Дипломатия 56 страница

чем ракеты, и почти наверняка для того, чтобы не способствовать развитию ав.....

ных ядерных возможностей Великобритании. Одностороннее американское Ре "'аН. принятое без предварительных консультаций с Великобританией, обрекало^ скую бомбардировочную авиацию на быстрое моральное старение. Похоже, Л французские предупреждения относительно зависимости от Вашингтона.

Однако последующая фаза «дела со „Скайболтом"» продемонстрировала^ ^ наличия «особых отношений» с Америкой. Макмиллан бросил на иГОрное " 0 при обретенные им за время пестования связей с Америкой фишки и не осо этом церемонился: пред-

«Если трудности, возникшие при разработке „Скайболта", используются и* итиЯ ставляются используемыми как метод принуждения Британии отказаться от р ^ма собственных независимых ядерных возможностей, результаты будут весьмажелатель-серьезными. Они будут встречены с неодобрением как теми у нас, кто благ° вь1Сту но относится к наличию независимых ядерных возможностей, так и теми,

Концепции западного единства

пает против. Это будет воспринято как удар по чувству национальной гордости, и этому будут сопротивляться всеми имеющимися у нас в наличии средствами».

Кеннеди и Макмиллан встретились в Нассау, и там 21 декабря они договорились усовершенствовать англо-американское ядерное партнерство. Америка взялась компенсировать Великобритании отсутствие ракет «Скайболт» путем продажи пяти подводных лодок «Поларис» с комплектом ракет, для которых Великобритания разработает, собственные боеголовки. А чтобы пойти навстречу озабоченности Америки по поводу сохранения централизованного контроля над ядерной стратегией, Великобритания дала согласие «передать» эти подводные лодки НАТО, исключая, однако, случаи, когда «на карту ставятся высшие национальные интересы».

Интеграция британских сил в составе НАТО оказалась в основном чисто символической. Поскольку Великобритания была вольна пользоваться подводными лодками, коль скоро речь шла о «высших национальных интересах», и поскольку, по сути дела, о применении ядерного оружия речь могла пойти только в том случае, когда действительно ставились на карту высшие национальные интересы, Нассауское соглашение на деле передало Великобритании посредством консультаций те же самые права на свободу действий, какие Франция пыталась выторговать путем конфронтации. Различие в отношении Великобритании и Франции к ядерному оружию заключалось в том, что Великобритания была готова пожертвовать формой ради сущности, в то время как де Голль, стремясь вновь подчеркнуть самостоятельность Франции, ставил между формой и содержанием знак равенства.

Франция, конечно, была в совершенно иной ситуации, ибо не имела ни малейших перспектив обретения такого же влияния на американские решения, каким обладала Великобритания. Поэтому под руководством де Голля Франция поднимала философский вопрос относительно характера атлантического сотрудничества таким образом, который превращал все это в соперничество за лидерство в Европе, а для Америки — в повторное знакомство с историческим стилем европейской дипломатии.

Соединенные Штаты с конца второй мировой войны фактически правили миром таким способом, который прежде не был доступен ни одной из наций: они производили почти треть мирового количества товаров и объёма услуг. Опираясь на огромный прорыв в области ядерной технологии, Америка сохраняла подавляющее превосходство над любым мыслимым соперником или комбинацией соперников.

На протяжении нескольких десятилетий сочетание благоприятных обстоятельств побуждало американских руководителей не вспоминать о том, насколько отличается поведение опустошенной, временно бессильной, а потому склонной к уступкам Европы от Европы тех времен, когда она в продолжение двух столетий играла доминирующую роль в мировых делах. Они не вспоминали о европейском динамизме, позволившем дать толчок промышленной революции, о политической философии, породившей понятие суверенитета отдельной нации; или о дипломатии европейского стиля, на протяжении почти трех столетий позволявшей дирижировать сложнейшей системой равновесия сил. По мере возрождения Европы — при неоценимой помощи Америки — некоторые из традиционных моделей дипломатии обязательно должны были возродиться, особенно во Франции, где при Ришелье и возникло современное представление о внешней и внутренней государственной политике.

