Глава 13. Два закона 4 страница

- Рома, ты об истории Коли слышал?

- Да. – ответил Капитонов.

- А о видео про Гарееву, которое когда-то мне показывал, помнишь?

- Да, помню. Вы ещё удивились.

- Наверно. Скажи, ты его ещё не удалил?

- Нет, конечно. Оно у меня на i-Phone. Да и как такое можно удалить? – усмехнулся Рома.

- Вот это правильный разговор. – оценила Дарья Алексеевна и по-дружески хлопнула Рому по плечу. – Видишь ли, Рома, дело в том, что тебе вскоре придётся предъявить его одной … очень известной персоне.

- Да? – Рома приободрился. – И кому?

- Госпоже Барнштейн. – спокойно произнесла Щепкина.

Сказать, что Капитонов удивился, - значит не сказать ничего. Дарья Алексеевна, впрочем, ждала, наверно, такой реакции, - а потому быстро нашла нужные слова:

- Не пугайся так, Ромочка. Тебе надо будет всего лишь его показать. Самому даже и говорить ничего не придётся – видео итак всё скажет. – и с этими словами она повела Капитонова к кабинету Барнштейн, где уже собирался весь наш народ.

Тут надо заметить, что видео Ромы мне было хорошо известно. В народе о нём так и говорили «Видео Ромы Капитонова». Популярность к нему пришла ещё год назад, весной, когда Рома публично декларировал о нём Компании. А запечатлён на видео лишь один фрагмент от урока английского языка, который вела тогда в 7б Гареева.

Это был эпизод одного из привычных для нашей англичанки хамств, случавшихся одинаково часто во всех классах. Так получилось, что в результате очередного нервного срыва Гареева как-то очень жёстко начала кричать на всех, кто не выполнил дома её персональный тест. Вот сразу чувствуется, какое колоссальное значение придавала ему она. Рома, сидевший на том уроке с другом за последней партой, решил предложить спор: «Дойдёт ли, мол, дело до матюгов?» В спор, помимо друга, были тут же включены и остальные, а так как сам Рома считал, что мат всё же случится, пусть и раньше такого у них почти никогда не бывало, то решил для убедительности включить видео-режим на своём i-Phone. Конечно, шансов на выигрыш спора у него изначально было не больше, кажется, десяти процентов, - всё же учитель, ругающийся матом, – это новость даже для нашей школы, - но уж больно разъярённой выглядит она, подумал он – и решил: «Ну, чем чёрт не шутит?!»

А сам спор выходил скорее шуточным – на кону стояло немногим больше полтинника.

Но надо же было такому случиться, что спор привёл к форменной победе Ромы и тех немногих, кто был согласен с ним. Причём Гареева сказала тогда не одно, не два, не три, - а штук семь-восемь матных слов!

Разумеется, как ученик старшего класса, картину эту наблюдать я не имел возможности. Хотя очень обидно было пропустить момент, как хамство Гареевой попадает в запись и становится историей, которую уже не исправишь и не изменишь. Но после произошедшего, конечно, долго гутарил народ о том, что англичанка не на шутку завелась – и так, что чуть совсем не превратилась в нашего Серёгу Шнурова… Метаморфоза эта, очевидно, стала следствием колоссальной и разом выплеснувшейся злости – а многие поговаривали даже, что здесь имел место самый что ни на есть настоящий аффект. Так это или не так, никто не знает; факт же остаётся фактом: Рома создал видео с ругающейся матом Гареевой (причём сделал это так осторожно, что англичанка даже и не заподозрила, что на неё была нацелена камера), а далее – там, на следующих днях – оно уже и стало массовым. Башка Гареевой на экране видна как нельзя лучше (чёткость изображения вообще превосходная) – и ни одного сомнения в истинности видео существовать не может. Ну, и отмечу, что матные слова там слышны превосходно – нет вопросов и касаемо того, кто именно их произносит.

Вот такой аргумент был в «кармане» у адвоката Щепкиной.

