Глава двадцать восьмая

(дорога Паданы — Кузнаволок, 15 августа 1942 г.)

Было время выхода на связь. Но не успел радист Па­ромов со своим новым помощником Дмитрием Лавриченко развернуть рацию, как прибежал Борис Воронов, ко­торого теперь в полушутку звали в бригаде уже не «связ­ным», а «адъютантом», и передал приказ:

— Прекратить связь! Складывай бандуру!

— В чем дело? — снимая наушники, спросил Паромов.

— Финны рядом...

...Командир финского дозора, полчаса назад доло­живший лейтенанту Виеримаа о приближении партизан, напрасно радовался, что ему удалось выследить их неза­метно. Один из партизанских разведчиков, двигавшихся на восток по гряде, увидел мелькнувшую между деревья­ми фигуру, подал предостерегающий знак, но ему пове­рили лишь после того, как на земле обнаружили свежесбитый сапогами мох, а потом — и следы.

Отправив в бригаду посыльного, разведчики дальше двигались особенно настороженно, подолгу наблюдали и вслушивались, потом стали переползать по-пластунски,— и не просчитались. Они еще издали заметили расчищен­ные от кустарника секторы для стрельбы, услышали чу­жие голоса, поняли, что впереди — оборона противника, и повернули обратно.

Уже начинало темнеть.

Еще не возвратились две другие разведывательные группы, но Аристов решил не терять ни минуты. Быстро собрав командиров отрядов, он объявил вчерашний свой приказ о делении на сводные отряды отмененным, как потерявший значение, и приказал немедленно атаковать противника, а до этого провести короткие, пятиминутные беседы с личным составом, объяснить, что главная цель — прорыв и форсирование дороги, прорыв, несмотря ни на какие потери...

— Только вперед! Другого выхода у нас пет!

С этой фразой Аристов отпустил командиров, и чуть позже она была повторена комиссарами и политруками в каждом взводе и отделении. Когда командиры удали­лись, Колесник подошел к Аристову.

— Слушай, Аристов! Не надо атаковать в лоб! Надо что-то придумать.

Уже двое суток они почти не разговаривали и словно бы не замечали друг друга. Колесник после того, как он узнал, чем была вызвана радиограмма из центра о на­значении комбригом Аристова, молча и подчеркнуто формально выполнял свои прямые, сильно сократившие­ся за последнее время обязанности начальника штаба, большую часть времени проводил в отрядах, сам ни во что не вмешивался, зная, что любая его инициатива мо­жет привести к скандалу, особенно теперь, когда его по­ложение стало неопределенно зыбким, а Аристовым вла­дела идея полного единовластия.

Но на этот раз он не мог не вмешаться.

— У тебя есть что-то предложить? — обернулся Ари­стов с таким видом, словно бы он давно ждет этого пред­ложения, но заранее знает, что оно неприемлемо.

— Не надо действовать в лоб,— повторил Колесник, сдерживая обиду.-—Если верить разведчикам, финны держат оборону в самом узком месте гряды. Возможно, они видели нашу разведку. Во всяком случае, знают, что мы двигаемся по гряде. Будь уверен, они уж постарают­ся сконцентрировать силы на этом направлении. Справа и слева — болота. Они, конечно, тоже прикрыты огневы­ми средствами, но ведь прорываться-то будем ночью, в темноте. На главное направление надо выслать две-три подвижные ударные группы. Пусть завяжут бой, выявят огневые средства противника, отвлекут их на себя. А ос­новной массе надо прорываться через болото.

— Но болото может оказаться непроходимым,— воз­разил Аристов, и в его тоне уже не было прежней непре­рекаемости.

— Мы не полезем далеко от берега. Ночью достаточ­но и двухсот метров. А в случае чего, будем атаковать с флангов. Это все же лучше, чем переть прямо на обо­рону.

— Черт возьми, куда запропали те две разведыва­тельные группы? — с досадой воскликнул Аристов.— Мо­жет, подождать их, как думаешь?

