Воспоминания о монастыре 12 страница

Голос у Насти был похож на мой – такой же испуганный и низкий, как будто умирающий, только я пела всё-таки смело (сколько раз уже выступала на сцене!), а Настя – тихо и робко. Но тем не менее чисто и без ошибок. Хотя я и ей тоже подпевала.

Песня, которую пела Настя, была «не моя» - когда-то, несколько лет назад, я её учила в православной школе и помнила с тех пор. Она была очень красивая, медленная, даже немного печальная.

Исполнив песню, Настя перекрестилась, как и все, и ушла. Мама продолжила:

- На востоке от Вифлеема явилась чудесная звезда. Она не подчинялась в своём движении общим законам небесных светил, ибо все звёзды совершают своё течение с востока на запад, а эта звезда необычно двигалась с востока к югу, в направлении к Иерусалиму. Все звёзды сияют только ночью, а эта звезда и днём сияла подобно солнцу. Звезда иногда шла, иногда же останавливалась, ибо она была не из числа небесных или видимых светил, но была божественная и ангельская сила, явившаяся вместо звезды.

Мама обернулась ко мне и передала мне микрофон. Я быстро наклонилась, включила музыку и запела. Это была коротенькая песня на слова Льва Мея. Здесь я подняла звезду с фонариками.

И мама опять начала лекцию:

- На востоке с древних времён было распространено верование, что в Иудее родится великий Царь, который будет владычествовать над всем миром, и рождение его будет предвозвещено явлением необычной звезды. Как только явилась эта звезда, восточные астрономы поняли, что она знаменует рождение ожидаемого Божественного Царя.

Мама подняла голову, опять вернулась в реальность и заговорила проще:

- А теперь я спрошу вас: кто же пришёл с дарами?

Все задумались и зашевелились.

- Кто же пришёл с востока с дарами? – повторила вопрос мама. – Анна, готовь приз. Кто у нас ответит правильно?

Из зала уже тянулись руки. Раздался громкий детский голос:

- Волхавы!

Матушка, сидевшая на стуле за кассой, засмеялась. Мама протянула микрофон ближе к залу, кому-то из взрослых, но крик «Волхавы!» повторялся настойчиво.

- Волхвы пришли с дарами, - наконец вынуждена была поправить мама. – Раздавай, Анна, призы…

Аня с готовностью схватила корзинку и пошла к детям. Правда, она не знала, кому давать, и выглядела очень растерянной. Наконец вручила конфетку какой-то бабушке с малышом на руках. Мама продолжала:

- Волхвы вспомнили древнее пророчество Валаама: воссияет звезда от Иакова, и восстанет Человек от Израиля.

В это время я за спиной у мамы давала наставления растерявшейся Ане, то же делала и матушка, дети на скамейках тянули руки, в зале был шум и шорох. А тем временем приближалась сценка с куклами.

- Они снарядились в путь и отправились из своих стран в Иерусалим, чтобы найти Царя мира и поклониться ему.

Я стояла и улыбалась кому-то в зал (очевидно, Ларисе Анатольевне), поэтому теперь уже мама была вынуждена махать рукой кому-то за ширмой.

Я наконец опомнилась, метнулась к музыкальному центру и схватила микрофон. Из-за ширмы вышла Вика. Она пела хорошо, уверенно, но напряжённо, иногда срываясь на высоких нотах, и к тому же она иногда путалась в мелодии.

У меня что-то заело в фонограмме, я никак не могла её включить, и возникла пауза. В это время мама сказала (чтобы не было тишины):

- Я тебя попрошу, Анна (это она говорила Ане-Виолетте), если ты увидишь, что детки правильно крестятся во время исполнения нашими детками какой-то песенки, то ты раздавай призы, хорошо?

Я наконец включила фонограмму. Песня Вики у нас шла под кодовым названием «длинная». Первоначально мы рассчитывали сделать сценку под эту песню, поэтому она была медленная. Потом мы отказались от этой идеи, а песня так и осталась «длинной». Переделала я её только года через два.

