Глава двадцать третья

(оз. Большое Матченъяраи, 1—2 августа 1912 г.)

Два дня в Беломорске не знали, где бригада и что с ней. Последняя радиограмма Григорьева, которая за­канчивалась фразой: «Мы все погибнем, но не уйдем от­сюда, пока не получим продуктов», сильно встревожила

Вершинина. Он сразу же доложил о ней Куприянову, тот связался с командующим ВВС фронта, обсудил возмож­ные экстренные меры помощи бригаде, лично перегово­рил по телефону с командиром авиагруппы.

Несмотря на плохую погоду, после полуночи самоле­ты с продуктами вылетели. Летчики сделали все воз­можное. Сквозь дождь и сплошную облачность, почти вслепую, они пробились в заданный район, поняли, что там идет бой, сделали четыре низких облета, но разо­браться, где свои, где чужие, без сигналов было невоз­можно, и продуктов они так и не сбросили.

Это было обидно, и Вершинин горько пожалел, что сам же несколько дней назад дал указание сбрасывать груз только по установленным сигналам. До самого утра он просидел у телефона, ежечасно справляясь о погоде. Прогноз на ближайшие сутки был плохим, но хотелось верить, что наступит хотя бы временное улучшение. Днем авиаторы готовы были направить «Дуглас» с прикры­тием истребителями.

В утренние часы бригадная рация на связь не вышла, погода нисколько не улучшилась, по всей зоне отмеча­лись дожди и низкая облачность. В полночь два легких ночных бомбардировщика Р-5 вновь были направлены к высоте 264,9 и вновь вернулись ни с чем. Бригаду они не обнаружили.

Ежедневно Вершинин подписывал боевое донесение о действиях отрядов ва истекшие сутки. Оно направлялось в три адреса: в Центральный штаб партизанского дви­жения, в штаб Карельского фронта и секретарю ЦК КП КФССР Г. Н. Куприянову. Бригада Григорьева показы­валась в этом донесении отдельным пунктом, и вот уже на протяжении месяца варьировались три фразы: «бри­гада в течение суток продолжала выполнять задание», «бригада скрытно двигалась к намеченной цели», «бри­гада вела мелкие бои с противником». В последнее вре­мя Вершинину уже становилось как-то неловко сообщать о своем самом крупном соединении такие незначитель­ные сведения. Сколько же можно? И поймут ли те, кому адресовано это донесение, что означает, например, «скрытное продвижение к намеченной цели»? Здесь, в Карелии, поймут, а как там, в Москве, куда стекаются сведения о громких делах белорусских, смоленских, укра­инских, брянских партизан? Раз, другой, третий Верши­нин, прежде чем подписать, позволил себе вставить в от­печатанный на машинке экземпляр: «преодолевая труд­ности...», «испытывая лишения...», «находясь в тяжелей­ших условиях...»

В донесении за 29 июля он впервые написал по­дробно:.

«Партизанская бригада, следуя на выполнение по­ставленной задачи, обнаруженная противником, оказа­лась в тяжелом положении. Ввиду отсутствия продоволь­ствия, в бригаде среди личного состава много голодных обмороков со смертельными исходами. Противник не­прерывно преследует бригаду, стягивая силы, стремится к окружению. Принимаем меры с большими трудностя­ми для выброски продуктов с самолетов. Дан приказ на возвращение бригады в свой тыл».

Однако суточное боевое донесение — не статья в га­зете, здесь никто не позволит тебе размусоливать труд­ности и лишения. Тут дай факты и цифры по каждому партизанскому подразделению и уложи все на одной странице машинописи. А трудности и лишения испыты­вают все, идет война, на южном направлении, судя по приказу Верховного Главнокомандующего № 227 от 28 июля 1942 года, разворачивается страшнейшая воен­ная драма, где счет идет не на тысячи, а на десятки ты­сяч человеческих жизней. В такой обстановке даже со­вестно упоминать о каких-то «трудностях» и «лишениях», нужны боевые дела!

И вот в донесении за 31 июля наконец появилось:

«Бригада вела тяжелый бой с численно превосходя­щими силами противника».

Вершинин прочитал, взял красный карандаш, кото­рым любил визировать документы, уже вывел первую размашистую букву подписи и вдруг подумал, что полу­чается не очень-то складно. Бой-то был, это несомненно, и, судя по докладам летчиков, бой действительно боль­шой, но вот уже почти двое суток с Григорьевым нет связи, никто не знает, что там произошло и чем кончи­лось, и это как-то должно найти отражение в донесении, а то в дальнейшем может получиться большая неприят­ность. Писать прямо об отсутствии связи не хотелось, это сразу породило бы другие вопросы, которые тоже нельзя ни объяснить, ни оставить без объяснения, и он приписал карандашом: «Данных о потерях противника и наших потерях пока не поступало».

