Часть 17

Люба полностью выздоровела, - в этом не было никакого сомне­ния, - но все же какое-то время алтайские события продолжали сму­щать меня, не увязываясь с теми представлениями, которые сложились у меня как у профессионального психиатра. Среди прочего, для меня теперь оказалось трудным проводить четкую грань между психозом и здоровым состояниям человека - по теории психически больной живет в нереальном мире, здоровый же, как полагают, воспринимает все как оно есть на самом деле. Но затем я, призвав на помощь свои записи и обнаружив, что обладаю даром исцеления, избавилась от путаницы, царившей в сознании, и пришла к более глубокому пониманию челове­ческой природы, что придало мне уверенности в своих силах и повыси­ло эффективность лечения.

Я стала изучать обычаи коренных народов, их ритуалы и обряды исцеления и применять их на практике в сочетании с устоявшимися ме­тодами, создав таким образом новые формы терапии. Вера во всеоб­щее живое начало, исповедуемая коренными народами Сибири, т.е. ве­ра в то, что все сущее - живое, что у всего есть собственный дух, с ко­торым можно входить в контакт и общаться, стала одним из самых действенных подходов к лечению психических расстройств, используе­мых мною. Я узнала, что имеют в виду шаманы, когда говорят, что у каждой болезни тоже есть свой дух.

Приведу один пример из сотен подобных: алтайцы верят, что воск обладает свойством поглощать отрицательную энергию. Целитель хо­дит кругами вокруг больного с горшочком горячего, расплавленного воска, распевая заклинания, должные выманить болезнь, а больной все это время стоит, зажмурив глаза и пребывая как бы в трансе. После то­го, как целитель извлек из организма больного всю отрицательную энергию, он велит тому смотреть, как горячий воск льется в холодную воду. В воде остывшие и затвердевшие капли воска принимают при­чудливые формы, и глядя на них, больной сам объясняет себе, что за болезнь из него изгнали.

Чтобы не вступать в бессмысленные споры, я объясняла и боль­ным, и коллегам, что это - новый экспериментальный прием, входящий в разрабатываемую мною методику, и применяла его только в тиши ка­бинета гипнотерапии, где никто не мешал. Точно также обстояло дело и с другими эзотерическими процедурами, которые я внедряла в лечеб­ный процесс. Почти любой древний традиционный обряд я могла об­лечь в современную форму, и все присутствующие автоматически при­нимали его как должное.

Эти старинные, но новые методы оказались действенны, и примене­ние их питало энергией тот новый мощный источник целительной си­лы, который я ощущала в себе. С их помощью я смогла вырвать из мра­ка безумия по крайней мере нескольких больных. Теперь я совсем ина­че смотрела на шизофрению. Она уже не казалась мне расплывчатым абстрактным понятием, а представлялась конкретным враждебным су­ществом, - очень умным и очень злонамеренным. Приобретя способ­ность понимать эти злые намерения шизофрении и предвидеть, как они будут претворяться, я могла с большим успехом бороться с ее кознями. Теперь я знала, что и шизофрению можно победить, и уже не испыты­вала чувства страха и беспомощности, когда я смотрела в глаза больно­му и замечала ее жестокий взгляд.

Затем, по мере того, как мои познания в альтернативных методах лечения становились шире и глубже, я постепенно перешла от работы с больными, страдающими психическими расстройствами, к лечению тяжелых физических и внутренних болезней.

Ярешила попытаться строить свою жизнь с соответствии с Пер­вым Правилом. Я стала проверять каждое свое решение - будь то серь­езные, ответственные или простые, какие мы во множестве принимаем каждый день, - критериями истины, красоты, здоровья, счастья и света. Оказалось, что придерживаясь Первого Правила, я ощутила в себе точ­ку опоры, которая позволяла мне принимать решения, которых до это­го я от себя и не ожидала. Временами было очень трудно отважиться на что-либо, но во всех случаях принятые решения оказывались пра­вильными.

Придерживаясь Первого Правила, я немедленно пересмотрела свое отношение к политике, которая раньше меня мало интересовала. Но трагическая смерть Виктора заставила меня иначе взглянуть на эту сто­рону своей жизни - я поняла, что должна сделать все от меня зависящее и не допустить, чтобы другие разделили его участь. Я отважилась на ри­скованный поступок: примкнула к кругу людей из Новосибирска - их было немного, - которые вступили в организацию под названием Меж­дународная Ассоциация Независимых Психиатров. Будучи практикую­щими психиатрами, мы консультировали людей, которые, подобно Виктору, стали жертвами политических репрессий - государство ис­пользовало психиатрию для борьбы с инакомыслием. Многим пресле­дуемым нам удалось помочь - их пришлось признать полноценными членами общества, сняв заведомо ложный диагноз "шизофрения".

