Дипломатия 58 страница

На протяжении всего XX века один президент за другим провозглашал отсутствие У Америки «эгоистических» интересов; получалось, что ее основной, если не единственной, целью в области мировой политики является достижение всеобщего мира и прогресса. В этом плане Трумэн в инаугурационном обращении 20 января 1949 го-Да широковещательно поставил перед своей страной задачу построения мира, где бы «все нации и все народы были бы свободны избирать для себя наиболее, с их точки

Дипломатия

зрения, подходящую систему правления...». Не преследовалось ничего похожего на национальный интерес в чистом виде: «Мы не искали для себя новых территорий, Мы никому не навязывали свою волю. Мы не просили для себя привилегий, которые мы бы не предоставили другим». Соединенные Штаты «крепили» бы «мощь свободолюбивых наций, дающую возможность противостоять опасностям агрессии» путем предоставления «военных консультаций и имущества свободным, нациям, желающим сотрудничать с нами в деле поддержания мира и обеспечения безопасности»1. Свобода каждой взятой в отдельности независимой нации становится национальной задачей для Соединенных Штатов, независимо от ее стратегияеской важности для Америки.

В обоих инаугурационных обращениях Эйзенхауэр разрабатывал ту же тему, причем в еще более возвышенных выражениях. Он говорил о мире, где опрокидывались троны, сметались с лица земли обширные империи и возникали новые нации. И посреди всего этого хаоса сама судьба возложила на Америку задачу защищать свобода независимо от географических соображений и расчета национальных интересов. Более того, Эйзенхауэр настаивал на том, что подобные расчеты шли бы вразрез с системой американских ценностей, в рамках которой все нации и народы трактуютс одинаково: «Понимая, что дело защиты свободы, как и сама свобода, едино и нед лимо, мы относимся ко всем странам и народам с равным уважением и почестям. Мы отвергаем любые инсинуации на тот счет, будто та или иная раса, тот или ин народ в каком бы то ни было смысле ниже или являются лишними».

Эйзенхауэр говорил о внешней политике Америки, как о явлении, не свойстве ном ни одной из наций; она ему представлялась как следствие моральных о _ тельств Америки, а не как результат сопоставления рисков и выгод. Лакмусово мажкой американской политики была не ее рациональность — считавшаяся са собой разумеющейся, — а осмысленность. «Ибо история не вверит на долгий сро^ защиту свободы нерешительным и слабым»3. Лидерство уже само по себе явЛЯ моральным воздаянием; выгода Америки определялась как привилегия помогать гам стать в состоянии помочь самим себе. Подобным образом трактуемый альтру не мог иметь ни политических, ни географических границ. му

В единственном своем инаугурационном обращении Кеннеди разрабатывал ^ свободных от эгоизма обязанностей Америки в общемировом плане еще ДО"" глубже. Объявляя свое поколение прямыми наследниками первой в мире демо Р ческой революции, он возвышенным языком призывал собственную аяМИНИСТ|^Ка1 не допустить «медленного и последовательного обесценения тех самых прав чел ^ делу которых наша нация была предана всегда и которому мы преданы xenef> ^ дома, так и по всему свету. Пусть это станет известно каждой'из наций, незав от того, желает ли она нам добра или зла, что мы заплатим любую цену! возло себя любое бремя, вынесем любые тяготы, поддержим любого друга и Bblc^Xi^K)0» тив любого врага, чтобы обеспечить сохранение и триумф свободы». Всеобъет, обязательства Америки, носящие глобальный характер, не были привязаны к к ^ то конкретным интересам национальной безопасности и не делали исключен какой-либо страны или региона. Красноречивые утверждения Кеннеди были ^ противоположны девизу Пальмерстона, гласившему, что у Великобритании не

Вьетнам: прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

зей, а имеются только интересы. Америка же в деле защиты свободы не имела интересов, а имела только друзей.

