Дипломатия 57 страница

Чтобы подчеркнуть степень серьезности этих предложений, де Голль сопроводил их угрозой выхода Франции из НАТО. «Французское правительство, — отмечал он, — считает наличие подобной организации безопасности абсолютно необходимым. И потому нынешнее участие в НАТО как таковое зависит от этого»17.

Внешне де Голль как будто требовал для Франции статус, равный «особым отношениям» Соединенных Штатов с Великобританией. На глубинном уровне, однако, он предлагал такую организацию безопасности, которая больше всего напоминала идею Рузвельта относительно «четырех полицейских», где Франция в качестве участника заменяла Советский Союз, — потрясающая концепция глобальной коллективной безопасности, базирующаяся на наличии ядерного оружия, хотя, конечно, на данный момент французские ядерные возможности существовали лишь в зародыше.

Дипломатия

Де Голль проник в самую глубину ядерной проблемы: в ядерный век не могло существовать никаких технических стимулов обеспечения координации. Потенциальный риск использования любого ядерного оружия был столь огромен, что его отсутствие представляло бы собой тенденцию обеспечить отдельным участникам игры возможность достижения в высшей степени национальных и замкнутых на самих себя целей. Единственной надеждой на совместные действия могло бы стать наличие политических отношений, до такой степени тесных, что различные участники процесса консультаций воспринимали бы друг друга как единое целое. И все же как раз подобные отношения и являются наиболее труднодостижимыми для суверенных наций, а дипломатический стиль де Голля делал их достижение почти невозможным.

Не смотрел ли де Голль на Директорат, как своего рода затычку, пока французские ядерные силы не станут достаточно мощными, чтобы угрожать автономными де • ствиями? Или он ставил целью добиться нового, беспрецедентного сотрудничества, благодаря которому Франция бы обрела роль особого лидера на континенте? Ответа мы так никогда и не узнаем, ибо идея создания Директората встретила весьма холодный отклик со стороны как Эйзенхауэра, так и Макмиллана. Великобритания не выл готова обесценить «особые отношения» с Соединенными Штатами; Америка не имел ни малейшего желания стимулировать распространение ядерного оружия путем созд ния Директората, состоящего из одних только ядерных держав, да еще к тому же по тенциальных. Остальные члены НАТО отвергли идею на том основании, что то создаются две категории членства: одна для ядерных держав, а другая для всех про А американские лидеры воспринимали НАТО как единое целое, хотя с недавни разногласиями по Суэцу и Берлину это совмещалось плохо. к

Официальная реакция Эйзенхауэра и Макмиллана была уклончивой. Привыкнув относительно сговорчивым, исключительно недолговечным премьер-министрам вертой республики, они ответили на предложение де Голля выдвижением в вЫС степени бюрократических по сути схем в надежде на то, что по прошествии вРе оно само собой уйдет в небытие. Они приняли принцип регулярных коНсультаЦИв'аМИ постарались снизить их уровень, чтобы эти встречи происходили не между г ^ правительств, а также указали, что предпочтительнее всего было бы, если бы по дня такого рода совещаний ограничивалась чисто военными вопросами.

Тактика Эйзенхауэра и Макмиллана — то есть стремление утопить суть в про ^ ре — только тогда имела бы смысл, если бы верным оказалось предположение, ^ де Голль — человек болтливый и легкомысленный, которому некуда деваться. ^ эти предпосылки оказались в корне неверны. Ощутив желание с ними не счит ^ де Голль прибег к тактике подписания документов, дававших его собеседнИКдДИЛся нять, что у него на самом деле есть и другие варианты выбора. Он распор ^ убрать с французской территории американское ядерное оружие, вывел ФРа"^ ^ флот целиком и полностью из-под объединенного командования НАТО, а

вообще вывел Францию из военной организации НАТО. Но прежде чем \^0 столь судьбоносный шаг, де Голль успел вступить в стычку с молодым, динам американским президентом Джоном Ф. Кеннеди..„ во

Кеннеди олицетворял новое поколение американских лидеров. Они вое ^ вторую мировую войну, но не на командных постах; они поддерживали созда

Концепции западного единства

слевоенного мирового порядка, но не входили в число его творцов. Предшественники Кеннеди, «присутствовавшие в момент творения», концентрировали свои усилия на сохранении того, что было ими выстроено. А администрация Кеннеди была сторонником нового архитектурного стиля. Ибо Трумэн и Эйзенхауэр полагали, что целью Атлантического союза является отражение советской агрессии; Кеннеди же хотел, чтобы родилось атлантическое сообщество, которое бы проложило дорогу к тому, что позднее стало именоваться «новый мировой порядок».