Заниматься подобного рода политической деятельностью, проти­вопоставляя себя государственной системе, по-прежнему было опасно, и многие мои друзья поплатились за свою активность. Мы продержа­лись недолго - каждого члена новосибирского отделения Международ­ной Ассоциации Независимых Психиатров (за исключением меня) вы­звали на беседу и уволили из больницы. Но несмотря на все опасности, я никогда не жалела о принятом решении. Я знала, что примкнув к это­му кружку, я избрала истину, красоту, здоровье, счастье и свет, и я бы­ла уверена в правильности принятого решения.

Наконец очередь дошла и до меня. Меня вызвал главврач. Я бы­ла совершенно уверена, что меня постигнет участь моих коллег, но пе­ред тем, как войти в кабинет, я попросила своего Духа-Двойника быть со мной и не дать уволить меня из больницы - в ней была вся моя жизнь. И опять внутри меня прокатилась уже знакомая теплая волна, все вокруг на какое-то время озарилось ярким светом, и мне показа­лось, что мир я вижу не глазами, а сердцем. Яоткрыла дверь и вошла в кабинет.

Беседа с шефом была недолгой. Почему-то, хотя никакого внут­реннего беспокойства я не ощущала, все разумные и рациональные до­воды в свое оправдание, которые я подготовила заранее, мгновенно за­былись. Вместо того, чтобы защищаться, я ни с того ни с сего загово­рила без остановки, против своей воли неся всякую околесицу, подоб­но идиоту, который лепечет обо всем, что приходит ему в голову.

Через несколько минут суровости на лице шефа как не бывало. Он начал беспокойно ерзать в кресле. Вскоре его нетерпение сменилось раздраженностью, в затем переросло почти в паническую потребность избавиться от меня. В конце концов он прервал меня на полуслове, ска­зав, что я молода и политически наивна, но что во внерабочее время мо­гу заниматься, чем угодно, так как моя личная жизнь его не касается, а сейчас я могу идти и продолжать работать. Затем он с явным облегче­нием махнул рукой в сторону двери, давая понять, что я свободна.

Я и сама почувствовала очевидное облегчение - я не могла пове­рить в свершившееся чудо. Но разговор с начальником так потряс ме­ня, что я вся дрожала. Мне никак не удавалось сосредоточиться, и я ушла с работы на час раньше обычного и отправилась домой.

Через некоторое время я вспомнила, что из-за своего волнения, я забыла отменить курс нейролептиков одному из больных. Это была се­рьезная оплошность, дело могло кончиться плохо: у больного мог раз­виться злокачественный нейролептический синдром - весьма вероятное осложнение после назначенной ему терапии: принимаемое больным ле­карство влияет на обмен веществ и может ускорить процессы метабо­лизма, что, в свою очередь, приведет к резкому повышению температу­ры. Если это случится, то в лучшем случае потребуются неотложная медицинская помощь, а в худшем - это может стоить ему жизни.

Я стала звонить в отделение по разным номерам, но безуспешно - все телефоны были заняты. Хотя по инструкции пользоваться телефоном разрешалось лишь в служебных целях, по вечерам сестры вовсю названи­вали своим родным и знакомым. В конце концов, я оставила бесполезные попытки дозвониться до своего отделения и стала набирать номер при­емной главврача, где размещался дежурный пост. Там сняли трубку. Я попросила позвать дежурного врача, но никто из дежурных сестер не знал, куда он запропастился.

В течение еще получаса я предпринимала отчаянные попытки до­звониться до своего отделения, после чего с большой неохотой оделась и направилась назад в больницу. Настроение у меня была паршивое -перспектива тащиться в автобусе на другой край города, а затем и об­ратно, не радовала, но делать было нечего. К тому же, следовало при­знать, что в сложившейся ситуации была и моя доля вины.

В отделении все было тихо и спокойно. Больной, за которого я так переживала, мирно спал в своей палате. Температуры у него не было, а это - хороший признак. Я, как положено, внесла в историю болезни за­пись об изменении лечения, несколько минут поговорила с ночной се­строй и ушла.