К моменту инаугурации Линдона Б. Джонсона 20 января 1965 года общественное мнение утвердилось в том предположении, что обязательства Америки за рубежом, естественным образом вытекающие из демократической системы правления, полностью стерли грань между внутренней и внешней политикой в плане ответственности. Для Америки, утверждал Джонсон, не существует посторонних, лишившихся надежды: «Ужасающие опасности и беды, которые мы когда-то называли „чужими", постоянно живут теперь среди нас. И если должны быть принесены в жертву американские жизни, если должны быть истрачены американские сокровища, причем в странах, о которых нам почти ничего не известно, то лишь потому, что такова цена перемен, потребных в силу нашей убежденности и наличия у нас бремени моральных обязанностей высшего плана»5.

Гораздо позднее стало модным цитировать подобные заявления как примеры силовой бравады или как лицемерный предлог для предъявления Америкой претензии на мировое господство. Столь бездумный цинизм выворачивает наизнанку сущность американского символа политической веры, который, будучи по сути как бы «наивен», самой своей наивностью создает стимул для исключительного подвижничества. Большинство стран вступает в войну ради отражения конкретных, четко определяемых угроз собственной безопасности. В нынешнем столетии Америка вступала в войну — начиная с первой мировой войны и кончая войной 1991 года в Персидском заливе — в основном ради того, что ей виделось в форме морального обязательства по отражению агрессии или ликвидации несправедливости в качестве доверенного лица, Действующего во имя коллективной безопасности.

Это обязательство особенно остро ощущалось тем поколением американских руководителей, которое в юности стало свидетелем трагедии Мюнхена. Глубоко в душу запал им урок, суть которого сводится к тому, что неспособность отразить агрессию — где и когда бы она ни свершилась — предопределяет с абсолютной точностью, что ее придется отражать позднее и при гораздо худших обстоятельствах. Начиная от Кор-Делла Хэлла, все государственные секретари, как один, высказывались на эту тему. Это был единственный пункт, по которому существовало согласие между Дином Аче-соном и Джоном Фостером Даллесом. Геополитический анализ конкретных опасностей порождаемых коммунистическим завоеванием отдаленной страны, считался второстепенным перед лицом двух лозунгов: абстрактного противостояния агресии и предотвращения дальнейшего распространения коммунизма. Победа коммунистов в Китае подкрепила убежденность творцов американской политики в том, что дальнейшее распространение коммунизма не может быть терпимо.

Документы по вопросам внешней политики и официальные заявления того периода показывают, что такого рода постулат воспринимался в основном без возражений. В феврале 1950 года, за четыре месяца до начала корейского конфликта, в документе "4 Совета национальной безопасности был сделан вывод, что Индокитай является «ключевым районом Юго-Восточной Азии и находится под непосредственной угрозой». Этот меморандум представлял собой дебют так называемой «теории домино», гласившей применительно к данному случаю, что если падет Индокитай, за ним

Дипломатия

вскоре последуют Бирма и Таиланд, и тогда «равновесие сил в Юго-Восточной Азии подвергнется серьезнейшей опасности».

В январе 1951 года Дин Раек заявил, что «следование нынешнему курсу не на пределе возможностей окажется губительным для наших интересов в Индокитае, а вследствие этого — и во всей остальной части Юго-Восточной Азии». В апреле предшествовавшего года в документе 68 Совета национальной безопасности делался вывод, что Индокитай ставит под угрозу глобальное равновесие сил: «...Любое дальнейшее значительное расширение господства Кремля в данном районе обусловило бм невозможность создать коалицию, противостоящую Кремлю превосходящими силами».

Но соответствовало ли истине утверждение документа, будто бы любое достижение коммунизма в данном районе оказывалось в интересах Кремля, особенно с учетом наличия «югославской модели»? И имелся ли смысл в том, что включение Индокии» в состав коммунистического лагеря могло само по себе опрокинуть глобальное равновесие сил? Поскольку подобные вопросы не ставились, Америка так и не оеознала той геополитической реальности, что в Юго-Восточной Азии она подходила к точке перехода глобальных обязательств в перенапряжение сил — то есть там происходило как раз то самое, против чего ранее предостерегал Уолтер Липпман (см. гл. 18).

