Часть 14

Ночью все было спокойно, и я спала крепко, без каких-либо сно­видений. Обычно я просыпалась утром сама, но в этот раз мое тело, на­верное, требовало дополнительного отдыха, поскольку я проспала за­втрак. Наскоро проглотив еду, я убрала постельное белье в шкаф и бы­ла готова к утреннему обходу. В этот момент зазвонил телефон. Я сня­ла трубку, почувствовав благодарность к телефону за то, что он мол­чал всю ночь.

Незнакомый голос произнес: "Доктор Харитиди? Меня зовут Светлана Павловна Зайцева. Я врач одной районной клиники".

"Чем я могу помочь вам, Светлана Павловна?" - спросила я.

"Мне нужны некоторые документы из вашей больницы относи­тельно одного из моих пациентов. Его имя Виктор Изотов, он проле­жал в вашей больнице около полугода. Я его наблюдала после больни­цы. Вы, может, даже не помните его. Вы не могли бы заказать из архи­ва его историю болезни и отправить ее мне?"

"Я очень хорошо помню Виктора. Я часто вспоминаю его и рада, что ему не нужно снова ложиться в больницу. Как у него дела? Вам нужны документы для его реабилитационной программы?"

"Дело в том, что Виктор совершил самоубийство вчера ночью. Те­перь мне нужно писать отчет. Как вы знаете, у него была шизофрения, и он так и не приблизился к выздоровлению".

Я не привыкла плакать на работе. Я уже давно научила себя быть эмоционально отстраненной от судеб моих пациентов. Но Виктор был особенным. Моей первой реакцией было обвинить эту женщину в его смерти, но я знала, что не имею на это права. Возможно, она была более компетентна, чем я могла подумать, судя по ее словам. В любом случае, я не могла продолжать разговор и была вынуждена положить трубку как можно скорее. Я осознала, что говорю: "Извините, я сейчас очень за­нята. Дайте, пожалуйста, ваш номер, и я перезвоню вам через час".

"Не беспокойтесь," - ответила она. - "Вам не нужно тратить свое время на это. Я позвоню вашей старшей сестре и попрошу ее обо всем позаботиться. Спасибо". Она повесила трубку, и я поняла, что она по­чувствовала мою боль.

Виктору Изотову было всего двадцать, когда его привезли к нам в больницу из специальной клиники. Такие клиники существовали по всему Советскому Союзу в течение многих десятилетий. В них лечили преступников, особенно тех, кто считался опасным. Мы не очень мно­го знали об этих клиниках, поскольку они финансировались Минис­терством внутренних дел, а не Министерством здравоохранения.

Среди серьезных преступлений в Советском Союзе одно из самых опасных определялось 70 статьей советского законодательства. Оно каса­лось антисоветской агитации и пропаганды. Большинство преступников, осужденных по этой статье, можно было смело функционально прирав­нять к покойникам, с единственной разницей, что их не казнили, а вместо этого проводили через все ужасы "специального лечения". Многие были потеряны для мира навсегда, другие, кто возвращался, становились психи­ческими инвалидами.

Виктор Изотов был одним из тех редких исключений, кому был дан шанс вернуться в общество. После двух лет ужасов психологичес­кой обработки в специальной клиники в Казахстане, его отправили до­мой в Новосибирск, и затем в нашу больницу на лечение. Он появился в моем отделении, неся на себе клеймо "вялотекущей шизофрении" -всеохватывающий диагноз, который можно поставить практически каждому, кто не подходил под критерии нормальности, выведенные советским правительством.

Те, кому ставился этот диагноз, даже если они были в полном уме и здравой памяти, страдали от тех же последствий, что и люди с любым дру­гим видом шизофрении. Они были отрезаны от всего, что было бы для них ценно в жизни. Они теряли работу, друзей. Им не разрешалось учить­ся в школе или участвовать в любой другой общественной организации.

Основным синдромом в истории болезни Виктора, судя по запи­сям его предыдущего врача, была "метафизическая интоксикация". В его карточке было написано следующее: "Пациент выражает ненормальный интерес к особого рода литературе философского, религиоз­ного и метафизического характера. Он утверждает, что может провес­ти целый день за чтением книг, не выражая никаких других интересов. У него не много друзей, так как его критерии дружбы очень высоки. Его речь странна и запутана. Он высказывает антисоветские идеи. Он считает, что Советское общество несовершенно, и существует много способов, как можно его улучшить".

Преступление Виктора - его безумие - состояло в том, что в свои семнадцать он решил, что жизнь в Советском Союзе может быть луч­ше и что люди должны иметь больше свободы. Он составил простые рукописные листовки, пытаясь объяснить, как эти изменения можно произвести. Он развесил листовки по стенам в нескольких обществен­ных местах небольшого провинциального городка.

Дальнейшая цепь событий довольно банальна. Местное отделение КГБ арестовало его, провело психическое освидетельствование, в ре­зультате диагноз шизофрения был отправлен в суд, после чего ему бы­ло предписано особое лечение.

Интересно, зачем его вообще выпустили. Возможно, они в конце концов осознали, насколько нелепо было сразу вешать на него ярлык опасного по отношению к обществу, или может быть они решили, что вылечили его. Когда он приехал домой, он отнюдь не выглядел опас­ным. Худой, с белой шеей и со смиренно опущенными глазами. Его го­лос был тихим, и у него на лицо были все признаки глубокой депрессии.

Виктор был моим первым пациентом, прошедшим специальное ле­чение. Я обнаружила, что он всего боялся. Он всегда со всем соглашал­ся и послушно отвечал на все мои вопросы. Проблема была лишь в том, что все его ответы были тщательно заучены и отрепетированы. Они все­гда были краткими, формальными предложениями, которые он повто­рял без изменений. "Я был болен. Теперь я это понимаю. Я хочу про­должать принимать лекарства, чтобы помешать развитию болезни".