Дипломатия

Никто не ощущал этой потребности более остро, чем Шарль де Голль. В 60-е годы, в период наибольшего обострения противоречий с Соединенными Штатами, стало модным обвинять французского президента в мании величия. На самом деле стоявшая перед ним проблема была прямо противоположного характера: как восстановить ощущение собственной значимости у страны, охваченной чувством проигрыша и уязвимости. В отличие от Америки Франция не обладала всеподавляю-щей мощью; в отличие от Великобритании она не рассматривала вторую мировую войну как опыт национального сплочения, и даже как опыт поучительного характера. Мало какая страна оказывалась в столь же трудном положении, как Франция, потерявшая значительную часть молодежи во время первой мировой войны. Пережившие катастрофу осознавали, что Франция второго такого испытания не перенесет. И в этом смысле вторая мировая война стала овеществленным кошмаром, превратив крушение Франции в 1940 году в несчастье не только военного, но и психологического характера. И хотя формально Франция вышла из войны в качестве одного из победителей, французские руководители слишком хорошо знали, что в основном стра оказалась спасена благодаря усилиям других.

Мир не стал передышкой. Четвертая республика характеризовалась точно такой ж нестабильностью правительств, как и Третья, и в довершение к этому ей надо был пройти иссушающий душу путь деколонизации. После унижений 1940 года францу екая армия едва-едва была воссоздана, и тут же ей пришлось в течение двух десятил тий вести безнадежные колониальные войны, вначале в Индокитае, а затем в Алжир • Обе закончились поражением. Благодаря наличию стабильного правительства и л ^ гословенной уверенности в себе, подкрепленной победой тотального характера, диненные Штаты могли безоглядно предаваться выполнению любой задачи, пР°^я тованной их ценностями. Управляя страной, на протяжении целого разрываемой конфликтами и пережившей десятилетия унижения, де Голль образ действий, руководствуясь не столько прагматическими критериями, тем, можно ли будет подобным образом способствовать восстановлению У самоуважения...

Возникший в результате этого конфликт между Францией и Соединенными ^ тами наполнился еще большей горечью от того, что при наличии глубочайшего ^ имного непонимания обе стороны, казалось, никогда не говорили на одну и тему. Хотя как личности американские руководители обычно не были людьми с^ ^ тензиями, они страдали избытком самоуверенности в отношении практическ ^ цептов. Де Голль, поскольку народ его страны стал скептиком после стольких Р ^ тых вдребезги надежд и стольких мечтаний, рассеявшихся словно ДЬ1М' оЧ. необходимым компенсировать глубоко укоренившееся в обществе чувство н ^ ности и неуверенности высокомерно-властным поведением. Взаимодействие личной скромностью американских руководителей и их историческим высок ^_ ем, с одной стороны, и личным высокомерием и исторической скромностью ^ „. ля, с другой, стало определяющим фактором возникновения барьера межДУ кой и Францией. ^ cTga в

Поскольку Вашингтон считал не вызывающей сомнений предпосылкой чле Атлантическом союзе полное совпадение интересов входящих в него стран,

Концепции западного единства

сматривал консультации как панацею при любых разногласиях. С точки зрения Америки, союз представлялся как нечто подобное корпорации на паях; влияние внутри нее определялось долей имущественного владения, которой обладала каждая из сторон-участниц, и оно должно было рассчитываться в прямой пропорции к материальному взносу каждой из стран на общее дело.

Многовековая французская традиция дипломатической деятельности никоим образом не могла привести к подобному выводу. Еще со времен Ришелье Франция всегда основывала собственные инициативы на сопоставлении выгод и риска. Будучи порождением традиции, де Голль в наименьшей степени интересовался механизмом консультаций, а в наибольшей — обретением возможностей выбора на случай возникновения разногласий. Де Голль был уверен, что наличие такого рода возможностей укрепляет переговорные позиции. Для де Голля здоровые отношения между нациями зависели от расчета взаимных интересов, а не от формальных процедур Урегулирования споров. Он не считал гармонию естественным состоянием, но чем-то выкристаллизовывающимся из столкновения интересов:

«Человек, „ограниченный по своей природе", одновременно „безграничен в своих желаниях". Мир, таким образом, раздираем противостоящими друг другу силами. Конечно, человеческая мудрость часто не позволяет подобному соперничеству деградировать в чреватые убийством конфликты. Но столкновение усилий является условием жизни... Итоговый анализ, как всегда, показывает, что лишь равновесие в этом мире обеспечивает мир»".