Ради достижения этой цели администрация Кеннеди разработала двухсторонний подход, пытаясь одновременно найти и рациональное применение ядерному оружию, и точное в политическом смысле понимание сущности будущего атлантического содружества. Кеннеди был потрясен носящими характер катаклизма последствиями господствовавшей тогда военной доктрины «массированного возмездия». Под руководством блистательного министра обороны Роберта Макнамары он стремился разработать такую стратегию, которая способна была бы предусмотреть иные варианты развития военных событий, кроме Армагеддона и капитуляции. Администрация Кеннеди сделала больший упор на классические виды вооружений и попыталась найти формулу дифференцированного применения ядерного оружия. Растущая уязвимость Америки по отношению к ядерному нападению со стороны Советского Союза привела к появлению так называемой стратегии «быстрого реагирования», система управления при которой и варианты действий были запроектированы таким образом, чтобы Соединенные Штаты смогли определиться, до какой степени противник готов пойти на сотрудничество, как и каким оружием будет вестись война и на каких условиях она может закончиться.

Но для того, чтобы такого рода система сработала, ядерное оружие должно было находиться, под централизованным, то есть американским, управлением. Кеннеди отозвался о французской ядерной программе, как «враждебной» принципам НАТО, а его министр обороны заклеймил самое идею европейских ядерных сил, включая сюда и Великобританию, причем с применением ряда эмоционально окрашенных прилагательных, среди которых были и такие, как «опасный», «дорогой», «быстро устаревающий», «недостаточно надежный». Заместитель министра Джордж Болл подкрепил это тезисом, будто «дорога к распространению ядерных вооружений не имеет логического конца»18.

Поэтому администрация Кеннеди настаивала на «интеграции» всех ядерных сил НАТО и выступила с проектом для достижения этой цели — создания многосторонних ядерных сил НАТО (МСЯС). Несколько сот ракет среднего радиуса действия с дальностью полета от 1500 до 2000 миль должны были быть установлены на суда под командованием НАТО. Чтобы подчеркнуть союзный характер этих сил, команды судов должны были быть многонациональными, из различных стран-участниц19. Но поскольку за Соединенными Штатами сохранялось право вето, МСЯС не решали основополагающей ядерной дилеммы НАТО; они оказывались бы либо избыточны, либо бесполезны.

4 июля 1962 года Кеннеди провозгласил величественную Декларацию взаимозависимости Соединенных Штатов и объединенной Европы. Политически и экономически интегрированная Европа стала бы равным партнером Соединенных Штатов, разделяя с ними бремя и обязанности мирового лидера20. Развивая далее столь

Дипломатия

преисполненную символизма тему во время более поздней по времени речи во франкфуртской Паульскирхе, где в 1848 году собиралась либеральная Германская национальная ассамблея, Кеннеди объединил перспективы атлантического партнерства с европейской интеграцией:

«Только слившаяся воедино Европа может предохранить нас от дробления союза. Только такая Европа способна обеспечить полнейшую взаимность в трактовке по об«стороны океана вопросов, находящихся в атлантической повестке дня. Только при наличии такой Европы для нас возможна полная взаимная самоотдача, равенство в распределении ответственности и равный уровень самопожертвования».

