Глава семнадцатая. (высота 264,9, 30 июля 1942 Г. )

(высота 264,9, 30 июля 1942 г.)

К 30 июля все части, подчиненные полковнику Мякиниэми, занимали позиции согласно его замыслу. Две ро­ты б-го егерского пограничного батальона, рассредото­ченные на поисковые группы, уже много дней двигались вслед партизанской бригаде, широким фронтом прочесы­вая леса. В их задачу входило не терять соприкосновения с противником, вести наблюдение, мелкими стычками сковывать движение, а когда стало ясно, что партизаны терпят бедствие с продовольствием, то и всячески мешать снабжению их по воздуху. Каждая группа имела рацию, и полковник, располагая к тому же данными авиаразве­док, мог постоянно следить за продвижением партизан.

Главную ударную силу составлял 4-й батальон 12-й бригады под командованием майора Айримо. Его четыре роты уже находились в непосредственной близости от пар­тизан, охватывая их с трех сторон. Рота капитана Реме­за наступала с севера, рота лейтенанта Перттула — с во­стока, рота капитана Сегерстрёля — с юго-востока, а под­чиненная батальону рота лейтенанта Исомаа должна была отрезать русским путь на юг. 2-й батальон под ко­мандованием майора Пюёкимиеса составлял оператив­ный резерв и находился в деревне Сельга. При необхо­димости на помощь атакующим могли быть быстро под­тянуты кавалерийский эскадрон ротмистра Путконена и два егерских взвода, расположенные в деревне Янгозеро.

Сил было достаточно, но начинать решительные дей­ствия в глухих бездорожных краях полковнику не хоте­лось. Он считал, что отсутствие сносных коммуникаций как бы уравнивало возможности, ибо партизаны имели важное преимущество — свободу маневра. Для бесспор­ного успеха необходимо было или прижать их к какому-либо жесткому непреодолимому рубежу, или оттеснить в район, ограниченный дорогами, когда свободу быстрого маневрирования получат уже финны.

В последние дни партизаны двигались так медленно, что создавалось впечатление, будто они потеряли всякую способность к маневрированию. Поисковые группы до­кладывали, что среди партизан царит страшный голод, на их пути обнаружено несколько могил, где захоронены умершие, судя по всему, от истощения. Это же подтвер­ждали и перехваченные радиограммы. Две специальные радиоразведывательные группы вели непрерывное про­слушивание, фиксировали каждый выход в эфир парти­занских раций.

Когда выяснилось, что партизанская бригада остано­вилась в районе реки Тяжа и ждет снабжения продукта­ми по воздуху, финское командование решило не мед­лить.

30 июля в 18.00 майор Айримо дал приказ всем под­чиненным ему ротам начать быстрое продвижение с трех сторон к высоте 264,9, окружить, атаковать и уничтожить партизан. Как свидетельствуют финские источники, этот приказ был воспринят в ротах с радостным облегчением. Многодневное бесплодное блуждание по лесам порядком измотало солдат, особенно егерей из пограничного ба­тальона, которые уже две недели не видели крыши над головой, однако все понимали, что путь в уютные и спо­койные казармы лежит для них только через уничтоже­ние партизанской бригады, которая, как казалось им, неизвестно чем и держится, разве что упрямством ко­мандиров и политруков, да еще тем отчаянием, какое испытывают люди, попавшие в безвыходное положение. Солдаты считали — чем скорее это произойдет, тем бу­дет лучше, в успехе никто не сомневался, и даже надо­едливый моросящий дождь сулил удачу,

Когда возвращались к высоте 264,9 и подошли к ее пологому восточному склону, то правое боковое охране­ние заметило за нешироким болотцем что-то похожее на полосу обороны: неглубокие окопчики, пулеметные гнез­да, выложенные камнем ячейки для автоматчиков. Впе­чатление было такое, словно противник только что за­кончил оборудование позиций и почему-то отошел. Сде­лано все аккуратно, с финской предусмотрительностью: дно окопчиков выложено еловым лапником, а сектора обстрела для пулеметов расчищены от подроста. Оборо­на рассчитана примерно на роту. Ясно, что здесь готови­лись к серьезному бою, но когда и с кем?

— Греков, тебя минометы не отсюда долбили? — спросил Григорьев.