В период своего краткого знакомства с де Голлем я имел возможность в весьма решительной форме приобщиться к его принципам. Наша первая встреча состоялась в° время визита Никсона в Париж в марте 1969 года. В Елисейском дворце, где де Голль устроил большой прием, его помощник специально разыскал меня в толпе и сказал, что французский президент желает со мной поговорить. Несколько потрясенный, я приблизился к возвышающейся над всеми фигуре. Завидев меня, он отошел от собравшейся вокруг него группы и, не поздоровавшись и не обменявшись со мной какими бы то ни было общепринятыми приветствиями, встретил меня вопросом: «Почему вы не уходите из Вьетнама?» Я ответил не вполне уверенно, что односторонний уход подорвет доверие к Америке. На де Голля это не произвело впечатления, и °н спросил, в какой именно области может произойти утрата доверия. А когда я назвал Ближний и Средний Восток, недоверие сменилось меланхолией, и он заметил: «Как странно! А я-то думал, что как раз на Ближнем и Среднем Востоке проблема доверия возникла именно у ваших врагов».

На следующий день после встречи с французским президентом Никсон позвал меня к себе, чтобы обсудить со мной заявление де Голля относительно видения им Ев-Ропы как целого, состоящего из национальных государств, — знаменитой «Европы из отдельных стран». Во время очередной встречи я спросил сдуру — ибо де Голль не снисходил до споров с помощниками или, в данном конкретном случае, до споров в присутствии помощников, — как Франция намеревается предотвратить господство Германии в Европе его мечты. Де Голль явно счел этот вопрос не заслуживающим детального ответа. «Par la guerre» («Путем войны») — коротко ответил он. И это через какие-то шесть лет после подписания им договора о вечной дружбе с Аденауэром.

'8 Г. Киссинджер 545

Дипломатия

Прямолинейная преданность национальным интересам Франции окрашивала отчужденно-бескомпромиссный стиль дипломатии де Голля. В то время как американские руководители подчеркивали принцип партнерства, де Голль делал упор на обязанности государств самостоятельно обеспечивать собственную безопасность* В та время как Вашингтон хотел бы разложить на всех членов союза выполнение этой задачи общего характера, де Голль был убежден в том, что подобное разделение низведет Францию до роли подчиненного и разрушит чувство самоуважения. ■

«Для великого государства нетерпимо оставлять собственную судьбу на усмотрение иного государства,' принимающего решения и осуществляющего действия, каким бы дружественным оно ни было... Интегрированная страна теряет интерес к национальной обороне, поскольку она не несет за нее ответственность».

Этим объясняется почти стереотипная для де Голля дипломатическая процедур3 выдвижения предложений при минимуме объяснений. Если они отвергались, Франция стремилась реализовать их в одностороннем порядке. Для де Голля ничто не представляло из себя большей значимости, чем возможность для французов видеть себя своими глазами и глазами других как совершающих любое действие исключи тельно по собственной воле. Де Голль воспринимал унижение 1940 года как времен ное отступление, которому подведет черту суровое и бескомпромиссное руководств ■ Согласно его принципам мышления, Франция никогда не согласится ни с малейши намеком на подчиненность, пусть даже столь уважаемому американскому союзнику, наводящему на всех страх:

