишком высоко ценить их способности, который даже и в скверных делах никогда не были ни велики, ни оригинальны. Скорее, жид крадется следом за общею испорченностью, там, где ее чует или находит, чтобы и с нею проделывать то, что он проделывает со всем на свете, - именно, чтобы на свой лад воспользоваться ею для себя и для своих отменно-эгоистических, преимущественно, торговых целей. Поэтому жид - на своем настоящем месте там где он может сделаться паразитом уже существующей или нарождающейся испорченности.

Там, где он в теле народов чувствует себя, в своем роде всего приятнее, там нужно позондировать, здорово ли еще это тело. Где сословия, классы или группы жалуются, что им плохо приходится от жидов, там виновны в этом бывают не только жидовские нравы и порча нравов вследствие присущей им испорченности, но ближайшее исследование нередко показывает, что в области самых этих элементов что-либо такое не в порядке, что очень на руку жидам, чтобы именно там развести свои гешефты. Во всяком случае, расовая вредность кое-что представляет и сама по себе, все равно как вредность иного паразитного животного вида. Но паразиты-люди, как и паразиты-животные, всего лучше и всего привольнее плодятся и множатся в грязи и в организмах нездоровых. Так и современные евреи, с их стремлением вселяться в организмы различных народностей.

Это, далеко ниже других народностей стоящее, но им по природе своей - враждебное и вредное племя, всего пышнее размножается и роскошествует там, где духовные и социальные отношения обнаруживают, сравнительно, высшую степень испорченности, и потому изобилуют всякою грязью.

3. В деле распространения жидов и жидовского влияния имеет свою долю участия и хорошее и дурное. Не только испорченность других народов прельщает жидов прибавить кое-что в этом роде и от себя, и сделать для себя таким образом выгодный гешефт, но, к сожалению, они умеют обратить себе в профит также и современную общественную свободу и современные права. Великая французская революция, этот доселе единственный значительный взмах в смысле всеобщего человеческого права и соответственной свободы, со своими последствиями сделался также исходным пунктом и для решительной эмансипации евреев.

Хотя, вопреки ей, все 19-ое столетие носило печать реакции, все-таки, именно ее, в тесном смысле слова гражданские действия развивались недурно даже среди господства реакции в других направлениях. Завоевания в сфере общественно-гражданских отношений, следовательно, торговые и политические права того класса собственников, который обыкновенно называют буржуазией, были в самом деле обеспечены, и в различных странах приобретали большее и большее значение. К этой же области принадлежит и настоящий круг действия жидовства. Как и все остальное, оно и эту свободу и лучшие человеческие права, захотело использовать в смысле своей деловой бессовестности. Свободу, в той мере, которая стала доступна, оно ограбило для расширения своего господства в сфере гешефтов. Тою мерою равенства, которая осуществилась в буржуазном смысле, оно с своей стороны воспользовалось, чтобы вынести наверх свое племя, и до крайней степени закабалить себе все в сфере гешефта. Таким образом, оно усилило несвободу под видимостью свободы, и неравенство под видимостью равенства.

Где дело шло о гражданской равноправности различных элементов населения, там жиды, как бы разнородны ни были с виду всюду рассеянные их группы, всегда имели авангард, состоявший из людей их племени, у которого была специальная задача - афишировать свободу и правовое равенство. Дела лучших человеческих прав люди эти никогда всерьез не брали; ибо на деле на уме у них были только права для евреев. Несмотря на такое стремление, в основе своей от главного дела уклоняющееся, и даже ему враждебное, единичные представители их при этом действовали и должны были действовать так, что состояниям несвободы они делали кой-какую действительную оппозицию. Таким образом, даже и жиды в прежнее время достигали некоторой либеральной популярности, и это-то именно обстоятельство необыкновенно содействовало расширению их влияния. Вместо того чтобы непосредственно касаться здесь ожидовления политических партий, я хочу напомнить здесь только о некоторых известных прелюдиях в литературе. Бёрне и Гейне, каждый в своем роде, первый - как будто более серьезными аллюрами, последний - более бессодержательною беллетристикою и шутовским манером, делали оппозицию политическим состояниям Германии. Но неумение достойно держать себя, и даже отсутствие вкуса, было, при этом принадлежностью иудейского племени, а тайное крещенье обоих писателей было как бы печатью, свидетельствовавшею о таком недостатке. Это были истые жиды, и они попытались, нельзя ли пустить в оборот и свою религию, но, когда этот гешефт не оправдал их ожиданий, тогда препонам, заграждавшим им доступ в государство и в общество, они объявили войну на свой лад. При разборе вопроса о способности евреев к науке и к искусству я еще вернусь к обеим этим персонам. Здесь я хотел только напомнить, что они служат представителями того типа и того образа действия, благодаря которым еврейство нашло себе некоторого рода сочувствие и вне своих кружков, а в слоях образованного общества даже завоевало себе отчасти и на некоторое время и кое-какую симпатию.

