Глава седьмая. (оз. Гардюс, 16 июля 1942 Г. )

(оз. Гардюс, 16 июля 1942 г.)

Это озеро с красивым и непонятным названием ни­чем не отличается от десятков других, усеявших голубо­ватыми разливами карту-верстовку на пути бригады. Та же вытянутость на северо-запад, те же берега — с запа­да высокие, лесистые, а с востока — пологие и болоти­стые. Густая кайма прибрежного ольшаника и слабая нитка безымянной речушки с вялым, едва заметным те­чением в сторону недалекого и просторного Маслозера.

Полуразвалившаяся избушка и давно не торенный зимник, петлявший вдоль реки, показывали, что озеро богато рыбой, а на его низинном берегу жители Желез­ной Губы поддерживали когда-то сенокосные угодья. Те­перь все пришло в запустение, и было видно, что чело­веческая нога уже много лет не ступала сюда.

И все же это озеро запомнилось каждому из участни­ков похода. Дважды партизанская тропа выведет бригаду на его берега. Первый раз ранним утром 16 ию­ля, когда бригада, полная сил, еще не обнаруженная противником и воодушевленная успешным четырехднев­ным переходом, остановится на привал на высоком северо-западном берегу среди светлого соснового бора. И по­том снова, через двадцать пять дней, теперь уже голод­ные, обессилевшие и преследуемые партизаны едва доплетутся сюда, упадут в мокрый от дождя брусничник и, ползая по земле, станут жадно и ненасытно выгребать из-под жестких листьев полуспелые гроздья кислых ягод.

Так светлая лесная ламба и сохранилась в воспоми­наниях как озеро радости и печали...

Две ночи бригада двигалась по просеке. Ровная, как стрела, просека уводила прямо на юг, у порогов переска­кивала через реку Волому, под углом пересекала дорогу Лазарево — Пелкула и тянулась все дальше, словно бы и не было ей конца. Просека была давно не чищена, но все равно идти по ней было легко и спокойно. Мягкий, выше пояса ольховый подрост скрывал партизан, и в слу­чае опасности с воздуха бригада могла в одну секунду раствориться, исчезнуть, стоило лишь упасть на землю.

Суточный отдых после перехода линии охранения и сорокакилометрового броска подкрепил силы партизан, и с каждым днем настроение поднималось. Дело не в том, что груз за спиной заметно полегчал. Нет, это обстоя­тельство скорее тревожило, чем радовало. Кончались продукты. Но об этом пока не думали. Все жили ощуще­нием, что позади осталась одна, казавшаяся еще недавно непреодолимой, трудность — переход линии охранения. Ее счастливо миновали, и вот уже третью ночь бригада идет спокойно и ровно.

А что касается мешков, то через два дня, когда кон­чится срок полученному в Сегеже пайку, самолеты сбро­сят продовольствие. Так было объявлено, и этому нельзя не верить.

До озера Гардюс оставалось еще больше километра, и разведгруппа только что ушла обследовать его берега, а комбриг Григорьев передал по цепочке:

— Скоро будет большой привал. Костров не разво­дить, мешков не открывать. Завтракать будем позже. Каждому отделению выделить по одному рыболову и прислать к штабу.

Многим молодым партизанам, не привыкшим эконо­мить и жить завтрашним днем, открывать мешки не при­шлось бы и без приказа. Там давно уже было все переры­то-пересмотрено в поисках завалявшегося сухаря. У них оставалось по одной или две пачки пшенного концентра­та, да и то только потому, что костры разводили слиш­ком редко.

Они уже несколько дней жили впроголодь и стыдливо скрывали это, так как нет ничего обиднее, когда тебя, голодного, станут прорабатывать за обжорство. Они пи­тались ягодами и считали дни, оставшиеся до получения нового пайка. Такой день должен был наступить после­завтра.

В бригаде рыбаком считал себя каждый, и если бы было разрешено ловить рыбу, кто как и сколько может, то большинство, пожалуй, ринулось бы к берегу, несмо­тря на усталость. Но приказ комбрига делал рыбалку каким-то внеочередным нарядом, с неясными целями и результатами, и потому добровольцев нашлось немного. Каждый рассудил, что ловля будет в общий котел. Тут, сколько ни старайся, получишь равную долю. Не лучше ли поберечь силы, отдохнуть, выспаться...

