Карусельные деды

Особый тип балконного зазывалы – карусельный дед или старик. Эти зазывалы достаточно быстро обрели свой русский облик, характерный шуточный, анекдотичный репертуар, основанный на автобиографичном рассказе. Рассказ старика не имел отношения к приглашению проехаться в карусельной кабинке.

В Конце XIX века карусельный дед становится невероятно популярным. Необходимость в нем связана с техническими возможностями того времени - на праздничной площади появляются двухэтажные карусели, которые имели входы и выходы, кабинки задергивались занавесками, на втором этаже по всему периметру располагался балкон, откуда и вел свои истории балагур, удобно усевшись на перила.

Целые статьи в газетах были посвящены разговорному репертуару дедов, люди шли специально послушать их рассказы, такого мастерства они достигли.

Очень яркое описание принадлежит А.Н. Бенуа: «А вот и Дед – знаменитый балаганный дед, краса и гордость масленичного гулянья. Этих дедов на Марсовом поле было, по крайней мере, пять – по деду на каждой закрытой карусели. Самое карусель... наш холодный климат заставлял замыкать в деревянную избу-коробку, наружные стены которой были убраны яркими картинками, среди которых виднелись изображения различных "красавиц" вперемежку с пейзажами, с комическими сценами, с "портретами" знаменитых генералов. Из нутра этих карусельных коробок вместе с паром и винным духом доносилось оглушительное мычание оркестрионов и грохотание машины, приводящей в движение самую карусель.

На балконе, тянущемся по сторонам такой коробки, и стоял дед, основная миссия которого состояла в том, чтобы задерживать проходящий люд и заманивать его внутрь. Не надо думать, что балаганный Дед был действительно пожилым старцем. Розовая шея и гладкий затылок выдавали молодость скомороха. Но спереди Дед был подобен древнему старцу, благодаря тому, что к подбородку он себе привесил паклевую бороду, спускавшуюся до самого пола. Этой бородой Дед был занят все время. Он ее крутил, гладил, обметал ею снег или спускал ее вниз с балкона, стараясь коснуться голов толпы зевак. Дед вообще находился в непрерывном движении, он ерзал, сидя верхом, по парапету балкона, размахивал руками, задирал ноги выше головы, а иногда, когда ему становилось совсем невтерпеж от мороза, с ним делался настоящий припадок. Он вскакивал на узкую дощечку парапета и принимался по ней скакать, бегать, кувыркаться, рискуя каждую минуту сверзиться вниз на своих слушателей. Он плел что-то ужасно смешное. Широкие улыбки не сходили с уст аудитории, а иногда все покатывались от смеха, приседали в корчах и вытирали слезы»[1c.186]

На образ карусельного деда бесспорно оказал огромное влияние вид русского святочного старика-ряженного. Только это уже городской изменившийся герой. В отличии от ряженого у ярмарочного рассказчика не было козы и кобылы. «Связь балаганного комика с зимним ряжением настолько ясно ощущалась посетителями гуляний, что, едва паяц заговорил по-русски, его тотчас наделили огромной стилизованной бородой и усами, сделанными грубо из подручного материала, и вслед за этим – серым в заплатах кафтаном (святочный старик часто наряжался в рваное платье), большими рукавицами и лаптями или валенками» [14c.203].

Постепенно вносятся другие внешние коррективы в наряд: шляпа-коломенка и ямщицкая шапка придают оттенок удали, свойственной лихачам, а бумажный цветок выступает своеобразной пародией на подобные попытки мещан прифрантиться. Помимо изменений праздничного пространства, в результате чего и «переодевают» балагура, главная причина - это новое смысловое наполнение. Святочный старик являет собой некий образ мифологического героя, где образ старости поддерживался такими утрированными элементами - бородой, горбом, шепелявостью, посохом, ветхим одеянием и пр. В отличии от него карусельный дед – это молодой старик, весь его несуразный образ подчеркивал, что исполнитель человек молодой, и изображение старости лишь показное. Таким образом обыгрывалась поговорка - седина в голову-бес в ребро. Все детали обдумывались сообразно площадному комизму: заплаты на одежде были яркими и цветными, нашитые на вполне новый тулуп или кафтан. Здесь можно увидеть очевидную связь с нарядом Арлекина, чья одежда также украшена аппликацией из черных матерчатых треугольников.