Итак, когда же мы втроём – я, она и Рома – подошли к главному кабинету школы, народу там стояло уже порядочно. Кто-то шёпотом повторял свою речь, некоторые продолжали раздумывать над будущими словами, у кого-то в голову даже пришла идея сделать шпору…

- Вот интересно, - обратился я к Дарье Алексеевне, - тут все стоят – в тот момент, как у всех идут уроки. Это ничего?

- Это мало того, что ничего – это совершенно нормально. – твёрдо произнесла Щепкина.

«Но забавно. – всё-таки подумал я. – У Ставицкого трети не хватает, из девятого люди, восьмые, седьмые… Их преподы многих недосчитаются… Фактически, тут вообще все как прогульщики – хоть и в деле участвуют…»

Раздумья эти были оборваны движением Щепкиной, которая вновь повела меня к какому-то кабинету.

Впрочем, пока ещё нет. Мы лишь отошли подальше от логова Барнштейн, затем Дарья Алексеевна остановилась и обратилась ко мне:

- Слушай внимательно: я так поняла, что инцидент произошёл в присутствии двух пятиклассников – верно?

- Да.

- Ты знаешь, из какого они класса – букву?

- Нет, не знаю.

- Чёрт!.. – с досадой произнесла Щепкина. – Ладно, будем действовать по-другому. Времени мало, но, может, успеем. Дай Бог, Барнштейн сработает медленнее. – сказав это, Дарья Алексеевна тотчас же рванула в учительскую, находившуюся, по счастью, совсем рядом. План её я отдалённо уже почувствовал, но сейчас просто побежал за ней.

И снова мы стояли перед стендом с расписанием уроков.

- Мда… Многовато их – аж четыре штуки… - заключила Щепкина. – Ладно, кабинеты написаны – запоминай, какие у них уроки.

Дело это было нетрудное: 5а и 5б классы занимались в данный момент русским языком, 5в – математикой, а 5г – информационными технологиями. Номера комнат я более-менее знал.

Мы вышли.

- Куда сперва пойдём? – спросила Дарья Алексеевна.

- Мне всё равно. Но я правильно понял, что вы хотите найти этих ребят?

- Тссс. – показала она. – Найти и привести. Я надеюсь, что ты запомнил их лица?

Тут я вспомнил картинку. С удовольствием бы раз и навсегда её забыл, но уж слишком раздражил моё восприятие внутренний облик кабинета № 4. И парочка жалких лиц…

- О да, я запомнил.

- Вот и всё. Значит, считай, что они у нас в кармане. Осталось только определить класс.

- А разве Гареева у всех пятых ведёт свой урок? – задумался вдруг я.

- Этого не знаю. – призналась Щепкина. – Помню, что она ведёт какой-то класс… Но неважно – уверяю тебя, это дело не затянется. Лучше говори номер кабинета. – попросила она, когда мы вышли в центральную рекреацию.

Здесь она была совершенно права – нужных лиц мы искали совсем недолго. В 5а их не оказалось, но в 5б наши свидетели благополучно нашлись. Кстати, зайдя внутрь кабинета русского языка, я сразу поймал на себе добрую улыбку от Вани Кранова, попутно скривив ему дружелюбную мордашку в ответ, - ну, а потом уже завидел наших разыскиваемых мальчиков. Любопытно, что, как и в кабинете Гареевой, здесь они сидели за последней партой.

Дарья Алексеевна, когда я ей дал соответствующий знак удачи, тут же вызвала ребят, объяснив происходящее преподу всё той же репетицией. Препод, хотя и слегка поморщилась, и слова в ответ не посмела молвить – она плавно вернулась к теме урока, а вот мальчики выглядели несколько ошарашенными, так как вряд ли могли ожидать такого поворота событий. Само собой разумеется, что ни на какую репетицию они не записывались и готовы к ней не были, - но вот какая чудесная сложилась ситуация...