- Помолимся о послушнице Виктории, - сказала мама. Она постепенно переставала напрягаться и говорила всё более приветливым тоном. – Волхвы были не из числа волшебников и чародеев, но из числа мудрейших звездочётов и философов. Никто не мог стать на Востоке царём, если предварительно не изучит этого искусства. Называются они царями не в смысле могущественных царей, властителей многих стран. Священное Писание имеет обыкновение называть властителей отдельных городов царями, как это видно из книги Бытия.

Я не уверена, что трёх-пятилетние дети, сидящие перед мамой, знали, что такое книга Бытия. Оставалось надеяться, что это было известно их родителям, потому что обидно было бы, что такая замечательная лекция осталась никому не понятной.

- Из каких именно городов были волхвы – об этом нет достоверного известия. Только известно то, что из стран восточных, и что их было трое – по числу принесённых ими даров – золота, ливана и смирны.

После Рождественского концерта прошло незаметно и без особых событий Крещение с ночной службой, водосвятием и окунанием в пруд. Мы, конечно, не окунались. Так безмятежно прошли ещё несколько дней, а потом мы узнали, что некоторые из украинских сестёр уедут, а к нам приедут другие, но не сразу, а через несколько дней. Уезжали Ольга, Иоанна и, видимо, ещё кто-то, но я не помню, кто именно, но помню, что в монастыре оставались только трое: Дамиана, Артемия и Надежда. Все они пели слабо. Клирос должен был держаться на нас.

Как раз незадолго до этого к нам в монастырь стала приходить некая Марина – студентка филфака КубГУ, высокая, в очках; она, кажется, сначала приходила просто помогать в храме, а потом как-то незаметно проникла в монастырь. Она могла петь, но не очень уверенно. Отличительной чертой её характера было то, что она молчала.

Своим молчанием она всех доводила до исступления. Неизвестно, с какой радости она взяла на себя этот подвиг, но он явно не шёл на пользу ближним. Она могла бы нормально разговаривать и делала это, если забывалась на минуту. Но вдруг, вспомнив, она на все вопросы начинала отвечать невразумительными жестами. Ещё хуже было за трапезой. Марина сидела за столом рядом со мной, таким образом, оказавшись крайней. И когда ей что-нибудь было нужно, а она не дотягивалась, то она пихала меня в бок и говорила, неопределённо указывая рукой:

- Аня, м!

- Что? – вынуждена была уточнять я. – Огурцы?

- М-м! М!

- Салат?

- М-м! М!

И так до тех пор, пока я не угадывала, что ей было нужно.

Отъезд сестёр был назначен на воскресенье. На следующий день мы должны были петь. И петь до тех пор, пока не приедут новые сёстры. То есть примерно неделю. Приехать должна была Назария и кто-нибудь ещё. Мама узнала у матушки, что сёстры уезжают вечером, в одиннадцать часов. Утром мама спокойно провела урок в воскресной школе, а потом спустилась в трапезную пообедать. В воскресенье она всегда обедала позже всех из-за занятий. В трапезной была матушка.

Матушка как ни в чём не бывало спросила:

- Ну что, вы службу готовите?

- Ну, сёстры же службу вечером споют и поедут, - ответила мама.

- Да нет же! – воскликнула матушка. – Они уезжают в четыре часа.

Это была катастрофа. В четыре часа как раз начинался молебен с акафистом. В воскресенье к тому же ещё служился молебен не «Всецарице», а «Неупиваемой чаше». Этот акафист я практически никогда не пела. Вечернюю службу мы тоже никогда не пели. Гласов мы не знали. Мало того: мы вообще плохо знали последовательность вечерней службы, со всеми её стихирами, ирмосами, катавасиями и прочим. Мама прибежала ко мне в класс. Мы обе начали медленно и неуклонно впадать в панику. Ника могла бы нам помочь, но она то ли куда-то делась, то ли мы не могли до неё дозвониться. В общем, мы пришли в отчаяние. Для нас всё казалось тёмным лесом. К счастью, служба была самая простая. Бывают ведь разные вечерние службы: шестеричная, славословная, полиелейная, всенощное бдение. Нам предстояла шестеричная – самая короткая, где меньше всего стихир и их можно просто прочитать. Наконец настало страшное время – четыре часа. Сёстры уже уехали на вокзал, а мы отправились в храм.