Это уже было почти примирение, и Колесник торо­пился закрепить его:

— Ждать не стоит. Времени терять нельзя. Финны могут подтянуть усиление.

— Ладно. Действуем. Пименов и Шестаков — спра­ва. Греков и Шабалин — слева. Кукелев и штаб — прямо по гряде. Фланги начинают первыми. Потом ударим и мы... Прорываемся — и прямо на дорогу. Ты иди, ставь задачу Грекову, я схожу к Пименову. Выступать немед­ленно!

Это было не совсем то, чего хотелось и что предла­гал Колесник, но все же лучше примитивной лобовой атаки.

Ставя боевую задачу Грекову, Колесник не удержал­ся и, на свой страх и риск, приказал один взвод с пуле­метами пустить по обочине болота, вдоль кустов, с зада­чей подавлять огневые точки противника.

Как потом оказалось, эта предосторожность в соче­тании с находчивостью и отвагой командира взвода «Бое­вые друзья» Михаила Николаева сыграла важную роль в том, что отряды, прорывавшиеся с левого фланга, по­несли меньшие потери, чем могли бы понести.

Было уже совсем темно, когда три партизанские ко­лонны, медленно удаляясь друг от друга, двинулись на сближение с противником.

Долго шли по каменистому косогору, потом Греков, не зная точно, как далеко осталось до финской обороны, передал команду покруче взять влево, и вскоре головной дозор уперся в густые ивовые заросли, за которыми уга­дывалось болото. Змейка замерла, затихли звуки шагов, наступило то полное и напряженное безмолвие, которое на войне чаще всего разряжается грохотом выстрелов. Это состояние было знакомо по зимним операциям, ко­гда после долгого блуждания по лесам отряд выходил наконец к гарнизону и вокруг было удивительно тихо, деревня еще не видна, но уже угадывалась ее близость, и любой неосторожный шаг мог стоить многих жизней.

Над болотом стлался низкий туман, и сверху оно ка­залось широким белесым озером.

Греков вышел из цепочки, спустился к самому краю болота. Да, несомненно, когда-то давным-давно оно и действительно было озером, береговая кайма под кустами состояла из россыпи мелкого галечника, какой способны намыть и отполировать лишь волны. Надо думать, что где-то посредине есть и открытая вода — иначе откуда такой теплый туман? Туман радовал, он был хотя и сла­бым, но прикрытием. Но проходимо ли болото? Если бы было время для разведки!

Но времени не было даже для раздумья.

— Николаев, начинай! — тихо приказал он, вернув­шись в голову отряда.

Взвод Николаева отделился от колонны, и бесшумные тени бойцов, одна за другой, пропали на фоне кустов.

Еще с сотню метров отряд продвинулся по берегу вслед ушедшему вперед взводу, потом снова надолго за­мер, и Греков решил больше не искушать судьбу.

— Выходим на болото! Быстро и без шума! — пере­дал он по цепочке последнее предупреждение.

Прошуршали раздвигаемые кусты, заскрежетала галь­ка под ногами выходящих на болото дозорных, мягко за­шелестел оседающий мох, и движение началось. Один за другим подныривали бойцы под ивовый навес, придер­живали ветки, чтоб не хлестать по лицу товарища, и вы­ходили на болото. По привычке ступали след в след, мох вскоре не выдержал, и из туманной мглы уже слышалось мерное осторожное чавканье. Цепочка уходила на во­сток, под острым углом к берегу. Греков стоял и считал: тридцать два... тридцать три... тридцать четыре... Вот уже середина колонны — потянулись раненые, больные, ослабевшие. За ними — отряд «За Родину» и тыловое охранение. Пора!

За тылы можно было не беспокоиться, по традиции они были «хозяйством» комиссара Поварова, а Петр Да­нилович мужик пунктуальный и предусмотрительный, он обеспечит все должным образом.

