Народные средства против еврейского засилья

1. На заре нового столетия уже неуместно особенно распространяться о каких-нибудь второстепенных, годных на некоторое время, средствах, или даже просто о паллиативах в отпоре злу, наносимому народам евреями. Что касается меня лично, то, - судя по опытам последнего десятилетия и особенно судя по всему, что выяснилось в последние два года истекшего столетия, - во мне вне всякого сомнения твердо укрепилось убеждение, что еврейскую национальность нельзя обезвредить ближайшими простыми ограничениями, и что единственно удовлетворительный ответ на еврейский вопрос может состоять только в устранении всего рассматриваемого типа. Если в первых изданиях этой книги, под влиянием весьма ненадежных усмотрений, и рекомендовались кое-какие полумеры, то теперь, судя по всему, что доселе принес нам опыт, это было бы совсем неуместно. Миру нужно решительным образом разделаться с еврейским народом; то, что сделано в этом направлении в тысячелетия протекшей всемирной истории, не особенно важно, и именно составляет лишь незначительную долю того, что еще остается сделать. Народы и народ имеют крайне недостаточные представления о тех средствах, посредством которых можно бы было порешить с еврейскими традициями, телесными и духовными. Даже значительные представители своего рода критики еврейства, при всех своих заслугах, даже не затронули главного нерва в этом деле и смотрели на задачу довольно легкомысленно.

Как бы то ни было, на первом месте нужно упомянуть о Вольтере, которого суждение иудеи, уж конечно, не могут отклонить под тем предлогом, что этот великий писатель, мысливший, разумеется, несравненно свободнее ограниченного театрального критика Лессинга, [который] находился под влиянием религиозных предрассудков. Притом, суждение его вовсе не было какою-нибудь случайно слетевшею с его уст насмешкою, напротив, свое полное, всюду в его сочинениях встречаемое презрение к иудейскому племени и свой взгляд на его будущее он сжато высказывает в серьезном труде по всемирной истории. Это было его сочинение о нравах и о духе народов; здесь, в главе 104-й, он в высшей степени метко выразился об иудеях. Их ожидает, думает он, та же судьба как и цыган. Когда общество будет совершеннее н народы будут сами заниматься своею торговлею, то жидам уже нельзя будет жить от нашей беспечности. Более богатые, представляет он себе, бросят всякие предрассудки. Вообще же, смешавшись с другими народами, иудеи должны исчезнуть, а самый низший слой их, подобно цыганам, образует один класс с ворами.

"Образует один класс с ворами" - вот слова великого просветителя ХVIII века об иудейском народе; и эти слова, что-то, не очень напоминают собою лессинговское просвещенное заступничество за иудеев. Впрочем, Вольтер показал себя знатоком ожидовления и его последствий уже в одном из своих самых ранних произведений, задолго до того, как познакомился с берлинскими иудеями и с одним из них даже вел процесс, а именно - в своей истории Карла ХII. Изображая в этом произведении состояние Польши, об ужасающем количестве жидов, сосущих страну, он прямо выражается в таком смысле, что если это размножение жидов будет там и впредь идти в такой же прогрессии, то в конце концов останется одно - выгнать их из страны. Вольтер был универсальный гений, и не только в делах просвещения, но и по познаниям и по способностям во сто раз превосходил этого раздутого жидами Лессинга. Но и он еще недостаточно ясно прозревал, что все дело в том, чтобы расквитаться с расою как таковою, и слишком понадеялся, что раз отпадут предрассудки у богатых, то слой этот будет поглощен остальным обществом. Тем не менее, ему должно быть зачтено в большую заслугу, что хотя он и слишком высоко переоценивал значение просвещения умов в отношении религии, он все-таки ясно усматривал необходимость того, чтобы иудейская раса со всем своим влиянием каким бы то ни было способом устранена была из области жизни современных народов.[9]

Но и в современной Франции, притом между людьми самыми свободомыслящими и самыми независимыми из числа политических писателей, нет недостатка в таких, которые как нельзя лучше понимают, что такое жиды. Выдающимся примером является Рошфор, который в своем романе "Развращенные" ("Les Deprave", Женева, 1875) довольно наглядно показал, какую роль играли жиды в развращении французского, общества. В этой, в истинном смысле слова нравоописательной, книге мужа, который, своим энергичным стилем среди господства эпигонов показал, что французская проза и ныне еще кое-что значит, - в этом изображении интриги частного лица, доведенной до крайней степени преступности и развращенности, душою всякого мошенничества, какое только ставится на сцену и эксплуатируется, является иудей и его семья. Этот иудей - элемент вполне сознательный, находит себе удовольствие в собственной подлости и в разжигании у других дрянных поползновений к эксплуатации всяких случайностей и отношений, выискивая для этого элементы простодушные, обогащается и с успехом втирается в высшие деловые сферы против их воли. Таким образом автор затрагивает тип современного иудея, пожалуй, лучше, чем Шекспир затронул современного ему иудея в своем Шейлоке, с которым у первого, в сущности, есть только одна общая черта, именно племенная жестокость и упрямство. Это - крутой представитель и эксплуататор испорченности, крутой своею нечеловеческою жестокостью, с какою проявляет он свою враждебность к лучшим элементам человеческого рода. Это - в высшей степени антигуманная фигура, и в этом пункте Рошфор, своим изображением современных ему нравов, коснулся истины ничуть не меньше, чем и Вольтер своим суммарным историческим суждением.

Рошфор относился к евреям еще враждебнее, чем Вольтер. С того времени, как мною впервые написано было о нем все вышесказанное, все яснее и яснее обнаруживалось то положение, какое занимал он в смысле возбуждения французов против Германии. Если его, так сказать, феодальное происхождение сделало из него в некотором роде французского патриота, который не хочет знать или не понимает прежней несправедливости Франции по отношению к Германии, то нечего удивляться тому, что этот радикал в политике, каковым он был бесспорно, придерживался традиций дуэли, унаследованных им от своих предков. Такие обстоятельства отнюдь не обесценивают его изображения свойств евреев, а к чему-либо, что хватало бы дальше этого, в роде того, напр., что мы находим у Вольтера, сколько мне известно, до 1898 г. он не пришел. С этого же времени, видимо под давлением обстоятельств и практических необходимостей антисемитизма, он пошел дальше, и в своем журнале "Intrasigeant" прямо и некоторым образом систематически, пылко и энергично, пошел в атаку на иудейскую расу однако в этом отношении ни к какой собственно политической программе не пришел.

По примеру Германии и во Франции началось, как бы по долгу службы, так называемое антисемитическое, движение, но в сущности приняло также реакционную окраску, и хотя сервировано было с большим шумом, оказалось еще ограниченнее. Как там, так и здесь оно видимо и не раз попадало в руки потомков иудеев. Христианские аллюры и, не скажу фанатическое, но - где было нужно - прикрытое маскою иезуитства, отправление чего-то такого, что у них называется религией, все это может в довольно широких рамках разыгрываться во Франции под прикрытием католицизма или, по крайней мере, легкомысленно раздуваться. При этом, главными раздувалами были литераторы-попы с кое-какою примесью иудейской крови, но останавливаться на этом значило бы придавать этому виду слишком большое значение и вводить в заблуждение публику значительностью подобных фигурантов, каковой они на деле не имели.