«В отношении Соединенных Штатов — богатых, деятельных и могущественных Франция оказалась в положении подчинения. Франции постоянно требовалось их действие, чтобы избежать краха собственной валюты. Именно из Америки она по чила вооружение для своих солдат. Безопасность Франции целиком и полностью висела от их защиты... Мероприятия такого рода под маской иНтеграеКТу автоматически превращали авторитет Америки в аксиому. Это относится и к про ^ создания так называемой наднациональной Европы, в которой бы Франция каК ^п вая исчезла... Возникла бы Европа без политической реальности, без номии

р е р ^

стимулов, без способности обороняться и, следовательно, обреченная перед советского блока на неизбежное подчинение великой западной державе, имею собственную политику, и собственную экономику, и собственную систему ны, — Соединенным Штатам Америки»13. ' стВу в

Де Голль не был антиамериканцем в принципе. Он был готов к сотруднич ^ любой момент, когда, как ему казалось, французские и американские интере° кИе падают на самом деле. Так, во время Кубинского ракетного кризиса амери ^^ официальные лица были потрясены безоговорочностью поддержки де Голля — ^ неограниченной по сравнению с остальными западными лидерами союзных сТр ^ также решительно выступал против любого из планов разграничения в Центр^ ^ Европе, в первую очередь потому, что в результате американские вооруженнь оказывались далеко, а советские вооруженные силы — очень близко:

, ооруженны

«...Этот „вывод войск" или „разграничение" как таковые для нас бессмьетсЯ ибо не несут в себе ничего ценного. Ибо если разоружение не распространи зону, столь же близкую к Уралу, как и к Атлантике, как может Франция счита

Концепции западного единства

в безопасности? Что же тогда в случае конфликта остановит агрессора от прыжка или перелета через незащищенную германскую нейтральную полосу?»

Настойчивая приверженность де Голля идее независимости оставалась бы теоретической, если бы он ее не связывал с рядом предложений, практическим последствием которых было бы ослабление роли Америки в Европе. Первым из них было утверждение, что нельзя положиться на вечное американское присутствие в Европе. Европа обязана готовить себя — под французским руководством — к самостоятельному взгляду на будущее. Де Голль не утверждал, что такой выход предпочтительнее, и, казалось, оставался равнодушен к трактовке подобного предсказания, носящего характер автоматически действующего пророчества.

Во время визита в Париж в 1959 году президент Эйзенхауэр взял быка за рога, спросив французского руководителя: «Почему вы сомневаетесь в том, что Америка свяжет свою судьбу с Европой?» 15 В свете поведения Эйзенхауэра во время Суэцкого кризиса этот вопрос звучал довольно странно и чересчур самоуверенно. Де Голль вежливо ответил, напомнив Эйзенхауэру о более отдаленных уроках истории. Америка пришла на помощь Франции во время первой мировой войны только по истечении трех лет смертельной опасности для страны, а во время второй мировой войны — только тогда, когда Франция была уже оккупирована. В ядерный век такого рода вмешательство выглядело бы безнадежно запоздалым.

Де Голль не упускал ни единой возможности лишний раз показать, что. по конкретным вопросам суждения Америки были менее европейскими, чем Франции, и он безжалостно эксплуатировал берлинский ультиматум Хрущева. Де Голль хотел, чтобы Бонн воспринимал его как более надежного союзника, чем Америка, и постепенно признал французское, а не американское лидерство. А когда вследствие односторонних американских инициатив отдельные до того неприкосновенные аспекты послевоенной политики западных держав по Берлину становились предметом Дипломатических переговоров, растущее беспокойство Аденауэра представляло собой не только опасность, но и исключительные возможности для Франции. Опасность потому, что, «если германский народ перейдет на другую сторону, европейское равновесие окажется нарушено, а это может стать сигналом для войны»; возможности потому, что германские опасения могли бы увеличить французское влияние в Европе16.