Только однажды я увидела слабый, след какого-то воспоминания на его лице. Он заметил у меня запрещенную книгу "самиздата", тайно отпечатанную моим другом на машинке. Это был Шри Ауробиндо, ин­дийский философ и мистик. Обычно я прятала книгу в столе. После то­го, как Виктор краем глаза увидел книгу, наши отношения стали посте­пенно налаживаться. Это было началом его доверия ко мне, ключом к долгому, сложному процессу восстановления как можно большего чис­ла фрагментов того человека, который существовал до, так называемо­го, специального лечения. Я в большей степени опиралась на антиде­прессанты и таблетки, выводящие яд из организма, строя тем самым тонкий мост к его возвращению в общество и к себе самому.

Виктор теперь уже не думал, что обществу нужно как-то меняться, возможно, потому, что он просто отказался от идеи, что общество мо­жет вообще когда-либо измениться. Я ни разу не слышала от него ни­чего такого, что можно было бы назвать антисоветскими идеями. Он был научен на уровне подсознания избегать таких тем. Постепенно он начал различать туманную картину своего будущего.

Он шаг за шагом начинал верить в то, что он сможет быть необы­чайно счастлив, освободившись от специального лечения, имея, по крайней мере, шанс зарабатывать себе на жизнь на какой-нибудь про­стой работе в своем городе и вернуться к своим возлюбленным книгам. Он понимал, что его прошлые надежды продолжить образование были похоронены навечно, да я и не пыталась его переубедить в этом. Уни­верситеты теперь закрыты для него навсегда. Понимание этого было для него мучительным, с его светлым умом и чрезвычайным желанием учиться. Даже после двух лет разрушительного лечения, через которое ему пришлось пройти, у него все еще осталась сильнейшая жажда зна­ний. Это стало зацепкой, которую я пыталась использовать, чтобы как-то вернуть его к реальности. Я говорила ему о том, сколько книг раз­ных классиков он еще не прочитал, о скольких научных открытиях он может узнать, пользуясь своей районной библиотекой.

Я страшилась того, что может произойти с ним в случае его выпи­ски из больницы, поэтому я держала его у нас как можно дольше. Но госпитализация не может длиться вечно. Однажды за ним пришла его мать, одинокая женщина, работающая бухгалтером на местном заводе. Это была женщина средних лет, одетая довольно-таки вызывающе в стиле молодежи. Ее попытки представить себя моложе, чем она была на самом деле, были весьма очевидны, но безуспешны. Все мои предыду­щие усилия, направленные на то, чтобы как-то привлечь ее к процессу реабилитации собственного сына, оказались совершенно напрасными. Она четко дала мне понять, что слишком занята своей личной жизнью, чтобы тратить время на что-либо другое, и что она не может даже пред­ставить себя, такую молодую и привлекательную женщину, в качестве сиделки у постели больного сына. Даже само слово шизофрения вызы­вало на ее тщательно подкрашенном лице гримасу отвращения.

После выписки Виктор написал мне одно короткое письмо, в кото­ром он описал свои попытки найти работу. Он обращался в несколько различных мест, но ему было отказано, однако, он не терял надежду и верил, что что-либо найдет. В нем он также упомянул о том, что пока он отсутствовал, его мать продала все его книги.

С тех пор я ничего о нем не слышала, но часто о нем вспоминала. Несколько раз я уже собиралась позвонить его участковому доктору, но каждый раз в этот момент подворачивалось что-либо более сроч­ное, и я откладывала это на потом. Позднее я была слишком занята своим путешествием на Алтай и связанными с этим другими события­ми, чтобы помнить о нем, вплоть до сегодняшнего дня.

И вот теперь Виктор забрал сам у себя свою собственную жизнь, и у меня было ощущение, будто вместе с ней он унес и частицу моей жиз­ни. В самом деле, когда первый шок был позади, я осознала, что эта но­вость не просто расстроила меня, но принесла мне ощущение огромной потери, ощущение настолько сильное, что его трудно было объяснить даже моей достаточно сильной привязанностью к Виктору. Я снова и снова пыталась проанализировать свое состояние и понять, в чем же со­стояла для меня эта потеря. В конце концов, я поняла. По возвращении с Алтая я попыталась продолжить свою профессиональную жизнь по-старому, отложив в сторону все то, что там произошло, будто оно не имело никакого значения для всего, что происходит здесь. Но то глубо­кое трагическое чувство, которое я испытывала при мысли о потерян­ной жизни Виктора, дало мне понять, что я не могу более притворять­ся, будто моя жизнь разделена на две не связанные друг с другом части.

Мне стало совершенно очевидно, что даже еще не осознавая этого, я уже стала совсем другой. Мое путешествие на Алтай уже трансформиро­вало многие из моих основных представлений о жизни и мое восприятие этого мира, и поэтому нет никакого смысла в том, чтобы пытаться про­должать свою жизнь и работу, будто ничего не произошло. Я не могла более обманывать себя тем, что смогу просто жить так называемой нор­мальной жизнью доктора-психиатра и успешно продолжать практику в государственной клинике. Теперь об этом не могло быть и речи, ежели я хотела жить в согласии со своим внутренним представлением о честнос­ти, чем я всегда так гордилась

Смерть Виктора оказалась тем катализатором, который заставил меня увидеть это, и я дала себе обещание всегда помнить о ней, когда бы у меня ни возник соблазн пойти на компромисс и опуститься до уровня моих старых ограниченных представлений о жизни. Это будет моей последней данью моему бывшему пациенту. И это решение на­полнило меня чувством огромного облегчения.

Дата добавления: 2015-08-02