К политической оппозиции побуждала евреев в известные времена их собственная потребность в эмансипации в их смысле. Таким образом, благодаря положению отношений, сделались они сотрудниками тех, которые радели действительно о всеобщей свободе, или товарищами тех, которые, как напр., класс собственников, под девизом свободы также имели в виду только права, ценные преимущественно их сословию. Этим и объясняется сильная примесь жидовских элементов, даже жидовских ораторов во всех либеральных и радикальных партиях. Этим же объясняется, что и остальное общество при случае также откладывало в сторону, естественное свое отвращение к этой расе и к ее морали и на время доверяло жидам нечто лучшее. Жиды зарекомендовали себя готовностью, с какою они вступали в деловые предприятия и брали в руки деловую сторону политических обстоятельств. Они оказались в сущности агентами, т. е. они не были деятелями в смысле значительного действия, а дельцами-исполнителями и деловыми посредниками, как бы дело шло об агентстве какого-нибудь страхового учреждения. Какую бы роль играть им ни приходилось, - всегда ядром их деятельности было подобное агентское посредничество. В литературе вели они гардель политическими и социальными идеями, творцами которых были другое. На службе у партий они разносили пароли и распространяли программы, исходившие от других. Где им удавалось выступать политическими деятелями, как напр., в функциях представительства, там они вели переговоры и относились к политическим правам общества так, как будто это были вексельные сделки. Но они делали эту мену и выдавали векселя только так, чтобы это было для них хорошим гешефтом, и пока их собственные интересы требовали от них более серьезной оппозиции, их поведение еще кое как согласовалось с действительными требованиями общественной свободы. На основе этого согласования и возникло появление их на деловой арене в новейшее время. Поскольку они действительно служили под знаменем свободы, по каким бы побуждениям и каким бы образом они это ни делали, эта их фактическая полезность для остальных народов завоевала им уважение у последних. И у нас одно время общество пленилось этим жидовским служением свободе. Но весьма быстро наступило разочарование. Десятилетия от 1860 - 1880 являли уже иную картину, и жиды показали себя самыми ревностными агентами и хвалителями политического рабства. Только в последовавшей затем агитации по еврейскому вопросу пришлось им снова попробовать помочь себе вылазками в сторону требований немножко гражданской свободы и в сторону оппозиции, натянуть на себя снова либеральную личину, проделывать самым решительным образом либеральные гримасы к разыгрывать плутни с более смирными рабочими партиями, наводнив их людьми своего племени, напр., с так называемыми социал-демократами. Но истинному благу и более решительным стремлениям оставались они всегда враждебны, и доселе они только разрушали все партии, которым они вешались на шею.

