Глава одиннадцатая

(координаты 30—92, 17 июля 1942 г.)

Пост их взводу достался — лучше и не придумаешь: наблюдать со стороны озера. Берег в этом месте вспучи­вался каменным горбом и далеко, метров на двадцать, вдавался, словно волнорез, в воду. Пожар сюда не до­стал. Мысок кудрявился молоденькими березками, куста­ми малинника и шиповника. Ягод было мало, да и те еще не вызрели, лишь начинали слегка белеть, были тверды и безвкусны, но и это бесполезное пока соседство прино­сило Васе Чуткину тихое удовлетворение.

Укрывшись за валуном, он поглядывал на успокаи­вающееся озеро, радовался удаче с постом и неторопливо раздумывал, что голодная пора в лесу, слава богу, кон­чается. Если постоит вёдро, через недельку поспеет ма­лина, а там, глядишь, пойдут и грибы. Нет, грибов в сухую погоду ждать трудно. Тут уж одно из двух — или малина, или грибы. Правда, бывают года, когда и того и другого не оберешь, однако ягоды в таком случае, хотя и крупные, но водянистые и кислые. Потом вспомнилось, что начало лета в этом году было холодным, даже снег выпадал, пришлось это на самую пору цветения малины, и Вася решил, что ягод ждать нечего, лучше рассчиты­вать на грибы; но для грибов нужны дожди, а коль заря­дят они, то бригаде придется совсем плохо. Как ни рас­кинь — хорошего мало!

Вася раздумывал об этом, сокрушался, что вот с по­годой, грибами и ягодами нескладно вроде получается, а душу все равно подмывало предчувствие близкой ра­дости.

И радость эта не была для него чем-то смутным и не­определенным. Он четко знал, в чем она состоит. У кост­ра его ждет кусочек мяса, потом прилетит самолет с про­дуктами, а завтра — день сытого и спокойного отдыха...

Но так уж повелось у Васи — хорошее даже в мыслях он приучал себя оставлять про запас, расчетливо пола­гая, что коль оно предстоит, то никуда не денется и ду­мать о нем — немного проку. От радости никто не умер, а сколькие погибали только потому, что слишком упова­ли на эту близкую радость.

А коль быть до конца откровенным, то Вася и сам сознавал, что, думая так, он лукавит. Разве его жизнь не состояла из беспрерывного чередования надежд и ожи­даний? Сколько их похоронено за девятнадцать неполных лет? Они нарождались и умирали ежедневно, даже по многу раз в день. Большинство он хоронил сам — умом и рассуждением. Иные же держались подолгу, он расста­вался с ними неохотно, и уходили они медленно, остав­ляя в душе тоску и горечь невосполнимой потери.

Одна из них — мечта стать моряком, капитаном даль­него плавания — умирала уже пятый год, с тех пор как Вася после седьмого класса бросил школу. Нет, школы он тогда не жалел, учился он так себе, только лишь чтоб не остаться на второй год. Наверное, поэтому председа­тель колхоза из всех деревенских ребят и выбрал его. Приехал поздно вечером, в доме ужинали, мать растеря­лась, не знала, куда посадить гостя, бросилась искать чистую миску, чтоб попотчевать хотя бы парным моло­ком. Председатель был весел, добродушен, за стол сел и молока с черным хлебом похлебал, и даже похвалил — вкусное, дескать, в вашей деревне молоко, пастбища хо­рошие, травы ароматные. Потом, как бы между делом, спросил, обратившись к Васе по-взрослому:

— Ну как ты, Василий? Кончил семилетку?

— Кончил, кончил,— обрадованно закивала мать.

Председатель в ее сторону и не посмотрел, глаз с Ва­си не спускал.

— Дальше что делать думаешь? Решил уже, поди?

Вася молчал. Не станет же он так вот сразу выклады­вать постороннему человеку то, чего никому не говорил.

Отец и мать притихли: им самим, наверное, интересно было узнать, что скажет Вася в таком серьезном раз­говоре.

— Федор,— обернулся председатель к отцу,— ты, по­ди, знаешь, что недавно эмтзэс нам тракторную косилку на лето выделил?

Откуда отцу, рядовому конюху, знать о таких ново­стях, но то ли от стеснения, то ли желая сделать предсе­дателю приятное, он еле слышно выдохнул:

— Говорили, вроде...— и раскашлялся.