В противоположность таким обскурантистским бумагомарателям, не мешает еще раз обратиться к великому не одною своею насмешкою Вольтеру. Он презирал евреев как античных, так и современных, не только от всего сердца, но и всеми силами ума. Поэтому, чтоб освежить голову от всего этого туманного и полусемитического, обманного и половинчатого, антисемитизма, приведем одно серьезное и сильное место из Вольтера. Оно находится у него в ряду статей, которые он собрал под названием Философского Словаря, при этом, - что придает ему еще большее значение, - как раз в статье о терпимости. Здесь он совершенно серьезно говорит, что народ иудейский, во многих отношениях, есть гнуснейший из всех гнусных народов, когда-либо осквернявших землю. Буквально, Вольтер говорит там: "C'еst а regret que je раrle des Juifs; cette nation еst, а bien des egards, la рlus detestable qui ait jamais souqille la terre".

Как ни сильно это выражение, все же оно имеет лишь теоретическое значение суммарной характеристики. Практическим же в Вольтеровских суждениях было единственно случайное, упомянутое выше, указание касательно могущей встретиться необходимости изгнания их из Польши. Но нечто подобное есть опять-таки не более как рефлекс всегда имеющихся налицо и самостоятельно растущих возбуждений народного чувства, которое как в новые века, так и в средневековье думало, что оно кое-чего достигнет, добившись изгнания иудеев по религии из какой-нибудь местности, или из какой-либо области. Но при этом никогда не руководились ясным сознанием того, что единственно уместною точкою зрения был бы расовый характер и соответствующий разбойничий тип, да кроме того, никогда не принималось в соображение, что простые перемены места действия, где жиды будут развивать свою деятельность, отнюдь не есть пресечение этой деятельности и что думать нужно о всем человеческом роде на всей поверхности земли, который нигде не желает, чтобы его беспокоили вредные стороны иудейской национальности.

2. Вместо того чтобы останавливаться дольше на этих, впрочем совершенно верных, ареrsus, в которых значительные беллетристы, как, напр., и консервативный русской писатель Гоголь, не смотря на то, что слишком напичкан был библией, иногда передавал черты иудейского существа как бы с фотографическою верностью, - вместо этого будем лучше держаться более свежих проявлений народного чувства, которые, конечно, народ не всегда умеет предъявлять вполне закономерно. И вышеприведенные излияния Вольтера, или чисто беллетристические картины Рошфора оставались преимущественно в области как бы просто снимков, а также и в созерцании и в мышлении отчасти вовсе не реагировали или, по крайней мере, реагировали не на главную вещь, отчасти, относительно, так слабо - и так безуспешно, что вообще вовсе не вели ни к каким практическим последствиям. Иначе чем подобные умники должен относиться к делу настоящий мыслитель, вполне серьезно смотрящий на свою задачу, который и должен вылущить приемлемое ядро прямо из натуры народа и из ее, хотя бы и грубых, проявлений. Хотя таким образом ему раскроется только грубейшая сторона; еврейского вопроса, зато позиция, на которой он при этом будет стоять, будет и глубже, и основательнее, и тверже.

Народу, как и человеку природы, нет надобности спроса еще освободиться от дурно примененной терпимости лжепросвещенного пошиба, там где у иудеев очевидна более чем чистая нетерпимость. Они празднуют праздники Гамана, на которых из всех уст слышатся пароли "Бей до смерти Гамана", т. е. устраняй с дороги все, чего не хотят терпеть евреи. Но особенно сюда относится вопрос о тайных актах так называемого иудейского служения Богу внутри или вне синагогального ритуала. Возмутительнейшие этого рода явления, которыми, с восьмидесятых годов, снова встревожена культура новых народов, суть так называемые ритуальные или, лучше сказать, "для угождения Богу" убийства индивидуумов неиудейской народности, при чем из убитых, в буквальном смысла слова, выпускалась кровь. Факты подтверждают, что дело обстоит именно так; ибо подлежащие трупы найдены были с выпущенною кровью. Если подобные мерзости, может быть, и, трудно встретить в кругах с высшим образованием, то кое-что в этом роде, но в миниатюре, констатировано даже прусскими судами. Если бы напр. дело шло даже лишь о капельке крови оставленного в живых мальчика, и даже из той части тела, которую иудеи у себя обрезывают, и если бы даже прикосновенный к делу бреславльский кандидат в раввины, в конце концов, в позднейшей инстанции, и признан был бы невменяемым, а именно в отношении к этим манипуляциям был бы объявлен действующим под влиянием религиозного безумия, то и такая в глазах иудеев спасительная квалификация все-таки не могла бы, поколебать подозрений немца, и особенно мыслителя. Все эти убийства ради выпускания крови, в роде упомянутого преступления в миниатюре, конечно, в некоторой мере, суть акты безумия на религиозной почве. Но колоссальность бесчеловечия, допущением, что это - пережиток древности, ничуть не умаляется напротив того, во всех подобных постыдных деяниях и обычаях таится, как ядро действительности, лишь прикрытая суеверием и определеннее оформленная исконная злоба, следовательно искони врожденный зловольный инстинкт. Эти деяния и обычаи должно объявить символическими проявлениями настроения, враждебного другим народам, если вообще хотят дать им более глубокое объяснение.

Подобные позорящие человечество преступления не должно также смешивать с простыми приношениями людей в жертву богам, как они встречаются в первобытных состояниях различных народов; ибо при этом речь шла о всеми допускаемых убийствах, были ли это захваченные в плен враги, или люди своего народа, убиваемые в силу дурных обычаев. Но в рассматриваемых еврейских штучках перед нами род коварных нападений или захватов, и речь идет о практике производимых, так сказать, по всем правилам искусства умерщвлений индивидуумов неиудейского, так сказать, народа, приютившего у себя евреев. Так как все эти гнусные дела совершаются, само собою разумеется, в глубочайшей тайне настоящими дьяволами в человеческом образе, то осязательная проверка конечной цели и смысла, связываемого ими с их преступными деяниями, несколько затруднительна, тем более что полиции и юстиции доселе еще не удалось выследить этих дел сколько-нибудь удовлетворительным образом. Однако, допущение, что выпущенная таким образом кровь запекается в хлебе и употребляется евреями в пищу, - допущение это, если держаться истории суеверия, всего ближе к истине. Как ни омерзительно, для лучших и не совсем грубых натур, хоть на мгновение представить себе картину таких бесчеловечных жестокостей, и соприкосновением с ними хоть на минуту загрязнить себе воображение, но всемирно-исторически признанная моральная грязь евреев так изобильна и колоссальна, что, изучая дела еврейского народа, несмотря ни на какие предохранительные меры, нельзя избежать того, чтобы не осквернить себе мыслей.

Что же чувствуют и что думают погрязшие в глубочайшем грубом суеверии евреи, совершая этого рода убийства и употребляя добытую таким образом кровь. Об этом, натурально, мог бы поведать только тот, кому удалось бы незаметно подслушать их при исполнении ими этих художеств, и вообще осведомиться, как сами они отзываются обо всем этом. Самый предрассудок мог бы поведать нам кое о чем, чего ни как нельзя заключить из доступных нам фактов. Тем не менее, о действительном ядре дела можно составить себе вполне достоверное представление. Очевидно, трактовать нееврея как вещь бесправную по сравнению с евреем, выпускать из его тела кровь и употреблять, эту кровь, на пользу еврею, даже поглощать ее и воплощать телу еврея, - ведь это, так сказать, дьявольское наслаждение. Следовательно, это - своего рода кровопролитная оргия чувства архинасилия и настоящего, не просто символического, пожирания. Но есть здесь также и нечто символическое, хотя я не ногу поручиться, на какой степени образования еврейства символ этот выступил с полным сознанием. Во всяком случае можно думать, что совершаемое евреями выпускание крови из нееврея есть символ того высасыванья крови, о котором многое могли бы порассказать народы всех времен, разумея под этой кровью то золото, которое текло и течет в их жилах.