На деле, однако, существовали различия в характере угрозы. В Европе главн угроза порождалась советской сверхдержавой. В Азии угроза американским интереса исходила от держав второстепенных, обладавших в лучшем случае лишь слабым под^ бием советской мощи, контроль СССР над которыми был — или должен был бытьj весьма сомнительным. На самом же деле, как только разразилась война во Вьетна, Америке пришлось воевать с подобием подобия, каждое из которых глубочайшим разом не доверяло старшему партнеру. Согласно американскому анализу, глобаль равновесию сил угрожал Северный Вьетнам, предположительно контролируемы ^ кином, а тот, в свою очередь, как представлялось, контролировался Москвой. ^ ропе Америка защищала исторически сложившиеся государства; в Индокитае ка имела дело с обществами, которые в данных масштабах создавали госуд Р^ впервые. Европейские нации имели давние традиции сотрудничества в областИтоЛЬКО ты сложившегося равновесия сил. В Юго-Восточной Азии государственность возникала, концепция «равновесия сил» представлялась чуждой, а прецедента ничества среди имеющихся государств попросту не существовало. * а

Столь фундаментальные геополитические различия между Европой и '^ также между американскими интересами в каждой из этих частей света, ок ^ ^ погребенными под универсалистским, идеологизированным подходом Амери ^ просам внешней политики. Заговор в Чехословакии, блокада Берлина, испыта■ ^t ветской атомной бомбы, победа коммунистов в Китае и коммунистическое на ^ ^ на Южную Корею — все это было свалено американскими руководителями __ кучу и воспринималось как единая угроза глобального характера, а то и Kna^InnIitjf лируемый из единого центра глобальный заговор. Согласно принципам «Корейская война трактовалась бы в максимально узких рамках; зато восприятие этого конфликта Америкой срабатывало в противоположном

. Придавая Корее глобальное значение, Трумэн в дополнение к отпра

нии

Вьетнам: прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

американских войск объявил о значительном увеличении военной помощи Франции, которая вела тогда собственную войну против коммунистических партизан в Индокитае (именовавшихся тогда Вьет-Минем), и о направлении Седьмого флота на защиту Тайваня. Американские политики проводили аналогию между одновременным ударом Германии и Японии во второй мировой войне соответственно по Европе и Азии и маневрами Москвы и Пекина в 50-е годы, причем Советский Союз выступал в роли Германии, а Китай подменял Японию. В 1952 году треть французских расходов в Индокитае субсидировалась Соединенными Штатами.

Обращение Америки к Индокитаю вызвало к жизни совершенно новую с моральной точки зрения постановку вопроса. НАТО защищало демократические страны; американская оккупация Японии привела к появлению у этой нации демократических институтов; Корейская война велась для того, чтобы неповадно было покушаться на независимость малых стран. В Индокитае же, однако, сдерживание первоначально носило почти исключительно геополитический характер, что делало еще более затруднительным увязать этот случай с господствовавшей в Америке идеологией. С одной стороны, защита Индокитая откровенно противоречила американской традиции антиколониализма. В юридическом смысле все еще французские колонии, государства Индокитая не были ни демократическими, ни тем более независимыми. Хотя в 1950 году Франция преобразовала все эти три колонии — Вьетнам, Лаос и Камбоджу — в «ассоциированные государства, входящие во Французский Союз», новое их обозначение еще не свидетельствовало о наличии у них реальной независимости, поскольку Франция опасалась, что если этим территориям предоставить полный суверенитет, придется сделать то же самое и для трех североафриканских владений: Туниса, Алжира и Марокко.

Американские антиколониальные настроения времен второй мировой войны особенно остро сфокусировались на Индокитае. Рузвельт терпеть не мог де Голля и потому не принадлежал к числу обожателей Франции, особенно после ее краха в 1940 году. В продолжение войны Рузвельт носился с идеей передать Индокитай под опеку Организации Объединенных Наций", хотя, начиная с Ялты, он об этом плане молчал. А администрация Трумэна полностью от него отказалась, ибо жаждала французской поддержки в деле создания Атлантического союза.