— Пусть перепечатают,— приказал он начальнику оперативного отряда, принесшему донесение.

Вершинин позвонил в разведотдел штаба фронта пол­ковнику Поветкину. Разговор с ним, как всегда, успо­коил его. С финской стороны никаких косвенных данных о чем-либо плохом для бригады не обнаруживалось.

В ночь на 1 августа дожди прекратились, постепенно разъяснивало, к утру стали возможны полеты. Бригад­ная радиостанция все еще не выходила на связь. После полуночи без подтверждения о приеме была передана радиограмма:

«Григорьеву.

Вторично приказываю форсированно возвращаться отрядами тыл. Обязательно вынести больных раненых. Подтвердите получение сброшенных продуктов 30 июля двух самолетов.

Вершинин»

Лишь поздно вечером бригада, наконец, отозвалась, и было принято донесение:

«Куприянову. Вершинину.

30 июля противник подтянул высоте 264,9 батальон пехоты, вступил с нами в бой, сильно поливал с миноме­тов, вел бой 12 часов. Противник обрушился, пытался форсировать, но был разгромлен, потеряв свыше 150 уби­тыми, захватили 50 винтовок, все собрать не могли. Сно­ва бросили группу шюцкоров свыше 200 человек. Поте­ри: убитых — 46, раненых — 35, пропало без вести — 12. В бою командир бригады Григорьев ранен. Дорогой ра­ненные тяжело умерли. Ждем продукты питания. До­ставьте.

Аристов»

Впервые за месяц радиограмма из бригады была та­кой нечеткой. А главное — почему-то не были указаны точные координаты. Значит, Аристов или в спешке упу­стил это из виду, или опасался, что радиограмма может быть перехвачена противником.

Времени терять было нельзя.- Вершинин дал указание авиаторам вылетать немед­ленно, а сам спешно радировал бригаде;

«Сегодня ночью продукты будут сброшены в районе севернее озера Большое Матченъярви. Сообщайте со­стояние Григорьева. Предыдущая радиограмма содер­жала неясности. Повторите цифровые данные»

Ответ пришел 3 августа:

«Часть сброшенных вчера продуктов с боем отбита у противника. Нахожусь вблизи высоты 328,2. В бою 31 июля комбриг Григорьев убит насмерть, По уточнен­ным данным потери противника свыше 200 человек. На­ши потери: убитых — 60, раненых — 35, пропавших без вести — 12. Имеем много случаев голодной смерти. Шли­те срочно продукты.

Колесник»

Весь день 31 июля ждали преследования и двигались без большого привала: сначала три километра на запад, потом резко повернули к северу.

В ушах еще стоял гул двенадцатичасового боя, тиши­на казалась обманчивой, эа каждым болотом, которое надо было переходить, чудилась засада, вперед высыла­ли разведку; эти вынужденные передышки позволяли подтянуться тылам, командиры наскоро перекликали бойцов, тех, кто покрепче, отправляли назад, на помощь политрукам, которые возились с ослабевшими. Посте­пенно все вошло в обычный походный порядок, только силы уже были не те и отстающих с каждым часом ста­новилось все больше. Направляющим шел отряд имени Антикайнена, замыкающим — «Мстители».

Все в отрядах уже знали о гибели Григорьева, но кто теперь командует бригадой — начальник штаба или ко­миссар,— с уверенностью не мог сказать никто.

Колесник шел следом за головным отрядом. Он опре­делял курс, давал команды на остановки и разведки,— практически он руководил движением, и все в передних отрядах считали командиром бригады его. По штатному расписанию, утвержденному для бригады, начальник штаба являлся одновременно заместителем комбрига, в давать приказ о своем вступлении в командование Ко­лесник считал и излишним, и несвоевременным.

