Меган Харт Голые 16 страница

Он стрельнул в меня взглядом, и я продолжила:

– Каплан.

Мать просияла улыбкой и суетливо последовала через гостиную в кухню, жестом приглашая нас следовать за ней:

– Пойдемте! Заходите сюда!

У них были гости – семья, которую я не знала. Молодая пара, женщина с волосами, убранными в вязаную сетку, и в одежде, которая не демонстрировала ни одного лишнего дюйма голого тела. Мужчина в белой рубашке и черных брюках, как у Хаима, с окладистой темной бородой и пейсами. В коляске спал младенец, а ребенок ясельного возраста играл с кубиками на полу.

– Тови, Рувим, это – моя дочь Оливия. И ее друг, Алекс.

Глаза Рувима расширились. Не знаю, что стало причиной его удивления – моя одежда, эта черная обтягивающая футболка с изображением белого черепа и глазницами в форме сердец, контуры которых были выложены стразами? Или гостя так изумили цвет моей кожи, мои волосы? А может, то, как Алекс собственнически взял меня за руку, причем на наших пальцах не было обручальных колец…

– Приятно с вами познакомиться, – звонко, с нажимом произнесла Тови, явно стыдя мужа и вынуждая его кивнуть в знак приветствия.

– Садитесь, садитесь, – хлопотала мать вокруг стола, вытаскивая тарелки и столовое серебро для нас.

Мы ужинали не в тишине. Я не знала людей, которых обсуждали за столом, но мать старалась вовлекать меня в беседу так часто, как могла. И Алекса тоже. Мне было интересно наблюдать за своим спутником, тем, как непосредственно он держался в незнакомой компании, покоряя всех любезной манерой держаться и изъясняясь на чистом, почтительном языке. Я бы не удивилась, начни Алекс рассыпаться перед присутствующими в знаках искреннего почтения.

Он делал это ради меня, и при мысли о подобной заботе теплые мурашки забегали по телу. Непринужденность Алекса помогала и мне чувствовать себя легче, не смущая его своей семейной драмой. А еще я была искренне рада оказаться с матерью за ужином, который точно не закончится холодным молчанием или криками. Приятно было снова ощутить себя частью ее семьи.

– Итак, расскажи мне об этом молодом человеке, – попросила мать, когда я помогла ей убрать со стола.

Гости ушли, Алекс, извинившись, направился в ванную, а Хаим устроился перед маленьким телевизором в гостиной с пультом в руке.

– И давно вы вместе?

Когда мама говорила таким тоном, я могла бы притвориться, что со времен моей юности ничего не изменилось – если бы мне, конечно, так не бросались в глаза ее толстые чулки, юбка в пол, длинные рукава и парик, покрывавший ее голову. Подобным образом мама всегда беседовала со мной, когда я возвращалась со свидания во времена средней школы, и она сгорала от нетерпения услышать, как же все прошло. Сейчас мама говорила именно так, как в те годы, и мне хотелось ответить ей точно так же, как тогда, – откровенно. И все-таки с тех пор многое между нами изменилось. И это сделало меня осторожной, сдержанной.

– Я познакомилась с ним в декабре, – ответила я.

Мама открыла одну из двух посудомоечных машин под столешницей и начала складывать туда тарелки.

– Пользуйся этой машиной, она – для флейшига. Другая машина – для милхига.

Понятно: одна – для мяса, другая – для молочного, точно так же делились ее тарелки и столовое серебро, горшки и кастрюли. В былые времена мать наверняка посмеялась бы над подобными крайностями, но теперь она явно гордилась тем, что стала такой «фрум», такой благочестивой и набожной. Как будто если мать будет зорко следить за тем, чтобы ни одна молекула мяса не смешалась ни с одной молекулой молока – даже случайно, даже в этой несчастной посудомоечной машине, – это отправит ее прямо на небеса.

– В декабре, – задумчиво повторила она после паузы.