Я вышла наружу и ощутила на лице приятную прохладу и свежесть. При свете молодого месяца, сияющего на западной части небосклона больничные здания казались таинственными и загадочными. Недавно прошел дождь, и мне пришлось шлепать по грязи. К счастью, на мне было длинное кожаное пальто, и брызги грязи из-под сапог не попада­ли на одежду.

Впереди неясно вырисовывались сюрреалистические контуры ста­рого разбитого троллейбуса. Дорога вела прямо к нему, и у меня воз­никло странное чувство, что троллейбус дожидается меня. Приближа­ясь к нему, я замедлила шаг, заметив, что в лунном свете его проржа­вевший корпус кажется больше, и что он покосился набок. Дверь допо­топной конструкции была открыта, и в голову мне пришла безумная мысль: да ведь меня приглашают войти внутрь!

Меня неудержимо влекло туда - манила таинственная, погружен­ная во мрак пустота, да и само его существование показалось мне сим­волическим: ведь троллейбус - это часть моей повседневной жизни. Я подошла к нему почти вплотную. В темноте было плохо видно, и я ощупью добралась до двери. Затем я вошла в салон.

Неяркий месяц освещал лишь переднюю часть машины, и я села на место водителя. Сиденье было жесткое, и сидеть на нем было неудоб­но. Я положила руки на холодную баранку и попыталась представить, что я веду эту развалину с остатками синей краски на боковых сторо­нах. Затем я посмотрела в ветровое стекло, устремив взгляд на небо. Тысячи ярких, далеких звезд окружали узкий серп молодого месяца. Мне стало казаться, что я вместе с троллейбусом лечу в космосе, в ка­кой-то странной, далекой и безграничной вселенной.

Меня поразило, что эта метафора в точности соответствует ситуа­ции, в которой я находилась. Ведь я оказалась водителем, круто выво­рачивающим руль и резко меняющим направление своей жизни. Я мог­ла выбирать, куда мне ехать и какие направления исследовать - ведь Умай вызволила меня из той клетушки реальности, в которой я была заперта.

Вдруг позади меня раздался какой-то шорох, и я насторожилась. Затем я услышала низкий мужской голос: "Добрый вечер!" От страха я чуть не окаменела. На заднем сидении, погруженном в кромешную тьму, кто-то сидел. Побеги из местной тюрьмы были не в редкость, о чем нас постоянно предупреждали. Никто не придет ко мне на помощь, а сама я на что способна? Возможно, это сбежавший уголовник - луч­шего места для ночлега, чем этот троллейбус придумать трудно. Мороз прошел по коже, я боялась даже повернуться.

"Ну что, везете нас подальше от всех наших иллюзий?" И мужчи­на засмеялся. Смех показался мне знакомым.

"Толя? - вскричала я с облегчением. - Это ты?"

Я повернулась и разглядела огонек сигареты. При затяжках он разгорался и отражался в темных стеклышках очков, так что я, хотя и с трудом, могла разглядеть знакомые черты лица Анатолия.

"Он самый, " - ответил Анатолий.

"Что ты здесь делаешь?" - не удержалась я от вопроса.

"Мне кажется, я тоже могу спросить тебя о том же. Я сегодня де­журю, и я забрался сюда, чтобы выкурить сигарету. Теперь моя оче­редь задать тебе тот же вопрос. Итак, что же здесь делаешь ты?"

"Да ведь ты же сегодня дежуришь! Могла бы и сама догадаться, что сегодня твое дежурство - когда названивала в больницу и никто не смог мне сказать, где дежурный врач. Всем известно, что о своих боль­ных ты думаешь день и ночь, а вот по части следования распоряжени­ям и инструкциям - большего разгильдяя не сыскать. Ну, кого еще из дежурных врачей никогда не застать на месте?"

Анатолий снова засмеялся. Казалось, что все, что выделяло его из массы других врачей, вызывало в нем нескрываемый восторг.

"На самом деле мне надо было назначить своему больному другое лекарство, - объяснила я. - А теперь я направляюсь домой."

"Хорошо тебе. А мне вот торчать здесь до утра. Но если ты пола­гаешь, что эта старая развалина довезет тебя до дома, то и тебе придет­ся сидеть здесь до утра, а может чуть и подольше. Кстати, могу я задать тебе еще один вопрос, раз уж мы оказались в месте, самом, по-моему, подходящем для вопросов и ответов?"