Однако, главным делом остается нечто более общее, и можно думать даже, что оно совершенно независимо от примеси суеверия. От колоссального, всему иному враждебного еврейского эгоизма, - хотя, конечно, лишь в его злейших выпадах и в беззаконнейших степенях, - очень можно ожидать изобретения - поддержать и усилить, закланием неевреев и употреблением их крови, свое врожденное настроение. Это было бы как бы заявлением о себе пред самими собою; таким образом в тайне праздновалось бы надменное превосходство над остальными народами, и этою тайною практическою демонстрацией пред людьми своего племени и пред соучастниками в злодеянии как бы разрешались все прочие эгоистические деяния. Всякий, кто принимал прямое участие в таком акте заклания, или же делался соучастником непрямо, а путем заведомого поедания хотя бы маленькой частички, - чтобы хватило на всех, - запеченной в хлебе крови, тот этим как бы закалялся ради того, чтобы и в каких угодно делах против не-евреев не испытывать никаких колебаний. В сравнении с подобными актами, все остальное - чистые пустяки, и таким образом эти акты могли иметь значение как бы упражнений, или, пожалуй, как бы образцовых уроков по мастерству проделыванья каких угодно эгоистических деяний.

Кто знаком с этою умственною анатомией преступления и как бы с логикою преступлений еврейской расы, того едва ли удивит взволновавшее весь мир Тиша-Эшларское дело 1882 г. На этот раз печальная участь быть убитою евреями в синагоге постигла одну молодую девушку. И с этим должны были согласиться, как следовало из судебного разбирательства дела, все рассудительные и понимающие что-либо в деле, кто бы они ни были, если только они не давали вводить себя в заблуждение прессе, или если не подпадали безусловной вере в непогрешимость или в неповинность всяких судебных приговоров. Еврейство, желавшее всеми средствами потушить дело, оказывало в этом смысле давление почти на всю прессу, и даже в большей или меньшей степени оказывало влияние и на неподвластные себе органы, и хотя и дождалось оправдательного приговора, но лишь ценою такого хода процесса, что характер его в истории самой юстиции должен был быть важнее, нежели сама по себе и для еврейского вопроса целая дюжина удавшихся убийств. Тогдашний процесс, имевший место в Венгрии, и разыгрывавшийся перед Европою и всем миром, при вмешательстве высших государственных органов, не только воочию показал, как велика сплоченность гебраизма, всеми средствами давившего на юстицию, но дал в руки весьма опасные указания для суждения о том, на какие силы истинного правосудия можно еще рассчитывать в Европе, чтобы в других случаях и в других местах можно было опереться на них против всяких еврейских посягательств на самую юстицию.

Лет десять спустя и в Пруссии всплыло одно дело в том же роде как и Тиша-Эшларское: в Ксантене найден был убитый мальчик, с выпущенною из него кровью и с порезами на шее, сделанными по всем правилам ритуального убиения. Что касается поведения суда в этом деле то - дело в Пруссии необычайное - послышались громкие жалобы, так что, если бы потребовали моего мнения, я должен бы был, как наименьшее требование, заявить о необходимости дополнить процесс гласным предварительным следствием. Раз уже кое-кому приходит в голову, что имеется, так сказать, еврейская каморра в известных случаях мешающая необходимой свободе юстиции, и даже с успехом парализующая ее действия, то, в виду кое каких гласно заявляемых и никем неоспариваемых обстоятельств, таким предположениям удивляться нечего. В стране, когда то славившейся относительным достоинством юстиции, в Пруссии Фридриха Великого и его примерных наказаний подкупных судей, после бисмарковской эры было, бы хорошо, а, быть может, в некоторой мере и возможно, общество, обеспокоенное насчет корректности и добросовестности юстиции, снова решительным образом успокоить, - замечание, которое я делаю отнюдь не только в отношении к последствиям случая Ксантеновского убийства, но распространяю также и на состояния адвокатуры и вообще на многое другое в сфере так называемой практики правосудия.

С тех пор как мною написано было все вышеизложенное о Тиша-Эшларском деле, со всем к нему относящимся, и предъявлено было публике, чтобы, она все это могла взвесить, положение дела по отношению к этого рода кровавым убийствам обострилось двумя случаями объективно самого тяжкого рода. В Богемии, в лесу близ Польны, была зарезана молодая чешская девушка, а спустя год после этого, в недобрый последний год XIX столетия, очевидно, подобным же образом зарезан был гимназист в Конитце, опять, как и в ксантеновском случае, в одном из городов Пруссии, но на этот раз не в западной, а в восточной Пруссии, где особенно сильна примесь иудейского и польского элемента. Но еще больше, чем самым этим убийством, цель которого всем была ясна, население, и не только местное население, встревожено было попустительством полиции и юстиции, вследствие чего целый месяц тянулись демонстрации, так что правительство вынуждено было держать наготове чрезвычайные военные силы. В Польне, по крайней мере, дело кончилось осуждением присяжными, за которым, само собой разумеется, как и в случае других подобных иудейских преступлений, последовала кассация приговора центральною инстанциею в Вене. Но в Конитце, не смотря на то, что внешним образом приняты были как бы все меры, несмотря на громоздкий аппарат следствия, которое, правда, пущено было в ход слишком поздно, наружу ничего не вышло. По-видимому, в истории так уже твердо установилось, что правосудие народной мести - за кровавое убийство - в форме юстиции невозможно. При следствии даже, по большей части, точка зрения на такие убийства как на убийства ради выпускания крови признается едва допустимою, не говоря уже о том, чтобы признавалось возможным руководиться ею при дознании, как бы определенно предлежащие факты ни говорили ближайшему и непосредственному чувству. Заключение центральных инстанций, обыкновенно в изобилии снабженных представителями иудейской крови, - вот, вообще, те методические средства, помощью которых - свежая непосредственность расследования дела на месте, а также хорошо осведомленного в местных делах, здравого и честного народного разумения, обыкновенно, как вещь, якобы, в формальном отношении шаткая, игнорируются. Да и чиновники, отряжаемые центральною полицией, косвенно тянут сторону жидов.

Что касается народных демонстраций, то нечего удивляться появлению их там где обычные правовые пути не создают ни удовлетворения, ни успокоения. По меньшей мере, нечего ожидать, чтобы народы могли сдержанно относиться к происшествиям вроде здесь рассматриваемых, не реагируя на них тем или иным способом и не давая своему мнению того или иного видимого выражения. Далее этого дело пока не дошло, но в качестве народного средства в отпор этому злу простые демонстрации значат не особенно много. Натянутое состояние этим путем не прекратится. Да для арийских народов, - что ни говорите, - не может не считаться позором безнаказанное попустительство такого антиарийского образа действия и глупой наглости евреев, доводимой до таких омерзительных форм.