У командира отделения Живякова была на этот счет своя логика. Он рассудил, что рыбалку комбриг орга­низует, по всей вероятности, чтоб как-то поддержать едой этих несчастных «доходяг», которые первыми уложили продукты в свои прожорливые желудки. А коль так — то пусть они сами на себя и работают...

Живяков оглядел подчиненных и усмехнулся:

— Ну, есть желающие? Или все готовы?

— Все, выбирай любого,— в шутку откликнулся кто-то.

— Так,— протянул Живяков.— Надо нам выделить настоящего рыбака. Чтоб не опростоволосился... Чуткин, ты где родился? Как будто бы в деревне Низово?

Чуткин уже понял, что Живяков нацелился на него, и промолчал.

— Ннзовские рыбаки по всему району славились... Так что ты, парень, нас не подведешь, я думаю.

Живяков явно подсмеивался. Уж он-то, работавший до войны в райземотделе, лучше других знал, что в Низове серьезного рыбацкого промысла никогда не было. Рыбу там ловили лишь для домашнего пользования. Но почему и не подшутить в ожидании близкого отдыха, бла­го настроение хорошее, день погожий, и есть повод лиш­ний раз пошевелить этого полусонного Чуткина.

— Снасть-то есть у тебя? Не потерял?

— Есть.

— Покажи.

Взял чуткинскую удочку с пробковым поплавком, долго разглядывал, чмокал, попробовал на прочность.

— Снасть серьезная. Ишь ты, даже шелковую леску где-то добыл, молодец, рыбак... Крючок-то великоват для здешней рыбы. Ну, ступай! Винтовку возьми, эх ты, растяпа...

Чуткин без особой охоты направился к штабу брига­ды. Там собралась целая толпа рыбаков — сидели, кури­ли, ждали, пока освободится комбриг, совещавшийся с начальником штаба. Иные уже обстругивали ножами только что срезанные удилища.

Наконец Григорьев подошел, оглядел собравшихся и рассмеялся.

— Ну, ребята, я думаю, такой большой рыбацкой артели нет по всей Карелии. Неужто мы не снабдим ры­бой бригаду? Одного боюсь, в этом озерке не хватит ее на всю ватагу. Условия следующие. По килограмму на­таскаем — жидкой ушицы попьем. По два кило — рыб­ная закуска будет. По три — настоящим обедом бригаду накормим. Ловим ровно три часа, до девяти, а потом чтоб на озере ни души не было. За лучший улов награда, пока не скажу какая!

Три часа — срок для рыбалки небольшой. Кто попро­ворнее, те с готовыми удочками сразу же ринулись к бе­регу, чтоб выбрать добычливое место, а главное — запа­стись насадкой. Большинство же разбрелось по лесу в поисках удилищ.

Чуткин не спешил. Он приглядывался к молоденьким березкам и, подбирая в рот ягоды, отходил все дальше. Разве это удилища? И трех метров не выберешь. Надо обязательно найти тонкую и гибкую рябину. В таком де­ле, как ловля с берега, все дело в удилище... Подальше закинешь — покрупнее возьмешь. Настоящий окунь — он не дурак, чтоб носом в берег тыкаться. В жаркую пору настоящий окунь па лудах держится. Хорошо бы плот связать да поискать их, эти самые луды...

Рыбалка, придуманная комбригом, не нравилась Чуткину. Забава какая-то... Где-то в душе она вроде и затронула его, хотелось не ударить лицом в грязь, пока­зать, что и он возле воды вырос, но в рассуждениях Чут­кин не одобрял комбриговской придумки. Рыбалка суеты не терпит. Даже если тебе и подфартило — на клевое место попал или крупную рыбу на крючок зацепил — ни­когда не торопись... Сколько раз бывало — задрожишь от удачи, заторопишься, а потом хоть рыдай с досады. Не раз ему мальчишкой и плакать приходилось, глядя в разгар клева на оборванную леску. На рыбалке все надо делать с толком, и боже тебя упаси показать рыбе, что ты торопишься ее поймать.