Мать явно считала месяцы, которые прошли с момента появления в моей жизни этого мужчины, прежде чем ей стало об этом известно. Я без труда читала мысли на ее лице. Раньше я позвонила бы ей сразу же после того, как мы с Алексом впервые поцеловались. Теперь мы с матерью не разговаривали месяцами, и мужчина, которого я решила познакомить с ней, явно не подходил под категорию «просто друг».

– Что ж, – сказала мать, когда я ничего не ответила. – Он кажется очень милым.

В этот момент в дверном проеме появился Алекс:

– Могу я чем-нибудь вам помочь?

Мама резко обернулась, пораженная этим мужским вторжением в исключительно женские владения.

– О… благодарю вас, Алекс. Но вам лучше пройти в гостиную, чувствуйте себя как дома.

Подвергнуть Алекса такому испытанию? Неловкой беседе с Хаимом, который наверняка будет очень мил, но так и не сможет поладить с этим «гоише бойчиком»? Нет, я не могла обречь на это мужчину, которого любила. Вытерев руки кухонным полотенцем, я отошла к Алексу.

– Вообще-то говоря, мама, нам пора. Наше возвращение домой затянулось, уже довольно поздно.

Она обернулась:

– Ах! Тебе завтра рано вставать? Пойдешь в церковь?

Я вздохнула:

– Нет, мама. Просто работа.

Эмоции быстро сменяли друг друга на лице матери, к ее губам приклеилась напряженная, неестественная улыбка. Маму явно не порадовало то, что я уезжаю так скоро, но она не смогла скрыть удовлетворения от мысли о том, что я не пойду в церковь завтра утром. Правда, мать считала, что я могу пойти на одну из трех оставшихся на этой неделе месс. Возможно, мне стоило успокоить ее и признаться, что я вообще перестала ходить в церковь, но существовали некоторые темы, которые мы не соглашались обсуждать – и которые просто никогда не поднимали.

– Ну ладно, раз вам нужно уезжать, ничего не поделаешь. – Мать потянулась к тарелке с бараньей грудинкой, стоявшей на столешнице. – Тогда разрешите мне хотя бы завернуть для вас то, что осталось от ужина.

– Нет, мама, не стоит…

Она остановила меня взглядом:

– Пожалуйста. Мы ведь с Хаимом живем вдвоем. И просто не сможем съесть все это. Даже если я заморожу часть мяса, тут все равно хватит человек на десять. Эта Тови ест не больше, чем птичка, да и ее Рувим ненамного лучше.

Алекс погладил себя по животу:

– Я-то от своей доли не отказался, миссис Каплан. Надеюсь, все в порядке, я поступил правильно?

Удивленная его словами, мать рассмеялась:

– О да! Разумеется. Вы все сделали прекрасно, Алекс. Просто замечательно! Значит, вам бы хотелось взять немного еды с собой, да?

– Да, – поспешил согласиться он, хотя я уже приготовилась протестовать. – С удовольствием поел бы позже.

– Ну-ну, ладно, сдаюсь. – Я подняла вверх обе руки. – 2:1 не в мою пользу, я проиграла.

Мама задорно подмигнула мне, и это так походило на нее ту, прежнюю, что мое горло сжало спазмом.

– Да, ты проиграла.

Она перехватила меня во дворе, пока Алекс засовывал в багажник пакеты с едой, заботливо упакованные в такое количество слоев фольги, что мне уже, похоже, было впору получать сигналы из космоса.

– Он очень мил, Ливвале.

Я оглянулась на Алекса, который аккуратно перекладывал пакеты, чтобы они вошли в машину.

– Да, он классный, мама.

– Он – не еврей, – задумчиво произнесла она и вскинула руки прежде, чем я смогла ответить. – Я знаю, знаю!

Нахмурившись, я обхватила себя руками.

– Понимаешь, я пыталась быть католичкой не ради того, чтобы причинить тебе боль.

– Понимаю.