Аристов, выполняя последнее поручение Григорьева, занимался арьергардом: предосторожностями на случай преследования, ранеными, больными, отстающими. Забот хватало, и думать о чем-то другом не было возможности. Два замыкающих отряда постепенно перешли под его не­посредственную команду, сил все равно недоставало, арь­ергард несколько раз отрывался, разрыв наверстывали с огромным трудом, Аристов внутренне негодовал, сры­вал свою злость на выбивавшихся из сил людях, тут же стыдился своей невоздержанности, сам примиряюще за­говаривал и подбадривал. Потом стало ясно, что пресле­дования противнику организовать не удалось, движение чуть замедлилось, стало немного спокойней, но не лег­че,—люди на глазах расслаблялись, появлялось все больше «доходяг», их приходилось поднимать с земли чуть ли не угрозой оружия, нужен был привал. К вечеру усилился дождь, идти стало совсем трудно, и, выбрав мес­то повыше, остановились на ночевку. Почти час на место привала подтягивались отряды, потом еще столько же выбирались отставшие, политруки и комиссары встречали их у подножия высоты — время шло, стало темнеть... Ед­ва отряды распределились по секторам круговой оборо­ны, как измученные люди попадали на мокрую землю, прикрылись плащ-палатками, и лагерь словно вымер. На­верное, не удержались бы от сна и постовые, если бы дежурные командиры не ходили беспрерывно от поста к посту и не тормошили их.

Колесник подготовил короткую радиограмму, радисты начали разворачивать рацию, но подошедший Аристов, даже не прочтя радиограммы, сказал:

— Обойдемся сегодня без связи. Погода все равно не­летная, а обнаруживать себя лишний раз нечего.

Колесник молча сжег листок с текстом и уже поднял­ся, чтобы сделать контрольный обход отрядов, как Ари­стов неожиданно сказал:

— Доложи, каким маршрутом думаешь выводить бригаду! Ты уточнил его?

Маршрут, в общем, был известен: утром, когда еще был жив Григорьев, его наметили, коротко обсудили; днем на марше, как только выдавалась возможность, Ко­лесник прикидывал его на карте; и было совершенно не­понятно, зачем сейчас, в дождь и в темноте, комиссару потребовалось заниматься уточнением.

— Маршрут я прикинул. Уточним перед выходом,

— Почему не сейчас?

— Хотя бы потому, что темно и мокро.

— Скоро будет готова палатка, а у меня есть фо­нарик.

Палатка действительно вскоре была готова, фонарик был и у самого Колесника, пришлось на карачках зале­зать под тесный и шаткий матерчатый навес, по которо­му противно и гулко молотил дождь, и, лежа вплотную голова к голове, ползать карандашом по карте, объ­ясняя — что, зачем и почему. Аристов делал пометки на своем планшете.

— На протяжении семидесяти верст получается три переправы через большие реки,— сказал он таким тоном, словно Колесник мог, но не захотел избежать этих пе­реправ.

— На пути сюда комбриг старался миновать эти пе­реправы, но помнится, ты сам упрекал его за это,— не удержался Колесник.

— Ты плохо осведомлен. Я никогда и ни в чем не упрекал Ивана Антоновича.

— Теперь это не имеет значения... А реки? Разве это большие реки? Разве что Тумба?

— Допустим, мы вышли в этот квадрат. А дальше?

— Дай бог добраться туда. Это восемьдесят кило­метров. А там-то уж найдем, куда двинуться. Приказано выходить через ругозерскую дорогу, но это слишком уж далеко. Может, попробуем где-то поближе?

— Ладно, обстановка покажет,— примиряюще ска­зал Аристов и погасил фонарик, давая понять, что разго­вор окончен.

— Завтра думаю послать взвод в квадрат 86—04,— сказал Колесник.— Это уже недалеко.

— Зачем?

— Во-первых, поискать продукты, все-таки семьсот килограммов, вдруг финны их не обнаружили? Потом за­брать больных и раненых, которых мы оставили.

Аристов, ни слова не говоря, первым выбрался из палатки.

Ночь прошла спокойно, к утру стало разъяснивать, признаков близости противника не обнаруживалось, и Колесник, почти не сомкнувший глаз, с досадой на себя подумал, что зря вчера не настоял на отправке радио­граммы, что не уступи он — возможно, самолеты и при­летели бы.

Люди в отрядах поднялись, наскоро зарыли в мох шестерых, скончавшихся за ночь от ран и истощения, в ожидании команды трогаться с полчаса поползали по земле, обобрали все ягоды, и бригада двинулась дальше. Тут же выяснилось, что из отряда имени Чапаева про­пали боец Русанов и сандружинница Лутьякова — ушли на рассвете за грибами и не вернулись. Больше часа ждали их, пробовали искать, но безрезультатно. Аристов созвал командиров и комиссаров отрядов и дал приказ, чтоб постовые стреляли по каждому, кто без разрешения выйдет за расположение бригады.