То, что имел в виду де Голль, представляло из себя Европу, организованную по принципам бисмарковской Германии, то есть объединение на базе государств, одно из которых (Франция) будет играть ведущую роль, обладая теми же функциями, как и Пруссия внутри императорской Германии. Каждый исполнял бы какую-то роль в де-голлевском возрождении старинной мечты Ришелье о преобладающей Франции: Советский Союз обеспечивал бы разделение Германии; Соединенные Штаты — безопасность Западной Европы по отношению к Советскому Союзу; Франция — переориентацию германских национальных чаяний в направлении европейского единства. Но, в отличие от Пруссии, Франция не была самым сильным государством Западной Европы; у нее не было достаточной экономической мощи, чтобы доминировать над другими, и, в конце концов, она не была в состоянии регулировать соотношение сил между сверхдержавами и тем их сдерживать.

18' 547

Дипломатия

Эти разногласия вполне можно было бы оставить на суд времени, тем более что Аденауэр отчаянно жаждал быть как можно ближе к Соединенным Штатам. А поскольку все германские руководители отдавали себе отчет в том, до какой степени велик разрыв в силе между Францией и Соединенными Штатами, то они и не собирались менять американскую ядерную защиту на большую преданность Франции вопросам политического характера.

Однако существовала одна проблема, где национальное несогласие между Францией и Америкой составило ее суть, и дело не терпело отлагательств: речь идет о контроле над военной стратегией в ядерный век. Здесь американское настоятельное требование относительно интеграции и французский призыв к автономии точек соприкосновения вообще не имели, и никакого буфера для сглаживания разногласии не существовало. Поскольку мощь ядерного оружия оказалась беспрецедентной, история не в состоянии была предложить надежной аналогии для формулирования ядерной стратегии. Для любого из политических деятелей полетом с завязанными глазами являлась попытка оценить влияние новой технологии как на политику, так и на стратегию; выводы на эту тему носили чисто академический, теоретический характер, и о эмпирический опыт или конкретные данные отсутствовали.

В первое десятилетие послевоенной эры представлялось, что ядерная монополия превратила мечты Америки о всемогуществе в явь. Но к концу 50-х годов становилось очевидно, что любая из ядерных сверхдержав вскоре окажется в состоянии навлечь на другую такой уровень опустошения, какое не способно было вообразить ни одно из прежде существовавших обществ. Само сохранение цивилизации, таким образом, о зывалось под угрозой.

Осознание этого стало первоосновой грядущих революционных перемен сушно международных отношений. Хотя вооружение постоянно совершенствовалось, разрУ шительный эффект его вплоть до конца второй мировой войны все еще оставался Д вольно ограниченным. Войны требовали широчайшей мобилизации ресурсов и жив силы, для накопления и собирания которых требовалось время. Потери росли отН°как тельно постепенно. Теоретически войну можно было остановить задолго до того, она выйдет из-под контроля. ыХ

Поскольку военный потенциал можно было увеличивать в относительно м пропорциях, само предположение, будто в распоряжении государства может (П> ваться мощь, избыточная для достижения разумных политических целей, "Р6 лось бы невероятным. И все же в ядерный век произошло именно это. Цен стратегической дилеммой сверхдержав стало не накопление дополнительной подчинение конкретным целям находящегося в их распоряжении арсенала. НИ ^^ из сторон так и не удалось развязать этот гордиев узел. Политические тренИЯ' ноГо рые ранее почти обязательно привели бы к войне, сдерживались страхом яД яЛ. столкновения, что создавало порог риска, благодаря которому полстолетия со ^сКОй ся мир. Но подобное положение дел также влекло за собой чувство полит ыМ безнадежности и делало вызов неядерного характера более реальным и более Никогда еще разрыв между сверхдержавой и неядерным государством не оь велик; и никогда еще он не был столь «бумажным». Ни Северной Корее, н ному Вьетнаму американский ядерный арсенал не помешал достигнуть поста

Концепции западного единства

целей, даже в ходе противостояния американским вооруженным силам; да и афганским партизанам не мешали ядерные возможности Советского Союза.

Впервые в истории наступление ядерной эры позволило изменять соотношение сил посредством прогресса, имевшего место исключительно в пределах территории одного суверенного государства. Приобретение одной конкретной страной атомной бомбы меняло соотношение сил более существенно, чем любые территориальные завоевания прошлого. И все же, за единственным исключением израильского удара по иракскому ядерному реактору в 1981 году, ни одна страна за всю историю «холодной войны» не прибегала к силе, чтобы предотвратить такого рода нарастание мощи противника.