Эти десятилетия были у нас временем ничем не тревожимого расцвета кое-чего, что нужно назвать уже не просто еврейским влиянием, а прямо господством еврейства. С этим господством евреи, конечно, у всего общества, стоящего на почве свободы и национальности, снова лишились всего, чего раньше успели достичь при некотором снисхождении к своим качествам. Но, сбросив с себя маску, они не тотчас потеряли все, что успели захватить. Отсюда понятно, что именно это, перешедшее в господство, влияние вызвало против себя в обществе такую сильную реакцию, какой мы не видали у себя целые столетия. Лет сто тому назад выступил Лессинг со своею пьесою, взывавшею к терпимости к жидам, и его иудейский тенденциозный "Натан", до самой средины прошлого столетия, встречал у нас даже не мало сочувствия. Именно потому, что эта театральная пьеса с виду имела целью обыкновенную религиозную терпимость, поскольку она является результатом освобождения от грубейшего суеверия, так, что из-за этого кое-какое славословие в честь еврейства было не так заметно, она встретила сочувствие не в одном еврейском обществе. Где хотели просвещения в свободы, там находили справедливым отказаться от предрассудков, коренящихся, - как представлено было в пьесе, - в одном суеверии.

Но с тех пор как иудей, с своим характером, в действительности оказался совсем не таким, каким хотело представить его сродное жидовству или, лучше, жидовское перо Лессинга, - с тех пор престиж этого полупросвещения, о котором так любовно грезила наша добродушная немецкая народная натура, должен был уступить место очевидной действительности. Теперь мы знаем, что наши идеалы всесторонней справедливой терпимости мы должны хранить как перлы, и что безнаказанно всюду разбрасывать их нельзя. Таким-то образом познание это, хотя и поздно но тем настоятельнее пришло к нам. Сами евреи, понятно, прикидываются даже, что это их страшит. Они делают так, как будто бы дело шло об их религии, как это было в средние века, и что с ними хотят свести счеты за их Моисеевы догмы. Они делают такую мину, как будто бы на отношение к ним остального общества имело влияние их вероисповедание. Но настоящие основания дела, им отлично известные, они скрывают. Как бы там ни было, они прикидываются, что им непонятно, при чем тут раса или расовая негодность, и в свою защиту хотят все свалить на политические и социальные отношения. Они чувствуют, что в последнее поколение они слишком раскрыли свои карты перед остальным миром, и им хотелось бы обо всем молчать и чтобы все замалчивалось и другими, им хотелось бы даже, чтобы о них перестали говорить как о жидах. Но эта тактика уже не вывозит, с тех пор как народы начали по отношению к ним ориентироваться, так сказать, натуралистически. Политическая роль, какую жиды играли вследствие новейшей испорченности, потеряла у нас всякий моральный кредит. Если прежде, благодаря их участию в освободительном движении, на жидов смотрели все-таки снисходительно, несмотря на их отталкивающие свойства, зато теперь, за свое соучастие в деле искажения свободы они лишились всяких прав на смягчающие обстоятельства и подпали публичному приговору, каковой созрел среди общества в виду очевидных фактов естественным ростом снизу вверх и высказывается во всеуслышание с соответствующею силою.

4. Чтобы дать полный обзор и надлежащую оценку всего, что в рассматриваемые десятилетия было при помощи жидов испорчено, нужно обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, в новейшее время пресса все более и более делается орудием политики, притом не только политики партий, чем была она всегда, но и политики правительств. Во-вторых жиды сделались обладателями газет и вообще всякой периодической печати, посредством которой, большею частью незаметно, руководят и опекают публику. Это обладание прессою сосредоточило почти исключительно в их руках все так называемые либеральные и даже радикальные органы. а кроме того в их руках и подавляющее большинство органов консервативной прессы. Жалобы, что пресса попала в руки жидов, почти повсеместны. Германия и Австрия стоят в этом отношении на первом плане, и к ним примыкает и Франция со своим, централизованным в Париже, жидовством и с своею наводненною жидами газетною и журнальною литературою. Но даже в Англии и в Северной Америке ожидовление прессы сделалось достаточно очевидным фактом. Газеты, это - своего рода имущество, чтобы не сказать, - род биржевого дела. Но они не только в целом перешли в руки евреев, но сделались предметом купли и продажи и в деталях своих специальных услуг. Кроме того, ремесло писателей есть одно из самых зависимых и механических. Будучи зависимым, оно портит лучшее в человеке. Поэтому, оно издавна привлекало евреев не только свободою доступа к себе, большею по сравнению с другими ремеслами; оно притягивало к себе эту расу и потому, что все более подходило к ее дрянным качествам и к ее дурным запросам. К этому присоединялось и то, что жид всегда притягивает к себе жида, и что жиды - обладатели газет и журналов - всего бесцеремоннее могут вести свой гешефт с редакторами, корреспондентами и сотрудниками из жидов же. В самом деле, торговля тем товаром, который образует содержание газет, не есть гардель слишком реальный, а потому на жидовскую конкуренцию должен действовать как магнит. На 95 процентов товар этот состоит из лганья и всяких извращений, распространяемых в обществе, а остальные 5 процентов также можно приобрести за сходную цену, и они также могут не блистать особенно хорошими качествами. Занятие таким гешефтом для людей от племени Иуды особенно привлекательно. Сребренники зарабатываются здесь довольно легко. Поэтому, уже нельзя сказать, чтобы только свобода и доступность ремесла гнала жидов в прессу. Эта раса по преимуществу стремилась бы именно к этому ремеслу, если бы рядом с этим ей открыт был доступ куда угодно. Здесь находит себе подтверждение положение, что испорченность есть тот магнить, который притягивает к себе жида.