— Паренька в прицепщики подбираю. Бойкого надо, разворотливого. Подрастет — потом и на машиниста се­нокосилки выучится... Зимой на курсы пошлем, глядишь, трактористом станет, в штат эмтээс возьмут. Хорошее дело! Как, Василий, не хочешь пойти? — И председатель глаза в глаза уставился на Васю.

Тут Вася совсем смутился. Молчал он не потому, что предложение не нравилось: скорей наоборот —на такое внимание к себе он и не рассчитывал. С тех пор как каждую весну в колхоз стали приходить из МТС тракто­ры, кого из мальчишек не будоражила мысль — сделать­ся трактористом? Почетней должности и не было в де­ревне. Даже старики к парням в замасленных комбине­зонах обращались только по имени-отчеству.

Председатель не торопил, дал подумать... А Вася уже боялся, как бы тот сам не перерешил или отец с матерью не воспротивились. Сколько раз подвыпивший отец по­хвалялся перед гостями в праздники: «Пока силы есть, учить буду парня. Время такое — ума надо набираться». Мать, счастливая, раскрасневшаяся, при этих словах со­гласно кивала ему головой...

Поэтому, когда председатель повторил вопрос, Вася не показал своей радости и посмотрел на родителей:

— А мне чё? Надо, так пойду...

Все сразу оживились. Вася тогда и не догадывался, что для отца с матерью этот приход председателя не был неожиданностью.

Ни машинистом сенокосилки, ни трактористом Вася так и не стал. Тракторная косилка колхозу не сгоди­лась— покосы мелкие, конная еле разворачивалась, а чтоб поступить на курсы трактористов — надо было ждать, пока исполнится семнадцать лет. Так Вася и ра­ботал все эти годы: летом — прицепщиком, зимой — куда пошлют, а чаще всего возчиком на лесозаготовках. Из года в год все собирался — вот подготовлюсь и поступлю учиться на моряка; в Ленинграде, говорят, есть такой техникум, куда с семью классами принимают; но когда в финскую погиб на фронте отец — замерз, го­ворили, в окружении под Питкярантой,— и эта надежда отпала: не бросишь же семью.

Оставалось одно — ждать призыва в армию, а там уж добиваться, чтоб обязательно определили на флот. Гово­рят, там можно попасть в какую-то школу, после кото­рой оставляют на сверхсрочную и люди становятся мо­ряками.

Вообще-то Вася и сам понимал, что надежда эта слишком уж смутная, он почти и не верил в нее, но со­всем расставаться с ней не хотелось.

То, что жизнь шла своей дорогой, а его мечта остава­лась сама по себе, Васю не сбивало с толку. Он уже привык к этому. Даже война, оборонные работы, уход в партизаны нисколько не разрушили его надежду, а лишь отодвинули ее исполнение на «после войны», тем самым придав ей какую-то определенность во времени. Правда, пришлось внести поправку. Поскольку военным моряком теперь ему уже навряд ли стать, то он будет граждан­ским — торговым или полярным.

В одном отношении Вася долго чувствовал себя нелов­ко — он никогда не видел моря. Конечно, он хорошо его представлял себе и по книгам, и по кинофильмам — осо­бенно по картине «Балтийцы», когда торпедные катера идут в атаку и поднимают такую волну, что их самих не видно... Да и Онежское озеро — это не какая-либо лужи­ца, штормы бывают такие, что каменные шокшинские берега вздрагивают. И все же настоящее соленое море оставалось большим пробелом в Васиных планах...

Теперь и это позади. Когда бригада переезжала в эшелоне из Няндомы в Сегежу, Вася увидел его — се­рую, близко сливающуюся с небом полоску воды, мельк­нувшую за окном вагона и очень похожую на Онего в не­погоду. Большего ему и не требовалось, тут важно было лишь увидеть, чтоб иметь право сказать, что видел...

Остальное придет после. А если и не придет, то разве он не вправе уже сейчас считать себя тем самым «неиз­вестным по фамилии, дальних плаваний моряком», кото­рый воевал на суше и о котором с патефонных пластинок так здорово пел Леонид Утесов?!

Вася не умел и не любил петь. Это была единствен­ная, пожалуй, песня, которая каждым словом и звуком жила в его памяти:

Вместе с ними в тучах пыли

Шел и он сквозь дым и мрак,

Неизвестный по фамилии,

Дальних плаваний моряк...

