Глава третья. (оз. Мальярви, 8 толя 1942 Г. )

(оз. Мальярви, 8 толя 1942 г.)

Шестого июля бригада подошла к линии охранения и расположилась вблизи лесного озера Мальярви. До бли­жайшего финского гарнизона в деревне Баранова Гора оставалось десять километров. В Междуозерье, к линии охранения, были направлены три группы разведчиков.

Григорьев все еще не оставлял надежды, что удастся скрытно перейти полосу охранения в перешейке между Елмозером и Сегозером.

Дальнейшее представлялось не таким трудным. Быстрый рывок на юго-запад, форсирование шоссейной дороги, выход к высоте с отметкой 278. Там уже глухие места. На десятки верст вокруг — ни жилья, ни дорог. Там можно будет идти спокойно. На юг, на юг — в широ­кий проход между озерами Унутозеро и Селецкое, потом на юго-запад — к Матченъярвн и снова на юг, к северной оконечности Янгозера, откуда до цели останется сорок километров. Десятки раз этот маршрут пройден по кар­те. Каждый квадрат, каждая топографическая отметка изучены так, словно бы уже сам бывал там, ногами из­мерил весь путь от Сегежа до Поросозера. А разве это не так? Ведь начинаются места — родные и знакомые. Хотя и давно, но доводилось ему бывать и на Янгозере, и на Селецком, и на Унутозере. Может, потому и видят­ся теперь при взгляде на карту не столько топографи­ческие знаки, сколько постепенно оживающие перед глазами лесистые склоны, проемы озер и болот и волнистая темная кайма по горизонту...

Разведгруппы, посланные в Междуозерье, вернулись утром и принесли раненых. Трое партизан подорвались на минах, один из них скончался в пути. Все самые худ­шие опасения подтвердились: перешеек покрыт сплош­ными минными полями, позади них прорублены патру­лируемые просеки. На севере у Барановой Горы и на юге у Орченьгубы разведчики заметили финские дзоты. Ста­ло ясно: здесь незамеченной бригада не пройдет. Оста­лось дождаться разведгруппы Полевика и трогаться на север, даже если и Полевик принесет неблагоприятные вести. На юг пути не было: от Лисьей губы на Сегозере до Повенецкого залива — сплошная линия фронта.

Группа Громова принесла неутешительные вести. Переправа через Елмозеро невозможна. На западном берегу — гарнизон в бараках, вода в озере — высокая, болото — непроходимо.

Но вернувшийся ночью Полевик обнадежил. Сплош­ных минных полей между Елмозером и Ондозером он не обнаружил. Перед дорогой Кузнаволок — Коргуба есть патрулируемая просека. Движение на дороге слабое — днем прошла колонна из трех машин да проехал патруль на велосипедах. Идти туда далеко — километров сорок, пожалуй, да еще вдоль берега не пробраться, придется огибать болото и делать лишних восемь — десять верст.

Полевик еле держался на йогах.

— Хорошо. Отдыхай, спасибо,— отпустил его Гри­горьев.

Раздумывать, казалось бы, и нечего, но весь остаток ночи комбриг провел в раздумьях. Несколько раз соби­рались и советовались все трое — он, комиссар Аристов и начштаба бригады Колесник. Вечером из штаба пар­тизанского движения пришла радиограмма, смысл кото­рой можно выразить одной фразой: «Почему топчетесь перед линией охранения?» Этот упрек выглядел особенно непонятным потому, что в Беломорске уже знали о ре­зультатах разведки Междуозерья. Как только вернулись первые три группы, Григорьев отправил Вершинину по­дробное донесение. Что означал ответ? Уж не то ли, что бригаде следует начать переход, не обращая внимания — будет она обнаружена или нет? Бригада, конечно, перей­дет полосу охранения. Пусть с потерями, с боем, но пе­рейдет. Но тогда сразу же придется распроститься с мыслью выполнить первую и главную задачу — разгро­мить штаб финского корпуса в Поросозере.

Верил ли сам Григорьев в выполнимость этой зада­чи? По силам ли она бригаде?