Что относится к прессе вообще, поскольку она есть орудие для добывания денег, и деньги делает Молохом, в жертву которому должны приноситься все высшие интересы, - то самое относится к прессе в еще высшей степени там и тогда, где и когда пресса приходить в положение, особенно соответствующее их наклонностям. Испорченность слагается из элементов двоякого рода, из спроса и предложения, следовательно, из активной части, которая портит и пассивной, которая дает себя портить или идет навстречу позорным предложениям. Чтобы можно было купить, должны быть налицо люди и фонд; тогда видно будет, где есть продажный товар и сколько его имеется. Выше я уже заметил, что и всемирно-исторически, и в частных случаях, несправедливо считать жидов единственными виновниками нравственного упадка народов. Та порча, какую жиды создают действительно самостоятельно составляет только часть того, что они, примыкая к уже существующей испорченности своею услужливостью только увеличивают и доводят до колоссальных размеров. Тоже самое у них и с прессой. Они управляют этою прибыльнейшею своею собственностью, приноровляясь к обстоятельствам и говоря языком политической экономии, смотря по состоянию рынка. Раз на политическом рынке появляется особенно сильное требование на безнравственные услуги прессы, то начинается настоящая скачка, и щедрому спросу отвечает в избытке предложение. При этом народ Израиля получает в награду пальмы или, говоря не так тропически, крупный барыш. Он готов на все; ибо рабья служба окоченелому авторитету и без того есть древнейший элемент иудейского гражданского строя, настолько же древний, как и несомненная притягательная сила к золоту и серебру египтян.

Если бы не было руководителей государственной политики, которые бы ангажировали иудеев и давали им работу, то не было бы возможно и такое явление, что иудеи дают тон почти во всей прессе. У нас также была такая эра, в течение которой наш мир, так сказать, подпал владычеству иудейского остроумия, но последнее отличается скорее наглостью, чем действительно острым или даже тонким умом. У нас была иудейская эра с видимостью либерализма, и можно было пожелать, чтобы эта видимость когда-нибудь исчезла. Открытая реакция все-таки не так большое зло, как скрытая. Пользоваться еврейскою прессою словно каким-то оспопрививаньем, чтобы в обществе и в народе сделать господствующим то, что желательно видеть всюду как общественное мнение, - пользоваться таким образом еврейскою прессою, в виду тесной сплоченности всей иудейской прессы, конечно, было очень удобно. И корпуса иудейской прессы стоять всегда наготове, ожидая команды, чтобы за надлежащую плату тотчас выступить за всякое дело и против всякого дела, не спрашивая о томе, правое это дело или неправое. А если к этой плате и к премиям прибавляется еще что-либо такое, что благоприятствует еврейству как таковому, то израелиты, и без особенного Alliance israelite, а инстинктивно и тотчас же образуют союз и цепь, которая их всеобъемлющей, всеобвивающей силе дает такое направление, в котором они таким образом могли бы обделывать и гешефты собственной расы.