3. Наглому отрицанию евреями ритуальных убийств отвечает всплывшая в последние годы столетия параллель, состоящая в том, что они, - и очевиднее всего - во Франции, - приняли под свое крылышко измену и при этом юстицию превратили в юд-стицию, а вообще французскую республику, очевидно и несомненно, в иудейскую республику. Что народ Иуд, т. е. народ предателей, производит из своих недр изменников отечеству, и что этот народ этих изменников всеми средствами защищает и даже выдаст их мучениками и жертвами милитаристического и шовинистического судопроизводства, то это, в виду еврейских традиций, вещь совершенно понятная. Только размеры, какие это дело приняло, и мировой отголосок, какой оно себе нашло, достигли крайних пределов, до которых универсально наглые и кроме того глупо-наглые иудейские деяния до сих пор еще не достигали. В самом деле, на классической почве освободительных попыток, в уже более столетия борющейся с эпилептическою стороною революции Франции, как плод тамошней кажущейся свободы и полусвободы вырос иудейский биржевой режим, и этот режим был настолько глупо нагл, что в 1898 г. не стеснялся приподнять маску афишированной гуманности и свободы, чтобы можно было разглядеть все ничтожество и весь позор народа, которые выступили на свет Божий в заступничестве за изменника отечеству Дрейфуса и в сопутствующих процессах, как напр., в прогремевшем на весь свет процессе Золя. Если бы вместо "на весь свет прогремевший" мы сказали "на весь мир ошельмованный", то этот сопутствующий данному случаю позор для народа не составил бы и сотой доли того, что он означал в действительности и по своему действию. Если когда царь крыс иудейской прессы, с миллионами своих хвостов, играл роль и жесточайшим образом морочил народы и народ и самым бешеным образом издевался над ними, то это было именно в этом дрейфусовском процессе, с его, воистину, комичным отголоском во всем мире. Это дело показало нам, до какой степени и до каких размеров дошла каморристически публицистически воспитанная солидарность евреев во всех случаях и во всех социальных слоях, особенно же в классах интеллигенции и литературном и как хорошо умеет она разрастаться, все и вся обманывая ради своих целей.

Этот дрейфусизм и золаизм, как можно бы было назвать эту вещь, судя по внешнему, но принимающему мировые размеры комплексу симптомов, прямо затмил предшествовавший ему панамизм, персонажи которого работают и здесь, и, по крайней мере относительно, разжаловал до степени сущей безделицы. Еще никогда иудейская надменность и бесстыдство не проявлялись пред лицом Франции и всего мира в такой литературно-грубой форме, как в этом, - говоря свойственным Иудеям напыщенным языком - как в этом процессе процессов и скандале скандалов. Да, да, Франция, и даже все народы, куда только досягает газетный благовест, могли бы затянуть песнь песней о том, чего требовал от них по этому делу иудейский унисон. Они могли бы сложить собственную современную книгу книг о том, сколько чудовищной лжи вынесено было на сцену, чтобы сфабриковать так называемое общественное мнение в угодном иудейским интересам смысле. С манерами тявканья и божбы торгующего в разнос жида, там, где прежде только в исключительных случаях можно было слышать задорное пение галльского петуха, там уста под иудейскими носами клеветали и божились на весь мир. Все грязные литературные задворки с нравственною заразою своих лакейских романов, все это поставлено было на ноги, чтоб спасти иудейское дело и чтобы скрыть иудино предательство. Жидки смогли эту свою золаизированную дрейфусиаду вспучить не просто в главное государственное дело, а в главное мировое дело, прямо так, как будто бы случай их первородного греха вышел в свет в новом, улучшенном и увеличенном издании в этом жидовском fin de siecle, в роскошном переплете с золотым обрезом. И в самом деле, этот золотой обрез, вместе с всемирным пресс-папье, был главным средством, которым эти новомодные Маккавеи, если не блистали, то все-таки, по крайней мере, всюду и во всех углах совали во все ничего не ведающие или не защищенные глаза.

Кто еще не имел никакого количественного представления о том, как далеко хватает сила иудейского союза, тот мог бы составить себе такое представление на этом чрезвычайнейшем скандальном случае. Но если народы, не именно их более образованные слои, а наконец, и народные массы, имея перед собою подобные случаи, все-таки в своих отношениях к евреям не стали умнее, то помочь им едва ли возможно. Однако, по крайней мере на долгое время, такого высокой степени отупения и такого равнодушие допустить нельзя, иначе все может придти в абсолютный упадок и, попросту говоря, все придется бросить на произвол судьбы. Но мы еще очень далеки от чего либо подобного, и только держимся того мнения, что нужно некоторое время, чтобы эту столетнюю спячку, и даже, в духовном отношении, тысячелетнюю, сменить просвещенным пробуждением. Лицемерное гуманничанье, вместе со столько же лицемерною, как и сентиментальною филантропией, были тем, что, в соединении с насквозь ненатуральною и фальшивою игрою в равенство, там где его не было, - вот что было причиною добровольного бессилия современных народов, и таким образом нас, арийцев, отдало во власть наглостям еврейского происхождения, и дало евреям возможность, в полном смысле слова, натянуть нам нос. Раз еврея тянут к суду способом, не отвечающим этого сорта преимуществу, то еврейство начинает вести себя так нагло, как будто бы оно - не иное что как важнейшее и самодержавнейшее государство и как будто бы оно имеет какое-то право, каждого из своих членов, буде это ему угодно, освобождать или, лучше, укрывать от юрисдикции других народов. В отпор такой избранной заносчивости уместны и избранные же средства, и прежде всего нужно всюду подавлять иудейское мнение, будто свобода состоит в свободе евреев совершать свои преступления. Пароль vive le crime, сделавшийся более или менее тайным иудейским девизом, а иными свихнувшими с ума, особенно же некоторыми морально-запутавшимися, выражаемый открыто, прямо с бесстыдною откровенностью, нужно преследовать всюду и во всех формах, где только он ни проповедуется, духовно ли или в действиях, и должно прямо выставлять на вид его враждебность всему человечеству.

Но при этом необходимо остерегаться видеть ядро еврейского вопроса в материально хозяйственной и чисто социальной области. Центр тяжести вопроса не здесь, а как раз в противоположной этому, в собственно духовной сфере. Материальная сторона, как бы важна она ни была, является лишь вторичным действием первоначальных причин, представляющих духовно человеческое в его всеобщности и, специально, как элемент квази-религиозный. Мы устранили бы, и даже поставили бы верх ногами весь еврейский вопрос, если бы захотели сделать из него вопрос чисто экономический и социальный. И даже собственно политическая сторона вопроса, как особенно наглядно поучает нас судьба Франции по завершении иудейского столетия, - одна эта сторона сама по себе еще не имеет решающего значения. Иудейское управление вовсе не есть там управление, играющее второстепенную роль, вовсе нет, его представители занимают первые государственные амплуа и руководят делами страны, проникая в изобилии всюду, до армии включительно. Оно имело смелость помиловать дважды осужденного Дрейфуса. Но и противная партия, партия франко-националистов, усеяна жидами и, в дополнение ко всему этому бедствию, ими же и руководится. Так что если бы очевидное разложение тамошней государственности можно было счесть решительным уроком и относительно всего на свете, то можно бы было отчаяться во всяком национально самостоятельном существовании народов. Но духовные основы лучшего существования человечества коренятся глубже и могут перевесить и формально политическое саморазложение государств, и снова привести в равновесие, опираясь на иные новообразования. Великая французская революция была делом слишком поверхностным и односторонне политическим; более радикальные преобразования у других народов могут устранить этот роковой недостаток, если не забудут и духовной стороны и станут на якоре действительного права, обеспечив себе таким образом лучшую позицию. Ухватившись за настоящее и действительное право, можно уже будет воплощенные в иудейской расе преступления и не принимать за право и не дозволять ей отстаивать их как таковое. Ныне в духовной области царит такая распущенность, что, как ни противно здравому смыслу и ни нелепо звучат эти слова, но - всюду стараются защищать право на преступление.