В 1950 году администрация Трумэна решила, что для безопасности свободного ми-ра требовалось не допустить попадания Индокитая в руки коммунистов, что на практике означало подчинение американских антиколониалистских принципов необходимости поддержки французской борьбы в Индокитае. Трумэн и Ачесон не видели иного выбора, ибо Объединенный комитет начальников штабов пришел к выводу, что американские вооруженные силы напряжены до предела вследствие одновременного выполнения ими обязательств по НАТО и Корее, и ничего нельзя выделить на защиту Индокитая, даже если туда вторгнется Китай12. И потому оставалось полагаться на Французскую армию, которая обязана была сдерживать индокитайских коммунистов при материальной и финансовой поддержке Америки. После победы в этой борьбе Америка намеревалась вернуться к собственным стратегическим и антиколониальным принципам и оказать давление в отношении предоставления этим территориям независимости.

Дипломатия

Как потом выяснилось, первоначальная вовлеченность Америки в дела Индекш еще в 50-е годы заложила основы для будущих обязательств: достаточно масштабных, чтобы Америка оказалась ими связана, но недостаточно существенных по объему, чтобы вмешательство Америки оказалось решающим. На ранних стадиях головоломки это было в основном результатом незнания реальных условий и почти полной невозможности проводить операции при наличии двух слоев французской колониальной администрации, а также бесчисленных местных властей, которые было позволено создавать так называемым ассоциированным государствам — Вьетнаму, Лаосу и Камбодже.

Не желая носить клеймо пособников колониализма, Объединенный комитет начальников штабов и государственный департамент старались защитить моральные л • нии обороны собственной страны путем оказания нажима на Францию, с тем что та дала клятвенное обещание о предоставлении независимости. Столь деликатнь акробатический номер закончился тем, что дело целиком и полностью попало в рук государственного департамента, который выказал свою полную осведомленность о всех связанных с этим сложностях тем, что назвал свою программу по Индокита операцией «Яичная скорлупа»;. К несчастью, в это название оказалось заложено раздо больше пророческого смысла, ибо содержание ее приближало желанное ре ние весьма медленно. Идея заключалась в том, чтобы побудить Францию дейсТВ° на в направлении предоставления независимости Индокитаю, в то же время настаив ^ продолжении антикоммунистической войны14. Никто не способен был oSrbSlcfi'' какой стати Франции рисковать жизнями своих граждан в войне, рассчитанной чтобы сделать ее присутствие в этом районе необязательным. ^

Дин Ачесон, как всегда едко, прокомментировал эту дилемму. С одной сторпод' заявил он, Соединенные Штаты могут «все растерять», если будут продолжу ^ держивать «старомодные колониальные устремления» Франции; с другой стор°ни^СЯ| ли нажим окажется чересчур силен, Франция может полностью самоустра ^ приводя, к примеру, такой довод: «Ну, ладно, забирайте всю страну себе. НаМ. да, нужна»1. «Решение», избранное Ачесоном, оказалось лишь подтверждением У* ^ личествующих в американской политике противоречий: увеличить размер а^нн0Г0 ской помощи Индокитаю и одновременно требовать от Франции и от поста ^ ею местного правителя Бао Дая «привлечь националистов на свою сторону разрешения этой дилеммы Ачесон никакого плана не предложил. инистр8'

К тому времени как истекал срок пребывания у власти трумэновской аЛМ ^ в ции, уклонение от решительных действий превратилось в официальную по ^^ 1952 году в документе Совета национальной безопасности «теория домино» ^ формальное подтверждение и обрела максимально широкую трактовку. Н ^ оа енное нападение на Индокитай опасностью, «являющейся неотъемлемой ^ мого факта существования враждебного и агрессивного коммунистического документ настоятельно утверждал, будто потеря даже одной южноазиатск• приведет «к относительно быстрому подчинению коммунистам-или присое ^ коммунизму оставшихся стран Юго-Восточной Азии. Более того, скорее ^ изойдет последовательное присоединение к союзу коммунистических стра прочих стран Юго-Восточной Азии и Индии, но и, в долгосрочном пл

Вьетнам: прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

Среднего Востока (где возможными исключениями могли бы стать разве что Паки-CTfftrri Турция)» 18.