— Арсен, за мной! — приказал Греков связному Кутину, хотя мог бы и не говорить этого,—Арсен тенью следовал за командиром.

Обгоняя медленно бредущих по болоту бойцов, Гре­ков со связным уже были далеко от берега, и темный лес на взгорье начал как бы нависать сбоку над белесой по­лосой тумана, когда справа вдали невидимо загрохотало и эхо понесло над головами этот нескончаемый грохот. Он сразу догадался, что в дело вступила правофланго­вая группа Пименова — ракеты, выпускаемые над ме­стом боя, не были даже видны отсюда, над гребнем леса лишь вспыхивало и мерцало их слабое отражение в бе­лых облаках. Этот дальний и чужой пока бой словно бы подстегнул бойцов: все заторопились, без команды при­бавили шагу, тем более, что грохот скрадывал шум их движения по болоту.

Греков переживал трудные минуты.

Отряд уже вытянулся по болоту и, судя по всему, на­правлялся прямо во фланг финской обороне. Если следовать первому приказу Аристова — прорываться к до­роге во что бы то ни стало! — то можно было продол­жать движение, благо противник молчит.

Но как сложатся дела у других? Удастся ли им про­рваться? Особенно Кукелеву со штабом. «Чапаевцы» и «Буревестник» уже ввязались в бой, там в ход уже по­шли гранаты. Не лучше ли, пока не поздно, развернуть­ся и ударить финнам во фланг?..

Командир торопливо размышлял, а отряд продолжал, все прибавляя шагу, двигаться по болоту на восток.

И вдруг прямо из той точки на берегу, куда в эту се­кунду глядел Греков, ударили по глазам прерывистые огненные всплески, пулемет дважды отрывисто рыкнул и заработал ровно и неторопливо. Трассирующие пули голубоватым пунктиром прочертили болото. Судя по все­му, стреляли на звук — пули с недолетом рвали мох в десяти метрах от колонны.

— К бою! Развернуться пошире! — скомандовал Гре­ков, и следующая строчка прошлась так близко у его ног, что он невольно отпрянул назад. Стреляли низом, и ло­житься было страшно. Кто-то позади ойкнул и застонал, движение вперед остановилось, люди стали рассредото­чиваться по болоту, искать укрытий, залегать за кочками.

Пулемет бил и бил. Из нескольких точек на берегу забухали винтовки, но огонь продолжал быть неприцель­ным и большого вреда пока не приносил.

Это было удивительно, как близко оказался берег. Когда шли в тишине и тумане, наискосок удаляясь от него, он начинал уже пропадать из виду, а теперь — как будто и тумана никакого не было, и берег совсем рядом.

«Где же Николаев? Чего он молчит?» — подумал Гре­ков, с радостью вспомнив, что не весь отряд лежит в без­действии на болоте, что должен же в конце концов удар­ный Взвод начать свое дело.

Открывать отсюда ответный огонь и тем окончатель­но обнаруживать себя не хотелось. Замолкнет же в конце концов эта проклятая молотилка!

Однако пулемет не только не замолкал, но к нему вскоре присоединился и другой, чуть правее, и лежать стало невмоготу. Правда, второй бил куда-то вдоль ку­стов, ко его вспышки были хорошо видны с болота. В это время загрохотало в лесу. Впечатление было такое, слов­но тот дальний бой, который вела группа Пименова, пе­ревалил через кряж и катится по пологому склону к болоту.

— А-а-а! — сквозь гул стрельбы донеслось оттуда. Греков не был уверен, но предполагал, что на прорыв поднялась центральная группа, и решил больше не мед­лить. Он вскочил, быстро поглядел вправо-влево на при­таившихся за кочками бойцов, выдвинул вперед автомат и что было силы закричал:

— Партизаны! Вперед! Огонь по врагу!

Секунду-другую никто не поднимался, потом откуда-

то слева донесся истошный срывающийся голос:

— За Родину! За Сталина! Ура-а-а!