Красноречивый вызов Кеннеди угодил в трясину двусмысленного положения Европы, рост экономического могущества у которой сочетался с ощущением военного бессилия, особенно в ядерной области. Как раз те самые качества, которые делали «гибкое реагирование» столь привлекательным и столь необходимым для Соединенных Штатов, порождали сомнения среди их союзников по НАТО. Практические последствия применения стратегии «гибкого реагирования» заключались в том, что она обеспечила бы Вашингтону большую свободу политического выбора применительно к решению о начале войны, — то есть была бы достигнута та самая желанная для де Голля цель, которой он пытался добиться при помощи «ударных сил», как он н зывал французские ядерные силы, когда они наконец появились на свет в 60-е годь • Само сочетание решимости и гибкости, столь желанное для Америки, подкреп французские доводы в пользу автономии в ядерном отношении в качестве прегр на пути пересмотра Америкой своих решений в момент кризиса. Хотя целью Амер было сделать «устрашение» наглядным, чтобы ядерная угроза выглядела еще более*на стоверно, большинство союзников предпочитало строить стратегию «устрашения» иной основе — посредством повышения для противника степени риска благодаря бору стратегии «массированного возмездия» независимо от нигилистичности пос ствий. Что делать, если блеф не сработает, так никогда и не обсуждалось, хотя вар ант сдачи не мог исключаться. йе

Дебаты относительно военной интеграции приобрели прямо-таки теологиче свойства. В мирное время командование НАТО представляет собой по преимуше ^ орган военного планирования: в операционном смысле вооруженные силы каЖД0 д союзников остаются под национальным командованием, и право вывода сил командования НАТО до такой степени само собой разумеется, что никогда не ос v^ валось. Это продемонстрировал вывод французских войск для использования их жире, неоднократный вывод американских войск во время ряда ближневосточных Р^ зисов; в 1958 году в Ливане, в 1973 году во время очередной арабо-израильской в ^ и в 1991 году в период «войны в Заливе». Обсуждая священную суть и досто ^ «интеграции», ни Соединенные Штаты, ни Франция так и не определили, каки ^ вместные действия возможны под вывеской «интеграции», а какие не вписыва!^1акая же в весьма расширительное толкование Францией понятия «сотрудничества». Н договоренность относительно порядка осуществления командования не способн решить политическую по сути проблему, сформулированную де Голлем: og.

«Американцы, наши союзники и друзья, в течение длительного времени од ладали ядерным арсеналом. Пока они были единственными его обладателями

Концепции западного единства

проявляли волю к немедленному его использованию в случае нападения на Европу... американцы действовали таким образом, что для Франции в принципе не вставал вопрос вторжения, ибо такого рода атака лежала за пределами вероятности... Но затем Советы также обзавелись ядерным арсеналом, и этот арсенал достаточно мощен, чтобы поставить под угрозу само существование Америки. Естественно, я не делаю цифровых сравнений, ибо вряд ли возможно найти соотношение между значимостью одной из смертей и значимостью другой — но новый, гигантский фактор уже присутствует*22.

Спор по поводу «Скайболта» вывел все эти латентные конфликты на поверхность. В продолжение всей своей политической жизни де Голль выступал против наличия «особых отношений» между Америкой и Великобританией именно потому, что символический статус Великобритании как великой державы, равной Соединенным Штатам, сводил Францию на уровень державы второстепенной. Не будем грешить против истины: Кеннеди предложил Франции точно такую же помощь в осуществлении ракетной программы, как и Великобритании. Но для де Голля нюанс между интеграцией и координацией и определял сущность истинно независимой политики. В любом случае, тот факт, что Нассауское соглашение англо-американскими руководителями обсуждалось, а до сведения де Голля было лишь доведено, предопределял гарантированный отказ последнего. Не желал он и привязывать свою страну в отношении ядерных ее возможностей к технологии, разработка которой, как в случае со «Скайболтом», в любой момент может быть прекращена. На пресс-конференции 14 января 1963 года де Голль в публичном порядке, то есть точно так же, как получил сведения о предложении Кеннеди, от него отказался, при этом едко заметив: «Конечно, я говорю об этом предложении и соглашении лишь потому, что они опубликованы и их содержание известно»23.