Да и на лицах этих мальчишек не значилось совсем ничего творческого. Недаром та училка выглядела несколько удивлённой – уж вряд ли она ранее думала, что эти ребята имеют хоть какое-то отношение к искусству. Но ей мы сказали «спасибо» - за оперативные, дескать, действия, - а потом, уже с ребятами вместе, покинули помещение.

В рекреации их явное недоумение нужно было, наконец, разрушить. Впрочем, ещё ведь важна конспирация – так что все разговоры только в крайне правом углу правой рекреации третьего этажа!

Свидетелей этих я, признаюсь, знал не очень хорошо. Конечно, много раз мне приходилось их видеть, но до общения дело ещё не доходило. Да и, в общем, совсем они ещё мелкие (Ваня Кранов – не в счёт).

Разговаривать с ними, что и логично, стала Дарья Алексеевна.

Вообще, о том, что Щепкина славится своим неоднозначным стилем ведения разговоров с мелкими, да и не только с ними, все знают уже давно. Она совершенно спокойно может отругать, устроить обструкцию, особенно когда речь идёт о нарушении дисциплины, объявить строгий выговор… Но может, в то же время, и пожалеть, и понять, и простить, и пофилософствовать, и принять твою сторону, и разделить позицию, и даже стать лучшей подругой, как когда-то – для Компании… Интересный, диспропорционирующий в своём поведении человек. Вне таких и в школу можно не ходить.

С нашими мальчиками Щепкина разговаривала непривычно тихо, но все её слова от этого становились, казалось, только ещё проще и яснее. При таком ходе беседы ей и не нужно было что-либо дополнительно пояснять – почему? Потому что это не был разговор учителя с учеником. Если можно так сказать, она беседовала с ними как простой школьный товарищ – вот наилучшее слово! – которого они уже давным-давно знают и уважают.

Подробностей я сейчас передавать не стану, но можно было не сомневаться в том, что ребята всё поняли – об этом говорил, в частности, их кивок головой. С наставлениями они согласились полностью.

По просьбе Дарьи Алексеевны я сам привёл мальчиков в гущу народа, продолжавшего толпиться у кабинета Барнштейн. Отчего-то мне даже стало казаться, что людей стало ещё больше – или это моё сознание стало шире.

Но и Барнштейн не смогла скрыть своего изумления:

- Боже! – воскликнула она. – Как вас много!

Не менее были удивлены и появившиеся с минуты на минуту Чивер и Гареева. Долганов вообще пребывал в шоке – на его физкультуру столько человек никогда не набирается.

«Просто вавилонское столпотворение!..» - подумал я.

Пришла, наконец, и Щепкина.

- Ну и где вы ходите, Дарья Алексеевна? – сразу напала на неё Барнштейн. – Я же сказала: десять минут! Пора бы продолжить.

Итак, дело, наконец, продолжилось. Шесть человек – Барнштейн, Чивер, Гареева, Щепкина, Долганов и я – зашли в кабинет. Директриса плотно закрыла дверь и сразу задалась вопросом:

- И как мы эту ораву будем слушать? А, Дарья Алексеевна? Вы, что, рассчитывали тут митинг устроить? – гневно обратилась она к Щепкиной.

- Ну, до митинга б дело не дошло… - усмехнулась она.

- Но мне это очень интересно. Это же ваша была идея – вот и отвечайте. – потребовала директриса.

- Всё спокойно, Людмила Арнольдовна. Да и что тут сложного? – предлагаю просто вызвать нескольких человек из разных классов.

- Ну, воля ваша, вызывайте. – скомандовала Барнштейн.

