Глава девятая. (координаты 30—92, 17 июля 1942 Г. )

(координаты 30—92, 17 июля 1942 г.)

Потом, когда случится то, что случилось, и когда, в силу этого, все доводы, продиктовавшие комбригу его решение, получат иной вес и иную цену, приказ идти на Тумбу станет представляться не только беспечностью или излишней самоуверенностью, но и явной ошибкой. О нем так и будут судить некоторые командиры. Еще бы! Не надо быть военным специалистом, чтобы понимать, что чем ближе будет бригада держаться к населенным пунктам, тем вероятнее возможность ее обнаружения противником. Казалось бы, чего проще — свернуть впра­во, уйти в безлюдные дебри Западно-Карельской возвы­шенности, скрыться там и потом спокойно двигаться к Поросозеру...

Да, если бы знать наперед, что ждало бригаду, то, возможно, и сам Григорьев избрал бы западный вариант, хотя даже сейчас, через тридцать пять лет, нельзя с уве­ренностью сказать — избавило бы это бригаду от бед и лишений или принесло бы ей лишь новые?

Целую неделю бригада шла по вражескому тылу, имея перед собой одну главную опасность — угрозу пре­ждевременного обнаружения. Теперь к ней прибавились еще две — надвигающийся голод и угроза эпидемии.

Если обнаружение представлялось Григорьеву хотя и серьезной, но пока еще проблематичной опасностью (он многого не знал и многое зависело от случая), то голод и необходимость срочной санобработки были реальностью, которую не отведешь ни волей, ни силой оружия.

До Поросозера оставалось около ста километров, не меньше недели пути, а голод, истощение, болезни, если не принять решительных мер, могли стать угрозой зав­трашнего дня.

Этими соображениями и руководствовался Григорьев, когда отдал приказ двигаться на Тумбу.

Бригада продолжала идти на юг по просекам.

В полночь благополучно перешли развернутым фрон­том дорогу Железная Губа — Чиасалми, как всегда, сде­лали рывок, утром в глухом лесу остановились на двух­часовой привал. Хотя официально никаких объявлений во взводах сделано не было, но все уже знали, что сле­дующей ночью ожидаются самолеты с продуктами. Это воодушевляло людей. Несмотря на усталость, всем не терпелось быстрее добраться к месту выброски, поскорей почувствовать за спиной тяжесть набитых продуктами вещмешков и вновь досыта наесться... А там, говорят, будет суточный отдых, баня, ночь под крышей — без ко­маров, без мошки, без этого проклятого зуда во всем теле.

Недалеко отошли от места привала, как слева неожи­данно загремели выстрелы. Один, другой, третий... Про­рокотали короткие пулеметные очереди.

Отряды уже начали разворачиваться в боевой поря­док, как пришла команда двигаться дальше. Выяснилось, что боковое охранение из отряда «Боевые друзья» натк­нулось на спокойно пасшихся в низине лосиху и теленка. Увидев неподвижно застывших людей, животные не бро­сились бежать, а сбились поплотнее друг к другу. Ко­мандир охранения дал команду залечь и послал человека в штаб за разрешением стрелять. Однако, когда лоси на­чали медленно уходить в лес, он взял ответственность на себя и приказал открыть огонь.

Аристов негодовал. Он требовал немедленного преда­ния виновных суду.

— Из-за какого-то куска мяса мы проваливаем всю операцию! — громко и непримиримо, чтоб слышали дру­гие, сказал он, не глядя на виновато стоявшего перед ним командира дозора.

Григорьев видел в случившемся лишь один крупный просчет — стрельбу из пулемета. Несколько одиночных выстрелов из винтовки не могли демаскировать бригаду. Населенные пункты отсюда далеко: до Железной Губы километров десять, а до Юккогубы и еще дальше. Выст­релы там, конечно, не слышны. А если где-то в лесу и оказались случайно люди, то винтовочные выстрелы не могли бы насторожить их. Гораздо хуже, если кто-либо слышал пулеметные очереди.

Оставалось надеяться на лучшее. Тем более, что уже поднялся сильный ветер, и он, конечно, как-то скрал зву­ки пулеметных очередей.

Как это часто бывает, когда люди хотят сделать луч­ше, а получается хуже, прямого виновника определить было трудно. Выяснилось, что командир охранения не давал команды пулеметчику открывать огонь. По лосихе стреляли из винтовок двое —он сам и еще один меткий боец. Но когда испуганный лосенок бросился бежать, пулеметчик Прястов не выдержал и двумя короткими очередями свалил его.

Чтобы успокоить расходившегося Аристова, Григорьев сурово посмотрел на виновных и сказал:

— Вопрос о наказании будем решать после возвра­щения из похода! Идите!