"Задать-то можно, но вот ответа я тебе не обещаю," - сказала я, по­кинув место водителя и пробираясь по проходу к задним сидениям. Бы­ло абсолютно темно, и возможно, поэтому у меня возникла иллюзия, что троллейбус действительно едет. Я даже на секунду ухватилась за поручень, чтобы не упасть, если он вдруг резко затормозит.

"Видишь ли, я заметил, что после поездки на Алтай ты стала ка­кой-то другой. Что-то в тебе изменилась, но что конкретно - понять не могу. Как будто тебе открылась какая-то тайна, как будто в тебе про­снулась какая-то сила. Я наблюдал за тобой - и как ты записываешь ди­агноз в историю болезни, и как ты назначаешь лечение своим пациен­там, и как ты ведешь себя в самых простых ситуациях - болтаешь с се­стричками или беседуешь с больными. Говорю тебе совершенно серь­езно - мне кажется, что ты вбираешь в себя какую-то силу, которая так и крутится вокруг тебя.

Все говорят о твоих поразительных успехах, где-то на грани чуда - кое-кто из наших самых безнадежных больных пошел на поправку, в от­дельных случаях благодаря необычным терапевтическим приемам - ты утверждаешь, что это новые экспериментальные методики, но лично я подозреваю, что никакие они не современные и прогрессивные, а при­шли из древнего мира.

Ты знаешь, я не успокаиваюсь, пока не нахожу объяснения тем или иным фактам человеческого поведения, но этого, хоть убей, объяснить не могу. Я понимаю, что не моего ума это дело, но все же позволь спро­сить: Это как-то связано с твоей алтайской экспедицией? Мне важно знать ответ. Если хочешь, объясню почему."

Сигарета все еще тлела у него в руке, и при слабом свете ее огонька я начала кое-что различать в темноте. Я увидела, что он сидит прямо передо мной.

"Верно, это связано с Алтаем, - ответила я. - Но мне очень не хо­чется рассказывать тебе о том, что там со мной приключилось. И не по­тому, что я не доверяю тебе. Ты знаешь, что это не так. Я просто еще не могу - я чувствую, что еще не готова объяснить все толком."

"Превосходно тебя понимаю. Так что больше вопросов о том, что и как в тебе изменилось, задавать не буду. Лучше я сам расскажу тебе кое-что о своих алтайских приключениях. Время у тебя есть?"

"Есть. Я должна успеть на последний автобус в город, но его еще ждать и ждать."

До этого Анатолий никогда не заговаривал об Алтае, и я терялась в догадках, о чем он хочет рассказать. Мне было любопытно услы­шать, что он расскажет.

"Так вот. Сама знаешь, во мне есть охотничий азарт. Пока не до­бьюсь своего - не успокоюсь. Но это - в переносном смысле. А я ведь еще и в буквальном смысле охотник, и время от времени выбираюсь в тайгу побродить с ружьем и поохотиться на дикую птицу.

У меня бабка живет на Алтае. На машине до ее деревни добирать­ся двое суток, поэтому я редко к ней езжу. И все же, этак с год назад, я взял отпуск за свой счет и поехал к ней в деревню - хотелось поохотить­ся в окрестных лесах. Взял любимое ружье и тронулся в путь, преиспол­ненный самыми радужными ожиданиями.

Несколько дней я сиднем просидел в избе, но наконец отправился на охоту. Было начало весны, снег уже сошел, и еще не совсем просох­шая земля была покрыта ковром прошлогодней пожухлой травы - где золотистой, где бурой. Вот-вот начнут пробиваться зеленые стебельки, и тогда весна полностью вступит в свои права. Шагалось мне легко, и я углубился в лес, все дальше и дальше уходя от деревни.

Просто диву даешься, что может сделать с твоим сознанием эле­ментарная смена обстановки, вызывающая новые чувства, другие ощу­щения - ты знаешь это не хуже моего. Пока я шел по лесу, я понял, что для изменения состояния души не нужно погружать меня в глубокий гипноз, что мы проделываем с нашими больными - достаточно вы­рваться из шума большого города и окунуться в первозданную тиши­ну. И я брел в полнейшей тишине, расслабившись и как бы погрузив­шись в медитацию, не теряя при этом обостренного охотничьего ин­стинкта. Именно об этом состоянии я и мечтал, отправляясь в тайгу, и на душе было радостно.