И началось! Поток людей, ненавидящих Гарееву, с большим упоением принялся раскладывать перед ней самой, и Чивер, и Барнштейн уже даже не рассказ, не драму, не историю, а целую легенду! – о том, что существует, мол, на свете такая вот одна очень злобная училка английского языка, преподаёт она хреново, но душит д/з, особенно собственного сочинения тестами, и терпеть её, в принципе, невозможно, хотя они терпят её уже не один год, за что, в общем-то, должны пользоваться большим уважением, и страшна она в гневе, и обожает ругаться только ради того, чтобы ругаться, и ненавидит она молодёжь, отчего-то видя её на беспросветной полосе безнадёжности, и стремится всех своих учеников унизить, оскорбить, вызвать сознательно на провокацию; ничто ей, дескать, не нравится, понятия древние, застарелые, нрав отвратительный, грубость, дерзость, злоба – во всём, с ней и находиться рядом опасно. Конечно, это был далеко не весь негатив, который можно было бы вылить на Гарееву, но согласимся, что и этого, для начала, вполне хватает.

К вопросу же о разнообразии… Ну, положим, что следовало бы быть чуть оригинальнее – всё-таки даже показания представителей седьмых и девятых классов мало отличались друг от друга. Однако, если посмотреть на это с иной стороны, то невольно приходится думать, что избежать такой стандартизации мнений было невозможно – уж больно традиционными и привычными стали для нас крики Гареевой за всё время учёбы. И мало в них всех было отличий – всё, как правило, сводилось к уже известной банальной грубости. Придумывать же что-то новое, экстраординарное, паранормальное, мистическое и фантастическое – то есть, в сущности, невозможное – явно не стоило – во всяком случае, только не в барнштейновском кабинете. Показания свидетелей итак, готов поспорить, вызывали у неё недоверие – к чему же его усиливать явной белибердой?..

Весьма удивил меня, кстати, тот факт, что Гареева, как оказалось, ведёт свой предмет у самых разных классов – тут и наша старшая школа – 11а и 11б, тут самые маленькие – 5а и 5б, тут промежуточный уровень – 7б, 8б, тут и девятые классы – «А» и «Б». Да, многим же не повезло… И нетрудно представить себе, скольких людей она уже успела зае..ать…

Но возвращаемся к главному. Процесс продолжался, однако подзатянулся. Лицо Барнштейн, как правило, очень хорошо выражает соответствующие сему ощущения, вот и сейчас:

- Всё! Хватит! Надоело это слушать! Полтолпы прошло – а говорят всё одно и то же. Словно все сговорились и решили из меня дуру сделать! – рассердилась она.

- Это невозможно. – тут же вступила Щепкина. – Они не могли сговориться – это люди из разных классов.

Про Компанию, подчеркну, Барнштейн много знать не могла – разве только слыхала, наверно, - так что слова Дарьи Алексеевны должны были послужить для неё неплохим аргументом. И, в своём роде, это был действительно очень хороший аргумент.

Конечно, не имела Барнштейн шансов узнать и о том, что всё заранее было оговорено – посему в деле и применялась такая конспирация. Сиё тоже есть большая заслуга Компании и, лично, Щепкиной, конечно… Впрочем, какие-то мысли пришли-таки в её голову:

- Вот прямо чувствую тут какой-то сговор!.. Не может быть такого унисона! – возмущалась она, но – возмущалась бездоказательно.

И опять выступила Дарья Алексеевна:

- Но позвольте, Людмила Арнольдовна, ведь этот унисон как раз и говорит нам о том, что госпожа Гареева вела свои занятия в одном привычном стиле. Я бы назвала его диким и унизительным. По-моему, тот факт, что все ученики сходятся во мнениях, великолепно подтверждает мою критику в адрес Анны Анатольевны.

- Гм, … не знаю. – думала Барнштейн. – Но неужели Анна Анатольевна могла так себя вести? – задалась директриса вопросом, украдкой взглянув-таки на Гарееву, отчего та, что было заметно, ощутимо заёрзала. Вообще, шквал критики, разом обрушившийся на неё, конечно, здорово обломал все её жалкие попытки добиться снисхождения и понимания.