Люди, хотя и отдохнули, но шли сегодня тяжелее, чем вчера, в час не проходили и километра, после полудня достигли западного берега озера Большое Матченъярви, заняли круговую оборону, и один взвод ушел на поиски продуктов и за больными и ранеными.

Здесь же Аристов дал в Беломорск первую за двое суток радиограмму.

Перед восходом над северной оконечностью озера по­явились самолеты и начали сбрасывать продукты. Озеро там совсем узкое, и выброска производилась как-то странно: часть тюков попала на западный берег, часть — на восточный. Колесник поднял бригаду, повел ее вдоль берега к месту выброски, а отряду Грекова приказал ускоренным маршем обойти озеро, разыскать на восточ­ном берегу продукты и догонять бригаду. Самолеты, ко­нечно же, привлекут внимание противника, и надо как можно скорее уходить отсюда.

Теперь погонять никого не приходилось. Впереди, все­го в каких-то полутора-двух километрах, лежали на зем­ле спасительные тюки с продуктами.

Их оказалось совсем немного — три небольших тюка с сухарями, консервами и сахаром. Половину оставили для раненых и больных, а остальное разделили по отря­дам, взводам, отделениям. На долю каждого пришлось так мало, что раскладывать на порции было нечего — съели сразу и лишь растревожили аппетит.

Ждали, что принесет отряд Грекова.

В полдень вернулся взвод, посланный в квадрат 86— 04. Он привел раненых и ослабевших, оставленных там неделю назад. Двое умерли, но остальные подлечились, отдохнули, во всяком случае пришли они сами и выгля­дели нисколько не хуже находившихся в строю.

Прибывшие рассказали, что 27 июля неподалеку от «лесного лазарета» действительно два самолета сделали выброску продуктов. Но финны успели к ним первыми, устроили засаду и целые сутки поджидали партизан. Лазаретники провели этот день в страхе и тревоге — фин­ны подходили совсем близко, все время слышались их голоса, а еще сильнее был страх, что партизаны из бригады вернутся за продуктами и нарвутся на засаду. Сеня Ложкин не выдержал, ушел на юг в надежде преду­предить бригаду и, как видно, погиб, ибо оттуда вскоре донеслась короткая перестрелка.

Еще более тяжкой была для лазаретников ночь с 30 на 31 июля. Никто не сомкнул глаз, все вслушивались в звуки далекого боя, слышали минометные разрывы, дважды над головами пролетали какие-то самолеты, они поняли, что бригада сражается в окружении, и когда утром все стихло — острое чувство безвестности и поки­нутости охватило их.

Теперь они были счастливы — в бригаду вернулись с таким настроением, словно бы все самое страшное позади.

Колесник и Аристов, выслушав рассказ, не стали огорчать их, велели дать им поесть и отпустили. Тут же Аристов предложил всех больных и раненых — а их те­перь насчитывалось в бригаде более пятидесяти чело­век — не держать вместе, а распустить по своим отря­дам, возложить на командиров все заботы об их продви­жении.

Колесник с этим согласился.

К вечеру неожиданно появились Лутьякова и Руса­нов. Они услышали звук самолетов, пошли на него, на­ткнулись на тропу и догнали бригаду... Трудно было в этих условиях найти им меру наказания, и Аристов по­обещал разобраться во всем по возвращении.

Утром 3 августа, когда остановились на дневку у вы­соты 328,2, бригаду догнал отряд Грекова. Он разыскал два тюка с продуктами, но брать их пришлось с боем. К месту выброски противник подошел одновременно о партизанами, завязалась перестрелка, которая длилась около часу.

Груз оказался в ничейной полосе, и когда финны, по­теряв несколько человек, отошли, то обнаружилось, что мешки с продуктами распотрошены пулями. В этом бою погиб бывший связной командира отряда, веселый, ни­когда не унывающий Миша Ярошенко, несколько чело­век были ранены, а двое так обессилели, что не выдер­жали ускоренного марша, и Греков разрешил им отдох­нуть и добираться самостоятельно по тропе до привала.

— Как это разрешил? — вскипел Аристов.— Кто те­бе позволил? Ты что, финнам «языков» взялся постав­лять? Немедленно отправляй людей и пусть приведут их живыми или мертвыми! Немедленно, слышишь!

— Товарищ комиссар, мы найдем их... Люди измота­лись, позвольте хоть несколько часов отдохнуть!

Хитроватый Греков, зная резкий характер Аристова, счел за лучшее не говорить, что бойцы отстали без всяко­го его разрешения, и рассчитывал, что за эти несколько часов они, возможно, выберутся сами.