Я не стала объяснять, что, выбрав ее веру, я стала бы чужой для папы.

– С твоей стороны неразумно ожидать, что я буду встречаться только с евреями. А еще это просто нереально.

– Нереально? Почему же?

Я взяла ее за руку. Наши сцепленные пальцы смотрелись как полоски у зебры: светлая – темная, светлая – темная.

– Мама, ну перестань!

– Я всегда говорила тебе, что важен не цвет твоей кожи, а то, что внутри.

Я выпустила ее руку.

– Это важно до тех пор, пока внутри я – такая же, как ты, верно?

– Я лишь хочу для тебя самого лучшего, Оливия. Так, как хотела всегда. Ты – моя дочь. – Мама снова потянулась к моей руке, но не коснулась ее. – Независимо от того, что у тебя внутри.

– Ага, понятно, но я и сама толком не знаю, что у меня внутри, как быть с этим?

– Это хорошо, значит, у меня еще есть надежда, – ответила мать. – И это вполне разумно. И реально.

Я бросила взгляд в сторону ее дома и увидела льющийся из окон свет, до моего слуха донеслись слабые звуки работавшего в гостиной телевизора.

– Ты должна прекратить попытки подгонять меня под свою жизнь.

Она нахмурилась:

– Я всегда буду пытаться подгонять тебя под свою жизнь.

Это не всегда было правдой, что мы обе отлично знали. Думаю, мать сказала это, не до конца отдавая себе отчет в собственных словах.

– По крайней мере, просто прими меня как часть своей жизни, вместо того чтобы пытаться сделать невозможное.

– Что именно? – Моя мама была такой миниатюрной, что едва достигала моего подбородка, но сейчас она выглядела столь жесткой и резкой, что я невольно отпрянула.

– Не знаю, – наконец ответила я, когда Алекс хлопком закрыл багажник.

Мама смягчилась, решив не затевать ссору:

– Неужели это по-прежнему будет стоять между нами?

– Я и этого не знаю, мама. Мне очень жаль.

Она вздохнула и покачала головой:

– Я не могу повлиять на то, что чувствую, Оливия. И по-прежнему считаю, что ты поступила неправильно…

– До свидания.

Мать остановила меня, положив ладонь на мою руку.

– Я не могу оправдать это, смириться. Но ты – моя дочь, и я люблю тебя. Этого недостаточно?

Я хотела ответить, что вполне достаточно, что все те вещи, которые она сказала или сделала, давно смыло рекой времени. Хотела – и не могла. Лишь положила свою ладонь ей на руку, обняла покрепче, а потом отпустила, сделав шаг назад.

Родителю всегда тяжело отпускать ребенка, который давно вырос и отдалился, да и ребенок переносит расставание не легче. Это было тяжело и для меня. Я сильно скучала по маме. И знала, что наши отношения никогда не будут такими близкими, как прежде. Я не могла притворяться, как пыталась делать это она, что мы не причиняли друг другу боли, что наши слова значили нечто иное, что они не ранили так глубоко.

– Ты будешь мне позванивать? – спросила мама на прощание.

– Конечно. Ты тоже можешь звонить мне, – ответила я. – Телефонная связь работает в обе стороны.

Судя по всему, я невольно ужалила в слабое место матери, потому что она немного подскочила:

– Ну разумеется!

Мое замечание о телефоне было сущей правдой, и все же она явно подумала, что я высказала его лишь для того, чтобы уколоть побольнее. Это лишний раз доказало мне: ничего между нами еще не изменилось настолько, чтобы забыть о прошлых разногласиях.

– Пока, мама.

Сев в машину, я крепко вцепилась в руль, пережидая, пока мать уйдет в дом. Но она стояла на крыльце до тех пор, пока я не выехала на ведущую от дома дорожку. Я молча поехала по темным улицам. Алекс включил радио, позволив музыке заполнить пространство между нами.