Тогда директриса решила сделать мини-паузу и посовещаться с Чивер по поводу дальнейшего развития процесса. В принципе, было и так понятно, что доводы Щепкиной оказались не пустыми, а провокации Гареевой удалось успешно доказать многократными свидетельствами учеников. И всё же, слово решила молвить Тамара Семёновна:

- Вот какие-то у вас однообразные аргументы, Дарья Алексеевна. Мы с Людмилой Арнольдовной не можем так просто всему поверить. Не хватает, знаете ли, доказательности – всё одни слова…

- А, вам, стало быть, нужны не только слова? – поняла Щепкина.

- Э, … хотелось бы. – ответила Чивер, видимо, уже пожалев о своём замечании. Вот уж поистине: слово – не воробей, вылетит так, как вылетела сейчас из кабинета Щепкина.

Вернулась она не одна, а с двумя пятиклассниками – непосредственными свидетелями инцидента. Конечно, это тоже обещал быть словесный аргумент, но…

Но как же здорово они смотрелись! И чего только не наговорили эти два чертёнка!.. Замечу, что к их речам относительно оригинальности уже и нельзя было придраться, ибо они видели всю сцену живьём и просто не могли повторить высказывания предыдущих ораторов, действительно очень схожие. Здесь… Здесь было новое, истинное творчество, почти что и словотворчество! – а по их возрасту – так и просто блистательные фразы! Да, не прошла мимо беседа с Щепкиной, не прошла! И сейчас, вспоминая их умопомрачительные фразы, я смеюсь! Да, я смеюсь, - потому что не могу не нарадоваться тому, как забавно выглядело это «посмехательство» - иначе и не скажешь – над сидевшей совсем рядом Гареевой. И просто диву отдаёшься, и хочется плакать, когда анализируешь то, что сказали и … не сказали эти пятиклассники.

Речь их, допустим, была далека от совершенства. Но по их возрасту – это и нормально, и пусть Читатель сам представит себе, как гутарит с пятиклассником – индивидом, который, строго говоря, не так уж и давно вообще научился что-либо говорить: 10 – 3 = 7 лет – разве это так уж много? Важный факт – в том, что впереди сидит их первый начальник – директриса Барнштейн. Это уже не какой-то там простой учитель, кондуктор в автобусе, продавец в столовой или старший брат в семье – это действительно первая в их жизни важная «шишка», и они только ещё учатся привыкать к такому положению вещей. Компания, для сравнения, училась долго, - и, наверно, до сих пор ещё не вполне привыкла. Так вот, перед этим начальником, и ещё в присутствии Чивер, нужно было как-то выступить с речью,– причём с речью обвинительной, настроенной изначально против госпожи Гареевой – в общем-то, неплохой знакомой Барнштейн.

И, наверно, можно только гадать, о чём думали в этот момент наши ребята. Мы, конечно, не станет чересчур увлекаться в этом направлении и предаваться деталям, но ряд предположений сделать можно. Думали ли они о том, чтобы поскорее отсюда уйти? – наверняка. Насчёт того, как им реализовать наставления Щепкиной? – вероятно. Может, уже представляли себя на каникулах – гамающими за компами, играющими в баскетбол, болеющими за «Зенит»?.. – допускается. Известно ведь такое противоречие, что понять в такие минуты психологию маленького человека – одновременно – и легко, и невозможно. Трудно ведь сказать, кто они – эти ребята: ботаники ли, тихони, любящие учиться и желающие сейчас поскорее избавиться от этого напряга, чтобы побежать домой и сделать там свой очередной урок, или, может, юные пофигисты, которым, банально говоря, всё до лампочки – и учёба, и все эти развлечения?.. Может, уже заядлые хулиганы и двоечники, недаром что-то тогда переписывавшие в кабинете Гареевой, и это уже не первый и, конечно, ещё не последний их визит к Барнштейн, но, вероятно, и будущие компанейцы, славные продолжатели наших традиций, всё те же любители беспросветного веселья и ярые сторонники «Теории нелюбви»?.. Эх, да только Бог это знает. Впрочем, одно уже ясно точно: с юмором у этих ребят – проблем нет.