— Ни часа! Разве ты не понимаешь, что финны вновь садятся нам на хвост! По твоим же следам они и выйдут на бригаду! А твои растяпы им маяками...

— Тогда я сам пойду. Я виноват, мне и ноги сбивать...

— Вот-вот, и комиссара своего захвати, раз вы такие добренькие... Не понимаю Поварова. Такой аккуратный, исполнительный человек, а позволил такое самовольство!

— Так ведь доброта-то наша, товарищ комиссар, не к врагу направлена,— чувствуя, что Аристов остывает, с виноватым видом сказал Греков...— Что поделаешь, коль промашка вышла...

— Такая доброта хуже воровства... Ладно. Даю три часа для отдыха. А потом отправляй отделение и ищи!

— Слушаюсь, товарищ комиссар!

Греков ушел обрадованный таким решением. Однако потерявшиеся не вернулись, и пришлось через три часа отправлять за ними отделение.

Исход ночного боя на высоте 264,9 явился для фин­ского командования совершенной неожиданностью.

Замысел не вызывал сомнения в успехе. Одновремен­ная атака с трех сторон должна была сбить русских с высоты, вынудить их к поспешному и паническому бег­ству на запад, через реку Тяжу, куда с юга был нацелен обходный удар роты лейтенанта Исамаа.

Когда первая атака оказалась безуспешной, майор Айримо связался по рации с полковником Мякиниэми и попросил подкрепления. На помощь из деревни Сельга была спешно двинута 7-я рота 2-го батальона, а из Янгозера—два егерских взвода, однако прибытие их ожи­далось лишь утром, и Айримо приказал командирам рот атаковать снова. Тем самым он рассчитывал втянуть партизан в бой по всей линии их обороны и не дать воз­можности для организованного отхода. Причину неуда­чи первой атаки он видел в том, что началась она не одновременно.

Нетерпеливый и отчаянный лапландец, капитан Олли Ремез, наткнувшись на русскую разведку, начал штурм с севера, не дождавшись, пока изготовятся к ата­ке роты Перттула и Сегерстреля. Ему показалось, что русские гасят костры и готовятся к отходу, он боялся упустить их и в результате сбил все расчеты майора Айримо на внезапность короткого и мощного удара.

Последующие атаки показали, что партизаны цепко держатся за высоту и никуда отходить не собираются. Тем более, что уже близилось утро, удобное время для отхода под прикрытием темноты было упущено, и майор Айримо считал себя вправе дать некоторый отдых уста­лым солдатам. Вскоре должно прибыть подкрепление, тогда он сможет замкнуть высоту в более плотное коль­цо, и песенка партизан будет спета.

И вот — результат.

Неожиданный охватывающий с двух сторон удар про­тивника, сбитые с позиций и смешавшиеся подразделе­ния, исчезновение командира роты Перттула, рассеян­ная по лесу его рота, потеря еще нескольких офицеров; а главное — полный отрыв партизанской бригады, скрыв­шейся в западном направлении.

Как свидетельствуют финские печатные источники, майор Айримо лишь к вечеру 31 июля смог собрать свои подразделения, привести их в порядок и доложить ко­мандиру 12-й бригады о неутешительных итогах боя.

К этому времени подошло подкрепление, и в районе реки Тяжа находилось уже шесть рот и два отдельных егерских взвода.

Все ждали дальнейших распоряжений и с раздраже­нием думали о том, что вновь неизвестно сколько придет­ся мыкаться по мокрым болотистым лесам в поисках этих проклятых «рюсся».

Новый приказ поступил по рации 1 августа. Непосред­ственное преследование партизан поручалось лишь роте Виеримаа и отдельному взводу егерей. Все остальные роты должны были спешно двигаться в Сельгу. Туда же вызывался из Янгозера кавалерийский эскадрон Путконена.

Полковник Мякиниэми выработал новый план. Он решил не изматывать понапрасну силы своих войск в преследовании партизанской бригады — для этого, как он считал, достаточно и одной роты, пусть она поскорей разыщет след и не теряет соприкосновения с противни­ком. А главные события должны развернуться на подхо­дах к дорогам и при переправах через реки. Он понимал, что партизаны вынуждены будут повернуть на север и, чтобы выбраться к своим, им придется форсировать три дороги и три реки. Эти рубежи и должны стать решаю­щими. К ним на автомашинах и моторных лодках он и перебросил свои основные силы.

Первым таким рубежом должна стать река Сидра.

Дата добавления: 2015-08-10