Ядерный век превратил стратегию в устрашение, а устрашение — в эзотерическое интеллектуальное упражнение. Поскольку устрашение проявляется только негативно — посредством событий, которые на самом деле не происходят, и поскольку никогда невозможно продемонстрировать, почему именно не произошло то или иное событие, становится исключительно трудно оценить, является ли нынешняя политика наилучшей из возможных или просто достаточно эффективной. Ибо, быть может, устрашение было даже ненужно, поскольку невозможно доказать, собирался ли противник атаковать вообще. И наличие столь бесконечно малых, не поддающихся учету факторов заставляет внутригосударственные и международные споры колебаться в диапазоне от пацифизма до непреклонности, от парализующих сомнений до безграничной уверенности в собственных силах и от недоказуемых оборонительных теорий До нереализуемых теорий контроля над вооружениями.

Потенциальный источник напряжения любого союза — возможность расхождения интересов — лишь усиливается подобной неопределенностью. С исторической точки зрения нации в общем и целом, хотя и далеко не всегда, старались держаться заключенных союзов, ибо отказаться от союзника считалось гораздо более рискованным, чем выполнить взятые на себя обязательства. В ядерный век это правило более не было аксиомой: отказ от союзника означал лишь потенциальную опасность, зато участие в ядерной войне на стороне союзника гарантировало немедленную катастрофу.

Чтобы сделать ядерное устрашение еще эффективнее, Америка и ее союзники имели все основания подчеркивать как неотвратимость, так и свирепость реакции на вызов. Как сделать угрозу более достоверной, но вместе с тем уменьшить масштабы опустошения, если стратегия устрашения не сработает? Америка обрела еще больший стимул найти способ сделать ядерную войну более предсказуемой по конкретным показателям и менее катастрофичной. Конкретное определение целей, централизованное командование и управление, а также стратегия гибкого реагирования стали в высшей степени модными в среде американских интеллектуалов от обороны. И все же все американские союзники отвергли эти меры, ибо опасались, что, если ядерная война станет более предсказуемой в цифровом плане и более терпимой, это лишь поощрит агрессию. И вдобавок в последний момент Америка может все отыграть назад, так и не разрешив пустить в ход свой ядерный арсенал, несмотря на ограниченный стратегический выбор, так что Европа может оказаться лицом к лицу с обоими худшими из зол: снижением уровня устрашения для противника и отказом от воплощения в жизнь ядерной стратегии.

Дипломатия

Страхи эти были далеко не тривиальны. Вряд ли тривиальными были и i связанные с озабоченностью американских руководителей проблемой множества пусковых кнопок в связи с наличием автономных французских и английскихедерных сил. Если европейские силы надумают ударить по Советскому Союзу, то могут тем самым вовлечь Америку в ядерную войну. Ибо в высшей степени возможно нанесение Советами удара возмездия по Америке, чтобы та не извлекла выгоды из ущерба, нанесенного им. Однако еще более вероятным сценарием оказался бы тот, когда ответ Советского Союза на удар американских союзников оказался бы столь мощным, что встал бы вопрос, может ли Америка сидеть сложа руки, когда опустошают территорию ее ближайших союзников, независимо от того, чем это спровоцировано.