— Вроде нет, товарищ комбриг. Откуда-то северней били.

— А взвод Николаева к этому болотцу не выскаки­вал, когда контратаковал с фланга?

— Нет. Он теснил их к другому болоту,

— Ну, значит, повезло Николаеву.

Григорьев уже не сомневался, что здесь была подго­товлена засада с целью выманить партизан с высоты и огнем из укрытия расстрелять их. Но где противник сей­час? И почему он оставил свои позиции, хотя мог бы те­перь навязать бригаде недагодный для нее бой?

Долго раздумывать было некогда. Важно как можно скорее занять господствующую высоту — слава богу, она свободна.

Почти сутки не прекращался дождь, он лишь стихал ненадолго и вновь начинал барабанить по затвердевшим плащ-палаткам с удручающей монотонностью. Назад шли в стороне от старой тропы, дождливая навесь скры­ла все приметы местности, и далеко не все партизаны знали, что бригада вновь приближается к высоте 264,9.

Но когда поднялись на плоскогорье и отряды заняли свои прежние секторы обороны — тут уж сомнений не оставалось, и каждый вернулся в свою ячейку, как в род­ной дом.

Несмотря на безмерную усталость, отдыхать не при­шлось. Начальник штаба Колесник ходил вдоль линии обороны и повторял:

— Зарываться! Зубами камень грызи, а зарывайся!

Окапывались кто как мог, жались поближе к корням

деревьев и к холодным камням, благо было их здесь столько, что и до земли не доберешься. Через час дождь прекратился, стало поуютнее, потом разрешили развести костры по одному на отделение, и посменно стали ходить сушиться.

Поисковые группы обшаривали склоны, искали те злополучные триста килограммов, которые, согласно радиограмме, были сброшены еще три дня назад, до пер­вого прихода партизан на высоту. Не было не только продуктов, но и следов их выброски. Выслушивая до­клады командиров групп, Григорьев раз от разу мате­рился все ожесточеннее, командиры оторопело озира­лись, не понимая, чем заслужили такую немилость, а комбриг досадливо махал рукой:

— Да не тебе»то, мата не слышал, что ли? Иди от­дыхай!

В половине восьмого, когда стало ясно, что искать эти триста килограммов бесполезно, Григорьев решил отправить взвод на север, в квадрат, где сброшены про­дукты для раненых. Если они действительно сброшены, то не могли же двенадцать человек съесть за несколько дней семьсот килограммов. Из отряда имени Тойво Антикайнена отобрали двадцать пять добровольцев во гла­ве с командиром взвода Гришуковым.

Взвод ушел, а минут через двадцать с северо-запада донеслась яростная перестрелка. Она быстро приближа­лась. Вскоре одиночные выстрелы и короткие пулемет­ные очереди загрохотали из сектора отряда «Боевые друзья», огонь нарастал, распространяясь по северному обводу высоты, вот уже в бой включился отряд «Мстите­ли», и стало ясно, что финны предприняли наступление.

— Занять оборону! Погасить костры! Приготовиться к бою! — привычно выкрикнул Григорьев, и относилось это скорее к работникам штаба, чем к отрядам, которые при первых выстрелах должны были без команды и за­нять оборону, и погасить костры, и приготовиться к от­ражению атаки, а работникам штаба надлежало теперь быть на местах и проследить — все ли сделано, как надо.

Это было непонятным — наступать на высоту с севе­ра, где склоны были столь круты, обрывисты и камени­сты, что обороняющиеся имели явное преимущество, но тем не менее наступление шло оттуда: противник вел ин­тенсивный огонь по всей северной дуге; пули свистели, верещали, дзинькали над головами даже здесь, на сере­дине плато, где располагались штаб, санчасть и развед­взвод, и, подбегая вместе со связным к командному пунк­ту Грекова, Григорьев увидел, что с линии обороны уже оттаскивают первого раненого.

«Неужели финны и рассчитывали на то, что отсюда мы меньше всего будем ждать их? — подумал Григорь­ев.— Нет, тут что-то не так! Тут что-то другое!»

Командный пункт Грекова располагался в пятнадца­ти метрах позади цепи, у огромного растрескавшегося валуна, за которым можно было не только лежать, но и сидеть, поглядывая по сторонам и по звуку определяя, где противник давит в данную минуту сильнее всего.