К голосу деда тоже предъявлялись свои требования: шутки должны быть очень громкими, чтобы их смысл и острота не пропала в общем площадном шуме, в то же время эта громкость соответствовала общему праздничному настрою. Произношение должно быть шепелявым и хриплым; а бутылка под мышкой и красный накладной нос сразу превращали его как будто в пьяницу, а выпившим позволительно говорить больше и спроса с них за это нет. Надо отметить и суетливость дедовскую в разговоре: он то перебегал, вскакивал, приседал. Его гримасы и мимика были подчеркнуто театральными. Дед себе часто приписывал такую черту, как обжорство. И все эти детали, собранные вместе, говорили о «пире на весь мир»[14c.207], где было свобода для мудрого слова, положительного веселого преувеличения. Праздничное обилие подчеркнуто шуточной неуемностью деда, резкими переходами от комического плача к раскатистому смеху.

В арсенале дедов выделяется целый постоянный набор тем. Во-первых, это женская линия, где обыгрываются внешний вид и деловые качества женщины-хозяйки. Во-вторых, описания поедания всевозможных явств. Дальше шли истории о лотереях, свадеб. Тема воровства, грабежа, полицейских облав очень горячо приветствовалась публикой.

Конечно же, самая главная тема – это надсмехания над бабами. Дед доставал лубочное изображение уродливой девицы и затягивал: «Жена моя солидна, за три версты видно. Стройная, высокая, с неделю ростом и два дни загнувши. Уж признаться сказать, как, бывало, в красный сарафан нарядится да на Невский проспект покажется – даже извозчики ругаются, очень лошади пугаются. Как поклонится, так три фунта грязи отломится».

Разыгрываемые лотереи сулили очень дороги вещицы: медвежью шубу, лошадь и пр. За неимением обещанных призов демонстрировались изображения этих предметов на народных лубочных листах.

Часто пару карусельному деду составляла ярко накрашенная «мамзель» в цветастом костюме. Диалога с ней не было, однако создавался другой интересный контраст: молодость-старость, зрелость-неопытность, женщина-мужчина, красота-уродство.

Очень эффектной была игра «в рыжего»[23c.185]. Обычно в толпе заранее находился подставной «рыжий», который начинал переговоры с дедом. Шутки и диалог всегда были сначала оговорены, однако и место импровизации оставалось, ведь в разговор и вступали другие зрители. Оглядывая толпу, он находил «рыжего» и называл его карманником. Жертва парировала на нападки или стояла в совершенной растерянности. В любом случае это потрясало слушающих.

«Круг тем и образов балаганных шуток узок, и все они взаимосвязаны и взаимообусловлены, все поданы в одном ключе: гиперболизованные и сниженные образы еды и питья, перевернутый мир вещей, одновременная чрезмерная брань и хвала, фамильярность, комическое саморазоблачение, сниженный женский персонаж и поощрительный, возвышенный тон по отношению к недопустимым поступкам (драка, кража, обман и прочее). Не составляет труда увидеть во всем этом, с одной стороны, проявление особого – разгульного, карнавального, фольклорного – смеха, особой стихии народного общественного веселья и, с другой – зависимость и потакание вкусам «среднего», массового посетителя гуляний. Идя на поводу требований большинства участников ярмарочного веселья, зазывалы не только не вступали в конфликт с собственным художественным вкусом, но, напротив, ярко, подчас неожиданно реализовывали возможности, заложенные в самой природе народного, площадного смеха. Ведь даже то, что различало балаганных зазывал, было их личным достоянием, при более широком взгляде предстает как типичное для ярмарочной культуры и объединяет шутки балаганных комиков со всеми жанрами праздничной площади, а некоторыми своими гранями входит в общий пласт комического фольклора. В этом причина свободного использования словесных оборотов, которые сделались общими местами, кочующими из жанра в жанр, в том числе и в лубочные изображения: «сорок кадушек соленых лягушек», «торговал кирпичом и остался ни при чем», «рогатого скота – петух да курица, медной посуды – крест да пуговица», «был в Италии, был и далее» и т.п.»[20c.142]

Подытоживая все вышеизложенное, надо сказать, что подлинным расцветом ремесла балконных дедов являются 1840-1870-е годы. Затем искусство их пошло на убыль, лишь изредка встречаются имена ярчайших комиков-балагуров в газетных заметках. Основные причины их дальнейшей непопулярности становится, как в других праздничных ярмарочных направлениях, слишком быстрые изменения, связанные с модой, вкусом. Традиционные балагурные жанры не могли конкурировать с техническими новшествами в профессиональном театральном искусстве. Угасанию жанра способствовал и строгая цензура полиции. Время шло вперед, однако новые темы были запрещены для обыгрывания. Произошла консервация жанра. И деды, лишившиеся возможности сатирично высмеивать злободневные проблемы, вовсе уходят от разговорного жанра. Все чаще демонстрируются обыкновенные пошлости. Оставалось крайне мало мастеров, преданных искусству дедов. Их умение владеть толпой, языковая образность используются в дальнейшем балаганными клоунами-раусами.

Дата добавления: 2015-08-10