Но всё-таки… Я допускаю мысль, что тут могла перестараться сама Щепкина, - у которой, к слову, в плане юмора тоже полный порядок. Возможно, имела место слишком большая надежда на этих юнцов… Хотя … теперь я уже ни на секунду не сомневаюсь в том, что всё было сделано правильно. По крайней мере, так смеяться мне не приходилось порой даже с Компанией. Но и ведь … правильно говорят, что самый лучший смех – спонтанный, внесистемный, тот, которого ты и не ждёшь – по контексту ситуации, во всяком случае.

Однако оставим эти увертюры – мне вроде как надо перейти к смыслу, к содержанию. Поэтому, раз уж на то пошло, то я сразу заявлю, что, в общем-то, мальчики несли какую-ту бурду. Ни Чивер, ни Барнштейн понять её никак не могли, хотя допускаю, что не мальчики переволновались, а просто Щепкина так отчасти и задумала. Ведь смысл в том и кроется, что пятиклассники – свидетели не просто желательные, а нужные и просто-таки архиважные, главные во всей истории; и их слова сейчас, в деле, являются чуть ли не определяющими, - так что если высшие лица нашей школы хотят, чтобы процесс окончательно не заступорился и не порушился, то им – хочешь/не хочешь, - а всё равно как-то надо понимать весь этот лепет и ещё делать на его основе какие-то выводы. Иначе – хоть сразу всё заканчивай.

Однако … разве можно было это понять? Ведь из слов мальчиков, без преувеличения, выходило, что Гареева – это чуть ли не монстр с восемью глазами и девятью конечностями, и в каждой, при этом, есть дубинка, которой она бьёт своих учеников. В то же время … в этой особе может быть какая-то мораль – мол, она всех оскорбляет, всех унижает, - и так, что потом у её жертв случаются нешуточные моральные травмы, - однако и сама она после этого испытывает некое потрясение – от раскаяния, мол, и от суровой справедливости, - и рыдает порой в одиночестве в своём четвёртом кабинете. Из чего выходит, что образ этот мучительный и сложный – крайне сложный для понимания и изучения!..

Допускаю, кстати, что Дарья Алексеевна могла внушить нашим ребятам сделать акцент на психологию. Мол, они ведь маленькие ещё и всё равно будут описывать дело так, как они его видят, особенно не заботясь, при этом, о том, каково оно есть на самом деле. На Барнштейн это, впрочем, должно произвести впечатление. Ведь всё преподносится хотя и лепетом, но зато с чистым и непосредственным детским юмором. А это обычно … подкупает.

Однако ж … как тяжело, наверно, было директрисе разобраться в этой ситуации (да она и раньше подобных казусов старалась избегать). Детей – это и Читатель знает – она никогда не любила, их юмор – тем более, да и вообще все мысли учеников считала в высшей степени бредом и ерундой. Так, если рассуждать строго, могло быть и сейчас. Казалось, что действительно ей ничего не мешает прямо сейчас прекратить «выступление» мальчиков раз и навсегда – то есть, на её языке, закрыть им, короче говоря, рот. Для неё это более, чем привычно.

Но вспомним, что это уже не та ситуация, и – вот, где уже победа Щепкиной! – директриса продолжала, как ни крути, слушать наших свидетелей. Хотя не сомневаюсь, что под конец этого действия у неё уже успела порядочно распухнуть голова. Мы-то смеялись, и нам было очень и очень хорошо, но вот Барнштейн даже слово «улыбка» вряд ли знакомо, поэтому ей, под компанию с Чивер, пришлось устроить себе чуть ли не настоящий тест на терпение. И ещё параллельно думать над тем, какое, в итоге, принять решение.