На западе совсем разъяснело. Ветерок, приятно обве­вавший лицо, постепенно затихал, он едва морщинил во­ду у ближнего берега, а вся остальная поверхность озера уже отсвечивала серой матовой гладью.

Противоположный берег потемнел и, опрокинувшись в воду, стал ближе и загадочней. Часов у Васи не было, но он чувствовал, что скоро должна прийти смена. В сол­нечный день он смог бы определить время с помощью компаса. Вася сам разработал этот метод и гордился своим открытием. В книжечке «Спутник партизана» объяснялось, как без компаса ориентироваться в лесу при помощи часов. Дело нехитрое, но для Васи совер­шенно бесполезное, так как часов у него не было. Зато у него был компас. Коль часы и солнце могут заменить компас, то не могут ли компас и солнце заменить часы?

Стоя однажды на посту, Вася впервые задумался над этим. День был солнечным. Рассуждая от обратного, Ва­ся поделил всю окружность компаса на двенадцать ча­сов, по тридцать градусов в каждом часе. Цифру 30°, означающую час дня, поместил под южной стрелкой ком­паса и тенью от тонкой соломинки определил направле­ние солнца. Все удивительно совпадало. Стрелка мыслен­ных часов показывала где-то около половины одиннадца­того. Потрясенный своим открытием, Чуткин принялся повторять опыт. Проверяя себя, он окликал прохожих, спрашивал время, и снова все сходилось. «Часы» работа­ли безотказно, правда, с точностью в пределах десяти — пятнадцати минут. Но дело было не в точности, а в са­мом открытии.

Как жаль, что солнце уже скрылось за горизонт. Да. день заметно стал убывать — короткое лето покатится теперь к закату...

Справа у самой воды заскрежетал под сапогами мел­кий галечник.

— Стой! Кто идет? — вполголоса окликнул Чуткин, развернувшись в сторону звука.

— Свои,— тихо ответили ему, и по голосу Вася узнал командира бригады. Осторожно выглянув из-за укрытия, Вася увидел, как Григорьев, постояв в раздумье, вдруг торопливо разделся до пояса, снял сапоги, вошел в воду и стал умываться. Комары тучей висели над ним, на фоне воды это было особенно хорошо видно, и комбриг все норовил забросить себе на спину побольше воды, это ему плохо удавалось, и комариная стая лишь слегка взмыва­ла вверх и снова толклась у его спины.

— Николай Павлыч, иди освежись, вода прелесть! — позвал Григорьев, и Вася заметил, что наверху под дере­вом сидит, отмахиваясь от комаров, комиссар Аристов. В его очках отражалось красноватое зарево заката.

— Потом,— неопределенно ответил Аристов.

Григорьев умылся, прополоскал рот и с явной неохо­той вышел из воды. Натягивая гимнастерку, спросил в сторону мыска, зная, что постовой услышит:

— Кто на посту?

— Чуткин, из третьего взвода...

— А-а, Чуткин... Ну как тут? Все тихо?

— Тихо, товарищ комбриг.

Одевшись, Григорьев поднялся к Аристову, сел с ним рядом. Несколько минут они молчали, потом комбриг вполголоса сказал:

— В главном он прав. Если завтра удастся создать запас продуктов, то нам надо рассредоточиться и дви­гаться к цели поотрядно.

— А приказ штаба? — спросил Аристов.—Да и до цели осталось, ты сам говоришь, четыре-пять суточных переходов.

— Что приказ?! — повысил голос Григорьев.— Я до сих пор думаю, почему Поветкин и Вершинин настаива­ли на таком движении? Только потому, что отрядам не хватает раций? Отрядами мы легче просочились бы через линию охранения. Псу под хвост выкинули десять суток, а теперь вот сидим, ждем у моря погоды.

— Говори потише,— предостерег Аристов.— Давай лучше пройдемся вдоль берега, комары одолели... Ломать теперь трудно, да и незачем. Колесник зря мутит воду, а ты его слушаешь. Не нравятся мне его настроения.

Они поднялись, сделали несколько шагов, и в этот мо­мент Вася Чуткин уловил какой-то посторонний, моно­тонный звук.

Он оглянулся — нигде ничего. Но звук приближался, становился отчетливым, его услышали Григорьев и Ари­стов. Задрав вверх головы, они оглядывали небо, но ме­шали кроны деревьев.

— Макарихин, быстро ракетницы,— громко и радост­но закричал Григорьев, быстро повернулся и бросился к мыску, на котором лежал Чуткин.