' Само собой разумеется, если бы этот расчет носил реалистический характер, крах такого рода обязательно представил бы угрозу для безопасности и стабильности Европы, а также «создал бы исключительные трудности для предотвращения постепенного йриспособления Японии к коммунизму» 9. Меморандум Совета национальной безопасности не содержал анализа, доказывающего, почему крах произойдет автоматически и будет носить столь глобальный характер. Самое главное, в нем не делалось попытки проработать вопрос, как можно было бы воздвигнуть брандмауэр на границах Малайи и Таиланда, стран, обладающих гораздо большей стабильностью, чем Индокитай, причем британских лидеров это обстоятельство приводило в восторг. Увы, европейские союзники Америки не разделяли ее перспективного видения грядущих опасностей и потому в будущем систематически отказывались от участия в защите Индокитая.

Вслед за этим анализом, из которого следовало, что в Индокитае зреет потенциальная катастрофа, началось использование средства, даже отдаленно не сопоставимого с сущностью проблемы, — да и вряд ли в данном случае этот образ действий можно было бы назвать «средством». Ибо патовая ситуация в Корее уничтожила — хотя бы на время — готовность Америки вести еще одну наземную войну в Азии. «Мы не можем позволить себе еще одной Кореи, мы не можем ввести сухопутные войска в Индокитай», — настаивал Ачесон. Ибо будет «напрасным и ошибочным защищать Индокитай в Индокитае»20. Столь загадочное по смыслу замечание должно было бы, по-видимому, означать, что коль скоро Индокитай и впрямь является препятствием на пути достижения глобального равновесия сил и коль скоро возмутителем спокойствия, по существу, является Китай, то Америке следует атаковать как раз Китай, по крайней мере, при помощи военно-воздушных и военно-морских сил, то есть совершить то самое, против чего Ачесон столь рьяно выступал применительно к Корее. При этом оставался открытым вопрос, как следует Америке поступать, если французы и их индокитайские союзники потерпят поражение от местных коммунистических °ил, а не вследствие вступления в войну Китая. Если Ханой был подставным лицом Пекина, а Пекин — слугой Москвы, как в это верили и законодательная и исполнительная ветви власти, Соединенным Штатам придется делать выбор между геополитическим подходом и антиколониальными принципами^

Сегодня нам известно, что вскоре после победы в гражданской войне коммунистический Китай стал рассматривать Советский Союз как самую серьезную угрозу своей независимости и что исторически Вьетнам испытывал точно такой же страх пе-Ред Китаем. Поэтому победа коммунистов в Индокитае в 50-е годы, по всей вероятности, обострила бы все эти линии соперничества. Это также явилось бы вызовом Западу, но вовсе не как глобальный заговор, руководимый из единого центра.

С другой стороны, аргументы, содержавшиеся в меморандуме Совета национальной безопасности, были вовсе не столь легковесны, как это представлялось позднее. Даже в отсутствие заговора, носившего централизованный характер, «теория домино» все равно могла оказаться правильной. Мудрый и сообразительный премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю полагал именно так, а он благодаря ясности мышления обыч-

Дипломатия

но оказывался прав. В эпоху, непосредственно следовавшую после мировой войны, коммунизм все еще обладал значительным идеологическим динамизмом. Наглядна демонстрация банкротства его экономических идей, воплощенных на практике, состоится поколением позднее. Многие в демократических странах, не говоря уже о государствах, только что обретших независимость, полагали, что коммунистический мир неминуемо превзойдет мир капиталистический в экономическом отношении. Правительства многих только что обретших независимость стран были неустойчивы и находились под угрозой внутренних беспорядков и мятежей. В тот самый момент, коя был подготовлен меморандум Совета национальной безопасности, в Малайе коммунисты начали партизанскую войну.

Вашингтонские политики имели все основания опасаться захвата Индокитая движением, которое уже захлестнуло Восточную Европу и подчинило себе Китай. Не» i висимо от того, была ли коммунистическая экспансия организована из единого № тра или нет, она, похоже, обладала достаточной движущей силой, чтобы смести новь хрупкие нации Юго-Восточной Азии в антизападный лагерь. Вопрос на самом да» заключался не в том, выпадут ли определенные костяшки домино в Юго-Восточн Азии, что было бы вполне вероятно, но в том, можно ли отыскать лучшие места регионе, где реально было бы провести ограничительную черту, — к примеру, вокрУ^ тех стран, где политика и безопасность шли в большей степени рука об руку. ка Малайе и Таиланде. И конечно, вывод политического характера, сделанный Сове национальной безопасности, а именно, будто бы падение Индокитая заставит д Европу и Японию поверить в то, что приливный натиск коммунизма нельзя пов нуть вспять и соответственно ввести в русло, оказался чересчур далеко идушйМ'