Болото взорвалось грохотом пулеметных очередей, то­ропливой стрекотней автоматов; скрещивающиеся пунк­тиры хлестнули по темному берегу, было видно, что лю­ди поднимаются, что-то кричат, стреляют на ходу и бе­гут, бегут все быстрее и быстрее...

...В момент, когда финский пулемет впервые ударил в сторону болота, взвод Михаила Николаева, сам не зная этого, находился уже в каких-нибудь ста метрах от него.

Чувствуя приближающуюся с каждым шагом опас­ность, партизаны давно уже не шли, а, развернувшись вправо от берега, настороженно перебирались чуть ли не ползком от укрытия к укрытию. Вокруг было так тихо, что с болота отчетливо слышалось мерное удаляющееся чавканье; Николаев понимал, что финны, конечно же, тоже вскоре услышат движение по болоту, это чавканье все время раздражало его, заставляло шепотом подго­нять ребят. Ползли уступом вправо, рядом с комвзвода продвигался пулеметчик Иван Улитин, ему было труднее других, он уже снял «Дегтярева» с лямок из-за спины, держал его на весу, опираться о землю приходилось од­ной рукой, а пулемет все равно изредка слабо погромы­хивал, задевая за камни. Слава богу, что камни у берега были сильно обомшелыми, и звук едва ли был слышен в десяти шагах.

Потом ползший впереди Василий Мануйлов дал пре­дупредительную отмашку, она прошла по цепочке, и все замерли. Выждав секунду-другую и ничего не услышав, Николаев пробрался к направляющему.

— Голоса,— прошептал тот.

— Где?

— Впереди, чуть левее, у самого берега.

Николаев огляделся. Болото, как видно, вскоре на­чнет сужаться, кусты впереди заметно уходили влево.

— Вот опять, слышишь! — тронул его за плечо Ма­нуйлов.

Да, впереди слышались голоса. Слов разобрать было нельзя, но люди переговаривались как бы на расстоянии друг от друга. Это успокоило Николаева, но зато чав­канье с болота стало теперь еще слышней и досадней.

— Улитин, Халалеев, за мной! — шепотом передал он и пополз вперед. У кустов ползти было опасно, скре­жетала галька, и он взял чуть повыше.

Через несколько минут замер, прислушался. Да, судя по всему, оборона была совсем рядом, и финнам до чер­тиков надоело лежать в ожидании... И впереди, и справа то и дело слышались приглушенные голоса. Вообще-то их, финских солдат, понять можно — лежать в темном лесу не только скучно, но и жутковато, хочется хотя бы слышать голос соседа.

Николаев знал финский язык, улавливал отдельные слова и фразы и пытался понять, что перед ним — сама оборона или наблюдательные посты. Если посты — то это хуже. Значит, взводу еще ползти и ползти. Хотя ночью в лесу их далеко не выдвигают. От силы на двадцать — тридцать метров.

Постепенно подтянулся взвод, и в это время справа, за лесом, начался бой. То ли оттого, что грохот выстрелов снял наконец томительное напряжение, а скорее — отто­го, что бой разгорелся вдалеке отсюда и мог пройти сто­роной, но финская оборона здесь странно ожила, солда­ты без опаски перекликались, во весь голос.

— No nyt Iivanat lähtivät!

— Teeriojan pojille tulee työtä.

— Ei, nе ovat kauempana. Ei meidän komppanian alueella.

— Mitä piruja, siellähän on jo suo!

— Olkoon. Menet suohonkin kun haluat elää.

— Taisi loppua... Huomenna tulee sauna ja kahvit! Ja ehkä ryypytkin? ^[1]

Сжав зубы, Николаев все полз и полз вперед, остав­ляя голоса чуть правее и прижимаясь теперь ближе к прибрежным кустам. Эта беззаботная и благодушная солдатская болтовня уже не успокаивала, а скорее зли­ла и оскорбляла именно своей беззаботностью и благо­душием. Острее, чем когда-нибудь, он улавливал в ней то не скрываемое финнами чувство превосходства, кото­рое особенно укоренилось в их армии после «зимней» войны и которое теперь вот, в эту минуту и в этом лесу, как бы находило свое подтверждение: сытые, самоуве­ренные финны сидят в обороне и тоскуют о бане и кофе, а партизанам — голодным, грязным, обессилевшим — приходится думать о спасении.