Проводя черту, де Голль также воспользовался этой возможностью, чтобы наложить вето на вступление Великобритании в «Общий рынок», и отверг мнение Кеннеди относительно того, что европейская часть двойной опоры союза должна быть организована на сверхнациональной основе:

«Любая система, сущность которой будет состоять в передаче нашего суверенитета августейшим международным ассамблеям, являлась бы несовместимой с правами и обязанностями Французской Республики. И в довершение к этому такая система, без сомнения, оказалась бы бессильной возобладать и повести за собой народы, в первую очередь наш собственный народ, в такие дали, где само существование их души и тела оказалось бы под вопросом»24.

Сущность вызова де Голля, брошенного американскому руководству, стала ясна через несколько дней. Де Голль и Аденауэр подписали договор о дружбе, предусматривающий постоянные взаимные консультации по всем главным вопросам:

«Оба правительства будут консультироваться друг с другом до принятия каких бы то ни было решений по всем важным вопросам внешней политики* и в первую очередь по вопросам, представляющим взаимный интерес, имея в виду выработку в максимально возможной степени аналогичной позиции»25.

Содержание договора не представляло собой ничего примечательного. По правде говоря, документ напоминал порожний сосуд, который можно было заполнить чем

Дипломатия

угодно в продолжение последующих лет по воле французских и германских руководителей. Символична, однако, существенная значимость этого договора. С момента удаления Бисмарка от власти в 1890 году во время всех международных кризисов Франция и Великобритания выступали против Германии. А теперь, когда Франция не допустила Великобританию в «Общий рынок», несмотря на сильное давление со стороны Америки, именно германский канцлер оказал содействие в выведении Франции из состояния изоляции. Возможно, Франция не была достаточно сильной, чтобы навязывать по нерешенным вопросам собственное мнение, но при поддержке Германии оказывалась достаточна сильна, чтобы блокировать варианты решения, предложенные другими.

В конце концов, дело касалось того, почему нации сотрудничают друг с другом. С американской точки зрения, все разумные люди в итоге приходят к одним и тем же выводам, потому общность целей более или менее принимается за аксиому, и упор делается на механизм, при помощи которого можно воплощать на практике изначальную гармонию. Европейский же подход имеет в своей основе продолжительную историю конфликтов между национальными интересами; примирение этих интересов друг с другом и являлось сущностью европейской дипломатии. Европейские руководители воспринимали гармонию, как нечто, нуждающееся время от времени в извлечении из окружающего хаоса посредством конкретных шагов в области межгосударственных отношений. И именно это лежало в основе вопроса об управлении ядерными силами, встайшего в 60-е годы; он явился стержнем отказа де Голля от национальной Европы и возник вновь во время дебатов по Маастрихтскому договору 90-е. Без сомнения, де Голль был влеком не только столь философско-возвышенными мотивами. Будучи учеником Ришелье, он видел во вступлении Англии в «Обшии рь нок» угрозу руководящей роли Франции в Европейском экономическом сообществе, причем как из-за веса Великобритании, так и из-за теснейшей ее близости к Соея ненным Штатам.

И потому, сколь бы эгоистичными ни были ответы де Голля, вопросы эти ка лись самой сути роли Америки в международном плане, ставшие особенно акту ^ ными в эпоху после окончания «холодной войны». Ибо один из труднейших УР01^ который Америке еще предстоит усвоить, заключается в том, что нации сотруднИ^ие друг с другом в течение длительного периода лишь тогда, когда они разделяют о политические цели, и что американская политика должна сосредоточиваться пре щественно на этих целях, а не на одних лишь механизмах их достижения. фу g нальный международный порядок должен обеспечивать достаточно места РазН0° иХ ным национальным интересам. И хотя в его рамках должны делаться попытк объединения, от них нельзя просто-напросто отмахиваться. ись

Возвышенные представления Кеннеди об атлантическом партнерстве базиров^ ^ на наличии двух опор у крыши единого дома — Европы и Америки, и имение> представление вызывало отчаянное противодействие со стороны де Голля, Bb r гавшего гораздо более изощренную, пусть даже менее одухотворенную, систему ^ шений. Обе концепции имели в своей основе конкретные исторические цеН н. каждой отдельно взятой страны. Кеннеди осовременивал наследие Вильсона и ^ клина Делано Рузвельта; де Голль выступал с весьма сложно-многоплановой в Р

Концепции западного единства

классического европейского равновесия сил, в основе которого лежало наличие разделенной Германии, западногерманское экономическое преобладание, французское политическое господство в Европейском экономическом сообществе и, в качестве подстраховки, американская ядерная защита.