Он не пытался разговорить меня. Погруженная в свои мысли, я и не заметила, как одолела дорогу до дома. Невеселые думы все крутились и крутились в моей голове, вновь воскрешая в памяти события прошлого. Ко времени возвращения в Аннвилл мои пальцы одеревенели, челюсть свело болезненной судорогой, а голова отчаянно пульсировала.

Алекс помог мне отнести пакеты с едой наверх и убрать их в холодильник. Мы вряд ли хранили абсолютное молчание, но не могу вспомнить, говорили ли мы о чем-то или нет. Похоже, я произносила лишь какие-то дежурные фразы, топорно отвечала на его вопросы, и ничего больше.

Я и не заметила, как Алекс подошел ко мне сзади, когда я мыла руки над раковиной, и положил ладонь на мою шею. Это нежное прикосновение, исходивший от него жар наконец-то сломали стену, за которой я из последних сил пыталась спрятать свои слезы. Одна из них упала на тыльную сторону моей ладони. Потом еще одна…

Когда Алекс развернул меня к себе, я зарылась носом в его грудь и дала волю горьким рыданиям. Я старалась собраться с силами и ожидала услышать от него, что все будет хорошо, но он хранил молчание. Алекс гладил меня по спине и прижимал к себе крепко-крепко, но не пытался уговаривать меня успокоиться. Он не спрашивал меня, что не так.

– Иди сюда. – Алекс взял меня за руку и отвел к дивану. Мы укрылись вязаным шерстяным пледом и уютно устроились, зарывшись глубоко в подушки.

Бывают случаи, когда беседа помогает. Но иногда тишина успокаивает лучше. Алекс предоставил мне возможность помолчать, и не с неловким «Не знаю, что сказать», а просто не произнося ни слова.

Мы дышали в унисон, вдыхая и выдыхая. Его грудь вздымалась и падала под моей щекой, и эта размеренность помогала мне держаться более-менее сносно – даже когда я закрыла глаза, которые жгли упрямые, лившиеся неослабевающим потоком слезы. Так мы и лежали, очень-очень долго. Подбородок Алекса слегка коснулся моей макушки, когда я немного подвинулась, чтобы удобнее устроиться в его объятиях. Наши ноги переплелись. Моя рука сама собой легла на пряжку его пояса. Каждая частичка моего тела идеально вписывалась в каждую частичку тела Алекса.

– Я не видел своих родителей около двух лет, – сказал он после нескольких молчаливых минут. – И ровно столько же не разговаривал со своим отцом. Только получил открытку от мамы на последний день рождения. Вот так.

Я прильнула к нему ближе:

– А что между вами произошло?

– Не имеет значения.

Я внимательно посмотрела на него:

– Конечно же имеет.

Алекс улыбнулся и коснулся моих волос:

– Нет. Поверь, не имеет.

Мы спали вместе уже несколько месяцев, а я совершенно не знала его. По крайней мере, не так, как должна знать мужчину, с которым мечтала провести остаток жизни. Я знала каждую частичку его тела, его любимый напиток, какая пицца ему нравится. Но что все это было? Сущие пустяки.

– Это было так плохо?

– Я не хочу говорить об этом, Оливия. – Алекс отодвинул меня в сторону, мягко, но решительно. – Это все в прошлом. Все давно кончено.

– Знаешь, ты можешь поговорить со мной об этом…

– Я ведь сказал, что не хочу. – Он поднялся с дивана. – Пойду налью себе попить. Тебе что-нибудь принести?

Я наблюдала, как Алекс направился на мою кухню, где уже знал все как свои пять пальцев. Моя помощь ему явно не требовалась. Я тоже встала с дивана и направилась следом. Алекс налил себе уже второй стакан сока, отпил половину, а остальное резко вылил в раковину.

– Я куплю тебе новую бутылку, – сказал он, перехватив мой недоуменный взгляд.

– Это как раз меня и не волнует.

Алекс подернул плечами и поставил стакан в посудомоечную машину.