4. Вся история показывает нам, что народные средства, которые применялись относительно евреев, совершенно не достигали цели. Одним из сильнейших, как казалось, средств было разрушение Иерусалима и Иудеи римлянами. Но чему же могло особенно помочь это разорение гнезда, когда выводок давным-давно расползся по всему свету и по римскому государству! Только истребление всей национальности могло бы избавить тогдашний мир от этого ползучего зла. Однако, стремление римлян к господству, благодаря чему это всасыванье всех народов вело все к большему вырождению и к упадку их собственного государства, клонилось скорее в противоположную сторону и довольствовалось разрушением городов и государств даже там, где лучшие мотивы имели бы в виду и совершенно иные цели. Также и кое-какие внутренние меры римлян против пропаганды христианства, которую вначале вели одни евреи и особенно чернь, не могли никоим образом помешать дальнейшему распространению и расползанию этой расы во все стороны. Загнившееся римское всемирное государство оставалось именно тою почвою, на которой и должна была хорошо разрастись эта живущая грабежом и обманом национальность.

Кроме того, раз христианство одержало верх, то, несмотря на кое-какие домашние передряги с мозаизмом, оно всегда, даже и в средние века, должно было служить щитом гебраизму. Средневековые, а частию и позднейшие, народные вылазки против евреев, вполне оправдываемые положением дела, христианским духовенством намеренно истолковывались и направлялись так, как бы это были религионистические движения. И изгнания из данной местности мало помогали делу, так как евреи всегда умели позднее снова проползти туда, откуда были выгнаны. Изолирование их в гетто, т. е. в особые кварталы, - и к этому их всегда принуждали, - правда, в известной степени, отдаляло их от остального населения, но только теснее сплачивало их друг с другом. Оставалось так же зияющее противоречие в том, что одного из них чтили как основателя религии, а народ, к которому он принадлежал, осуждали. Славословить дух, а с телом, из которого этот дух, по преданию, возник, вести войну, в этом всегда, чувствовалась какая-то дисгармония. Никакое суеверие, никакая теория о теперь отверженном, а когда-то так называемом народе Божием, никогда не могли примирить этой непоследовательности и этого противоречия. Должно бы было сделать нападение на самый этот неуместный дух, т. е. осудить и упразднить самое христианство, чтобы уже можно было затем бесповоротно покончить и с телесным еврейством. Из одних стран изгонять их, чтобы они отправлялись в другие, - средство это и недальновидно, и обманчиво.

Сюда же относится и весьма распространенное народное заблуждение, что-де иудеи жили в Палестине, и хорошо было бы, чтобы все они снова туда же выселились. Если кое-какие иудеи старой веры еще носятся с своею мнимою славою, которая, будто бы, покрывала их главы в древности, и потому мечтают о восстановлении Сиона, то это еще понятно. Но если другие народы захотели бы посодействовать им в этом, то это было бы просто глупо. Так называемые современные сионисты стремятся использовать эту мечту других народов, чтобы осуществить некоторого рода Сион на акциях, что, как говорят, уже подготовляется их банками, они не прочь привлечь к участию и не еврейскую публику, и все это выдать за решение еврейского вопроса. Если бы нечто подобное было, вообще, выполнимо, то исполнение этого бреда означало бы только усиление еврейского могущества. Та змея, которая теперь извивается по всему свету, получила бы таким образом своего рода голову, и тогда этот захват народов ее кольцами и это проникновение в народы должны бы были сделаться еще вреднее и опаснее, чем было до сих пор. Итак, будем довольны и тем, что римляне уже покончили с еврейским Иерусалимом, новый же Иерусалим, по-византийски гальванизированный и населенный турками, был бы пустым звуком и язвительною карикатурою на историю. Было бы странно со стороны современных и лучших народов еврейской змее, которая к стыду и ко вреду этих народов так долго влачила свое существование, - этой змее приделать еще новую голову. Это значило бы повернуть историю вспять, и затем сделать необходимою новую чистку, вроде той, какую когда-то произвели римляне. Это значило бы возвратиться к началу, тогда как покончить с этим делом нужно в ином и более решительном роде.

5. Ожидать потребного радикального лечения теперь или в недалеком будущем от правительств, значило бы не знать света и государственных состояний, как они отныне, с окончанием столетия, представляются тому, кто не дает места никаким обелениям и послаблениям. Да и опыт достаточно научил нас, чего вообще можно ожидать от правительств. За редкими исключениями, к каковым принадлежит Фридрих II прусский, который о жидах быль одного мнения с Вольтером и, по меньшей мере, не давал им хода, хотя и ему удалось лишь в слабой степени противодействовать им и только в частностях становиться им поперек дороги, - за исключением таких единичных случаев, потентаты и правительства, вместо того, чтобы думать о защите своих народов от евреев, скорее, - сперва в виду городских сборов, а потом в виду и других услуг или мнимых выгод, - занимаются прямо защитою евреев. С разных точек зрения можно бы было последнее отношение прямо назвать отдачей наций на ограбление их жидами; да оно по большей части и есть разрешение пронырливому хищному типу вести более или менее свободно свою истребительную деятельность, подвергающую опасности имущество, а косвенно, если только не прямо, и жизнь других народов.

Как далеко даже в наше время простирается влияние иудеев на различнейшие правительства, это совершенно наглядно показал в 1878 г. пример берлинского конгресса, на котором Дизраели и Бисмарк, или, как можно бы было сказать смеха ради, Дизраели и Бис-раели, подали друг другу руку, чтобы навязать Румынии так называемую еврейскую эмансипацию как предварительное условие дальнейшего устройства этого государства. Таким образом на румын, у которых гостит громадное иудейское население, взвалено было колоссальное иудейское бремя, которое они кое-какими увертками в параграфах своей конституции смогли только чуточку облегчить себе. Так услужливым выказал себя в отношении к еврейским домогательствам тот самый Бисмарк, который уже в ближайшие затем года с такою же беззастенчивостью сделал попытку воспользоваться и так называемым антисемитизмом, - по большей части с юнкерскою окраскою и с христианскими минами, - воспользоваться для своей внутренней партийной и выборной политики, но затем от этого предприятия отказался, когда оно оказалось политически не очень плодотворным. Однако и раньше, при его управлении, иудеи праздновали свой первый юбилей; прямо благодаря его покровительству, при чем они пели ему хвалебные гимны, а он взыскивал их своими милостями, их впервые начали принимать на службу, и они на пользу себе начали законодательствовать и в парламенте! Сам он в еврейском вопросе был так несведущ, что думал, что решение его возможно путем сплавления немцев с жидами, очевидно, по образу женитьбы юнкеров на жидовских деньгах. Сверх того, он страдал, правда, несколько бледною, примесью христианских мыслей, которая, ведь, вообще все феодальное сословие и государства, поскольку они находятся под влиянием этого сословия, делает неспособными дать еврейству действительный, не говоря уже - сплошь решительный, отпор.