Но когда все было сказано и сделано, де Голль оказался побежден самим фактом безграничной приверженности старомодным национальным интересам, столь мощно выведенным им на поверхность. И у мудрого государственного руководства имеются свои пределы. Блестящие аналитические расчеты де Голля оказались перечеркнуты нежеланием принять во, внимание несовместимость французских национальных интересов с продолжающимся отчуждением от Соединенных Штатов до такой степени, что это могло побудить Америку отъединиться от Европы, притом тогда, когда Советский Союз все еще представлял собой единое целое. Да, Франция обладала способностью нанести ущерб тем или иным американским планам, но никогда не была до такой степени сильной, чтобы навязать свои собственные.

Пренебрегал ли де Голль истиной или был чересчур горд, чтобы признать ее, но он нередко превращал чисто теоретические построения в конкретный удар по американским намерениям, точно внесение систематического недоверия внутрь союза и являлось сущностью французской политики. Однако по ходу дела де Голль свел на нет свой же собственный замысел. Его исходный постулат, заключавшийся в том, что решения по вопросу войны и мира в глубочайшем смысле слова носят политический характер, был изначально верен. А его идея Директората правильно обращала внимание на настоятельную необходимость наличия «концерта» политических целей, особенно за пределами территории деятельности Атлантического союза.

И все же у де Голля преобладала тенденция возводить весомые доводы в ранг самоотрицающих крайностей. Одно дело — отвергать структуры, превращавшие договоренность в нечто обязательное, а также имевшие целью процедурными средствами предотвращать автономные действия, и совсем другое — вести атлантические взаимоотношения в форме перманентной конфронтации между Европой и Америкой. Его высокомерная тактика чересчур противоречила американскому представлению о международных отношениях, особенно союзах, и оказалась несопоставима с поведением других членов НАТО, и когда тем пришлось выбирать между Вашингтоном и Парижем, они всегда делали выбор в пользу Вашингтона.

Это с особенной ясностью проявилось применительно к взаимоотношениям Франции и Германии. Де Голль сделал франко-германское сотрудничество стержнем внешней политики. Но хотя он обеспечил себе поддержку Германии по вопросу политики в отношении Берлина и значительную симпатию с ее стороны применительно к -взглядам по поводу контроля над ядерными силами, существовал предел, далее которого ни один германский государственный деятель не мог бы и не хотел бы пойти в смысле отчуждения от Соединенных Штатов. Какие бы у них ни существовали возражения по поводу конкретных политических шагов Америки, германские лидеры не имели ни малейшего желания оставаться лицом к лицу с Советским Союзом при наличии одной лишь поддержки со стороны Франции. Независимо от того, как германские руководители оценивали относительные достоинства англо-американской позиции по поводу контроля за ядерными вооружениями и европейской интеграции,

Дипломатия

никто из них на деле не рискнул бы полагаться на сравнительно малые французски силы, а не на обширный американский ядерный арсенал, не предпочел бы политическую поддержку Франции поддержке Соединенных Штатов. Таким образом, существовал внутренний предел тому, чего де Голль в состоянии был достигнуть, избирая антиамериканский курс; его усилия по предотвращению появления националистической Германии могли породить риск искушения для германского национализма избрать путь многовариантных манёвров.