Наследием Трумэна, доставшимся его преемнику Дуайту Д. Эйзенхауэру, о ^ лись программа военной помощи Индокитаю на сумму порядка 200 миллионе ^ ларов (то есть свыше миллиарда в долларах 1993 года) и стратегическая теорИа'о6„. еще не имевшая под собой политической базы. Администрация Трумэна не бы зана обращать внимание на потенциальный разрыв между стратегической д0^ой „ и моральными убеждениями или делать выбор между рациональной геопОЛИеНИта1|,-американскими возможностями. На Эйзенхауэра легла ответственность приМ^ьН0 ко но к первой части дилеммы; на Кеннеди, Джонсона и Никсона — примените второй. обяза.

Администрация Эйзенхауэра не ставила под сомнение унаследованные е^ ^^ тельства по обеспечению Америкой безопасности Индокитая. Она стРеМИЛаС дСТБом рить стратегическую доктрину с собственными моральными принципами по Р. усиления давления в сторону реформ в Индокитае. В мае 1953 года, то есть ^ тыре месяца после принятия президентской присяги, Эйзенхауэр настоятель ^ бовал от американского посла во Франции Дугласа Диллона оказать нажим ^^ цузов, чтобы те назначили новых руководителей, достаточно автоРитетНЬы^енны««добиться победы» в Индокитае, и одновременно сделали «четкие и недвус ^0Сц. заявления публичного характера, повторяемые по мере надобности», 4T°3MOM»2'J мость будет предоставлена, «как только налицо будет победа над коммуни цу3. июле Эйзенхауэр пожаловался сенатору Ральфу Фландерсу, что обещания ского правительства в отношении предоставления независимости сделань

Вьетнам: прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

туманной и обтекаемой манере — вместо того чтобы прозвучать смело, прямо и настойчиво»22.

Ибо для Франции вопрос давно уже вышел за рамки политической реформы. Ее вооруженные силы в Индокитае уже давно увязли в изматывающей партизанской войне, опыта ведения которой у них вообще не было. В обычной войне с установившейся линией фронта превосходящая огневая мощь обычно играет первую скрипку. В противоположность этому партизанская война, как правило, не ведется на заранее подготовленных позициях, а партизанская армия растворяется среди населения. В обычной войне речь идет о территории, в партизанской — о безопасности людей. Поскольку партизанская армия не привязана к защите конкретной территории, она вправе сама определять для себя потенциальное поле боя со значительной степенью широты выбора и регулировать людские потери с обеих сторон.

В традиционной войне семидесятипятипроцентный успех является гарантией победы. В партизанской войне защита населения в течении 75 % времени равняется поражению. Стопроцентная защита на семидесяти пяти процентах территории значительно лучше семидесятипроцентной защиты на ста процентах территории страны. Если обороняющиеся силы не могут обеспечить практически полной безопасности Для населения — хотя бы на тех территориях, которые они считают для себя жизненно важными, — партизаны рано или поздно победят.

Базовое уравнение партизанской войны столь же просто, сколь сложно его воплотить на практике: партизанская армия побеждает столько раз, сколько раз она не терпит поражения; обычная армия обречена на поражение, если не одержит решительной победы. Патовая ситуация почти никогда не имеет места. Любая страна, вовлеченная в партизанскую войну, должна приготовиться к длительной схватке. Партизанская армия может применять тактику кратковременных набегов в течение достаточно продолжительного времени, даже если ее силы все время убывают. Наглядная и безоговорочная победа случается крайне редко; успешная партизанская война обычно продолжается достаточно долго. Наиболее примечательными являются примеры победы над партизанскими силами в Малайе и Греции, где обороняющиеся одержали ВеРх, поскольку партизаны оказались отрезаны от источников снабжения (в Малайе — в силу причин географического характера, в Греции — вследствие разрыва Ти-то с Москвой).