Эти вопросы он задавал себе не раз, об этом же сра­зу спросил его Вершинин, как только впервые познако­мил с планом, разработанным совместно с разведыва­тельным отделом штаба Карельского фронта.

Они сидели вдвоем — в служебном кабинете Верши­нина, в бывшем жилом доме на тихой беломорской улице.

Из всего высшего начальствующего состава на Ка­рельском фронте Вершинин был, пожалуй, единствен­ным, кто в 1942 году еще носил давно уже устаревшее воинское звание «комбриг», хотя был кадровым военным, участником гражданской войны, потом — чекистом, на­чальником пограничного округа, депутатом Верховного Совета СССР.

Вершинин много курил. Трубку изо рта он вынимал лишь за тем, чтобы набить ее свежей порцией табака. Попыхивал, щурился, ждал ответа и словно бы заново приглядывался к Григорьеву. Через три дня Вершинин должен был ехать в Москву на сессию Верховного Сове­та и попутно собирался доложить о намечаемой опера­ции начальнику Центрального штаба партизанского движения.

Верил ли Григорьев в выполнимость задачи, постав­ленной перед бригадой?

И да, и нет... Верил, если удастся обеспечить внезап­ность нападения на Поросозеро. В противном случае — лесная война, изнурительная и очень невыгодная для бригады. Населения на оккупированной территории практически нет. На его помощь, хотя бы в снабжении, рассчитывать нельзя. Дороги и машины дадут финнам маневренность, авиация обеспечит постоянное наблюде­ние с воздуха, затишье на фронте позволит оттянуть против партизан столько войск, сколько понадобится для окружения бригады. Не лучше ли сразу рассредоточить­ся поотрядно и двигаться мелкими группами?

Григорьев так и ответил Вершинину.

— Нет,— покачал головой тот.— Выбора нам не да­но. Ситуация такова,— Вершинин любил это слово,— что фронту необходимо иметь в тылу противника круп­ное соединение... Сейчас объясню! Вершинин выколотил трубку, снял нагар перочинным ножом, набил ее и тщательно раскурил:

— Еще зимой штаб Карельского фронта начал по приказу Ставки разрабатывать план крупного наступле­ния. Да-да, именно здесь, на Масельгском направлении, с прорывом в сторону Суоярви и далее на Сортавалу. Цель — отрезать или в крайнем случае заставить фин­нов отвести войска со Свири, очистить восточное побе­режье Ладоги и тем самым облегчить положение Ленин­града. Для этого фронту было обещано восемь свежих дивизий. Но на юге ситуация сложилась так, что с Ка­рельского фронта Ставка вынуждена забрать три диви­зии, стоявших в обороне. При этом поставлена задача — ни в коем случае не допустить, чтобы противник, вос­пользовавшись этим, смог снять с нашего фронта не только дивизию, но и какую-либо часть для переброски и перегруппировки. Выход один — активизация, втяги­вание в действие финских резервов и частей второй по­лосы обороны... Теперь давай рассуждать... Если брига­да рассредоточится и будет действовать мелкими груп­пами, то против партизан финны навряд ли отвлекут крупную часть. Они будут организовывать преследова­ние силами малочисленных гарнизонов, стоящих в дере­вушках. Но если в их глубоком тылу появится целое партизанское соединение, тут уж иная, как говорится, си­туация.

Создавалось впечатление, что и сам Вершинин не очень-то рассчитывает на успех поросозерской операции. Но когда Григорьев намекнул об этом, Вершинин пре­рвал его:

— Ошибаешься. Мы сейчас обсуждаем с тобой са­мый худший вариант, а, как известно, оперативные зада­чи ставятся в расчете на оптимальный результат.

Разговор остался незаконченным. Потом были и дру­гие разговоры об этом же. Но были они уже деловыми, строгими, официальными. Вместе с Вершининым и Ари­стовым Григорьев побывал с планом операции у члена Военного Совета фронта, секретаря ЦК КП(б) КФССР Г. Н. Куприянова, и там о поросозерском походе говори­ли так, словно успех его ни у кого не вызывал сомнений. «Вероятно, это и правильно,— решил для себя Гри­горьев.— На войне нельзя руководствоваться принци­пом: смогу — не смогу. На войне есть один закон — на­до... Уж кому-кому, а мне меньше всего пристало сомневаться. Мне надо действовать».