Особенностью кризисов 60-х годов было то, что все они уходили в песок. После Берлинского кризиса 1958 — 1963 годов более не было фронтальных советских вызовов западным интересам в Европе. После внутриатлантического кризиса 1960 - Ш> годов вопросы, связанные с НАТО, превратились в мирное сосуществование американской и французской концепции. В 70-е годы администрация Никсона во время так называемого «Года Европы» попыталась оживить хотя бы частично дух подхода Кеннеди на базе более скромных предложений. Однако она наткнулась на ту же самую скалу голлистской оппозиции, причем по аналогичным причинам. Время от времени Франция пыталась создавать независимые на деле европейские военные в можности, но американская сдержанность и двусмысленность германского поведения не давали этим планам обрести значительность. Шли годы, десятилетия, и как американский, так и французский подход оказались перечеркнуты реальным развитием бытии.

По иронии судьбы в мире, существующем после окончания «холодной войны», политических оппонента оказались в окружении, в условиях которого обязательно сотрудничества между ними явилась ключом к продуктивным атлантическим и внут^ риевропейским отношениям. Вильсоновские представления относительно сообше демократических государств, действующего на основе единства целей и РаздеЛе труда, подходили к международному порядку 50 — 60-х годов, характеризовавше У преобладанием внешней угрозы со стороны тоталитарной идеологии и наличием а риканской почти полной ядерной монополии и американского экономического пр^ восходства. Однако исчезновение единой, объединяющей угрозы и идеологичес крах коммунизма вместе с появлением более равного распределения экономиче ^ мощи налагали на международный порядок требование более тонкого балансиров ^ национальных и региональных интересов. Коммунизм действительно рухнул, ка ^ предсказывали Кеннан, Ачесон и Даллес. Однако в конце пути оказался не мир^ ^ строенный по законам вильсоновского идеализма, но заразная форма того самог ^ ционализма, который Вильсоном и его последователями был назван «старомод ^ Де Голля этот новый мир бы не удивил. Да и вряд ли он счел бы его «новым*, утверждал, что мир этот наличествовал все время, только был какой-то период

крыт тоненькой оболочкой преходящего феномена гегемонии двух держав.

пер ^

ф

Однако в то же самое время крах коммунизма и объединение Германии пр ^

нули большинство деголлевских постулатов. Скептически относившийся ко ^

кроме международной роли собственной страны, де Голль переоценивал возмоЖ ^ Франции самостоятельно управлять ходом исторического процесса. «Новый j^11^^.

порядок» оказался не более милостив к мечтаниям де Голля относительно ФР ^ ского политического преобладания в Европе, чем к идее неоспоримого америка

Концепции западного единства

гдобального лидерства. Объединенная Германия более не нуждалась в подтверждении со стороны союзников своей исконной законности применительно к восточногерманскому сопернику. А по отношению к Советскому Союзу прежние его восточноевропейские сателлиты стали равноправными участниками игры на международной сцене, причем Франция обнаружила, что не обладает достаточными силами, чтобы в одиночку обеспечить новое европейское равновесие. Традиционный французский политический выбор сближения с Россией как способ сдерживания Германии исключен любым из возможных вариантов эволюции бывшего Советского Союза: если результатом ее будет хаос и развал, то Россия окажется слишком слабой, чтобы выступать в роли противовеса Германии; если возобладает русский национализм и произойдет ре-централизация, то новое государство, все еще обладающее тысячами единиц ядерного оружия, может оказаться слишком сильным, чтобы ограничиваться ролью партнера Франции. Как минимум, столь же привлекательным для нее был бы союз с Америкой или Германией. Кроме того, любая попытка окружения Германии вызвала бы к жизни тот самый национализм, который германским лидерам удавалось сдерживать и который в прошлом являлся для Франции вечным кошмаром. В этом случае Америка становится наиболее надежным, пусть даже концептуально наиболее трудным, партнером Франции, а также единственной ее подстраховкой в деле проведения абсолютно необходимой политики дружбы с Германией.