— Что у тебя? — спросил Григорьев Грекова.

— Метров на пятьдесят подошли. Перли с ходу. Еле отбились. Теперь вроде ничего. Тут справа внизу скала, так человек десять в мертвое пространство проскочили, пулей не достать, так там и сидят. Беды-то от них ника­кой, а неприятно все-таки...

— Гранатами не пробовал?

— Пробовали, да никак не подкинуть туда, скала-то голая, из лесу под огнем ее держат, жаль людей тратить понапрасну.,. Да ты, Иван Антоныч, больно-то не высо­вывайся, этот камень откуда-то тоже достают. Слышишь, как рикошетит. Моему Арсену мешок уже продырявили.

Видимость отсюда была плохая. Григорьев ползком пробрался в цепь, понаблюдал за лощиной внизу, при­слушался к интенсивной, но очень уж ровной перестрел­ке, какая бывает, когда первая горячка уже схлынула, обе стороны залегли в оборону и ведут огонь лишь пото­му, что стреляет противник.

Еще раз подивился Григорьев всей нелепости финско­го наступления именно отсюда, с севера, когда южный пологий склон словно нарочно предназначен для этого, вспомнил брошенные противником окопы на соседней сопке за болотцем и вдруг понял — что к чему. Черт по­бери, да это же совсем просто! Финны, конечно же, не рассчитывают, что бригада будет держать долгую обо­рону, каждый час боя им на руку, они попробовали на­давить с севера, а вдруг мы начнем отход? Куда мы мо­жем отходить? Конечно, на восток или на запад. На за­паде— река Тяжа. Значит, только на восток, мимо того самого болотца, на которое нацелены все огневые точки брошенной обороны. Можно голову дать на отсечение, что теперь те позиции уже заняты... Их задача — не пу­стить нас на север, теперь это понятно как дважды два.

— Прекратить пальбу! Беречь патроны! Стрелять только по видимой цели! — приказал Григорьев Грекову, вернувшись к камню.

— Слушаюсь, товарищ комбриг.

— Тот десяток постарайся не выпустить, раз сами за­лезли в ловушку.

— Стемнеет — не углядишь.

— Когда стемнеет, их гранатами можно взять.,

— И то правда.

— Потери?

— Трое убито, четверо тяжело ранены.

— Ладно, Федор, держись. Если снова напирать ста­нут, подмогу пришлю. Я — к Попову. Вася, пошли.

— Ты осторожней, Иван Антоныч,— предупредил Греков.— Они уже успели пристреляться.

Да, финны не жалели патронов. Пулеметы с соседней высоты били длинными очередями по каждой точке, где замечалось какое-либо движение. Конечно, безопасней было бы отползти назад, поглубже в лес, куда прицель­ный огонь не доставал, но делать долгий крюк на виду у бойцов не хотелось, и Григорьев, где ползком, где пе­ребежками, добрался до отряда Попова. Успокаивая ды­хание, несколько минут полежал за корнем выворочен­ной ветром сосны и двинулся дальше. Здесь все шло так же, как и у Грекова. Встретив сильный огонь, фин­ны прекратили атаку, залегли на другой стороне неши­рокой ложбинки и поливали позиции партизан автомат­ными очередями. Что они думают делать дальше — бог весть, но что-то, наверное, думают, ибо не зря же они положили в этих атаках, как минимум, полтора десятка солдат. Конечно, эти подсчеты слишком приблизительны и даже условны, но коль обороняющиеся имеют уже се­мерых убитых, то наступающие должны потерять в два раза больше. Не зря же атака захлебнулась.

Григорьев полз, перебегал, раздумывал обо всем ви­денном и случившемся, а в сознании крепла мысль, что главное теперь развернется не здесь, не на этих неудоб­ных склонах, а где-то в другом месте, перед фронтом других отрядов, которые пока что ждут, вслушиваются в перестрелку и нервничают в бездействии.

Они уже выбрались из опасной зоны, поднялись на ноги, связной Макарихин не отставал ни на шаг. Они молча начали стряхивать с одежды прилипшие мокрые листья, как вдруг над сопкой пронесся короткий, как удар в металлическую сковороду, звук, над головой что- то зашелестело, и в то же мгновение далеко впереди раз­дался сухой, трескучий взрыв.