И всё же, мальчики, наконец, с горем пополам закончили свой рассказ. Конечно, к этому моменту, Щепкина уже давно плакала от смеха, прослезился, кажется, и Долганов, я еле сдерживал эмоции… Пятиклассники и сами, по-моему, понимали, какой «номер» устроили в кабинете, так что тоже тихо, над собой же, посмеивались. Успокоившись, Дарья Алексеевна осторожно их похвалила, чуть даже поаплодировав, сказали доброе слово и Чивер с Долгановым. Гареева, на сей раз, сидела спокойно – конечно, она не стала следовать нашему примеру, - хотя за дверью я тоже уже слышал поистине бурные рукоплескания. Что же до Барнштейн, то она сейчас лишь гневно теребила свои волосы, пусть и до этого они были порядком взъерошенные.

А далее – наступил финал. Допускаю, конечно, что после слов свидетелей директриса ещё не была окончательно добита. Но теперь настало время для главного оружия. Щепкина так и объявила:

- Господа, прошу внимание: видео Ромы Капитонова!

Естественно, уже все, кто только мог, и кому хватило места, зашли в кабинет – такое грех было не посмотреть ещё раз. Барнштейн поначалу сопротивлялась этому, но потом сдалась – поняла, видимо, что тут уж против воли народной не попрёшь. I-Phone же Ромы был подключен к компьютеру директрисы, и все, устроившись поудобней, принялись наблюдать за последним ударом в адрес Гареевой – последнем и решающем.

О видео я уже немного рассказывал, так что обойдёмся без подробного описания картинки. Кабинет англичанки мне мало приятен как в глазах, так и на словах, а перечислить все те матные слова, что доносились с экрана, мне не позволяет цензура. Поверьте, даже рядовой сапожник остался бы в недоумении.

Слышалось же всё настолько хорошо, что у Чивер, к примеру, чуть не отвалилась челюсть от удивления. Долганов ехидно улыбался, все школьники улыбались и смеялись вдвойне, по глазам Щепкиной можно было прочитать, что «этого она и желала». Тем паче, что Барнштейн за время просмотра не один, не два и не три раза обернула свои недовольные глазища в сторону Гареевой. Первая была поражена тем, что этим всё и заканчивается (если говорить о процессе), вторая - … а что ей оставалось? Психологически Гареева уже итак была уничтожена, так что просто … сиди и смотри.

Вообще, реакция вся была вполне логичной. На лице Дарьи Алексеевны, правда, теперь выступила капелька гордости, - но позволительная. Ещё Чивер стала недоумённо глядеть на англичанку. А вот и первые слова после просмотра:

- Что же это такое, Анна Анатольевна? Вы нам не потрудитесь объяснить? – обратилась к ней директриса.

Гареева молчала. Где там её возмущения, её грубости, её дерзость, её хамство, её мат?.. На видео она была зверем, но сейчас… Сейчас это был тихий, безмолвный человек, которому впервые в жизни было нечем ответить. Англичанка не могла ни нахамить, ни унизить; ей была чужда буря страстей. Теперь она сама стала олицетворением позора и уже совершенно точно признала своё поражение.

Что последовало дальше, вы догадываетесь – Барнштейн пришлось прекратить это дело. В отношении меня никаких санкций так и не последовало, зато Гареева – впервые за пять лет работы в нашей школе! – получила выговор. Скажете, легко отделалась? – возможно. Но, зная, как она дружна с директрисой, можно считать сей итог серьёзным достижением. Более того, Барнштейн даже обмолвилась, что «нередко увольнения с работы начинаются именно с выговоров». Что ж, пусть для Гареевой это будет хороший завет на будущее.

А Компания могла ликовать! Радость после процесса описанию едва ли поддаётся, и особенно веселились, конечно, мои друзья из одиннадцатого «Б». Уж мы – старшеклассники – ждали этого дольше всех. Гареева была посрамлена, и это победа всей Компании, - более того, прогул учебного дня с успехом продолжался. И даже как-то странно, что Барнштейн совсем не заострила своё внимание на этом факте.

Но мы его ощущали сильнее всех, и, конечно, когда процесс, к середине шестого урока, всё-таки закончился, идти к Шаровой на урок уже никто не собирался. Английский, физкультура, биология – комбинация прогула выходила неплохой, - так к чему же её портить? Кто-то ведь вообще сегодня посетил только один урок, - а что, можно ли себе представить, получилось у других?..