5. Те законы, которые, начиная с шестидесятых годов, были изданы у нас в духе экономически свободного движения, охарактеризованы феодально-консервативною стороною как еврейские привилегии. Однако, иудеям делают слишком много чести, считая их дух тождественным духу, из какого подобные законы возникают во всем мире. Но, в основе своей, иудей не создан для всеобщей свободы, но всегда ищет монополии. Избранный народ, в конце концов, всегда хочет пользоваться исключительными правами, Он далек от того, чтобы удовольствоваться равенством. Как только добивается он эмансипации, так тотчас же распространение его общественной сети переходить в нестерпимое господство, и призыв к "эмансипации от евреев" раздается рядом с призывом к тому, возникшему из солидарности, благодетельному освобождению. Эта перемена ситуации объясняется тем, что евреи, в силу своих особых наклонностей, злоупотребляют свободою и стремятся извратить ее в нечто совершенно противное тому, что отвечало бы законодательству в духе равенства и свободы. Так, свобода переселения сама по себе есть вещь хорошая, цивилизованное бродяжничество - вещь скверная. Первая содействует оседлости в избранном месте; второе переходит в шатанье и в выжиманье соков отовсюду, ибо оно только ищет случаев безо всякого труда присваивать себе то, что добыто другими. Народохозяйственная свобода переселения не есть разноска товаров по домам. Она должна служить для перенесения оседлости в такие места, где лучше, а совсем не к тому, чтобы шатанье еврейства с места на место санкционировать как нечто такое, что для других народов должно служить образцом.

Другой пример законодательства, которое само по себе хорошо, есть та часть свободы торговли и договора, которая называется свободою процента, и вырождением ее в свободу ростовщичества, гнусного и столь гибельно отзывающегося на народе, опять мы обязаны жидовству. Но здесь я не намерен распространяться о том, что все такие народохозяйственные свободы есть нечто недостаточное, и что и без жидов ими злоупотребляют для извлечения выгод из экономически слабых элементов, как скоро недостает позитивных социальных энергий и учреждений, которые обеспечивали бы равновесие экономических сил, или хотя бы создавали политические случаи оказывать сопротивление вымогательству. Но я могу указать на то, что лихоимство не встречалось бы преимущественно у жидов, если бы имелись просто общие экономические естественные законы, по которым формировались бы ростовщические гешефты. Утонченное злоупотребление чужою нуждою не есть натуральное и нормальное дело. Морально здоровые сношения опираются на иную почву и избегают той области. Но еврея, в силу отличающих его качеств, тянет именно туда, где предстоят эти гнусные гешефты, коренится ли испорченность хозяйственной жизни, манящая его к вымогательству, в общих отношениях, или в личной распущенности. И здесь не нужно забывать, что жиды следуют по пятами испорченности, которую сами они хотя и усиливают, но не одни они создают. Если, например, иной легкомысленный юнкер, все равно будет ли это офицер или помещик, попадается в ростовщические сети жида, то это скверное положение создано не одним этим жидом. Если бы у другой стороны было бы все в порядке, то не нужно бы было и кредитоваться за лихвенные проценты у жида. Для здравого хозяйственного кредита, и просто для займов на прожитие, которых погашение было бы должным образом обеспечено, были бы организованы другие способы кредита хозяйственно лояльного рода, если бы известные элементы и группы с самого начала серьезно относились к экономической стороне своей жизни. Натуральный смысл лихвы состоит вовсе не в превышении известного процента, фиксированного законом. Это фиксирование, для современных и всеобщих сношений, есть просто бессильная хитрость. Настоящая лихва всегда и всюду, независимо от произвольных постановлений, состояла в том, чтобы утонченным образом эксплуатировать нужду, установить известную оценку личной нужды или стесненных обстоятельств, и возможную потерю возместить громадной премией. Но эта утонченность хватает далеко за пределы банкирских гешефтов и действует в сфере всяких экономических отношений, где имеются на одной стороне - хозяйственное бессилие, а на другой - хищное стремление обогатиться насчет своего ближнего. Если жиды играют здесь особенно выдающуюся роль, то это-то именно и доказывает, что естественные народохозяйственные законы спроса и предложения дают последний свой итог только в сочетании с моральными предпосылками.