Всё-таки мне кажется, что я не очень боялась. Наверное, я знала слишком мало, и поэтому мне был незнаком страх профессионалов, которые дрожат из-за каждой ноты, которая неверно прозвучала. Им кажется, что сейчас все заметят их ошибку и будут над ними смеяться, а они не переживут такого позора. У меня же ошибок было столько, что и замечать не надо: они все были как на ладони. Одной больше, одной меньше, - какая разница. Подумаешь, забыли прочитать чуть ли не половину первого часа: начали сразу «Господи помилуй 40 раз» после тропаря. Было как-то раз такое. Читала мама, а я ей показывала. Показала не туда. Может, кто-то и заметил, но мне как-то было всё равно. Ну, ошиблась, с кем не бывает.

В конце концов, не одна я была такой. Даже Ольга и Иванка, закончившие регентское училище, как-то раз на литургии пели «Милость мира» и никак не могли правильно начать. Они три раза начинали: «Милость ми…», сбивались, терялись и начинали сначала. Отец Лазарь рассказывал потом, что он уже не знал, что ему делать: то ли уже давать следующий возглас, то ли подождать ещё немного.

Тем не менее, в то воскресенье, когда мы остались одни бороться с молебном и вечерней службой, какая-то лёгкая паника всё же была. Боялись, по крайней мере, за то, что не споём ирмоса. Это было одно из того немногого, что никак нельзя было читать, а надо было непременно петь. Кое-какие неизменяемые песнопения вечерней службы мы знали.

Итак, мы начали петь акафист, который я видела чуть ли не впервые в жизни, а мама тем более. И тут, к великому нашему облегчению, явились Ника и Марина. Марина могла подпевать, а Ника разбиралась в службе (хотя и ошибалась иногда, но всё же не так, как мы). Это принесло нам успокоение. С Никой мы уже не так боялись.

Кое-как мы отпели молебен с акафистом. Пора было начинать службу. Я всё беспокоилась за ирмоса. Наконец увидела кого-то из тех сестёр, кто оставался (кажется, Дамиану), и взмолилась:

- Пусть к нам хоть кто-нибудь придёт. А то мы совсем ничего не знаем, и петь некому.

Она сухо и снисходительно кивнула и ушла.

Мы начали службу. Звонить со мной вышла мама. Одна я пока не могла. Уже через некоторое время после начала службы, когда мы уже успели вдоволь нанервничаться и набояться, к нам на клирос пришла Артемия.

Это был самый худший вариант помощи. Артемия пела первым голосом, но очень слабо. Она не была певчей в принципе, просто имела некоторый слух. Партию она тоже не очень хорошо держала. А в службе знала немногим больше меня. Первым делом мне надо было выяснить судьбу ирмосов. Ирмоса были второго гласа. Я спросила Артемию:

- Вы второй глас знаете?

- Нет, - сказала она.

- А какой вы знаете? – я упала духом.

- Никакой. А ты какой знаешь?

Я помнила какой-то глас, но под пушечным выстрелом не вспомнила бы, какой он. Сейчас я уже не могу вспомнить, какой это был глас. В общем, решили мы все сообща петь ирмоса на тот глас, который знаем. В конце концов, на безрыбье и рак рыба, если уж мы хоть что-то знаем, всё же лучше, чем ничего.

Итак, Артемия пела первым, я вторым. Кое-что у нас получалось. Во всяком случае, служба была, и она прошла, может быть, с ошибками, но прошла. Всё, что мы не могли спеть (кроме ирмосов) – мы читали.

На следующий день была литургия. Это было легче, литургию мы знали лучше. Но после литургии была панихида. Панихиду мы пели с Мариной. Общими усилиями (включая усилия батюшки) мы справились. Вообще всё, кроме литургии, для меня было тёмным лесом. Я даже в молебне «Всецарице» умудрялась заблудиться.