— Hei sieslä, suu kiinni!^[2] — вдруг раздался впереди начальственный окрик.

Через пять секунд с берега в сторону болота ударил пулемет. Он грохотал совсем близко, но Николаев не ви­дел его из-за кустов. По звуку и по методичному харак­теру ровных длинных очередей он понял, что пулемет станковый, из ручного так не стреляют, никакого диска не хватит.

До сих пор у Николаева не было четкого плана дей­ствий. Он знал, что взводу надо неожиданно ударить по противнику, отвлечь его внимание от болота. А как быть дальше? Если отряд прорвется по болоту или даже прой­дет незамеченным, то взводу деваться будет некуда. Че­тырнадцати бойцам наверняка не пробиться, если они обнаружат себя огнем. Неужели же нет иного выхода, и все они, столько вытерпевшие и чудом уцелевшие, долж­ны теперь до единого полечь в этом темном лесу, так близко от нейтральной полосы?

Эта мысль не давала ему покоя. Он еще не знал, что должен предпринять, чтобы и задачу выполнить и попы­таться спасти взвод, и, может быть, поэтому, почуяв обо­рону противника, он не открывал огня, а с мрачным остервенением все полз и полз вдоль прибрежных кустов, понимая, что в случае обнаружения взвод окажется в не­выгодном и даже отчаянном положении, когда, кроме попытки прорываться грудью вперед, делать будет уже нечего.

Неожиданно открывший себя вражеский пулемет придал всему смысл, цель и назначение. Как-то сразу, в одно короткое мгновение, Николаев понял и решил: что­бы помочь отряду и спасти ребят, надо прорываться именно в направлении на пулемет и обязательно унич­тожить его.

Во взводе оставалось еще около десятка гранат.

— Приготовить гранаты! Идем на прорыв! Не терять друг друга из виду. Огонь по моей команде.

Николаев лежал, тихо приказывал, грохот пулемета впереди и гул дальнего боя справа глушили его голос, он не был уверен, слышит ли его лежавший позади Мануй­лов и передает ли дальше его команду.

Впрочем, теперь это было не очень и важно. Он чув­ствовал, что все находятся в таком же выжидающем на­пряжении, как и он, и каждый, хотя и с секундным за­позданием, будет делать то же, что и он.

В этот момент загремел бой в лесу на взгорье, послы­шались крики «ура». Николаев привстал на колено, взмахнул рукой и коротко скомандовал:

— Вперед!

...Через много лет Пентти Тикканен расскажет в своей книге «Разгром партизанской бригады» о том, как был воспринят этот ночной партизанский прорыв финскими солдатами и командирами. Он не скроет той растерян­ности, которая охватила командира роты лейтенанта Виеримаа, когда партизаны непонятным и неожиданным образом прорвались по болоту в тыл его обороны.

И правое, и левое болото прикрывалось двумя пуле­метными взводами. Когда лейтенант Виеримаа со своим резервным взводом прибежал к ним на помощь, все было уже кончено, лишь редкие выстрелы удалялись на во­сток. Он с трудом разыскал командира пулеметного взво­да, но тот и сам не мог объяснить, как все произошло.

«— Прошло лишь несколько мгновений, как мы ока­зались с русскими друг против друга. Никого не отли­чить. Каждый стрелял столько, сколько пуль успевало из ствола вылететь.

— Но здесь же на краю болота был станковый пуле­мет! Куда к черту он делся? — спрашивал лейтенант Виеримаа.

Станковый пулемет потерялся. Командир взвода не мог объяснить его исчезновения, и они вдвоем с лейте­нантом отправились его искать.