Почему еврейство относительно гораздо богаче остальных общественных групп? Сами евреи ответят вам: вследствие большего трудолюбия и большей бережливости. Но ведь это - старая сказка, которую они подслушали у всех неправдою разбогатевших элементов. Поэтому, я отвечаю просто так: величайшее и ничем не стесняющееся стремление к присвоению, - вот что побуждает жидов высасывать деньги из всех каналов человечества. Поэтому, хозяйственная свобода для них - просто средство, чтобы создать себе род фактической монополии и, вообще, чтобы с ни чем не стесняющеюся наглостью заниматься грабежом. Учение о свободном равноправном хозяйстве и о соответственных экономических правах, как они гуманно и благожелательно формулированы были шотландцами Юмом и Смитом, только расчистило евреям путь прямо к их монополии. Жиды отнеслись к свободным хозяйственным учениям совершенно таким же образом, как они отнеслись и к идеям революции. Во-первых, из тех и из другой они извлекли всю пользу, какую только возможно было извлечь, затем, все исказили и, наконец, находясь уже в обладании тою частью свободы, какая им особенно приятна, они то и дело изменяют ей. Однако, эти учения о хозяйственной свободе, даже в несколько уже изуродованной форме, называемой учением манчестерской школы, все еще для жидов слишком высоки. Та сторона учения манчестерской школы, которую консервативная партия намеренно и ложно смешивает с жидовством, есть лишь партийное искажение лучших завоевавший Юмовской теории. Она допускает свободу торговли, но игнорирует равенство, которое и было руководящею идеею в тех завоеваниях знания. Она искажает хозяйственную свободу в свободу состоятельных городских сословий. Но и с этим искажением жиды все еще не дошли до конца своих желаний. В сущности, им хочется из свободы сделать свободу для евреев, т. е. еврейскую монополию.

Поэтому, влияние еврейских элементов и воплощение еврейского образа мыслей в так называемом либеральном законодательстве выразилось не в служении делу настоящей свободы, которая служит также и интересам еврейства, а в подстановке на место этой свободы ярма монополии. Так, напр., свободная адвокатура, в силу которой стряпчий занимается своим ремеслом не как лицо, состоящее на коронной службе, а совершенно независимо, подобно врачу, например, есть прогресс в смысле большей свободы. Для публики таким образом возникает свободное предложение, где она и делает выбор. Но что наше новейшее имперское законодательство имело в виду вовсе не интересы публики, доказывается только им введенным принуждением, так сказать, правом принуждения и отлучения адвокатского сословия, в силу чего, каждое лицо, ведущее процесс, обязано взять себе адвоката. Этот порядок есть шаг назад и является злоумышлением против более свободного и национального духа, которым еще руководилось законодательство эпохи Фридриха II. В таком пункте, где речь идет о гешефте и о связанных с ним и требуемых им покупателях, еврей находит введение несвободы - совершенно в порядке вещей и делом в высшей степени либеральным. Он смело стоить за законы в этом духе. Еврейские депутаты в германском рейхстаге поставили на сцену законодательство именно в духе такой несвободы. Нечто подобное было в деле с принудительным оспопрививанием. Врачебная профессия из всех занятий научного характера, наряду с профессией литератора, есть та область, куда всего сильнее стремятся евреи. Стремясь искусственно увеличить спрос на врачебные услуги, они действовали в этом направлении более и более бесцеремонно. Если смотреть на дело с социал-экономической точки зрения, следовательно, отвлекаясь от суеверных страхов перед оспою, то принудительное оспопрививание всегда будет средством доставления врачебному ремеслу недобровольных покупателей. Но это уже не просто монополия; это есть право принуждения и отлучения и не так невинно как средневековые права в этом роде, которые простирались все-таки на такие вещи как варка пищи и еда, но не распространялись на нашу кровь. Но евреи и здесь, при помощи всей прессы и своих людей и союзников в рейхстаге вотировали это право принуждения как вещь самопонятную, врачебное дело более и более обращали в простое торгашество, и обложение общества новою податью - на врачебные услуги - сделали принципом.