Но еще более решительный урок дает Франция, где в конце столетия правительство не только находится под иудейским влиянием, но прямо и очевидно это есть еврейское правительство, которое передало иудеям по крови, и даже иудеям по религии, и армию во всех направлениях и во всех отношениях. Этим я не хочу сказать, что этого рода шествия к упадку и соответствующего государственного саморазложения не представляли бы в сильной степени и другие страны, а чтобы и у нас теперь нельзя бы было указать прямо достойных внимания аналогий. Однако, по ту сторону Вогез все это виднее, и в дореволюционном веке, который прямо нужно назвать иудейским веком, все это заострилось до самой бесшабашной наглости. Говорить там о мероприятиях в тех видах, чтобы устранить господство над правительством в партиях, в парламенте и в гешефтах незначительной по сравнению со всем населением группы иудеев, число которых прежде констатировалось статистически, а теперь определяется примерно, - чтобы устранить их влияние путем личных ограничений и остракизма, было бы бесполезно; ибо там, где уже нужно говорит l'Etat c'еst le juif там, вся машина уже расшатана и уже настолько в еврейских руках, что работает только для еврейских целей. Но нечто подобное приблизительно находим и где угодно в других местах, что же касается наших собственных состояний в Германии, то я должен отказаться рассчитывать на какие-либо мероприятия и средства, если обращаться за ними придется к правительственному механизму, к парламентаризму и вообще к государству. Таким образом нужно оставить в стороне исследование многого такого, что в практическом главном пункте только тогда могло бы сохранить смысл, когда бы приходилось считаться не с ожидовленными, по существу, правительствами. Во всяком случае, истинный антигебраизм с давних пор должен был составлять принадлежность оппозиции; только это имеет еще большее значение, когда перед лицом собственно иудейских государств или таких государств, которые уже находятся в предварительной стадии к этому, ему приходится отказаться от всяких расчетов на правительственную помощь, ибо при господствующих обстоятельствах такая помощь - вещь невозможная.

6. Но если на правительственные средства и шаги против иудеев рассчитывать почти нечего, пока состояния в государстве таковы, как они есть, или даже ухудшаются еще более, то и нельзя возлагать никаких надежд на меры, выполнимые единственно в предположении, что к вашим услугам стоят правительства сильные в антиеврейском смысле или, по крайней мере, способные дать поддержку. Мною предлагаемое средство состоит в медиатизации иудейских денежных тузов и банковых засильничеств. Как в политической сфере мелкие князьки и феодальные владыки поставлены в зависимость от новых государств, точно так же и эта общественная денежная сила, сосредоточенная в руках евреев, т. е. вся эта спесивая иудейская финансовая знать, должна быть поставлена под контроль государства, которое для заведывания их богатствами должно поставить кураторов, а под конец и совсем поставить их в полную зависимость от государства. В самом деле, с верховными правами государства отнюдь несовместимо, да, кроме того, разорительно и для народа, это прямое или непрямое господство над обществом отдельных иудейских персон или институтов, располагающих миллиардами, - господство, которое становится не только государством в государстве, а очень часто государством над государством, и, можно бы было смеха ради сказать, - стремится корчить из себя сверхчеловеческое сверхгосударство.

Да, иудейское богатство в целом, - мы говорим не о выдающихся частных случаях, - любуется уже собою в роли надгосударственного засилья. То, что раньше назвал я осторожно расовою экономией иудеев, образует здесь фундамент, а возникшее из этой расовой экономии денежное могущество евреев уже само по себе есть факт, вызывающий беспокойство. Основою ему служит вовсе не приобретение в обыкновенном смысле слова, а по большей части богатство, созидаемое путем обмана и вообще путем скверной практики ограбления народов. Односторонние абстрактные народохозяйственные учения, которые почти всегда считаются с нормальным ходом вещей, в области своих общих естественных законов хозяйственной деятельности громадное влияние обмана оставляют без всякого внимания. Экономическое распределение благ совершается также, так сказать, по естественным законами обмана, т. е. по образу действий всяких дрянных личных ли, или вещественных, средств и сил присвоения. Завоеванию в сфере политики соответствует пронырство, лукавство и захват в хозяйственной сфере. Этим евреи во всемирной истории всегда отличались, и то, что я, как упомянуто, разумел, говоря приличным и высоким слогом, под именем расовой экономии, было и есть в главном деле почти не иное что, как система торгашеской лжи и обмана.

Сверх того, для нашего персоналистического образа мышления само собою понятно, что вовсе не торгашеская деятельность и не сила капитала сама по себе есть то, что ведет за собою такую высокую степень обмана и ростовщического ограбления, каковую всюду и всегда проявляли евреи. Деятельность эта дает только случаи, но личные расовые наклонности и в них элемент пронырливого хищного животного, - вот что сообщает этой деятельности воровской и хищнический характер. Напротив того, мы ничуть не погрешим против принципа собственности, если такие присвоения признаем не как приобретенные правильно, но будем усматривать в них штучку несправедливой всемирной истории, которая также всемирно-исторически подлежит отмене с вознаграждением всех потерей и убытков. Однако, последнее было бы лишь относительно слабою мерою в области, где в конце концов и в последнем результате речь должна идти не о том, чтобы нанести удар только имуществу и обладанию, но - и личному корню в личностях. По этим кратким указаниям можно оценить, что за двадцать лет до конца столетия предложенное средство медиатизированья еврейских финансовых тузов, хотя само по себе и не теряло веса, но при бессилии все более и более тем временем ожидовлявшихся государств, а сверх того и в виду необходимости чего-либо более решительного, должно было утратить применимость и значение. Судя по тому, как стоит дело в начале нового века, нужно бы было скорее ожидать медиатизированья государств иудейским финансовым миром, нежели наоборот. Бессилие государств при столкновении с иудейскою кровью, с такою очевидностью обнаруживающееся в делах, ритуальных убийств, проявляется и в почти немощном подчинении иудейской денежной силе и всяким художествам по денежной части, до того, что почти во всех странах уже давным-давно финансами управляют даже министры из евреев. Каким же образом в виду всего этого можно рассчитывать на мероприятия, при которых сразу же предполагалось изгнание еврейской крови отовсюду, где уже она добралась до руководящих мест!

7. Так как теперешнее обычное течение развития государств еще не дозволяет надеяться на непроизвольное разжидовление, административным ли путем или законодательным, посредством личной реакции, то и не стоит распространяться, особо и подробно, об изъятии еврейской крови из служебной сферы. И здесь обратное явление, именно привлечение их в службу, есть факт, который идет в гору, и если при этом там и сям, по христиански-феодальным причинам, еще продолжают не допускать на службу евреев по вере, то эти исключительные случаи так немногочисленны, что останавливаться на них не стоит. Как бы то ни было, юнкерские элементы, и по большей части в союзе с попами, всюду более или менее противятся проникновению правоверных иудеев к государственным должностям. Но это соперничество юнкера с иудой приносит мало пользы, тем более что христианский и политически реакционерный элементы пускаются лишь в религионистически домашние пререкания и даже, в сущности, большею частию здесь просто идет борьба хищнических традиций и позывов с пронырливыми. Туда, откуда вытесняют феодалов, протискиваются евреи с своими союзниками и захватывают себе главные паи, между тем как третье, остальное общество, все еще остается почти ни при чем.