С севера высоко в небе приближался самолет. Он еще был едва заметной точкой и летел прямо на юг в стороне от партизанского лагеря, потом стал медленно развора­чиваться, расти, приобретать очертания, и вскоре уже было ясно, что это биплан типа У-2.

Связной комбрига уже держал наготове ракетницу.

Не снижаясь, самолет сделал огромный круг, потом второй поменьше.

— Ракету! — крикнул Григорьев.

Макарихин вскинул руку и выстрелил. Красная раке­та по пологой траектории взлетела чуть повыше деревьев и с шипением упала в озеро в сотне метров от берега.

— Вторую! Бери круче!

Вторая держалась дольше, ее отсветы трепетали на напряженных лицах, и, когда она упала, Чуткину пока­залось, что вокруг заметно потемнело.

— Третью! Быстрей!

Самолет начинал третий круг, затем резко пошел на снижение и начал облет партизанского лагеря на крутом вираже.

Чуткин считал, что так и надо. Он привстал и глаз не сводил с самолета, ожидая, когда же начнется выброска продуктов. Странным было только то, что самолет был один, да и маленький, много ли в него погрузишь на всю бригаду. Но может, это поисковый, а за ним прилетят другие?

— Черт побери! Это же финский! — вдруг пробормо­тал Григорьев, и было странно увидеть на его лице рас­терянность. Однако это продолжалось недолго.— Мака­рихин! Быстро сюда пулемет! Погасить костры! Быстрее, черт побери!

Макарихин и Аристов бросились к отрядам. В это время в глубине леса раздалась первая пулеметная оче­редь, и сразу, словно дождавшись команды, стрельба за­грохотала в других местах лагеря. Трассирующие пули еле заметными светлячками прошивали небо, перекрещи­вались где-то высоко вверху, гасли, вдогонку им неслись новые, и было удивительно, что самолет — неуклюжий, распластанный на вираже, словно подставляющий всего себя под партизанский огонь,— неуязвимо продолжает полет. Чуткину показалось, что он различает даже лет­чика, спокойно перегнувшегося через борт кабины и гля­дящего вниз. Вася почти не сомневался, что самолету не удастся уйти. Сбили же партизаны ружейным огнем са­молет над Шалой. Правда, случилось это не сразу, а уже под весну, когда финны вовсе обнахалились, стали ле­тать совсем низко, а наши догадались поставить пулеме­ты на специальные турели. Пулеметчики так навостри­лись в стрельбе по финским самолетам, что вскоре, не разобравшись, подбили и свой, летевший в сторону Вытегры. Хорошо, что свой только повредили и он благопо­лучно опустился на лед Водлы.

Вася так ждал этого, что, когда самолет начал взмы­вать вверх, он не выдержал, вскинул винтовку и, целясь чуть впереди винта, которого не видел, но знал, что он где-то там, сделал три выстрела.

— Прекрати! — вяло произнес Григорьев, даже не оглянувшись на Васю.— Делай свое дело.

Самолет уходил. По нему еще стреляли, но все реже, короткими н теперь уже, наверное, более прицельными очередями, так как самолет вновь постепенно превра­щался в малоподвижное черное пятно и целиться стало легче, но пули уже навряд ли могли принести ему какой- либо вред.

Все это длилось минуту, не больше.

Приходя в себя и вновь устраиваясь между камнями, Вася вдруг подумал, что самолет так и не закончил свой третий круг над лагерем, ушел куда-то в сторону, и в этом было какое-то непонятное утешение, словно неожи­данно появившийся самолет должен был натворить еще больших бед.

Медленно и устало, засовывая в колодку маузер, Гри­горьев поднимался по крутизне берега, где поджидал его связной Макарихин.

И в том, что комбриг шел медленно, не спешил, не суетился, а, поднявшись на берег, даже оглянулся и по­стоял в раздумье, Вася увидел добрый знак и, успокаи­вая себя, стал размышлять — а что же, собственно, прои­зошло? Ну, прилетел самолет. Ну, заметил партизан, да­же не самих партизан, а, наверное, костры. Конечно, это плохо, но в конце концов рано или поздно это должно было случиться. Шестьсот человек в безлюдном лесу не могут остаться незамеченными. Но лес большой. Скорей бы получить продукты, а там — поминай как звали, ищи снова, разыскивай. Укрыться, слава богу, есть где.

Дата добавления: 2015-08-10