Опять же — с насадкой... Конечно, мелкий береговой окушок или плотица будут брать на всякую дрянь... А чтоб заловить доброго окуня — тут времени жалеть не приходится, надо червя найти, весь берег перерыть, а найти. Или, на худой конец, ловить на мясо или хвост плотицы...

Время шло. Вася рассуждал, бродил по лесу, собирал и ел чернику, а у самого еще не было ни удилища, ни наживки.

Когда он получасом позже других, с удочкой и един­ственным, зажатым в кулаке червем вышел к озеру, все самые удобные для ловли места уже были заняты. На каждом, самом крохотном мыске стояло по двое, по трое партизан, и лов шел вовсю. Конечно, где ловят трое, на­шлось бы место и четвертому. Ну покосились бы на него, может, даже поворчали, но не прогнали бы — озеро-то одно, да и улов общий. Но не такой был Вася Чуткин, чтоб пристраиваться к чужой удаче.

Он медленно, словно бы заранее зная свое место, шел вдоль берега в дальний конец озера, не вглядываясь, но замечая, что каждый из рыбаков успел взять никак не меньше десятка мелких окушков. Ловили на окуневый глаз. Вытащат окушка, выдавят глаз, насадят на крючок и ловят следующего. Хорошо, что окушки ловились свет­лые, красноперые, не такие черные прожорливые уродцы величиной с палец, какие попадаются в иных лесных ламбушках. Значит, в этом озере должна водиться и на­стоящая рыба!

В широкой загубине блеснил щуку комбриг. Работал он без удилища. Спиннинговая леса намотана на кон­сервную банку. Правой рукой комбриг раскручивал над головой тяжелую блесну и ловко кидал ее. Блесна лете­ла недалеко, метров пятнадцать — двадцать, и шлепа­лась в воду. Быстро наматывая лесу на банку, Григорьев тянул блесну почти поверху. С высокого берега Чуткин хорошо видел, как играет и переливается на солнце комбриговская золотистая блесна.

Щука не брала. Григорьев сделал пять забросов и все впустую. «Наверно, зубы щука меняет»,— с огорчением подумал Чуткин. Ему и очень хотелось, чтоб комбригу, наконец, повезло, и в то же время каждый безуспешный заброс давал какое-то облегчение его ревнивому рыбац­кому чувству. Вот ведь не у одного меня пусто, даже комбриг с блесной ничего еще не поймал...

Вася, наверное, и еще стоял бы, наблюдая за стара­ниями Григорьева, но тот решил перейти на другое ме­сто, смотал на банку всю лесу, наклонился к земле и поднял насаженную на прут большую желтобрюхую щуку. Было в ней килограмма полтора, а то и два. В ра­зинутую застывшую пасть, наверное, вошел бы Васин кулак.

Григорьев, обходя по воде ивовые заросли, напра­вился в сторону лагеря, а Вася, устыдившись и своих не­давних дум, и своего безделья, побежал дальше.

Свободного мыска так и не нашлось. До конца озера оставалось метров двести, не больше. Уже виднелась рыжеватая болотистая пойма, посреди которой петляла речка, уходящая куда-то к югу.

Пришлось спускаться к воде и устраиваться рядом с тремя рыбаками из отряда «Боевые друзья». Вася уже был готов и к ругани из-за места, но, вопреки ожидани­ям, все обошлось тихо. Покоситься-то на него покоси­лись, но никто и слова не сказал. Более того, один из рыбаков с пистолетом у пояса (командир взвода, кажет­ся!) даже перезабросил свою удочку, уступая Васе место.

Это было то, что Вася искал. Сизая скала прямо у ног уступами уходила в глубину, бесчисленные мальки, только что проросшие из икринок, подвижной паутиной покрывали всю поверхность воды, а чуть глубже изредка поблескивала чешуей более крупная рыба.

Сдерживая волнение, Вася установил самый глубокий спуск, неторопливо разорвал червя пополам, насадил, хо­тел привычно поплевать, но раздумал и сделал первый заброс. Леса в глубину так и не ушла: поплавок сразу же задержался и побежал по поверхности куда-то в сто­рону.