Такие предложения, как приведение числа чиновников из евреев в соответствие с населением, или как удаление теперешних обладателей мест из таких сфер, где они особенно опасны, как, напр., из сфер юстиции и просвещения, - все такие предложения, о которых мы упоминали прежде, потеряли, всякое практическое значение, потому что они в двояком смысле никаких шансов не имеют. Во-первых, для приведения их в исполнение не на что опереться, а как скоро, при изменившихся обстоятельствах, для осуществления этих планов, нашлись бы потребные силы, то эти то именно силы повели бы значительно дальше и не ограничились бы такими задачами, которые тогда разрешились бы сами собою. И ссылка на то, что в отпор еврейским судьям должно же иметь силу право бойкота, имеет лишь теоретическое значение. Антигебраизм еще должен шире охватить все собою, чтобы такой бойкот всегда имел успех; но при таких условиях иудейская кровь и не встречалась бы в судейских функциях.

Но каким же это образом, можно спросить себя, иудеи все больше и больше протискиваются в сферу чиновничества, и вообще могут ограблять государства! Разве это не свидетельствует об их способностях? Нет, это свидетельствует только о гнилости и об испорченности состояний и о неспособности, особенно об отсутствии ума у тех лиц, которые хотя сами и другой национальности, но потворствуют обманным художествам и пронырству евреев. Однако, я не буду распространяться здесь о причинах разложения государств, об упадочных династиях и сословиях или вообще об элементах, у которых недостаток знания и способностей и тщеславная ограниченность особенно их то и делает так доступными иудейским художествам. Например, и феодалы, и все, что из их же кругов выросло над ними, вовсе не таково, чтобы могло справиться с евреями. Хотя в этой области, по крайней мере отчасти, и могли бы иудейскому пронырству дать надлежащий отпор, однако на деле здесь поступают как раз наоборот.

Даже главы государств, как показывает история, нередко попадали совсем в лапы жидам, если только не сами намеренно и в силу превратных мнений открывали доступ евреям. Где и пока такие гнилые правительства являются признаком господствующих состояний, то в большей, то в меньшей мере, в какой это имеет место во всяких государствах, до тех пор и иудеям живется более или менее недурно. Только с такой точки зрения и становится понятным с какою чрезвычайною быстротой возрастающее ожидовление во всего сильнее разложившихся государствах, в которых распоряжаются уже не династии, а представители упадочных элементов которыми и затыкают места правителей и значение которых иногда меньше нуля. Когда и где правительства делаются куклами в руках иудеев, они и должны быть похожи на кукол, и это низшее положение, воистину, показывает евреям, чем они не должны быть. Игрушкою в руках иудеев делается только то, что уже само по себе пусто и не имеет никакой цены. Итак, надежды на лучшее зависят от того, чтобы у народов получили руководящее влияние другие и более мощные силы. Но каким образом народ мог бы найти себе вождей, которые эмансипировали бы его от жидов, указать это довольно трудно, так как подобное может совершиться на разные лады и отнюдь не связано с каким-нибудь единственным определенным шагом. В стране зачала революции, в ожидовленной Франции, понятно изречение, что ближайшею революцией будет возмущение против жидов. Но придется пройти сквозь нечто такое, что имеет высшее значение, и, по нашему мнению, об руку с этим и пойдет исчезновение жидов.

Все пути, ведущие к цели, хороши, если только есть наготове силы и лица, годные для проторения этих путей. Формальности не составят никакой помехи, и останавливаться на них не стоит. Без вооруженных сил в последней инстанции, по крайней мере, без таких сил в резерве нигде обойтись нельзя, где речь идет о серьезной реформе состояний, особенно же об искоренении тех или других личностей. Хуже всего будет, конечно, случай, когда непосредственно имеются ни от кого независящие военные вожди, которые берут на себя инициативу и как бы представляют собою народ. Тем не менее, даже такое, само по себе не очень приятное решение вопроса было бы по отношению к евреям все же лучше чем ничего. Тем не менее, о подобных вещах я упоминаю только для того, чтобы дать заметить, сколько еще остается других возможностей, кроме этой грубейшей возможности. То, что станет на место разложившихся государств и правительств, пока еще более определенными штрихами наметить нельзя но в каких бы формах эти новые и лучшие силы ни появились, вещественно они всегда сумеют найти средства расправиться с жидами. Натянутость в социальном и в духовном отношениях, являющаяся следствием ожидовления, будет становиться все больше, и средства к ослаблению такой усилившейся натянутости мы не можем оценивать на основании того, что во всяком случае было бы еще уместно теперь, если бы было достижимо. Потому мы пока отказываемся рекомендовать такие ближайшие средства, на которые мы указывали раньше.

8. Между тем, а именно прежде чем дело дойдет до решительной развязки, можно, по крайней мере, в частной жизни в некоторой мере оградить и обеспечить себя путем просвещения о евреях и путем соответственной энергии. Кроме того, разумеется, не исключается и еще одно средство, а именно, чтобы как в государстве и в общинах, так и в союзах и ферейнах отнюдь не пренебрегали в отдельных случаях устранением или удалением еврейской крови. Такой чистки никогда не следует упускать из вида, и избегать нужно только иллюзий или даже ложных партийных обещаний, будто бы сломить иудейское засилие можно бы было очень легко или быстро обыкновенными средствами. Вульгарный и реакционерный антисемитизм впадает здесь в подобный же обман или в самообольщение, как и социализм которому ничего не значат фальшивые обещания и посулы и который всегда кичится, что никуда негодными средствами он может дать все возможное и невозможное. Еврейский вопрос и универсальный социальный вопрос имеют ту общую черту, что отвечать на них можно только персоналистически, а окончательно решены они могут быть только путем применения в высшей степени энергичных мер.

В том и в другом случае все клонится к своего рода варварству ограбления, соединенному с политическими насилиями, и не только клонится, а отчасти уже и существует. Если это состояние перейдет в совершенное варварство, то натурально последует антиварварский отпор, который проявится в решительной, но отнюдь не в варварской форме. Как антигебраизм не есть гебраизм, но явление ему противоположное, так и антиварварство не есть варварство, а есть отпор варварству, конечно, соответственно строгий. Вследствие этого в конце концов иудеи похоронят самих себя в этом варварстве, которое они же и вызывают, ибо именно несправедливые и запустелые состояния должны приводить с собою и эру сильной реакции и эру сильных противодействующих средств. Медленное вымирание населения и истощение средств к жизни, которое должно бы было наступить на стороне жидов, как результат исключающего и отстраняющего отношения к ним, во всяком случае могло бы, в конце концов, повести и к исчезновению расы. Это был бы, сравнительно, ровный и мягкий путь искоренения вредного элемента. Путь этот соединялся бы и с другою необходимостью, - с возрождением права и нравственности среди лучших народов и, следовательно, оказывал бы строгое сопротивление всему юридически или морально преступному.