– Ну и прекрасно.

У нас явно назревала ссора, и я не могла понять почему.

– Хочешь, ляжем спать? Уже поздно, а завтра мне нужно поработать.

– А я-то думал, что мы сможем куда-нибудь выбраться завтра, – отозвался Алекс.

– Мы уже выбрались кое-куда сегодня. На мне висит работа, а завтра – единственный день, когда я смогу ее сделать. К тому же я должна сходить в прачечную… – Я прервалась, бросив взгляд на его лицо, этот искривленный рот, сдвинутые брови. – Что?

– Ничего. Я просто думал, что мы могли бы провести выходные вместе. Забыв о работе.

Раздраженная, я вытерла пятно от сока, которое он оставил на столешнице.

– Прости, конечно, но далеко не каждый может считать себя богачом, который добился всего своими силами, с внушительным счетом в банке, позволяющим работать не больше нескольких часов в неделю!

Его лицо стало твердым как камень.

– Я охренительно много работал, чтобы создать собственный бизнес, Оливия.

– А я упорно работаю, чтобы создать свой! – Я со злостью бросила влажное полотенце в раковину. – Господи, Алекс, неужели ты не понимаешь, что я предпочла бы проваляться в постели весь день и смотреть кино с тобой, а не вставать в самую рань, пытаясь хоть как-то наладить свою жизнь?

– Тогда мне стоит дать тебе выспаться. Как ты сказала, уже поздно.

Я была так ошеломлена тем, что Алекс в самом деле собирался демонстративно уйти, что позволила ему прошествовать до входной двери, и только там остановила:

– Ты не должен уходить.

Он помедлил несколько секунд и лишь потом обернулся.

– Вообще-то мне нужно кое-что сделать в своей квартире. И я не хочу мешать тебе спать.

– Пожалуйста, – взмолилась я. – Помешай мне уснуть.

Рот Алекса дернулся, расплывшись в неохотной улыбке. Воодушевленная, я подошла к нему и поцеловала. Губы Алекса приоткрылись, реагируя на мои ласки. Его руки устроились на моих бедрах. Не прерывая наш поцелуй, я просунула пальцы в шлевки его ремня и потянула за собой, в спальню.

Когда мы переступили порог, я сняла свою футболку и принялась расстегивать рубашку Алекса. Потом толкнула его на кровать и, засмеявшись, бросилась следом. Он рывком усадил меня сверху, и мы стали кататься по мягким одеялам, разбрасывая подушки.

Губы Алекса заскользили по моему телу вниз, он зубами справился с застежкой моих джинсов. Его рука поползла внутрь, прямо по моим атласным трусикам. Палец моего неутомимого любовника ощупывал, поглаживал – все так, как мне нравилось.

Алекс, непостижимым образом успевший расстегнуть свои собственные брюки, опустился на колени на кровати и принялся стаскивать с меня джинсы, пока они не скользнули по бедрам… где и застряли. Мы немного поласкали друг друга, не переставая смеяться. И целоваться. Изогнувшись, я попыталась резко сбросить с себя джинсы, и он помог мне от них избавиться.

Алекс немного помедлил, когда я предстала перед ним, лежащая на постели в одних только бюстгальтере и трусиках. Его глаза бродили по моему телу, жадно изучая каждый дюйм, и сначала я почувствовала некоторое стеснение. Мои пальцы дернулись, инстинктивно пытаясь прикрыть себя.

– Что? – все еще смущаясь, спросила я.

– Ты такая красивая… – ответил Алекс.

Какой женщине не понравится услышать нечто подобное, особенно будучи почти обнаженной? Но эти слова показались мне немного фальшивыми, словно он имел в виду совсем не то, что сказал. Приподнявшись на локтях, я положила ногу ему на бедро, призывно потерев.

– А ты не собираешься раздеться?

– Детка, я собираюсь потрахаться вот эдак, – затянул он известный рэп про задницы и, резко дернув бедрами вперед, хлопнул ими по воображаемым ягодицам.