Так прошло девять дней. Не знаю уж, как мы пели службу в субботу вечером, но, видимо, как-то справились. Я страшно уставала каждый день. Хоть Ника и осталась в монастыре и готовила нам все службы, нервничала всё равно я. Хуже всего было то, что Ника только добавляла мне нервности. На службах мама её ко мне не подпускала. Всё-таки я, ребёнок, была настроена менее пессимистично, чем Ника, а её паническое «Вы завалите службу!» могло на меня плохо повлиять: я могла действительно начать думать, что службу мы завалим, и службе от этого лучше не становилось. Так же как и мне. Я уставала ещё и потому, что не могла выспаться как следует. Про школу пришлось временно забыть.

С ирмосами ситуация была уже легче. Кажется, мы уже обходились вообще без помощи украинских сестёр. Мама раскопала где-то мелодию ирмосов второго гласа знаменного распева, я её выучила, и это был наш единственный распев ирмосов, который мы знали твёрдо. Конечно, всё равно мы ошибались, и всё равно боялись и паниковали, но ведь служили как-то. Прослужили девять дней. Я знала: завтра приедет Назария и другая сестра, они уже сами будут петь службу, а я наконец посплю. Спустившись вечером с клироса, я высказала эту мысль и с ужасом узнала, что ошиблась. Назария приезжала не завтра, а послезавтра. Нам надо было служить ещё день. Я разрыдалась. Назавтра выяснилось, что, хоть сёстры и приезжают, но литургию опять придётся петь нам. Хотя бы литургию. А уж панихиду они споют. Это было тоже ударом. Мои нервы были на пределе. Силы тоже. За эти десять дней я их потратила слишком много. Может быть, кто-то и способен вставать каждый день в полвосьмого. Некоторые и раньше встают. И вообще могут же люди спать по пять часов в сутки и вполне этим довольствоваться. Я так не могу в принципе, а тут я была ещё подростком, мне требовались силы, чтобы просто расти. А тут – то не ешь, то не спи, то постоянно срывай себе все нервы. Тут любой с ума сойдёт. Да ещё на клиросе у нас было страшно холодно. Не знаю, как так получилось, но зимой там всегда было очень холодно, а летом очень жарко. Наоборот не бывало никогда. Мы стояли в немыслимых тулупах, кутались в платки и всё равно мёрзли. Невелика радость стоять, мёрзнуть и нервничать, когда хочешь спать.

Наконец настал великий день. Мы должны были отпеть литургию и были свободны. Наконец-то можно было не рыться в тысяче непонятных книжек, не бояться и не вставать на следующий день рано.

После литургии я с чувством выполненного долга пошла к выходу из храма. Панихиду уже пел кто-то незнакомый, с тонким, высоким сопрано. Явно не Назария. Я вышла из храма, закрыла за собой дверь, обернулась – и столкнулась с Назарией лицом к лицу.

- Матушка Назария! – вскрикнула я. Хоть мы с ней виделись всего два раза в жизни, я уже знала её очень хорошо и с нетерпением ждала.

Она тоже меня узнала, бросилась обнимать, потом к нам подошла мама… В общем, встреча была бурной и радостной.

Правда, потом выяснилось, что Назария меня узнала не сразу. Когда я вышла из храма, она в первый момент подумала, что в монастыре, наверное, какие-то гости из Греции. Потом она иногда называла меня «гречанка».

Итак, мы могли отдохнуть от бесконечных служб, но недолго. Потому что буквально через пару дней в нашем монастыре должна была состояться архиерейская служба. Должен был приехать митрополит. Архиерейскую службу мы совсем не знали. Надежда была только на Назарию. А Назария умела и знала всё. Быстро разобралась с нашим знаменным распевом, стала петь исон, подключив к этому и вторую приехавшую сестру Лию.

Назария была для нас спасением. Те службы, к которым раньше мы готовились, хватаясь за голову, целый день, она проводила легко и свободно без всякой подготовки. Архиерейскую, правда, пришлось всё равно готовить. Мы служили её впервые.

В регентской школе Троице-Сергиевой лавры по архиерейской службе сдают отдельный зачёт. Для нас зачётом была сама архиерейская. Самое интересное, что у нас не было даже нот. Пришлось звонить в Екатеринбург, просить, чтобы нам по факсу переслали ноты. Уж не помню, как мы потом по ним пели – по этим же жёлтым хлипким бумажкам или перенабрали их заново. Но пели. Не могу сказать – трудно или легко служить архиерейскую. Новичку кажется, что это невероятно трудно, но сейчас мне кажется, что это не так уж сложно, как кажется поначалу. Собственно, и обычная литургия когда-то меня пугала.