И вот исторический момент: из кабинета Барнштейн мы выходили как Боги. Кто-то даже кричал, кто-то прыгал… Я же поспешил поблагодарить Дарью Алексеевну:

- То, что вы сделали, - это чудо. Вы устроили … просто торжество справедливости

- И ты его чувствуешь? – спросила она.

- Иначе не может быть.

- Вот это и есть главное. – подчеркнула Щепкина.

Конечно, это были не все мои слова – всех уж и не вспомню, но более всего впечатлило, с какой радостью она сама смотрела теперь на всё это дело. Радостью самой по себе удивительной, - и я её как нельзя лучше понимал. Действительно, можно ли было подумать, что именно к этому приведёт моё возмущение?.. Что из такого внезапного чувства сложится этот восторг? Нет; но вот они – коварство искренности и феерия непредсказуемости – частые спутники жизни.

И ещё раз хочется отметить, как счастлива была наш завуч по творческой работе – и за себя, и за Компанию, и за общую справедливость! Ха, если когда-то в ней и бушевало дикое разочарование от проваленного дела о Бандзарте, то вот и настал день его окончательного растворения. Щепкина, вообще говоря, никогда не была особо хвастливой, но отчего бы сейчас не предаться этой заслуженной всеобщей похвале?! Триумф есть триумф, и глупо скрывать то, что достойно уважения.

После же всех взаимных объятий и благодарностей Дарья Алексеевна вдруг как будто что-то вспомнила и обратилась ко мне:

- У меня будет просьба. В субботу, после шестого урока, приходи с друзьями в мой кабинет. И только со своим классом! Нам надо кое-что обсудить. ОК?

- Без проблем.

Замечу, что я не сразу задумался над этим приглашением. В кабинете Щепкиной я был уже таким частым гостем, что никогда не задавал себе вопросов типа «Почему?» и «Зачем?» Однако позже я вспомнил, что обычно у Дарьи Алексеевны по субботам выходной, - посему и недоумевал: зачем ей в самые последние сутки перед каникулами нас собирать, да ещё в свой нерабочий день?! Как же отдых?..

Но я уже сказал: «Без проблем».

Интересные мысли пришли: прожив семнадцать лет жизни, я уже успел понять, что в мире, строго говоря, существует лишь два основных закона. Всё остальное – математика и естествознание, но есть закон подлости и закон справедливости. Именно они, по существу, и определяют течение наших лет, –

– проявляясь во всём. Закон справедливости, что перед долгожданными весенними каникулами столь нудная, долгая, ненастная и разочаровывающая (если учитывать дело о Бандзарте и историю Кости) третья четверть заканчивается такой же непростой и нагрузочной последней неделей – словно существует какое-то правило добротного труда перед сияющим уже вблизи отдыхом. Закон справедливости, что накануне его Компания повергает в кабинете Барнштейн Гарееву – отдыхать-то ведь надо с хорошим настроением! Закон справедливости, что мне удалось покрыть подавляющее большинство своих долгов на этой неделе, - ибо разве допустимо совмещать слова «каникулы» и «д/з»?..

И так ещё много примеров.

Но добро немыслимо без зла, жизнь – без смерти, победа – без поражения… Это мир антонимов! – противоположностей, – и в нём заключён постулат, прекрасно описывающий известный конфуз – ложки дёгтя в бочке мёда. Именуется он как закон подлости.

Точных формулировок двух законов, конечно, нет. Однако если учесть их связанность и взаимность, то можно сказать так: «Для человека любое событие, в зависимости от сознания, представляется подлым или справедливым, но если какое-то событие, например, подлое, то противоположное ему событие – обязательно справедливое. Решать вопрос о противоположностях – тоже задача человеческого сознания, поэтому на каждый конкретный пример действия законов стоит смотреть с позиции субъективизма».

Дата добавления: 2015-08-02