Я увидела, как он сдернул свои джинсы вместе с трусами-боксерами вниз. Его член, уже наполовину твердый, вырвался на свободу. Алекс перекатился на спину, чтобы сбросить с себя джинсы, но тут же снова оказался на коленях.

– Повернись, – сказал он.

Я подчинилась, опершись на руки и колени. Кровать просела под весом Алекса, когда он оказался сзади меня. Его руки скользнули по моим одетым в атлас ягодицам. Одна из ладоней проникла между моими ногами, нежно поглаживая. Наконец, Алекс спустил мои трусики.

– Подними свой зад повыше.

Мой лоб прижался к кровати. Я закрыла глаза. До моего слуха донесся звук рвущейся упаковки и тихое урчание Алекса, надевавшего презерватив. Я напряглась всем телом, ожидая, когда он заполнит меня. Алекс не спешил, продолжая приводить меня в готовность своей рукой.

К тому моменту, как мы слились воедино, я была настолько возбуждена, что для оргазма хватило нескольких резких выпадов. Алекс продержался ненамного дольше. Это было быстро, но интенсивно. Я перекатилась на спину, отбросив ладонь на лицо. Алекс поднялся, сходил в ванную, потом вернулся, выключил свет. И уселся на краю кровати.

В моей спальне не было окон, поэтому единственный свет проникал из гостиной, где мы оставили горящими все лампы. Я посмотрела на силуэт Алекса и положила ладонь на его бедро.

– Иди в постель, – сказала я.

Мне показалось, что Алекс хочет уйти. Его тело напряглось под моей рукой, его плечи поднялись в глубоком вздохе. Но потом Алекс скользнул под одеяло и схватил подушку, которая давно уже стала его собственной. На этот раз он отвернулся от меня, вместо того, чтобы удобно устроиться напротив, как делал обычно.

…В пачке фотографий, которые я показывала Алексу, было много снимков Пиппы и очень мало меня беременной. Мне не хотелось фиксировать тот период моей жизни – так, как я делала со всеми остальными важными ее этапами. Те девять месяцев показались мне чем-то вроде самого худшего кошмара.

Я решила обойтись без преимуществ обезболивающих. И выбрала естественные роды. Это казалось логичным, ведь моя дочь была зачата самым естественным из всех возможных путей – двумя людьми, которые оказались в постели, особо ни о чем не задумываясь. Я думала, что должна приложить усилия, выносив ребенка и терпеливо снеся боль схваток, раз уж я не приложила ни малейших усилий, чтобы зачать его.

Схватки начались днем, за двое суток до предполагаемой даты родов. Мой живот, натягивавшийся как барабан, когда изнутри пинались крошечные ножки и бились маленькие кулачки, теперь колыхался в такт схваткам. Я пошла в ванную и обнаружила то, что, по словам акушерки, должно было напоминать «кровавое шоу». Я в замешательстве смотрела на это несколько минут. Тело уже начало процесс родов, пытаясь исторгнуть наружу зародившуюся внутри меня жизнь, но разум никак не мог постичь реальность происходящего.

Сара отвезла меня в больницу. В ту пору мы с ней жили под одной крышей, потому что мой папа и слышать не хотел о внебрачном ребенке, плававшем в моем животе, а моя мать… ладно, с матерью мы в ту пору не ладили. Мои братья жили слишком далеко. С Патриком мы в то время были в ссоре, а если и поддерживали бы отношения, я никогда не обратилась бы к нему за помощью.

Девон и Стивен уже были в больнице, ждали, чтобы помочь мне зарегистрироваться и позаботиться о страховке. Но они не поддерживали меня во время схваток, не сопровождали в родильный зал. Я попросила их об этом, не объясняя причин. И не уверена, что сама знала эти причины.