Уже сложно вспомнить всё по порядку, что мы делали в тот месяц, пока Назария была с нами. Архиерейская прошла вполне благополучно. Правда, митрополита явно удивил наш распев. В своей проповеди по окончании литургии он признался, что сначала вообще не понял, что это такое, а исон принял за дудочку. Звонили в колокола мы теперь с Назарией. У нас неплохо получалось. Назария рассказывала мне, что на том скиту её монастыря, где она живёт, на колокольне три колокола, и она в них звонит.

А потом начались самые интересные дни моей жизни. Школа была забыта прочно и надолго.

Назария, как я уже говорила, умела всё. Уж на что я себя тогда нескромно считала многоталантливой девочкой, но Назария меня превосходила намного. Она не хуже меня сочиняла и стихи, и музыку, а ещё могла рисовать, писать иконы, петь всеми четырьмя голосами хора (я владела только тремя), звонить в колокола, и вообще казалась мне просто ангелом с небес. Я была настолько ею очарована, что как-то заявила:

- Вот если бы вы основали монастырь, я бы сразу к вам пришла.

Она рассмеялась:

- Мой монастырь и дня не простоит. Особенно если ты в него придёшь.

Я немного обиделась, но потом поняла, что это была шутка. Хотя, неизвестно, может, и правда, со мной монастырь не простоял бы. Учитывая мой характер.

Назария заинтересовалась и моими песенками. А как-то к нам пришла сестра Лия. Это была довольно весёлая и добродушная сестра, в их «родном» монастыре она несла послушание пчеловода. Это она тогда пела панихиду высоким голосом. Лия, как оказалось, тоже иногда писала стихи. Вот и сейчас она принесла своё произведение. Назария сочинила на эти стихи музыку, и получилась песня. Она называлась «Источник».

К моему великому сожалению, песня в оригинале была на украинском языке, а оригинала у меня не сохранилось. Позже Назария сделала с него перевод. И хотя мы с ней весь этот месяц жили душа в душу и я её тогда просто боготворила, но кое в чём наши мнения не совпадали. Например, я считала, что стихи надо переводить чуть ли не дословно, а Назария считала, что главное – передать суть. Например, если переводишь стих про источник, то просто как бы пишешь своё стихотворение про тот же источник. Я потом как-то перевела первый куплет этой же песни самостоятельно, но, к сожалению, этот перевод у меня тоже не сохранился.

Вот перевод, который сделала Назария:

Благодатью щедро одарён,

Есть источник праведныя Анны.

Каждый путник пусть к нему придёт,

Приобщиться этой благодати.

И тому, кто с верою придёт

Окунуться исцеленья ради,

С неба чудо Божье снизойдёт

По молитвам праведныя Анны.

Тишина лесная здесь вокруг,

Инокинь лишь слышно в храме пенье.

За родник целебный, милый друг,

Богу вознесём благодаренье.

Источник, о котором поётся в этой песне, находится на одном из скитов их монастыря, как раз того, где обычно живёт Лия. Поэтому она про него и написала.

А зачем же тогда нужен был перевод? Я ведь к тому времени (наобщавшись с Азарией) неплохо понимала украинский язык. Так вот, Назария и Лия, увидев и услышав, как я записала свои произведения, решили, что неплохо было бы и их песню так же записать. С этой целью Назария попросила научить её делать записи на синтезаторе.

Практически всё то время, что Назария была во «Всецарице», мы не выходили из класса, где стояла вся техника, - только в трапезную и в храм на службы. В основном мы постоянно что-то записывали. С песней «Источник» возились особенно долго. Сначала Назария делала фонограмму на синтезаторе, а так как она ещё не очень хорошо в нём ориентировалась, то дело подвигалось медленно. Ещё одно расхождение между её взглядами и моими заключалось в том, что я в своих записях активно использовала всякие подголоски, считая, что чем больше партий в мелодии, тем красивее. Назария же считала наоборот, и поэтому одна из наших песен – «Ангел» - была записана просто под одно только фортепиано, хотя и на синтезаторе.