Пулемет нашелся на новом месте. Он выполнил при­каз до конца. Два раненых солдата стонали возле него. Они обрадовались, увидев офицеров.

— Ребята отдали все, что могли,— вздохнул один из них, показывая рукой на двух своих товарищей, которые без движения лежали возле пулемета. Кровь стекала из их ран, но жизнь уже покинула их тела.

— Оттуда они шли прямо на пулеметы,— объясняли раненые случившееся.

— Что за чертовская стрельба слышалась как бы из- эа обороны? — недоумевал Виеримаа.

— Наверное, русские стреляли, уходя...

— Но ведь тогда они прошли через позиции... прямо на палатки пограничной роты! — в тревоге воскликнул лейтенант».

3.

Лейтенант Виеримаа не зря опасался за судьбу роты пограничников.

...Обойдя финскую оборону с флангов, партизаны ре­шительно, с криком «ура» атаковали противника, смяли позиции обоих пулеметных взводов, прикрывавших вы­соту со стороны болот, уничтожили два станковых пуле­мета и, не останавливаясь, устремились к дороге Паданы — Кузнаволок. Бежали из последних сил, опасались, что у самой дороги их встретит новый заслон, и надо бы­ло не дать противнику времени опомниться. Прорыв обо­шелся недешево: в лесу и на болотах осталось более ше­стидесяти убитых и тяжело раненных партизан. Но в те решающие минуты никто не представлял и не мог в тем­ноте и спешке представить себе общих потерь, никто даже не думал об этом, ибо каждый бежал навстречу смерти, и не было в тот момент ничего важнее, чем сло­мить противника и пробиться,

Раненые не надеялись на помощь. Кто еще держался на ногах, тот продолжал бежать вперед, несмотря на про­стреленную грудь или руку. Кто не мог бежать и падал со стоном в мокрый и холодный мох, тот уже ни на что не рассчитывал, перемогал первую острую боль и с без­надежной тоской гнал от себя сандружинницу: зачем по­гибать и ей. Каждый понимал, что никто из товарищей уже не сможет вернуться сюда — такова немилосердная логика любого прорыва, и каждый, ожидая рассвета, ре­шал свою судьбу по-своему.

Как пишет П. Тикканен, всю ночь со стороны болота из разных мест доносились стоны, на рассвете стали раз­даваться одиночные выстрелы, и когда финны отправи­лись утром осматривать поле боя, то обнаружили лишь двоих раненых—мужчину и женщину, и эти последние, оставшиеся на болоте в живых, взглядами умоляли по­скорее прикончить их. Остальные сделали это сами...

Ночная атака, когда, несмотря на губительный встреч­ный огонь, со всех сторон из темноты накатывалось не­смолкаемое «ура», ошеломила финнов, разорвала и сме­шала всю их оборону.

Хотя и ненадолго, но дорога на восток была открыта.

Через километр на пути партизан встало новое широ­кое болото, за которым смутно серела в ночи скалистая гряда. Здесь штаб бригады установил связь с фланговы­ми группами, но было решено не сближаться и идти на форсирование дороги раздельно в трехстах метрах друг от друга.

Позади изредка стрекотали автоматные очереди и по­громыхивали отдельные винтовочные выстрелы, но пре­следования не было — противнику, как видно, было не до этого.

Развернутой цепью, все время ожидая встречного огня, пересекли болото, и дальше возникло непредвиден­ное препятствие. Скалы почти отвесно обрывались к бо­лоту. С трудом нашли несколько уступов и расщелин, ценой мучительных усилий, помогая друг другу, черты­хаясь и обдирая в кровь руки, взобрались наверх. Здесь взвод Михаила Николаева догнал наконец отряд. Из че­тырнадцати человек вернулось одиннадцать, у многих были ранения.