Вася подсек и медленно потянул вверх удилище. Не­большая плотица трепыхалась на крючке, распугивая мальков. Это была неудача: от червя остались жалкие ошметья — плотва, как известно, не заглатывает, а лихо­радочно обкусывает наживку. Такая же участь постигла и вторую часть червя.

Тут уж Вася не выдержал, громко и смачно выругал­ся. Сосед с пистолетом понимающе усмехнулся и предло­жил свою насадку — окуневый глаз.

— Нет уж, я до них, сволочей, доберусь,— пообещал Вася, хотя сам еще не знал, до кого и как он намерен добираться.

— Дымом вроде, товарищ комвзвода, пахнет,— вдруг сказал один из рыбаков, втягивая носом воздух.

Все оглянулись вправо, влево. Костров нигде не было. Лишь над ближайшим мыском плавал, словно от папи­росы, тонкий синеватый дымок.

— Присмотри за моей удочкой! — неизвестно кому приказал комвзвода и направился туда.

Вася сразу почувствовал себя свободней. Отрезал плотице хвост, насадил его так, чтобы весь крючок упря­тать под рыбью кожу, и забросил. Теперь можно и заку­рить. Закрепив удилище в трещине скалы, Вася сел ря­дом и принялся сворачивать «козью ножку». Соседи, как заведенные, таскали окуней — одного за другим, одного за другим. Окушок шел мерный, граммов по пятьдесят, лишь изредка попадался покрупнее, и тогда они вполго­лоса нахваливали друг друга. Валили улов в общую ку­чу, и Вася подумал: как же они будут отчитываться перед комбригом? Если уж соревнование устроили, то надо соблюдать правила...

Васин поплавок стоял мертво и неподвижно, словно бакен на краю фарватера. Синяя стрекозка облюбовала его для каких-то своих надобностей. Она то усаживалась на него, то почему-то взлетала и начинала снова при­страиваться.

Вася терпеливо ждал, больше наблюдая за соседями, чем за своей удочкой. Те еще прибавили в скорости — не успеваешь отсчитать и до тридцати, как на берег летит очередной окунь. «Во дают ребята! Наловчились! Как ложкой из котелка черпают!»

Вася хотел уже вслух присоединиться к их взаимным подхваливаниям, как один из рыбаков сердито проронил:

— Эй, «мститель»! Чего ворон ловишь, клюет у тебя!

— Вижу,— привычно отозвался Вася, хотя сам ниче­го не видел, да и видеть не мог — поплавка на воде не было, а леса от конца удилища, разрезая воду, уходила куда-то в сторону.

Вася вскочил, осторожно взял удилище в руку.

— Тяни, чего зеваешь! — вполголоса надрывался со­сед. Он сделал попытку помочь Васе, потянулся к его удилищу рукой, но в это время поплавок медленно и ров­но начал всплывать к поверхности. Вот он показался над водой, застыл и даже вновь появившаяся стрекозка затрепетала над ним.

— Раззява ты, а не рыбак! — с презрением посмотрел на Чуткина сосед.—Такую рыбину упустил... Большая, наверное, как думаешь, Лешка? — обратился он к своему товарищу.

— Кто знает, может, и большая,— безразлично ото­звался тот.

Вася в душе ликовал: сейчас-то он отплатит этому жадному верзиле за «раззяву». Уж он-то знал, что и окунь у него был большой и что никуда он не мог деться. Здесь он, голубчик, здесь где-то... Если не украл нажив­ку, то обязательно снова возьмет.

И верно: поплавок слабо дрогнул и медленно пошел в сторону и на погружение. Вот он скрылся под водой, но еще виден. Вот он, описав полукруг, пошел в другую сторону... Конец удилища уже подрагивал, изгибался к воде, а Вася все еще считал про себя: «...восемь, девять, десять... пора!»

Он слегка поддернул удилище и сразу почувствовал, что рыба взялась накрепко. Гибкое рябиновое удилище выгнулось дугой и дрожало в руке, натянутая струной леска из стороны в сторону резала воду. Васе не терпе­лось поскорей вытащить добычу на берег, чтоб заткнуть рот этому верзиле. Он, вероятно, и поступил бы так, если бы сбоку не слышалось опять надсадное шипение:

— Тащи, да тащи ты, дьявол... Упустишь опять!