Ни французская, ни американская армии так и не разрешили загадку партизанской войны. И та и другая вели, каждая в свое время, единственно понятную для себя войну, которой их обучали и для которой их оснащали, — классическую, обычную войну, боевые действия в которой основывались на наличии четко очерченных линий фронта. Обе эти армии, полагаясь на превосходство огневой мощи, стремились вести войну на истощение. Но обе увидели, как эта стратегия обернулась против них самих по воле противника, который, ведя боевые действия в собственной стране, способен был измотать их своей стойкостью и выдержкой и побудить к прекращению конфликта. Потери росли, а критерии успеха оставались зыбкими.

Франция признала поражение гораздо быстрее, чем Америка, поскольку ее войска были распределены более или менее равномерно и потому весьма неплотно. Она не могла охватить ими территорию всей страны, причем по численности эти войска со-

Дипломатия

ставляли треть сил, направленных потом Америкой для защиты лишь половиныЫ территории. Франция металась точно так же, как через десять лет Америка: тш сконцентрировать армию вокруг крупных населенных пунктов, как коммуншй'.ош-девали почти всей сельской местностью; когда'же войска направлялись на защиту сельской местности, коммунисты начинали нападения на города и форты по даереди.

Во Вьетнаме было что-то такое, отчего туманился разум у попадавших тудашно-странцев. По странной прихоти судьбы для французов развязка вьетнамской вййнм наступила на пересечении дорог в местечке, именуемом Дьенбьенфу, расположенном в отдаленном северо-западном уголке Вьетнама неподалеку от лаосской границы. Франция направила туда отборные войска в надежде заставить коммунистов, веси войну на истощение, но по ходу дела загнала себя в тупик, и исключила возможность победы. Если бы коммунисты пренебрегли французскими маневрами, войска понапрасну бы очутились на позициях, отдаленных от районов, имеющих хотя бы какое-то стратегическое значение. Если бы коммунисты ухватили приманку, единственно мотивацией подобного поведения оказалась бы вера в возможность решительной победы. Франция свела все варианты выбора к неопределенности или поражению.

Французы в значительной степени недооценили стойкость и изобретательно^ своих противников, точно так же, как и американцы десятилетием позднее. 13 1954 года северовьетнамцы начали общее наступление на Дьенбьенфу, и уже в, начальной стадии атаки им удалось овладеть двумя передовыми фортами, пр жительно господствовавшими над возвышенностью. Им удалось это сделать б; использованию артиллерии, о существовании которой никто не подозревал и ко р была поставлена Китаем по окончании Корейской войны. С этого мом&нта^, лишь вопросом времени, когда остатки французских сил будут уложены навек, щенное собственноручно развязанной войной на измор, не видящее смысла в^ ^ ных действиях лишь ради того, чтобы потом под давлением американцев страны, французское правительство в конце концов приняло советское пр провести в апреле того же года в Женеве конференцию по Индокитаю. ^ " й

Неминуемость конференции заставила коммунистов усилить военный наТ вынудила администрацию Эйзенхауэра сделать выбор между теорией и воЗМ°*" а. ми. Падение Дьенбьенфу вынуждало Францию уступить значительную часть бы ма, если не всю его территорию, коммунистам. Ибо Дьенбьенфу можно бьг ^ спасти лишь такого рода эскалацией военных усилий Франции, на которое у Р^ уже не было ни ресурсов, ни воли. Теперь Соединенным Штатам предстояло р подкрепить ли «теорию домино» непосредственным военным вмешательством. ^^

И когда начальник Генерального штаба Франции генерал Поль Эли п ^ 23 марта Вашингтон, адмирал Артур Рэдфорд, председатель Объединенного ко

начальников штабов, дал ему понять, что он бы рекомендовал, нанести Ma°cHJL, ный удар с воздуха по коммунистическим позициям в окрестностях ДьеН йЦ1КОм возможно, даже с применением ядерного оружия. Даллес, однако, был ел ^ большим приверженцем идеи коллективной безопасности, чтобы рассматрив добный шаг, не подкрепив его в какой-то мере дипломатически. В пР°гРамМН°сПйСе.-29 марта 1954 года он на деле настаивал на совместных военных действиях по ^ ^ нию Индокитая от коммунизма, приводя при этом классический довод школ

Дата добавления: 2015-08-10