У меня было девять месяцев, чтобы выносить этого ребенка. Я правильно питалась, принимала витамины, делала нужные упражнения. Воздерживалась от секса и джакузи. Удостоверилась, что посетила всех необходимых врачей, прошла потребовавшийся курс уколов. Словом, я сделала все, чтобы гарантировать: этот ребенок родится здоровым. Я дала ему все, кроме любви.

Мне казалось, что выполнить эту задачу – полюбить свое собственное дитя – будет легко. Все матери любят своих детей, не так ли? Наверное, это происходит автоматически? И любовь ощущают даже те, кто бросил своих детей, отдав их другим на воспитание? Меня всегда утешала мысль о том, что биологическая мать любила меня достаточно сильно, чтобы отдать семье, которая могла позаботиться обо мне гораздо лучше нее. Мои родители никогда не говорили ничего подобного, никогда не убеждали меня в том, что родная мать сделала это из-за любви – а не из-за того простого факта, который теперь пугающе предстал передо мной: она просто не хотела быть матерью.

Я тоже не хотела быть матерью. По крайней мере, этому ребенку. Его зачатие было случайным, но об аборте я и не помышляла. Единственным выбором в моей ситуации было отдать ребенка приемным родителям. Мне показалось, что в этом есть смысл, и я сделала все, что от меня зависело.

Когда я держала дочь на руках, глядя на крошечные темные завитки и ротик цвета бутона розы, которые узнавала по своим собственным младенческим фотографиям, было совершенно ясно: я не ошиблась. И когда решила оставить ребенка, дав ему жизнь, и позже, когда задумала его отдать. И даже тогда, когда не стала делать множество фотографий…

Потому что я и без того никогда не смогла бы забыть об этом.

Но самое худшее случилось чуть позже, во время ужасного визита моей матери. С этим все еще раздутым животом, пропитанным кровью пузырем со льдом между ногами, который должен был успокоить ноющие швы, с разгулявшимися гормонами я находилась не в той форме, чтобы противостоять матери. Несмотря на свалившиеся на меня тяготы, я не плакала, пока не увидела ее. С момента нашей встречи я рыдала, не в силах остановиться.

Сначала мама держала меня за руку, потом обнимала, поглаживая по волосам. Снова и снова, как делала много раз, когда я была маленькой. Она нежно укачивала меня.

А потом сказала:

– Еще не поздно передумать.

Мать всегда учила меня быть самостоятельной, принимать свои собственные решения. Отстаивать свой выбор, смело встречая последствия. Но теперь она уговаривала меня отказаться от своих обязательств, что принесло бы разочарование Девону и Стивену, которые оплатили ведение моей беременности.

Мама хотела, чтобы я оставила ребенка себе.

Я пребывала не в том настроении, чтобы проявлять доброжелательность, и не находила в себе терпения для мягких, спокойных слов. Я рожала без обезболивающих, но после родов приняла все препараты, которые дали мне врачи. В таком состоянии мне было не до версалей, и, хотя я не позволила себе оскорблений, мои высказывания были довольно жесткими. Я вывалила матери все, что накопилось на душе. Возможно, сказала гораздо больше, чем следовало, но годы сдерживаемой безысходности и разочарования потоком хлынули из меня. Как гной из раны.

Некоторое время наши отношения были хуже некуда, потом постепенно выправились, и мы медленно восстанавливали общение. А теперь она познакомилась с Алексом. Это событие казалось мне самым важным, самым значимым. Я взяла его с собой, чтобы познакомить со своей матерью, потому что… а, собственно, почему?

Потому, что мне хотелось показать ему, откуда я родом. Кто меня воспитывал. И кем я частично была. Потому, что, глядя на Алекса, я видела будущее. Детей. Семью. И мне не хотелось ссориться с ним.

– Алекс?

– Мм…

– Я люблю тебя. – Мои слова шепотом унеслись в темноту, словно так их было менее страшно сказать.

Или услышать.

– Я тоже тебя люблю.