— Вы оба должны своей кровью оправдать этот про­ступок,— добавил им вслед Аристов.

В полчаса туши, неснимая шкур, разделали и поде­лили сначала по отрядам, потом по взводам, потом — по отделениям. Каждому бойцу досталось по небольшому куску мяса.

После полудня начался дождь. Быстро заволокло не­бо, глухо в вышине зашумел лес, стало темно и прохлад­но. Все приуныли. Если такая погода продержится долго, то самолетов ждать бесполезно. А ведь ненастье может стоять и день, и два, и три... Где-то далеко на северо-западе пророкотал гром. Он приближался все усиливаю­щимися накатами. И оттого, что он догонял, а партизаны как бы уходили от него, и с каждым разом он грохотал все сильнее и резче, у всех росло ощущение какого-то беспокойства, словно за спиной что-то уже происходит и надо как можно скорей отрываться, убегать, пря­таться...

Гром и ливень догнали их. Все кинулись прятаться под деревьями, но елей было мало, а под соснами — ка­кое укрытие? Ливень был такой сильный, что, пока доста­вали плащ-палатки, успели промокнуть.

Гроза и ливень обогнали их и ушли вперед, а мелкий дождик продолжался почти всю дорогу. На привал в квадрат 30—92, где должны были ждать сброски про­дуктов, пришли усталые и мокрые, но счастливые и тем, что добрались наконец-то, и особенно тем, что на западе вновь прояснело и даже выглянуло солнце. А это означа­ло, что погода может быть летной.

Больше часа неподвижно сидели, ожидая, пока будет произведена разведка местности. Потом по цепочке за­шелестела команда: «Привал!», и отряды разошлись в отведенные им сектора.

Разрешение развести по одному костру на отделение все восприняли как вполне заслуженную награду за этот утомительный суточный переход. Теперь можно и обсу­шиться, и сварить, наконец, злополучное мясо, которое давно уже не давало покоя голодному воображению.

Все шло отлично, и ничто, казалось, не предвещало беды.

Место для привала оказалось сухим и удобным. На западе сквозь редкие стволы соснового бора поблескива­ло широкое Сидрозеро. Его противоположный берег про­ступал сквозь синеватую дымку. С востока — в километ­ре — было труднопроходимое болото. Год или два назад в этих местах прошел низовой пожар, трава и кустарник выгорели и еще не успели подняться. Снизу даже обуг­лились стволы кондовых сосен. Слабый ветерок с озера легко проникал сюда, и комаров поэтому почти не было.

Костры, как и положено, развели в ложбинках и укрытиях. Дежурный по отряду специально расхаживал от отделения к отделению и присматривал, чтоб и костер был небольшим, и чтоб дыму не было.

Этому партизан учить не надо. Дай только разреше­ние—такой костерок держать будут, что и в двадцати шагах не заметишь. Промокшую сверху валежину спе­циально отешут топором, чтоб не дымила; щепки акку­ратно высушат и все до единой сожгут, а сами двойным кольцом так плотно усядутся вокруг, что издали и не поймешь — то ли есть у них костер, то ли по лености да усталости решили без него обойтись.

Не прошло и четверти часа, как вся бригада разби­лась на шестьдесят таких групп, в центре каждой, над огнем, висели на рогулинах вплотную друг к другу по пять-шесть котелков.

Какие это мучительные и счастливые минуты! Лицо уже пылает от сухого жара, одежда курится легким парком, а ты сидишь, куришь, сознавая свое законное право вот так сидеть и курить; смотришь на огонь, на воду в черном котелке, сквозь которую проступают куски багрового мяса, выделенного тебе и двум твоим пайщи­кам,— и эти куски кажутся пределом твоих желаний. Ты понимаешь, что быть таким жадным нехорошо даже го­лодному, ты стараешься делать вид, что тебе безразлич­но и ты просто отдыхаешь, ты пытаешься поддерживать разговор, но вновь и вновь ловишь себя на том, что смот­ришь в одну злополучную точку и мучительно ждешь, ждешь... А ждать придется долго. Мясо — не рыба, на костре оно упреет не скоро, вся вода выкипит — придется не один раз добавлять, и все равно с трудом будешь рвать его зубами. Уже подкрадывается коварная мысль — зачем ждать, чего возиться, покипит немного и хватит, сырое, говорят, еще питательней. Если бы ты был один, то, может, и не выдержал бы. Но вас в паю трое. Возможно, каждый думает так же, как и ты, но раз трое — приходится ждать. Тем более, все ждут, а в похо­де нельзя по-иному — надо делать как все.