Злость придала ему выдержки. Возможно, это и спас­ло от беды. Дерни он посильнее, и леса могла оборвать­ся. Вася медленно, едва заметно для постороннего глаза, подтягивал лесу, а окунь продолжал рваться из стороны в сторону. Вдруг он кинулся прямо к берегу, леса ослаб­ла и даже провисла. Вася сделал два шага назад и снова напружинил удочку... Окунь, постепенно затихая, все медленнее и послушнее ходил в двух метрах от берега, поднимаясь к самой поверхности.

Наконец Вася решился и чуть ли не волоком втащил его на скалу, потом быстро рукой отбросил трепыхавшу­юся рыбу подальше от воды.

Да, окунь был поистине на зависть соседям: выпучен­ные очумелые глаза были размером со шляпку винтовочного патрона, а весь он, полосатый, ощерившийся, с гор­бом на спине, походил на какое-то чудо-юдо...

Пока Чуткин вырезал прут и продевал его под перламутровые, окостенелые крылья окуневых жабер, подошел расстроенный командир взвода.

— Что там? — поинтересовался верзила.

— А ну их...— махнул рукой тот.— Шашлычную устроили. На лучинках рыбу пекут... Находятся же лю­ди! Невтерпеж им, видишь ли... Пришлось пристрожить. Не в рыбе дело, а приказ нарушают.

— «Мститель»-то наш вон, посмотри, какого зверя заловил.

— Вот это окунь! — Командир-взвода даже головой покачал в изумлении.— На что клюнул? Неужто на глаз?..

— На плотичий хвост.

— Ну? Вот никогда не пробовал... Объясни-ка, па­рень, как ты это делаешь?

Вася показал. Но командир взвода, как видно, усо­мнился, принял Васину удачу за случайность и продол­жал таскать мелких окушков по-своему.

Чуткин сделал заброс, укрепил удилище и уселся снова курить... Вскоре все повторилось, и второй окунь, чуть поменьше, оказался на берегу.

Соседи забеспокоились. Верзила в шумных, сшитых из плащ-палатки шароварах первым не выдержал, наса­дил на крючок хвост плотицы. У него почти сразу же клюнуло, потянуло на дно, но он слишком поторопился и вытащил лишь помятый хвост. С недоумением и расте­рянностью он оглянулся на Васю, а тот сидел и словно бы ничего не видел. «Так тебе и надо, не жадничай. Ишь, учитель нашелся»,— с удовлетворением думал Вася, ожидая момента, когда обратятся к нему за советом.

После двух неудачных поклевок такой момент насту­пил. В ответ на восклицание, явно обращенное к нему: «Не понимаю, что за чертовщина!», Вася промолчал, до­ждался очередной поклевки у неудачника, а затем слов­но бы нехотя потянулся к его удилищу. Тот покорно усту­пил. Несколько раз Вася принимался считать, но окунь отпускал наживку, и поплавок всплывал.

И все-таки терпение победило — вскоре первый круп­ный окунь украсил горку мелкой рыбы, уже наловленной соседями.

Вася поймал еще двух окуней, а потом клев прекра­тился. Словно обрезало — даже мелочь стала брать вяло и редко. Интерес к рыбалке пропал, мучительно захоте­лось есть и спать. Словно бы скрываясь от нестерпимо палящего солнца, Вася отодвинулся в тень прибрежных зарослей, какое-то время для вида посидел там, потом привалился на бок и сразу задремал. Он знал, что спать нельзя, за это могут строго наказать, и поэтому сон его был неглубок и тревожен. Это был даже и не сон, а бес­силие перед дремотой, когда вроде бы все слышишь и по­нимаешь, а открыть глаза, очнуться — невыносимо тя­жело и больно. Соседи вполголоса переговаривались. Это мешало, так как каждое слово как бы ударяло по созна­нию, заставляло напрягаться, но в то же время и прино­сило успокоение — значит, они еще здесь, не ушли, зна­чит — еще можно вот так поваляться, подремать.

Потом Вася услышал над головой тяжелые прибли­жающиеся шаги...

— А ты что — спать сюда пришел, что ли? Другие за тебя работать должны?

— Оставь его. Он свое сделал, пусть спит...