В кабинете Куприянова находился начальник развед­отдела штаба фронта полковник Поветкин. Они вместе с Вершининым разрабатывали план поросозерского рей­да. Высокий, интеллигентного вида полковник все время молчал, пристально поглядывая на Григорьева, и было в его взгляде что-то недосказанное, загадочное и сковы­вающее, словно он знал о походе больше того, что имел право знать сам Григорьев.

В день отправки из Сегежи в бригаду приехал сам Вершинин. Был он внимателен и заботлив. Вместе с за­ведующим военным отделом ЦК КП(б) республики Н. Ф. Карахаевым он обошел все отряды, поговорил с бойцами, дал накачку интендантам за то, что часть мясных консервов была заменена рыбными, а вечером, когда опять остались вдвоем с Григорьевым, в больших светлых глазах Вершинина появилась задумчивая грусть...

— Послушай, комбриг... Все, что мы говорили то­гда — помнишь? — остается в силе. Ситуация прежняя, только дела на юге стали еще хуже... Приказ у тебя на руках. Выполняй его, но действуй сообразно обстановке. Быть поводырем тебе отсюда я не смогу... Знать о брига­де буду ровно столько, сколько сам сообщишь. Поэтому радируй чаще и подробней. Наша связь будет работать на вас беспрерывно. Помни одно — бригаду посылаем не на заклание...

Григорьев не понял последнего слова, хотел переспро­сить, но Вершинин жестом остановил его и закончил:

— Надо действовать так, чтоб и задание выполнить и бригаду сохранить, понял? Тогда это будет по-парти­зански...

— Понял, Сергей Яковлевич!

Вершинин проводил бригаду до посадки в эшелон.

Все было как будто ясным в их отношениях, и вдруг этот упрек: «Почему топчетесь перед линией охранения?» Неужели Вершинин не получил его донесения? Разве там не поняли, что разведданные, на которых строился план, оказались неточными, устаревшими?

Утром Григорьев собрал командирское совещание, объяснил обстановку, сообщил свое решение двигаться на север, чтобы перейти линию охранения между Елмозером и Ондозером, и попросил каждого командира вы­сказаться. Заканчивая совещание, Григорьев сказал:

— Выступим в восемнадцать. Больше до перехода линии охранения костров разводить не будем. Проверь­те состояние каждого бойца. Всех ослабевших, кто отста­вал на переходах и не может идти, в семнадцать ноль- ноль собрать возле санчасти.

Тут же он составил и передал радисту следующее до­несение:

«Вершинину.

Ввиду невозможности скрытного перехода линии охранения на указанном участке принял решение дви­гаться на север, чтобы осуществить переход между Елмозером и Ондозером. Для вывозки раненых вышлите самолет с посадкой на озере Тухкаярви. Будем ждать с двадцати трех часов восьмого июля до тринадцати ча­сов девятого июля. Сигналы три красных ракеты вдоль берега. Подтвердите согласие.

Григорьев»

До выхода оставалось около часа.

Вася Чуткин наскоро вытер мхом котелок, засунул его в мешок, порадовался, что наконец-то нашлось там ему место, и тут же с грустью подумал, что радоваться- то нечему — продуктов уж больно поубавилось. Но быстро утешив себя, что такое положение не у него одно­го, потянулся за кисетом — нет ничего приятнее всласть покурить на сытый желудок... Вместе с махоркой парти­занам выдали в поход пачки белой курительной бумаги, нарезанной уголком, как раз для «козьей ножки». Это — чтоб курильщики не брали в тыл врага газет, по кото­рым, как думалось, противник мог бы определить кое-что, для партизан нежелательное... Каждый раз, свертывая «козью ножку», Вася размышлял, а что же, собственно, можно определить по кусочку газеты? И оттого, что сам он никак не мог додуматься и найти отгадки, запрещение в его глазах нисколько не утрачивало своего смысла, а наоборот — представлялось делом тонким и не каждому доступным.

Не успел Вася накуриться, как подошел командир взвода Бузулуцков:

—.Чуткин, пойдешь на задание! Все вокруг настороженно притихли.