Я мог бы здесь войти в еще большие подробности о том, что в порче нашего новейшего законодательства повинны именно евреи внесением в эту сферу антилиберального и вредного духа. Изумительная неподготовленность и зависимость представителей других элементов повела в законодательных собраниях к тому, что единичные евреи в составлении законов заняли выдающуюся роль, и эта злая напасть всюду с очевидностью воплотилась в свойствах законов. Например, каким образом иначе сделались бы возможны прусские порядки в деле опеки, где официальный надзор для предотвращения ограбления опекаемого и вообще недобросовестного отношения к своему делу со стороны опекунов, настолько умален, что на практике почти никакой гарантии уже не дает! Каким образом позднее почти то же самое могло бы попасть даже в Свод имперских гражданских законов, если бы все законодательство не было проникнуто иудейским духом, благодаря чему оно поражает своею бессодержательностью, отсутствием последовательности и пренебрежением ко всем здравым правовым требованиям! Незнающая никакой узды свобода гешефтов с передачею капиталов в распоряжение опекунов на практике и в действительности почти произвольное, является всюду великим злом. Но это только один из примеров того, что во все наши отношения вторглась иудейская мерка. Кроме того, косвенное влияние евреев на общество простирается еще дальше, нежели прямое и личное, как напр. в законодательстве. Натурально, евреи действуют не только посредством людей своего племени, но выдвигают вперед и других которые, или дозволяют руководить собою, или вообще обделывают дела сообща с ними. В таких случаях эти еврейские друзья и товарищи в известных случаях действуют вполне по-еврейски, насколько это возможно.

А что значит - поступать по-еврейски, это можно показать всемирно-исторически, при этом и внутренне, и внешне, рассмотрев исконные побуждения еврея: на них видны будут и различнейшие свойства еврейского характера. При этом мы выберем образцы обычных действий, и не будем делать меркою проявления крайнего беспутства. Мы не будем очень заботиться о состояниях духовной и социальной испорченности, а займемся, так сказать, классическим евреем прежнего времени, и современным евреем такой формы, в какой он, большею частию, сам собою любуется и в какой с величайшим самодовольством себя представляет. Именно при таком то изучении отборных образцов, следовательно, при критике, которая своим предметом берет наименее дурное, суждение будет верное и решительное. Оно будет смотреть и назад и вперед, истолковывать историю и некоторым образом предугадывать будущее. А именно, оно бросит свет и на тот факт, что лучшие народы никогда не могли, в настоящем смысле слова, ужиться с евреями. Всегда оказывалась необходимость, по меньшей мере, во внутренних ограничениях, приходилось держаться от них дальше и запираться от них, а где, в виде исключения, это низменное или отверженное еврейское население успевало добиться равноправности или даже дружелюбно допускалось в среду современных национальностей, там в допущении подобного нашествия слишком скоро приходилось раскаиваться. Поведение евреев в мире всегда действовало дурно и вызывало против себя возбуждение у лучших народов. В этом смысле еврейский вопрос или, лучше сказать, еврейские вопросы так же стары как история, и даже бросают свою длинную тень в область саги. И появление евреев впервые на исторической сцене есть обстоятельство, достойное не меньшего внимания, чем их появление в обществе в новейшее время. Где и когда человечество в каком-либо значительном отношении приходило в упадок, там и тогда евреи и еврейский дух или, лучше, злой дух еврейства, мог распространяться самым беспрепятственным образом. Однако, в характеристике еврейского характера и в дальнейшем освещении еврейского вопроса как вопроса о характере мы не будем забегать вперед.

Дата добавления: 2015-08-02