Позже, когда по берегу пробежал дежурный с прика­занием всем уйти с озера и Васю разбудил командир взвода, Чуткнн проснулся с убежденнем, что он в дейст­вительности слышал и шаги над головой, и этот грубый окрик, и успокаивающие слова взводного. И оттого, что все это, по его убеждению, было, он не почувствовал ни­каких угрызений совести перед соседями за недозволен­ную слабость, и был крайне удивлен, когда командир взвода по пути в лагерь подзадержал его:

— Твоя фамилия вроде — Чуткин?

— Да.

— Помню тебя по шокшинскому походу. Ты, парень, знаешь правило, что в походе спать можно только в рас­положении своего взвода? И с разрешения командира.

Чуткин знал это и промолчал.

— А если бы нас вблизи не было? Или, допустим, ты заснул бы вот так не на берегу, а в лесу? Заснешь и смот­ри— не проснешься. Ваш Якунин, думаешь, намеренно на посту спать улегся? Нет, конечно. Дал себе послабле­ние, как и ты... Ладно, парень, не унывай, только больше такого не делай, если беды не хочешь.

Вася подавленно молчал. Если бы командир взвода выговаривал ему строго или начал ругаться, он знал бы, как ответить. Тем более, что и взводный не свой, а чу­жой... Вася-то и фамилии его не помнит. То ли Васильев, то ли Николаев... Но этот взводный был, как видно, не­плохим мужиком. Непонятно только, чего ж он сразу не разбудил его. Разбудил бы и дело с концом. Смешно по­лучается — сделал доброе дело, не дал разбудить, а те­перь вроде бы попрекает.

В штабе Васю встретили как героя рыбалки.

Каждый, начиная с Григорьева, счел своим долгом попробовать на вес или хотя бы потрогать его четырех окуней — особенно первого, рекордного. Трех окуней тут же забрали в общую долю. Потом Григорьев вручил Васе приз — медную тяжелую блесну, точь-в-точь такую же, на какую ловил сам. Удачливые рыбаки были тут же в шутку зачислены в бригадную рыболовную артель, председателем которой вызвался быть сам комбриг.

Для варки рыбы каждому взводу было разреше­но развести по маленькому бездымному костерку.

Свою долю — большой кусок вареного окуня и круж­ку холодной ухи — Вася Чуткин съел вечером, перед вы­ходом с озера Гардюс. Едва добравшись до отделения, он свалился под куст и проспал весь день. Спал он тревож­но. Все время ему слышался тот непонятный и незнако­мый голос: «А ты что — спать сюда пришел, что ли?..» Вася вздрагивал, напрягался и все ждал успокаивающе­го ответа: «Оставь его... Пусть спит». Но ответа не было. Вася просыпался, долго приходил в себя и, успокоив­шись, забывался снова.

3.

В штабе бригады сложился определенный походный распорядок — за час до выхода с большого привала ко­мандиры и комиссары отрядов собирались на оператив­ное совещание. Докладывали о разного рода происшест­виях, знакомились с маршрутом на следующий переход, начальник штаба намечал порядок движения, комиссар зачитывал свежую сводку Совинформбюро, потом — не­сколько минут общего перекура: сидели, вполголоса пе­реговаривались, шутили — и расходились по своим местам.

Командиры так привыкли к этому, что приходили на оперативку, не ожидая вызова. И в отрядах знали: если командир и комиссар направились к штабу бригады, по­ра готовиться в путь.

У озера Гардюс все шло, как обычно.

К вечеру ненадолго разрешили развести костры, что­бы вскипятить чаю и что-либо сварить перед походом. День отстоял солнечным и жарким, хотя у самого гори­зонта на северо-западе кучились белые облака. Было тихо и безветренно, но знатоки утверждали, что сухой погоде пришел конец. Солнце сядет в зарю, а это верный признак, что завтра будет ветрено. А где ветер — там и дождь. Если не холодный и не затяжной, то и пора бы. Жара надоела. Третью неделю не просыхаешь от пота. На марше даже ночью преешь так, что кажется, пар от тебя клубится. А тут еще проклятые комары и мошка. Спать приходится, укутавшись с головой в плащ-палат­ку. Просыпаешься мокрый и очумелый. Тело жжет от укусов. Так и хочется шарахнуться прямо в одежде в во­ду, чтоб хоть на минуту почувствовать облегчение.