Вася приметил на лице командира взвода странную и вроде коварную улыбку и, не желая попасть впросак, ответил:

— А мне чё? Надо — так пойду...

На всякий случай он поднялся, принял что-то похо­жее на стойку «смирно».

— Не «чёкай», а собирайся,— уже строго приказал Бузулуцков.—Ты что нес? Пулеметные патроны? Сдай их Живякову. Живяков, прими у него патроны и тол... Ты, Чуткин, сейчас же иди к бригадной санчасти. Поне­сешь назад в Сегежу раненых!

— Везет же «доходягам»! — то ли с завистью, то ли с презрением воскликнул командир отделения Живяков и сплюнул.

— Живяков, укороти язык.— Бузулуцков повернулся и ушел к штабу отряда.

Восклицание Живякова задело Чуткина. Неожидан­но для всех он обиделся:

— А мне чё? Я виноват, чё ли? Я просился, да?

— И верно, Живяков, зря ты обижаешь парня! — поддержал его кто-то из бойцов, сидевших поблизости.

— Это что еще за пререкания! Тебя кто спрашива­ет! — повысил голос Живяков и вдруг притих. Потом, как это часто с ним бывало, смягчился и совсем другим тоном обратился к Чуткину:

— Разве ж я попрекаю тебя? Ну повезло тебе — и по­везло! Не тебе, так другому — кому-то надо раненых назад нести... А что тебе — так, может, и хорошо. Тебе и нам хорошо — слабосильный ты оказался... Давай сю­да патроны. Яковлев, бери патроны к пулемету, поне­сешь. А ты, Чуткин, вот что: сухарей тебе много не пона­добится. Оставь себе половину, а остальное давай сюда. В Сегеже проживешь, накормят. А нам, сам знаешь, ка­кой путь... Ну и сухари у тебя — крошево какое-то... Вот, ребята, будьте свидетелями: в общий пай я взял у Чут­кина три котелка сухарей, банку консервов и две пачки концентрата. Все кладу в отдельную наволочку и завя­зываю — будет наш НЗ. Ну, Чуткин, собирайся и иди, пора тебе...

Чуткин покорно всему подчинялся — вынимал, пере­кладывал, завязывал, а сам все больше чувствовал внутреннее несогласие и обиду, уже не смел и глаз под­нять на товарищей. Словно списывали его из отряда... Словно совершил он позорный проступок... Вася в душе никого не винил, даже Живякова, который все делал так, как и должен делать заботливый командир отделения. И все равно было обидно. Сухарей не жалко. Может, Ва­ся и сам догадался бы оставить их отделению... Стал бы доставать из мешка патроны, увидел бы сухари и сказал: «Берите, ребята, раз уж так не повезло!» Совсем другой коленкор вышел бы.

Мрачное Васино настроение не осталось незамечен­ным в отделении. Каждый, прощаясь с ним, счел нужным подбодрить его, и всяк по-своему: кто по-дружески, кто с завистью, а кто с издевкой — на племя, дескать, тебя оставляем, не теряйся там, в тылу, там девок много...

Уходил Вася медленно, чувствуя на спине взгляды товарищей и нарочито сдерживая шаг.

...Каково же было удивление Живякова, когда через полчаса повеселевший, словно оживший Чуткин вновь появился в отделении, сиял со спины тощий вещмешок и расположился на прежнем месте.

— Давай, командир, назад сухари и патроны...

— Чуткин, что случилось? Почему ты вернулся?

— А мне чё? — улыбнулся Вася.— Комбриг при­казал...

— Почему? Объясни же, черт побери!

— Слабаков там и без меня хватает...

Теперь уж и Живяков не знал — радоваться ему или огорчаться. Неужто действительно в бригаде накопилось так много «доходяг», что его Чуткин уже не в счет?

— Невезучий же ты, Чуткин,— возвращая продукты, покачал головой Живяков.— Все у тебя не как у добрых людей... То сам в дураках окажешься, то другие опере­дят... Чего улыбаешься? Что, не согласен? Хотя где тебе! Глупые ведь тоже себя дураками не считают,— живут да еще и радуются... От них нормальным—одна маета...