Но мою безмятежность нарушил какой-то тихий звук справа от ме­ня. Я посмотрел направо. Вот оно! Под деревом стоял молодой краса­вец-олень. Как мне показалось, в нем было что-то особое, странное, и я инстинктивно понял, что для охоты на него придется вырабатывать осо­бую стратегию.

Он стоял и смотрел на меня, не издавая ни малейшего звука, совер­шенно неподвижно. Но не похоже было, что он скован страхом или за­мер от неожиданности. Казалось, это была скульптура, а не живой олень. Сравнить его можно было только с шедевром искусства - граци­озная поза, изящные формы. Каждая линия тела была выписана с неве­роятным изяществом.

Раньше я смотрел на зверей, на которых охотился, с сугубо практиче­ской точки зрения. Для меня они были обезличены - это просто потенци­альная добыча, и если мне удастся перехитрить их и подстрелить, то они пойдут мне на обед. Не знаю, почему я никогда не видел в них ничего дру­гого, но до того момента я и представить себе не мог, чтобы в звере было столько красоты.

Через какое-то мгновение наши взгляды пересеклись. Он смотрел прямо на меня, не отводя глаз. Я потерял всякое ощущение времени. Я глядел в бархатисто-черные глаза самой природы. Затем что-то изме­нилось внутри меня, и я вдруг ощутил, что на меня смотрят мои же соб­ственные глаза. Граница между мною, человеком, и оленем, диким жи­вотным, совершенно исчезла, и мы были единое целое. Я стал одновре­менно и охотником, и добычей. Это не была игра воображения, так бы­ло на самом деле. Это было в сотни раз сильнее всякого воображения. Я был связан с этим животным всей своей сущностью, начиная с кро­шечной молекулы и кончая глубинами души. В тот момент я почувст­вовал, что утратил свою проклятую рациональность, свою обычную потребность все объяснять и представлять в виде математических сим­волов. Это был момент чистого, концентрированного бытия.

Затем рука моя машинально потянулась к ружью, и я взвел курок. Все мои действия были как бы частью того же потока энергии, что со­единял меня с оленем. Они были естественны и правильны, поскольку я был двуедин. Я был готов убивать, но был готов и сам пасть жертвой. Все это было частью чего-то двуединого, сбалансированного, вечного.

Я прицелился и быстрым движением спустил курок. Сначала я не услышал звука выстрела. Я только видел, что олень, это прекрасное, дикое животное, покачнулся и стал оседать. При этом каждое его дви­жение, даже самое едва уловимое, представляло собой некий слож­ный хореографический рисунок, законченный сам по себе, как будто передо мной мелькали красивые картинки, сменяющие одна другую. И в то же время я почувствовал, что это я сам падаю вниз, выпадая из этой жизни. Затем олень наконец закрыл глаза, и наша связь прерва­лась.

И только тогда я услышал звук выстрела, первозданный звук жизни и смерти, гром, заполнявший все пространство вокруг меня. Я поднял голову и посмотрел на верхушки громадных сосен, окружавших меня. А затем я посмотрел на небо. Невероятно, но прямо надо мной играла яр­кими цветами радуга. Это ошеломило меня. Я сел на мертвую, мокрую траву и заплакал.

Я всегда считал себя здоровым мужиком, но тогда я плакал, как ребенок. В моих слезах боль смешалась с экстазом, а мои разум и тело находились в каком-то шоке. Я чувствовал, что полностью преобра­зился. Это было, возможно, единственное событие во всей моей созна­тельной жизни, которое я никогда не пытался объяснить или как-то ис­толковать.

Я вернулся в Новосибирск, но я был уже не тот, что прежде. Чув­ство, которое я испытал при смерти оленя, ощущение того, что сердце разрывается на части от невообразимо прекрасной боли осознания своей связи со всем окружающим меня миром, стало неотъемлемой ча­стью моей жизни.

Ты как-то спросила меня, почему я не стремлюсь делать карьеру и занять должность повыше. Тогда я тебе не ответил, но по-моему сего­дня я все объяснил. Когда я вернулся с Алтая, карьера утратила для ме­ня всякий смысл. Единственное, что стало для меня важным - работать, чтобы помогать людям. С тех пор, всякий раз, когда я вижу больного, я вновь испытываю это чувство - я и охотник, и жертва одновременно. Такое видение придает моему профессиональному подходу какой-то яркий оттенок. По-моему, благодаря ему я немного отличаюсь от дру­гих психиатров. Надеюсь, что в лучшую сторону."