А тут еще подкралась новая беда. Если бы не этот проклятый гнус, ее заметили бы раньше. А так — попробуй разберись, от чего чешется все тело? Думалось, от укусов мошки и комаров, а оказалось — в рубцах на­тельной одежды вши завелись.

Вши — не гнус, и люди стыдились их. Каждый счи­тал, что они у него одного. Скрывали беду, где-либо за кустиком пытались тайком от нее избавиться. Трясли ру­бахи, давили ногтями, стирали в холодной воде.

На озере Гардюс фельдшер отряда «Боевые друзья» Ольга Пахомова обратила внимание, что некоторые бой­цы подолгу не засыпали, копошились под плащ-палат­кой, потом, раздетые до пояса, уходили в кусты. Она заподозрила неладное и решила сделать поголовный осмотр. И сразу же подозрения подтвердились. После первых десяти — пятнадцати человек ей уже не понадо­билось осматривать каждого. Она подходила и спраши­вала:

— Есть?

Ее отлично понимали и кивали:

— Есть. Как в Греции — у нас все есть. Могу усту­пить.

— Много?

— Хватит. Больше, чем овец у доброго хозяина,— шу­тили ребята и сразу же чувствовали облегчение.

Она осматривала лишь тех, кто давал отрицательный ответ. Таких оказалось меньше половины.

Нужно было принимать срочные меры.

Пахомова доложила командиру отряда Грекову и на­чальнику санитарной службы бригады Петуховой. Та сразу же велела произвести осмотр во всех других отря­дах. Картина оказалась схожей.

В отрядах — оживление. Теперь никому не надо таиться. Одежду прожаривают над кострами, шутят, смеются, словно проверка избавила каждого не только от угнетающей тайны, но и от самой беды. Лишь пожи­лые пессимисты невесело качают головами.

— Не к добру это... Вошь, она к беде заводится! Смотри-ка, трех недель не прошло, как в бане мылись, а уже развелось столько! А ведь она соленого поту не любит. Коль в поту завелась, то и впрямь к беде!

Санитарный осмотр в отрядах закончился как раз ко времени, когда командиры собрались на оперативное со­вещание.

Предстояло решить важный вопрос о дальнейшем маршруте. На юге, в пятнадцати километрах прямо по курсу бригады располагалась система соединявшихся друг с другом озер: Сидрозеро, Тумасозеро, Кевятозеро и Унутозеро. Как их обходить — с востока или с запада? Оба варианта имели свои преимущества и недостатки. Западный, конечно, более скрытен, но места там низкие, сырые, много труднопроходимых болот и две реки — Сидра и Тумба, через которые надо наводить переправы.

Восточный вариант более рискован, он приблизит маршрут к населенным пунктам Железная Губа и Юкко-губа, в которых значатся небольшие гарнизоны против­ника. Но зато не понадобится никаких переправ, путь проляжет по сухим высоким местам, которые хорошо знакомы и комбригу, и многим другим партизанам, уро­женцам Сегозерского района. Небольшой поселок лесо­рубов Тумба, который никак при этом не минуешь, с пер­вых дней войны заброшен. В нем нет ни местного насе­ления, ни финского гарнизона. Там люди могли бы хорошо отдохнуть, привести себя в порядок. Кстати, там есть бани, если они уцелели.

Одни за другим выступали командиры отрядов, взве­шивали «за» и «против», и никто не решался высказать­ся. Григорьев не понуждал их к этому. Он и сам все еще прикидывал, взвешивал и не мог решиться. В обсужде­нии он искал не столько большинства голосов, сколько свежих доводов и возражений.

Сообщение об итогах санитарной проверки явилось определяющим доводом в пользу восточного варианта.

Григорьев принял решение: скрытно форсировать до­рогу в трех километрах от деревни Железная Губа и идти на Тумбу. В ночь с семнадцатого на восемнадцатое в квадрате 32—90 принять с самолетов продукты, войти в поселок, дать людям суточный отдых и помыть их в бане.

Дата добавления: 2015-08-10