За последние дни Чуткин наголодался больше дру­гих. Что он ел за эти сутки? Вчера вечером — рыбу. Хотя и не досыта — вволю теперь, поди, не скоро наешься, но кусок был большой, а главное, кто-то оставил ему, спя­щему, небольшую дольку сухаря. Совсем крохотную, со спичечный коробок, а все же во рту остался вкус хлебно­го. Вроде бы отблагодарили его за рыбацкую удачу. Ин­тересно, кто так расщедрился? У его пайщиков — моло­дых ребят — сухарей не было. А сегодня весь день на подножном корму. Из питательного только и перепало две горсти сырого пшенного концентрата.

Чуткин глядел в костер, ждал и незаметно все силь­нее надавливал ногой на рогулину, прижимая свой коте­лок поближе к огню.

От глазастого Живякова ничего не укроется.

— Смотри, опрокинешь и костер зальешь,— тихо и вроде бы безразлично произнес он.— Протер бы лучше винтовку, ржавчиной после дождя возьмется.

Вася ничего не ответил, но ногу убрал. Конечно, вин­товку не мешало бы протереть, и он обязательно сделает это — оружие беречь надо, а то оно и подвести может,— однако делать это лучше после ужина, а еще лучше, ко­гда на пост пойдет. Там времени хватит, все равно ле­жать, посматривать да прислушиваться, со сном бороть­ся — все-таки будет занятие. Разбирать винтовку он, ко­нечно, не станет, на посту не место для этого, а так, свер­ху протрет масляной тряпочкой... С нарядами на карауль­ную службу Васе везет. Вчера из-за рыбалки вообще не ходил, а сегодня — его вторая очередь. Только не бывав­шие в дальних походах могут считать: дескать, не все ли равно, когда доведется отстоять на посту свой час — пер­вым, вторым или десятым? Вася, когда был новичком, тоже радовался, коль ему выпадала далекая очередь. Но теперь-то он понимает разницу. Нет смены лучше первой. Вроде бы наоборот должно быть. Ведут тебя на пост, а ты — голодный, усталый после перехода, еле ноги воло­чишь вслед разводящему. Так и кажется, что стоит за­нять место в секрете, сразу и глаз не разомкнуть — хоть распорки между веками вставляй. А получается по-ино­му. Лежишь, посматриваешь, минуты на глазок отсчи­тываешь, а позади ощущаешь —не слышишь, а именно спиной чувствуешь,— как не спит, живет, двигается ла­герь. Оттуда и дымком потянет, а иногда тихо, еле слыш­но дужка котелка звякнет. Значит, ребята уже и костер сообразили, и за варево принялись. С поста придешь — в самую пору. Перекусишь — и кум королю до конца привала. Одно это сколько бодрости прибавляет...

Но быть на посту — в секрете ли, в дозоре,— когда все спят — нет большей муки. Сам заспанный, и позади — сонное царство. Костры уже погашены, нигде ни звука, глаза слипаются, и только проклятая мошка, которая с ходу стегает, как осколками, и беспрерывно лезет за шиворот, заставляет шевелиться, отмахиваться, поежи­ваться. Да еще страшная мысль, что вот заснешь — и ни­когда не проснешься...

Вася сидел у костра, размышлял, глотал слюну, по­глядывая на кипевший котелок, и успокаивал себя тем, что нет худа без добра. Теперь уже ясно, что на пост придется идти голодному, но зато к возвращению будут ждать его сразу две радости — и еда, и сон до конца привала. А если к тому времени прилетят самолеты да сбросят продукты — то чего еще и желать? Погода опять наладилась. Солнце уже село, а в лесу светло, как днем, потому что небо — чистое, ясное, голубое, словно в мае, перед началом белых ночей. В такую ночь отчего не ле­тать? Через часок сгустятся синеватые сумерки, кой-где даже звезды, которые поярче, проглянут, а ночь-то все равно будет белая... Хоть и не такая, как в июне, но еще светлая, тихая и теплая.

— Чуткин, собирайся на пост!

Вот и прошел час привала. Незаметно проскочил, словно короткий перекур на марше,— так бы вот там, на посту, время летело.

Собираться на пост — это значит свернуть и выкурить цигарку, чтоб там не томиться. Другого собирать нече­го — винтовка под рукой, две гранаты на боку, а мешок вдесь, у костра, останется.

— Пошли, Чуткин!

Вася сделал последние торопливые затяжки, кинул окурок в костер и поднялся. Потуже затягивая пояс-патронташ, не без сожаления посмотрел на все еще кипев­ший котелок и пошел за Живяковым.

Дата добавления: 2015-08-10