Но когда я проснулась утром и скользнула пальцами вдоль подушки, чтобы найти Алекса, его рядом не оказалось.

Глава 15

– Мне нужно уехать из города. Бизнес требует, – предупредил Алекс. – Жаль, это решилось в последнюю минуту.

Мы ели сэндвичи, которые прихватили с собой из кинотеатра «Аллен», расположенного вниз по улице. Алекс успел обзавестись кухонным столом, этим огромным чудовищем с медной поверхностью и массивными резными ножками. Он идеально вписался в интерьер квартиры.

Сэндвич с индейкой и авокадо завис на полпути к моему рту, потом опустился вниз. Я облизнула губы, почувствовав соль от съеденных чипсов и скрывавшийся под ней горький привкус страха. Мы не обсуждали, что Алекс ушел той ночью. С тех пор прошла неделя, и в наших отношениях явно не все было гладко. Что-то напряженное висело между нами, и я никак не могла понять, что именно.

– Куда ты едешь? И когда вернешься?

– Я собираюсь проверить один из заводов «Херши» в Мексике. На это уйдет около недели. – Алекс помедлил. – Хочешь поехать со мной?

Я прижала палец к тарелке, чтобы собрать кусочки зелени, но не отправила их в рот.

– Мне бы очень хотелось поехать, но на этой неделе у меня много работы.

Он кивнул и снова впился зубами в сэндвич:

– Да, я так и подумал.

Я нахмурилась:

– Тогда почему ты спросил, хочу ли я поехать с тобой?

Алекс поднял глаза, все еще пережевывая свой сэндвич. Он не торопился с ответом, сначала запив еду внушительным глотком колы.

– Не хотел показаться невежливым, Оливия.

Мрачная озабоченность упрямо отказывалась покидать мое лицо. Я отбросила сэндвич.

– Жаль разочаровывать тебя. Может быть, знай я заранее…

– Я узнал об этом только вчера. – Алекс говорил тихо, но в его голосе сквозили нотки горечи. – И это – бизнес. Поверь мне, я не собираюсь болтаться на пляже целыми днями.

Я встала, чтобы собрать мусор и выбросить в ведро на кухне. Желудок свело спазмом. Я запихнула объедки и оберточную бумагу поглубже в ведро, потом повернулась, чтобы вымыть руки. Я терла ладони сильнее, чем это требовалось, причем под очень горячей водой. Кипяток обжег кожу, и я невольно зашипела.

– Эй, эй. – Алекс включил холодную воду и взял мои руки. – Осторожнее. Я действительно сказал бы тебе о поездке, если бы узнал раньше. Ничего страшного не произошло.

– Ты говоришь мне это как домовладельцу или как своей девушке?

Он обернул мои влажные ладони полотенцем, но тут же убрал свои руки.

– И что это должно значить?

– Ничего.

– Не говори «ничего», если на самом деле это имеет значение. – Алекс направился следом за мной из кухни к обеденной зоне, где я стала собирать тарелки. – Оливия, что, черт побери, с тобой происходит?

Я обернулась, зажав в каждой руке по тарелке.

– Ничего, я ведь сказала! Давай, отправляйся развлекаться в эту свою Мексику!

– Я еду не за этим… Я ведь уже объяснил тебе, – ответил он, снова потащившись за мной, уже на кухню. – Это – не развлечение. Это – бизнес.

Я свалила тарелки в посудомоечную машину Алекса и закрыла ее, потом обернулась к нему:

– Ты вернешься?

Ошеломленный, он замер на месте:

– Что-о-о?

– Ты вернешься? – медленно спросила я. Мой подбородок вскинулся вверх, а голос не дрогнул благодаря одной только силе воли.

– Конечно вернусь, – отозвался Алекс. – Я только что купил обеденный стол!

Вырвавшийся у меня истеричный смешок поразил нас двоих. Алекс выглядел удивленным. Я закрыла ладонью рот и отвела глаза.

Дата добавления: 2015-08-10