Этот звук был настолько неожидан и противен, что Григорьев невольно передернулся, словно стреляли ему в спину, и хотя он тут же определил, что по сопке удари­ли из миномета, что мина дала большой перелет и разо­рвалась где-то за расположением бригады, все еще про­должал чего-то ждать и вслушиваться.

Тут же скрежетнуло снова и снова. Разрывы уже ло­жились на высоте. Пока бежали к штабу, Григорьев на­считал восемнадцать разрывов: он уже понял, что бьют три миномета, он даже начал их различать по звуку выстрела, ибо били они из разных точек; он успел мимо­ходом подумать, что совсем недавно в бригаде была своя минометная рота, и хотя понимал, что минрота никак не могла оказаться на этой сопке, но все же на секунду пожалел, что ее нет теперь.

Многое успевает промелькнуть в голове, когда под звуки разрывов бежишь по каменистой сопке, а осколки свистят то справа, то слева, стригут сосновые ветки, и метелки хвои осыпают тебя.

Уже подбегая, Григорьев услышал, как слева нача­лась перепалка в секторе отряда имени Чапаева, и в этот самый миг очередная мина ударила на глазах в крону дерева, комбриг успел упасть на землю, но градом свер­ху сыпанули осколки вперемешку с хвоей и сучьями, больно стегануло сначала по спине, потом по левой щеке.

— Комбриг, ты ранен? — закричал Макарихин, бро­саясь к нему и запоздало пытаясь прикрыть его своим телом.

— Не кричи! Чего панику разводишь?!

Григорьев и сам не знал — ранен он или нет. Щека и шея в крови, спина саднит, словно от ожога, в ушах — звон, но голова, руки, ноги — в порядке, действуют вро­де, да и боль какая-то странная, будто с горы сверзился, о камни поцарапался.

К нему, разрывая на ходу обертку перевязочного па­кета, уже мчалась сандружинница из разведвзвода Тося Пименова. Следом за нею бежали комвзвода Николаев и несколько бойцов. Разведчики располагались непода­леку от штаба, и они, конечно, видели эту глупую сценку.

Григорьев медленно поднялся, рукавом вытер окро­вавленную щеку, пошевелил спиной — все как будто в норме, глубокой боли нигде не было, и звон в ушах по­степенно затихал.

— Николаев, рассредоточь людей! Что они у тебя та­бором сидят? Хочешь, чтоб одной миной всех накрыло! — крикнул он и с деланной суровостью повернулся к сан- дружиннице:— А ты куда летишь? Марш на место!

Но не так-то просто было остановить Тосю Пименову. Волевая, решительная, а если надо, то и резкая в словах и поступках, она до войны работала в Пудожском дет­ском доме, привыкла там к безоговорочному повинове­нию и к партизанам относилась так же, как некогда к своим воспитанникам. Тем более что несколько быв­ших ее детдомовцев зимой были зачислены в бригаду.

Ни слова не говоря, она чуть ли не силой усадила комбрига под изувеченное разрывом дерево, наскоро обтерла и смазала йодом ранки на щеке и шее, хотела наложить бинт, но он остановил ее:

— Лейкопластырь есть?

— Есть.

— Потом наклеишь… Посмотри, что на спине?

Она задрала гимнастерку и ахнула: вся спина была в мелких ссадинах.

— Чего ахаешь? Что там?

— Я Екатерину Александровну позову.

— Не ерунди. Выковыривай, что сможешь, оботри, замотай бинтом и все. Занозы, поди? Щепки от дерева?

— Не занозы, а осколки. Много их, товарищ ком­бриг.

— А тебе хотелось, чтоб был один да побольше? Так, что ли, а? Чего молчишь? Давай, девка, выковыривай поскорей!

Григорьев уже понимал, что на этот раз ему здорово повезло. С десяток мелких, как бекасиная дробь, оскол­ков накрыли его, и были они, как видно, на излете, так как силы у них хватило лишь продырявить одежду и впиться в кожу на спине; крупные же просвистели мимо, и лежи он чуть дальше от разрыва, возможно, на его долю достались бы осколки и покрупнее.