Однако, этот сравнительно мягкий путь оказывает и на ту и на другую сторону неблагоприятное влияние, а именно он делает зло затяжным, и вследствие длительности процесса парализует то относительное благо, которое обусловливается его бессознательностью. Этому хроническому ковылянью очень часто следует предпочесть резкие шаги, и даже было бы гуманнее - такое медленное исчезновение отягощения, с одной стороны, и соответственное косное вымирание - с другой ускорить посредством всяких иных средств, какие указывает высшее право истории, в особенности для противодействия варварским состояниям. Так, например, чрезвычайные преступления против лучших народов, являющиеся, для них страшною пыткой, могли бы служить поводом, чтобы тотчас взяться за дело, так чтобы народная инициатива непосредственно восстановила бы попранные права приемами в благодетельном смысле слова террористическими. Средства устрашения и насилия уже со времен Синая считались наиболее приличествующим по отношению к этой национальности в собственных ее рамках; почему же необходимо-враждебное отношение лучших народов должно бояться такой системы, которой в видах собственной пользы евреев, должны были следовать их собственные вожди! Нужно также принять в расчет и то, что право войны, особенно же войны для отражения антиарийских и даже античеловеческих нападений чуждых нам паразитов, - почему право это должно быть иным, чем право мира, и особенно мира между друг друга уважающими и друг другу помогающими элементами человечества.

То, что может ограничивать или даже подвергать сомнению право на существование расы или национальности, вовсе не есть низменный уровень этой расы. Это видно на примере китайцев, которые, очевидно, имеют право на отпор торгашам и другим отбросам, втирающимся к ним ради ограбления, хотя эти вторгающиеся спекулянты и авантюристы принадлежат большею частью к высшим расам и национальностям, и евреи при этом проскальзывают туда же лишь как соучастники. Но представителями этих хищных, - чего-то в роде пиратов, - отпрысков высших национальностей являются не только англичане, но в большей или в меньшей степени самые разнообразные народы, причем их одушевляют стремления столько же к порабощению, сколько и к ограблению. Итак, здесь мы имеем дело с свойством хищного животного, и всякие шаги в отпор ему, разумеется, не при всяких беспутствах в формах их, нужно считать совершенно правомочными, предполагая, что возможно суждение национально непартийное. Но обладает ли хищное животное свойствами подходить к добыче, потихоньку крадучись, или свойства эти располагают более к грубому открытому нападению, в главном вопросе, именно, в праве на отпор, это - решительно все равно, и даже пресмыкающиеся существа, чтобы не сказать - пресмыкающиеся животные, в конце концов бывают еще вреднее и опаснее, нежели хищные по преимуществу. Также и китайская метода обороны обращена против пресмыкающегося типа, хотя и вкрадывающегося в доверие ради духовных целей, именно против христианских миссионеров, а, впрочем, это восстание против чужеземцев можно назвать отпором непрямому, именно, хозяйственному, ограблению и угрозе прямого порабощения. Однако, нам нужно вести здесь речь не о вопросе о чужеземном влиянии в Китае, а о чужеземном влиянии у себя дома.

Если бы иудеи были просто низшею национальностью, то уже одной непричастности их, напр., к политике и к литературе, было бы достаточно. Тогда они не могли бы иметь никаких притязаний на равенство во всех отношениях, но все-таки могли бы существовать, поскольку дозволяют это их способности. Но низкий тип их племени сочетается с типом пронырливого хищного животного, которое невозможно приручить перевоспитать, сделать домашним. Змея удерживает свои качества от начала природы и на всем протяжении истории; ее змеиные свойства можно истребить только с нею самой. Никакая духовная, никакая социальная, никакая политическая система не может, в сущности, переделать евреев во что-либо иное, чем они есть и всегда были. Поэтому вредные стороны, из которых слагается их национальный характер, можно устранить и истребить только вместе с ними самими. Путем смешения с другими национальностями эти качества только как бы слегка разжижаются и заражают своим ядом лучшие национальности. Эти качества остаются или снова выступают атавистически и там где сочетание с женским элементом лучших народностей, то в большей, то в меньшей степени, маскирует, например, белокурыми волосами и, как иногда в виде исключения встречается, голубыми глазами, все тот же еврейский характер. Даже периоды геологической длительности не могли бы повлечь за собою в главном пункте никаких решительных перемен, не говоря уже о том, чтобы в социальном и в политическом отношениях сотни тысячелетий и даже миллионы лет, даже при благоприятных обстоятельствах принесли бы хотя какую-либо пользу, и все такие надежды - плохое утешение, а практически - убаюкивать себя подобными надеждами прямо смешно. Оставаясь на почве правильных заключений, является прямо бессмыслицей надеяться на какие-нибудь существенные изменения характера в уже твердо установившихся типах.

9. Судя по всему этому, свобода является для евреев разрешением открыто проявлять свои вредные качества, а в некоторых направлениях даже изощрять свои преступные наклонности и свойства. Но с нашей более решительной точки зрения дело было в вопросе о свободе, а речь шла уже дальше, а именно уже просто о вопросе чистого существования. Этого требует существование и сохранение в целости лучших народов. Взвесьте только значение финансов, а затем всемирной прессы; уже одно их крайнее ожидовление не говоря о чем-либо другом, может считаться очевидным доказательством невыносимых зол. Так называемый радикализм сильнейшим образом гебраизирован, и религионистически самым беззастенчивым образом ожидовлен. Почти всегда он гарантирует только формальные стороны свободы, а цель их - не препятствовать благополучию и даже господству еврейства. О разжидовлении прессы, как о чем-то таком, что должно быть приведено в исполнение само но себе, и думать нечего; помочь делу можно бы было устранением всех еврейских персон от обладания прессою и от сотрудничества, но об этом можно думать только в связи с такими шагами, которые касаются вообще всего существования евреев.

Если уже финансовая медиатизация, как выше замечено, принадлежит к, полумерам, от которых при теперешних обстоятельствах приходится отказаться, то о духовной параллели этой мере, именно об упразднении иудейской прессы, в связи с современными и подобными состояниями также и думать нечего, и оно, если только ему суждено осуществиться, должно сопутствовать общим мерам и действиям, направленным против личностей. Только когда евреи всюду должны будут отступить и исчезнуть, они очистят вместе с этим и область прессы. Но при случае всегда возможно смести целые ряды газет, пользуясь политически сильными фазами и шагами, и в сфере этой возможности настоящие революции, по сравнению с личными узурпациями власти, еще имеют кое-какие преимущества. Однако всего этого далеко недостаточно, если речь идет о действительной чистке и об обеспечении всюду в персоналистическом смысле лучшего порядка и лучших качеств прессы. Об этой частичной чистке мы упомянули только ради того, чтобы уже посредством этих исторически более мелких антецедентов дать предварительное понятие о значении более широкой чистки.

И особая форма некоторых местных еврейских вопросов дает возможность заключить, к чему все сводится в пункте решительных мер, и каким образом там, где пока речь ведется лишь о свободе, в сущности тотчас же должно разбирать вопрос о существовании, т. е. о праве на существование. Румыния и Алжирия суть две области особенно поучительные в вопросе об отягощении жидами. В первой из этих стран насчитывается громадное число их, так как, напр., население одного города Ясс более чем наполовину состоит из жидов, причем, кроме того, в этот счет вошли только религионистические евреи, т. е. указуемые статистикой. В чем же может заключаться здесь серьезное разрешение еврейского вопроса, как не в совершенном устранении евреев! Напротив того, в Алжире, где даже имеется антисемитическое городское представительство, хотя в сущности опирающееся только на христианскую часть населения, нерв всего дела и главную трудность нужно искать в том, что в 1870 году происками из Парижа иудеям даны были гражданские права, в то время как алжирские арабы оставались политически-бесправными. Но именно арабы-семиты и являются там заклятыми антиевреями и, если бы только не сдерживал их французский милитаризм, они в своем роде отлично сумели бы расправиться с иудеями.

Дата добавления: 2015-08-02