Мы с Анатолием были коллеги, а в нашей среде не принято откры­то изливать друг другу свои чувства. Хорошо, что в темноте он не мог заметить, что написано у меня на лице. Его история так потрясла меня, что я просто не знала, что ему сказать - никак не могла найти нужных слов.

"Спасибо, Толя, что рассказал мне эту историю," - это было един­ственное, что я могла сказать. Затем мы некоторое время сидели молча.

"Спасибо, что выслушала меня, - ответил он, нарушив молчание. -Я рассказал тебе об этом лишь потому, что чувствую, что и на тебя Ал­тай тоже оказал сильное влияние."

"Это действительно так. И, как и в твоем случае, я продолжаю ощущать это влияние".

Рассказ был закончен, и голос его изменился. Он опять заговорил, и по голосу я поняла, что он вернулся в свое обычное состояние.

"Видишь ли, впоследствии я много читал о тех местах. В букини­стическом магазине я отыскал толстенные книги, изданные давно, очень давно. Алтай - один из самых загадочных регионов мира - там все необычно: и география, и геология, и история, и сплетение куль­тур. Полагают, что многие традиции и культуры зародились на Ал­тае, а затем разошлись по всей Азии в ходе миграций. Лингвисты да­же связывают алтайский язык со многими отдаленными регионами. Он родственен монгольскому, на котором говорят от Монголии до северного Китая, Афганистана и восточной Сибири, а также тунгус­скому, на котором говорят в других районах Сибири. Древние тюркские языки, которые широкой полосой охватили всю Азию, начиная с Турции на западе, и далее Центральную Азию и западный Китай, и кончая северо-восточной Сибирью, тоже принадлежат к семье алтай­ских языков.

Ты можешь себе представить это беспрерывное перемещение с вос­тока на запад и с запада на восток, эти бесчисленные переселения на­родов, множество неизвестных цивилизаций, возникающих и угасаю­щих на протяжении многих тысяч лет, которые потребовались для то­го, чтобы язык распространился по такой огромной территории и лег в основу других языков? Я ничуть не сомневаюсь, что в конце концов мы поймем, что есть в Алтае что-то особенное, а его роль в истории культуры человечества еще должна быть раскрыта.

Я прихожу в ярость, когда я вижу, какой огромной урон нанесен этому краю. Многие из коренных жителей - алкоголики. В магазинах нет продуктов, и, помимо основной работы, людям приходится самим выращивать и заготавливать съестные припасы. Экологическая ситуа­ция с каждым годом становится все хуже и хуже, а, как говорят, на Катуни собираются строить атомную станцию. Я ничуть не удивлюсь, ес­ли окажется, что через несколько десятков лет, если не раньше, этот безмозглый монстр, коим является наше общество, разрушит такую драгоценность, как Алтай, да так, что и следа от него не останется.

Он глубоко вздохнул, взглянул на часы и умудрился, несмотря на темноту, разглядеть циферблат. "Об этом можно было бы говорить долго, но, боюсь, тогда тебе придется здесь заночевать. Последний ав­тобус отходит через пять минут".

"Спасибо, Толя. Я бы осталась, да завтра у меня самой ночное де­журство. Не спать две ночи подряд - это уж слишком, так что до свида­ния. И еще раз спасибо за рассказ".

Я вышла на улицу и двинулась к автобусной остановке. Оглянув­шись, я увидела огонек сигареты, вспыхнувший в темном чреве трол­лейбуса. Этот огонек обладал какой-то странной силой - все вокруг ка­залось живым и преисполненным смысла.

Он напомнил мне, что темные корпуса больницы, окружающие и как бы защищающие троллейбус от внешнего мира, вмещают в себя множест­во человеческих жизней. Сотни больных мирно спят под одной для всех луной, и теперь уж я никогда не усомнюсь в том, что их жизнь столь же ос­мысленна, как и жизнь любого другого человека. Мы все связаны воеди­но, хотя для многих, так называемых, здравомыслящих людей эта важная истина сокрыта.

Затем я услышала шум мотора приближающегося автобуса и побе­жала к остановке. Я знала, что водитель не рассчитывает, что какие-либо пассажиры будут на остановке в столь поздний час, поэтому вы­шла на середину дороги, чтобы он не проехал мимо. Автобус был со­вершенно пустой, и я ехала домой в приятной тишине, размышляя о проведенном вечере, который оказался таким неожиданно чудесным.

Дата добавления: 2015-08-02