Неизвестно каким образом, но находившийся в от­ряде имени Антикайнена Аристов узнал о ранении Гри­горьева. Не успела Тося закончить перевязку, как он примчался — расстроенный и запыхавшийся. Шагах в десяти споткнулся, уронил очки, руками шарил по зем­ле, а близорукими глазами силился рассмотреть, что с комбригом, жив ли он и как себя чувствует. Весь этот шум по поводу пустячного ранения уже начал злить Гри­горьева, однако такое отношение комиссара не могло не тронуть его. Стало даже неловко, что вот сейчас Аристов нащупает свои очки, увидит его живым и здоровым и вынужден будет устыдиться этой шумихи и беготни.

Так оно и вышло.

Связной Боря Воронов подал комиссару очки, тот на­дел их. выпрямился и увидел поднявшегося ему навстре­чу Григорьева. Несколько секунд Аристов оглядывал комбрига и, как бы не веря, все искал чего-то серьезно­го; на наклейки на щеке он не обратил внимания, в них было не больше серьезности, чем в порезах при бритье, потом улыбнулся широко и обрадованно, тут же смутил­ся. стал протирать очки и, когда вновь их надел, то был уже привычным Аристовым — деловитым, сосредоточен­ным и настороженным.

— Осколки? — кивнул он на раненую щеку

— Пустяки, царапина... Хорошо, хоть люди в разгоне были. Надо же, девятнадцатая мина и чуть ли не в штаб, будто целились. Гляди, палатку во что превратили. Те­перь и от дождя не спрячешься.

К этому времени яростная перестрелка в восточном секторе, где держали оборону отряды имени Чапаева и «За Родину», начала стихать. Вернувшийся оттуда Ко­лесник сообщил, что финны вели атаку силой до роты, вначале продвигались перебежками от дерева к дереву, не открывая огня. Лес там редкий, партизаны еще издали заметили приближение егерей, вероятно, можно было выждать, подпустить поближе, но сил противника никто не знал, была опасность, что ему удастся зацепиться за какой-нибудь рубеж вблизи партизанской обороны, и пу­леметчики открыли огонь. Минут десять финны действи­тельно пытались удержаться, поливали партизан из ав­томатов, дали такую плотность огня, что весь лес кипел от разрывных пуль, потом, когда у них стали появляться убитые и раненые, начали отходить к зарослям у болота. С десяток вражеских трупов и теперь лежит в сосновом бору. Командир отряда имени Чапаева Шестаков и ко­миссар Ефимов вгорячах хотели преследовать противни­ка, но Колесник не разрешил.

— Правильно сделал,— одобрил Григорьев, вновь вспомнив загадочно пустующие окопчики, ячейки и пуле­метные гнезда на высотке за болотом. Посидели, наскоро посовещались, вслушиваясь в раз­меренную редкую перестрелку и невольно вздрагивая при разрывах мин. Обстановка немного прояснилась. С трех сторон бригада окружена, до сих пор никак не проявил себя лишь юго-западный сектор. Важно опреде­лить — не успели финны замкнуть кольцо или сознатель­но оставили его открытым. Если они рассчитывают по­кончить с бригадой на этой высоте, то вскоре заявят о себе и с юго-запада, чтобы заставить партизан держать сплошную круговую оборону, а главную атаку предпри­мут в одном неожиданном месте. Так может быть. Но возможно и другое. Вполне вероятно, что поочередными атаками с трех сторон они хотели запугать партизан воз­можностью полного окружения, заставить их, пока не поздно, воспользоваться открытым проходом и покинуть эту выгодную для обороны высоту. Уж больно ненастой­чивыми были эти атаки. Разве что первая, на участке Грекова, была похожа на настоящую. Правда, атаковать в открытую финны не любят — это Григорьев знал еще с первых месяцев войны. Коль уж они с трех сторон вце­пились в бригаду, то наверняка придумают какую-нибудь каверзу. Тем более что им долго голову ломать незачем. Подбросят еще десяток минометов, начнут долбить, и никакой атаки не потребуется. От мины здесь не спря­чешься, в землю не зароешься на этом проклятом камен­ном яйце.