И потому американские лидеры были преисполнены решимости избежать вовлечения США в ядерную войну против их воли. Решение пойти на риск уничтожения собственного общества было и так достаточно одиозным, чтобы в дополнение к нему беспокоиться, не будет ли оно навязано союзниками. С другой стороны, американское «решение» подобной дилеммы — отказ союзникам в самостоятельности № • ствий — противоречило всем историческим кошмарам европейской истории. Европейские лидеры были слишком знакомы с ситуацией, когда либо им самим приходилось оставлять собственных союзников, либо те бросали их, причем по причинам, намного менее уважительным, чем ядерное опустошение. С их точки зрения, само их выживание зависело от того, удастся ли им предотвратить в максимально степени выбор Америкой варианта отмежевания от Европы в случае реальной пер спективы возникновения ядерной войны, или, если таковое не удастся, от наличия их распоряжении дополнительной подстраховки в форме национальных ядерных си -^ Разница в американском и европейском подходе к вопросам ядерной "^L, представляла собой неразрешимую дилемму. Желание Великобритании и ФРаН сохранить определенный контроль над принятием решений, влияющих на их судь> > было понятно и находилось в соответствии с их историческим опытом. Но и ам Р канская озабоченность возможностью нагнетания ужасов ядерного века посред ^ изолированной инициативы союзников имела под собой также весьма веские ос ^ ния. С точки зрения устрашения, было, бесспорно, определенное достоинство в^^ что британцы и французы оказались преисполнены решимости создать дополн ^ ные центры принятия решений; положение агрессора окажется более сложным^ в расчет придется принимать существование независимых ядерных сил. С т0? ния наличия терпимой стратегии ведения войны, настойчивое ^ебование. относительно объединенного контроля в равной степени имело смысл. ^Н* характер озабоченности каждой из сторон исключал примирение и отражал ^ ^ наций предопределить собственную судьбу в беспрецедентных обстоятельства ^ ред лицом непредсказуемых опасностей. Реакцией Америки на дилемму была п{ ^ «разрешить» ее; де Голль же, полагая ее неразрешимой, стремился укрепить ФР скую независимость.

Американская политика распадается на два существенных этапа, каждый рых отражал личностные особенности президента, управлявшего в данный Подход Эйзенхауэра заключался в том, чтобы убедить непреклонного де нужности французских независимых ядерных сил и трактовать попытки

Концепции западного единства

вые как символ недоверия. С характерной для американца смесью легализма и идеализма Эйзенхауэр искал формальный способ преодоления кошмарной для Америки ситуации, когда ядерная война окажется развязанной ее союзниками. В 1959 году, по случаю визита в Париж, он спросил у де Голля, как различные национальные ядерные силы внутри союза будут интегрированы в рамках единого военного планирования. В этот момент Франция уже объявила ядерную программу, но еще не проводила испытаний.

Этим вопросом Эйзенхауэр напросился на ответ, который не готов был еще принять. Ибо для де Голля интеграция являлась политической, а не формально-юридической проблемой. Симптоматичным для наличия разрыва между двумя концепциями было то, что Эйзенхауэру, похоже, не было известно, что де Голль уже ответил на этот его вопрос годом ранее, когда было сделано предложение относительно Директората. Эйзенхауэр стремился к стратегическим решениям; де Голль искал политические. Эйзенхауэра в первую очередь интересовала эффективная командная структура военного времени. Де Голля в значительно меньшей степени интересовали планы ведения всеобщей войны (которую он заранее считал все равно проигранной), чем накопление многовариантности в дипломатической сфере, обеспечивающей для Франции свободу действий до начала какой бы то ни было войны.

17 сентября 1958 года де Голль направил Эйзенхауэру и Макмиллану меморандум, содержащий идеи относительно наиболее подходящей структуры НАТО. Он предложил создание внутри Атлантического союза политического Директората, состоящего из глав правительств Соединенных Штатов, Великобритании и Франции. Директорат будет встречаться периодически, иметь совместный штат и планировать совместную стратегию, особенно в отношении кризисов за пределами территории НАТО:

«••■Политико-стратегические вопросы мировой важности следует доверить новому органу, состоящему из Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции. ^тот орган должен взять на себя ответственность за принятие совместных решений по всем политическим вопросам, влияющим на безопасность во всем мире, и за составление, а при необходимости воплощение в жизнь стратегических планов, особенно тех, что связаны с применением ядерного оружия. Он также должен будет нести ответственность за возможную организацию обороны отдельных оперативных регионов, таких, как Северный Ледовитый, Атлантический, Тихий и Индийский океаны. Эти Регионы могли бы, если возникнет нужда, разделиться на отдельные подрайоны».

Дата добавления: 2015-08-10