Большие потери понес и штаб бригады. Погибли военфельдшер Михаил Чеснов, радист Николай Мурзин, связной Борис Козырев. Тяжелые ранения получили на­чальник санслужбы Петухова, старший политрук Дмит­рий Ситников, связной Борис Воронков; с давними ра­нами еще с боя на высоте 264,9 идут в строю помощники комиссара — Степан Кузьмин и Николай Тихонов.

Аристов оглядел поредевшую цепочку и с горечью подумал, что из прежнего состава штаба невредимыми остались совсем немногие: он, Колесник, радист Паро­мов и адъютант комбрига Макарихин.

Была ровно полночь. Впереди, теперь уж совсем где- то близко, угадывалась дорога, куда тянулся лесистый взгорок. Вдруг стало ясно, что никакого заслона в этом месте нет, если бы он был, то финны, конечно, располо­жили бы его у обрыва, откуда вся местность на запад хо­рошо просматривается, и для изнуренных, вконец обес­силевших людей осознание этого стало неожиданным по­дарком.

А чуть позже, когда тремя колоннами углубились в лес, удачливая августовская ночь преподнесла им новый счастливый сюрприз. По пологому южному склону ред- колесной горы тут и там виднелись палатки, горели костры, вокруг них сидели финские солдаты, многие спа­ли, другие неторопливо и безмятежно копошились у огня, сушили обувь, помешивали варево — вся эта картина открылась сразу и неожиданно, как только партизаны поднялись наверх, и трудно было поверить, что такое возможно в двух километрах от недавно закончившегося жестокого боя.

Партизаны много лет спустя вспоминали эту странную встречу с противником и каждый раз недоумевали: не­ужели бой на западе не насторожил финнов, почему во­круг бивуака не было никакого прикрытия?

Тогда же раздумывать было некогда, и короткая схватка стала желанным возмездием за муки, лишения, гибель товарищей.

Даже не ожидая команды и ведя огонь на ходу, пар­тизаны ринулись по склону. Пулеметные очереди проши­вали палаточное полотно, гранаты рвались так близко, что свои же осколки свистели над головами, финны ползком выкарабкивались из палаток и, не успев ничего понять, натыкались на винтовочный и автоматный огонь. Те, что были у костров, неслись подальше в лес, не думая о сопротивлении. Если бы партизаны рискнули задер­жаться здесь хотя бы на пятнадцать — двадцать минут, то, наверное, мало кто из финской пограничной роты остался бы в живых. Однако приходилось спешить, об­становка была совершенно неясной, а до нейтральной полосы оставалось еще пятнадцать километров. Поэтому партизаны, сметая палатки и поливая противника огнем, прочесали насквозь финский лагерь, подцепили на ходу кто рюкзак, кто горячий котелок с варевом, уничтожили два пулемета, из которых так и не было сделано ни од­ного выстрела, захватили рацию, полевой телефон с ка­тушкой, несколько автоматов «Суоми» и устремились дальше на восток.

Разгром финской пограничной роты, оставленной майором Пюеккимиесом в резерве, и так был полным. Практически она не оказала никакого сопротивления: кто не был убит, тот или бежал в лес, куда глаза глядят, или, затаившись в темноте, переживал свалившуюся беду.

Об этом Пентти Тикканен пишет кратко:

«Прорвавшийся через позиции противник, не зная и не желая этого, наскочил на палатки спящей крепким сном пограничной роты. Наверное, там и прикрытие было безответственным — «а чего там, все равно находимся в резерве». В результате след остался ощутимый. Против­ник на ходу поливал огнем вовнутрь палаток, несколько палаток разнес в лоскутья, просто-напросто прошил их пулями насквозь. На участке лагеря потом нашлось два десятка погибших солдат пограничной роты».

Так закончился ночной прорыв.

Партизаны двигались всю ночь, и после полудня 16 августа подошли к проселочной дороге между селе­ниями Шалговаара и Баранова Гора. Всего шесть-семь километров отделяли бригаду от нейтральной полосы.

Дата добавления: 2015-08-10