Итак, в конце пути, первоначально задуманного де Голлем, чтобы сделать отношения с Америкой необязательными, в то время как Америка считала этот путь средством более полной своей интеграции в составе НАТО, сотрудничество между столь давними друзьями-оппонентами — чем-то напоминающее «особые отношения» Америки с Великобританией — выкристаллизовалось в качестве ключевого элемента равновесия сил, каким оно должно было стать двумя поколениями ранее, когда Вильсон появился во Франции, чтобы освободить Старый Свет от прежнего безрассудства и расширить его кругозор за рамки государства-нации.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Вьетнам:

прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

JDce началось с наилучшими намерениями. В продолжение двух десяти ^^ окончании второй мировой войны Америка приняла на себя ведущую РоПЬ она тельстве нового международного порядка из осколков разбитого вдребезги тИ.

вернула к жизни Европу, восстановила Японию, стеной встала на пути ко себя в ческого экспансионизма в Греции, Турции, Берлине и Корее, впервые свя ^ ^ мирное время договорами союзного свойства и запустила программу техни hKoMi действия развивающемуся миру. Страны, находящиеся под американским наслаждались миром, процветанием и стабильностью. tnesi№Ui№

Однако в Индокитае потерпели крах все прежние принципы, предопр оПЛеНнЫЙ действия Америки за рубежом. Впервые в XX веке Америку подвел наенносТЯмИ прежде опыт внешнеполитической деятельности, когда отношения между и ^ра|С, нации и ее достижениями носили прямой, чуть ли не причинно-следственн ^ ^ тер. Чересчур универсальное применение этих ценностей вынудило амер

Вьетнам: прямиком в трясину; Трумэн и Эйзенхауэр

даться вопросом, а ценности ли это вообще и почему в первую очередь эти ценности должны были привести американцев во Вьетнам. Разверзлась пропасть между верой американцев в исключительность их национального опыта и сомнительностью компромиссов, являющихся неотъемлемой частью геополитической деятельности, связанной со сдерживанием коммунизма.^ В горниле Вьетнама американская исключительность обратилась против самой себя. В американском обществе, в отличие от других, возникли не споры по поводу практических недостатков в политике страны, но по поводу морального права Америки играть какую-бы то ни было роль на международной арене. Именно этот аспект споров относительно Вьетнама оказался столь болезненным и повлек за собой столь труднозаживающие раны?)

Редко когда последствия действий той или иной нации оказались бы столь далекими от первоначальных намерений. Во Вьетнаме Америка утеряла связь с основополагающим принципом внешней политики, сформулированным Ришелье еще три столетия назад: «...Дело заключается в том, что предмет поддержки и силы, при помощи которых его поддерживают, должны находиться в геометрической пропорции друг к другу» (см. гл. 3). Геополитический подход применительно к анализу национальных интересов должен был бы дать дифференцированный ответ, что является стратегически важным, а что носит лишь периферийный характер. Следовало бы задать вопрос, почему Америка сочла для себя безопасным стоять в стороне, когда в 1948 году коммунисты завоевали значительную часть Китая, и восприняла как проблему национальной безопасности ситуацию в гораздо меньшей азиатской стране, лишившейся независимости сто пятьдесят лет назад и никогда'не обладавшей независимостью в нынешних границах.

Когда в XIX веке Бисмарк, признанный мастер «Realpolitik», обнаружил, что два ближайших его союзника, Австрия и Россия, готовы столкнуться лбами из-за беспорядков на Балканах, находившихся в нескольких сотнях миль от германских границ, то четко и ясно заявил, что Германия в связи с Балканами воевать не собирается, ибо Балканы, по его словам, не стоили того, чтобы там сложил кости даже один-единственный померанский гренадер. Но Соединенные Штаты в своих внешнеполитических расчетах подобными алгебраическими формулами не пользовались. В XIX веке столь трезвый и искушенный политик, как президент Джон Квинси Адаме, предостерегал своих соотечественников, что им незачем устраивать вылазки за рубеж в поисках «чудовищ». И все же вильсонианский подход к вопросам внешней политики не делал различия между подлежащими уничтожению чудовищами. Универсалистски трактуя мировой порядок как таковой, Вильсон и его последователи не снисходили до конкретного анализа сравнительной важности отдельных стран. Америка была обязана сражаться за то, что являлось правым делом, независимо от местных обстоятельств и в отрыве от геополитики.

Дата добавления: 2015-08-10