Вася, конечно, был не согласен. Но спорить не хоте­лось, да и бесполезно с Живяковым спорить. Еще неиз­вестно, как он отнесется к Васе, когда узнает, каким об­разом удалось ему вернуться в отделение.

3.

Когда Чуткин подошел к шалашу санчасти, там на­значенных на возврат со всех отрядов собралось человек пятнадцать. Раненые разведчики Александр Першин и Матвей Кузнецов уже лежали на носилках. Больной Иван Израилев, скрюченный и ко всему безразличный, сидел возле них на земле — он должен был идти сам. Бригадный врач Петухова давала последние наказы двум сандружинницам — Вале Клыковой и Наде Лазаревой. Слушая ее, они все время с испугом поглядывали на за­тихших раненых.

«Та еще команда!» — с ходу подумал Чуткин, и стало ему так тоскливо и обидно, что хоть плачь. Он остановил­ся поодаль и начал приглядываться, определять, кто откуда и по какой причине заворачивают его назад. Несколько человек были знакомы: Ваня Пянтин, Миша Ракчеев... Других не знал по фамилии, но помнил в лицо. Кое с кем вместе тянулись на тропе позади всех, сорев­нуясь, чтоб не быть последним. Известные «доходяги»... Правда, себя Чуткин «доходягой» уже не считал — по­следние два перехода он сделал нисколько не хуже дру­гих. И если бы Живяков относился к нему получше, то доложил бы об этом командиру.

Приглядевшись и разобравшись, что к чему, Вася подумал, что собралось их здесь явно многовато. Конеч­но, и путь до реки Сегежа немалый — около сорока ки­лометров. Но если с каждыми двумя ранеными бригада начнет возвращать назад по пятнадцать здоровых, то кто же воевать будет? Эта мысль как-то успокоила и вроде обнадежила Васю. Он стал терпеливо ждать.

Командир группы Борис Шунгин сделал перекличку, представил назначенного политруком Виктора Кошкина и, как положено, проверил у каждого оружие и боепри­пасы. До Чуткина он дойти не успел. Появился комбриг Григорьев, поздоровался и объявил:

— Задание вашей группе следующее. Понесете ране­ных до озера Тухкаярви. Это недалеко — шесть кило­метров. Мы там были позавчера. На озере надо быть не позже двадцати трех часов. Ночью прилетит самолет. Будете ждать его до тринадцати часов завтрашнего дня. Если по каким-либо причинам самолета не будет, поне­сете раненых до поселка Услаг. Пойдете по старой тро­пе— Шунгин с маршрутом знаком. Вам навстречу вый­дут пограничники. Какие есть вопросы?

— Раненых отправим на самолете, а нам самим ку­да? — спросил Пянтин.

— Все вы возвращаетесь своим ходом в Сегежу и по­ступаете в распоряжение командира отряда «Красное знамя» Введенского.

И тут Чуткин решился, сделал шаг вперед.

— Можно, товарищ комбриг?

Григорьев вгляделся и кивнул:

— А-а, это ты, Чуткин... Что у тебя?

Он помнил его по шокшинской разведке и по всей той истории, о которой и сейчас трудно вспоминать без улыбки.

— Товарищ комбриг, разрешите мне с бригадой... Я могу. Я последние дни хорошо шел.— Вася сам испу­гался своей смелости и привычно загнусавил: — Чё, я хуже других, чё ли... Я вон только разошелся, а тут назад...

Комбриг смотрел на Васю, щурился и уже не скры­вал улыбки.

— Попова ко мне, быстро,— приказал он связному.

К счастью, Попов оказался поблизости. Минутку они вполголоса посовещались, поглядывая на Васю, и Гри­горьев приказал:

— Чуткин, возвращайся в отряд... Только если отста­вать будешь, палкой погоню, понял? Ну, остальные рас­пределяйтесь по носилкам и трогайтесь. Шунгин, на­значь наблюдателей по сторонам. Счастливого пути!

Григорьев подошел к носилкам, попрощался с ране­ными разведчиками, сказал им несколько ободряющих слов и пошел к штабу. До выхода бригады на север оста­валось менее получаса.

Дата добавления: 2015-08-10