Значит — надо с высоты уходить. Но как уйдешь, коль большинство еле волочит ноги, если вновь появи­лись тяжелораненые, которых надо нести? Ведь финны, возможно, только и надеются на то, что мы двинемся с сопки, начнем отходить не туда, куда нам нужно, не на север, а снова на юг, где мы наверняка сами подохнем с голоду. Выходит, надо ждать, пока самолеты сбросят наконец продукты. Не может быть, чтобы в Беломорске не поняли всей тяжести положения бригады. Должен же в конце концов Вершинин делом отозваться на послед­нюю радиограмму. Но как ждать, если каждый час про­медления может обернуться еще большей бедой: финны подтянут подкрепление, окружат бригаду кольцом, и прорыв станет невозможным...

Сидели, прикидывали так и сяк, а по сути вертелись в заколдованном кругу, и, наверное, это был первый за время похода случай, когда между Аристовым и Колес­ником не возникло разногласий. Это скорее печалило, чем радовало Григорьева, ибо он понимал, что их неже­лание спорить и придираться друг к другу вызвано не только крайней остротой момента, но и невозможностью найти приемлемый выход. Они люди ответственные, и они правы. Посовещались, порассуждали, дважды упер­лись лбом в стенку — а решать должен командир.

Но что он может сказать, что предложить, если и сам пока что не видит выхода?

Чувствуя, что дальше молчать вроде бы и неловко, Григорьев коротко, как приказ, произнес:

— Уходить нельзя. Первое — продукты. Второе — мы должны отбить у них охоту преследовать нас. Хотя бы на один-два дня. Без этого мы далеко не уйдем. Все! Думайте, как действовать.— Сказал и сразу как-то легче стало на душе. Тут же повернулся к Макарихину:

— Вася, быстро ко мне комиссара Ефимова из «вось­мерки»! Сигнальные костры готовы? — спросил он Ко­лесника.

— Все в порядке. Я схожу еще проверю.

— Николай Павлыч! Всех тяжелораненых надо со­брать в одно место, где побезопасней, сделать им какие- то укрытия от дождя. Займись, прошу тебя, этим, про­следи.

— Хорошо, Иван Антонович.

— Колесник, выбери место для переправы через реку Тяжу. На случай, если отходить придется туда. Ясно?

Вскоре прибежал комиссар Ефимов — рослый, кра­сивый, подтянутый. Григорьев увидел его издали и, пока он приближался, наблюдал за ним. Вот и не военный че­ловек — мелиоратор из Олонецкого района,— а держит себя так, что глядеть любо. Матерчатая фуражка со звездочкой, портупея через плечо, телогрейка, рюкзак — все ладное, пригнанное, опрятное, словно вчера в поход вышел. Не то, что иные рохли, которые считают, что коль вошел в лес, то можно на дикобраза походить. А глав­ное— воюет хорошо: весело и находчиво. Это он, Яков Ефимов, с сорока партизанами положил финский дивер­сионный отряд на льду у Василисина острова в марте, а сам не потерял ни одного человека. И не простых сол­дат, а специально подобранных и подготовленных лыжников-диверсантов. За такие дела надо не медалью на­граждать, а звание Героя Советского Союза присваивать.

— Садись,— кивнул он Ефимову, когда тот доло­жился о прибытии.— Не надоело, парень, в обороне си­деть?

— Тут уж как приходится,—смущенно улыбнулся Ефимов.

— А я вот думаю, что оборона не партизанское дело. Согласен со мной? Ну и отлично. Высотку за болотом, где финские позиции, видел?

— Видел.

— Уже начинает смеркаться. Бери-ка ты, Ефимов, взвод, с южной стороны зайди поглубже в лес, обойди финнов и выйди к этой самой высотке... Не дает она мне что-то покоя, уж больно она противно для нас располо­жена. Понял меня?

— Понял... А дальше что, товарищ комбриг?

— Понаблюдай. Если занята она, то ухитрись им там «шурум-бурум» сделать. Но людей под огонь не подстав­ляй. Если пусто, то все эти окопчики и гнезда заминируй и тихо отойди. Поброди у них по тылам. Где можно — разведай, где можно — пощекочи им нервы. Часа через три возвращайся. Как видишь, даю тебе партизанскую свободу действий.

— Есть, товарищ комбриг.

— Пулеметы не бери, оставь в обороне. Они тебе ни к чему, только свяжут в движении...

Ефимов бегом направился к отряду, а Григорьев, проводив его взглядом, приказал:

— Макарихин, ко мне быстро Кукелева и Грекова!

Дата добавления: 2015-08-10