«Источник» на запись пели Назария с Лией, а записью управляла я. Записывали сначала на кассету, а уже потом, перед самым отъездом Назарии, переписали всё в компьютер и на диск. Но это было потом. А сейчас Назария и Лия стояли посреди класса, вооружённые двумя микрофонами, а я нажимала кнопки.

Плохо было то, что нам часто кто-нибудь мешал. Сунется в класс кто-то без спросу, не подумав, а в этот момент идёт запись. Поющие отвлекутся, или дверь стукнет, или кто-то что-то скажет – всё, запись насмарку, надо перезаписывать с начала. Поэтому скоро нам это надоело, и Ника быстро набрала на компьютере грозную табличку:

«Не входить! Идёт запись произведения».

Эту табличку мы вывешивали на дверь перед каждым сеансом записи и тогда уже пели спокойно.

Но всё-таки, зачем было делать перевод песни? А затем, что когда Назария и Лия записали песню на украинском языке и успокоились, Назария решила записать эту же песню, только уже на русском языке, со мной. Вот так и оказалось, что перевод песни у меня сохранился, а оригинала нет. Единственное, что я помню, это слова «Джерело святэ» - «источник святой».

Были у Назарии и песни собственного сочинения. Например, «Ангел». Она была на русском языке. И ещё – «Мама».

В миру Назарию звали Ириной. Когда ей было тринадцать лет, у неё умерла мама. В её память Назария и сочинила песню. Когда именно она её сочинила – я до сих пор не знаю. Назария часто пела эту песню, и мне она нравилась. Потом я попросила написать для меня слова. И если самой Назарии эта песня напоминает о маме, то для меня эта же песня напоминает о самой Назарии. Даже не слова, а просто мелодия. Как-то раз мы устроились с Назарией в «рукодельне», я взяла нотную тетрадь и по просьбе Назарии записала нотами аккомпанемент этой песни. А вот текст:

Куда ты улетаешь, детство,

Где юности моей мечты?

Где то, что мне казалось бесконечным,

Где то, что начинало лишь цвести?

Я в прошлое отрадно

Снова посмотрю,

И только в синеве небес

Тихо позову:

Мама!

Летите журавли, летите,

Туда, где мамины края.

О том, что я грущу, не говорите,

Чтоб не тревожилась она.

Когда-то к своей маме

Я тоже полечу

И снова в синеве небес

Тихо прошепчу:

Мама!

Летите, журавли, летите

Навстречу солнечным лучам,

И крыльями по небу напишите,

Чтоб эхом пронеслось по облакам:

Мама!

Но больше всего, просто до слёз, меня трогало то, что любимой песней Назарии была, как ни странно, довольно известная песня:

Слово «мама» дорогое,

Ею надо дорожить,

С её лаской и заботой

Легче нам на свете жить.

Если мать ещё живая,

Счастлив ты, что на земле

Есть кому, переживая,

Помолиться о тебе…

И когда Назария как-то начала её петь, я не выдержала, бросилась к ней и разрыдалась:

- Матушка Назария, не пойте эту песню, мне вас так жалко!

Я думаю, меня можно понять: как это человек, у которого умерла мама, может петь «если мать ещё живая». Назария очень удивилась моей реакции. Как-то она меня успокоила. Но всё равно мне было её очень жалко. Тем более, что у меня-то мама жива. А мне самой тогда было уже четырнадцать.

Мне больше нравилась другая песня Назарии – «Ангел».

Когда земля уснёт в моленьи,

И тишина развеет фимиам,

Я пред Тобою стану на колени

И волю дам своим слезам.

В молитве я раскрою пред Тобою

Псалтирь раскаянной души,

Свечу зажгу, с сердечною мольбою

Предам себя я в руки Твои.

А в тишине, мой ангел светлый,

Приди ко мне, хранитель верный,

Мою свечу зажги молитвой неба…

Что говорить Тебе мне, Сердцеведче,

В чем оправданья мне искать?

Среди греха забыта вечность,

Попрана святость, отгнана благодать.

Прости! С поникшей головою

Взываю: Господи, прости!

Своею жертвенной любовью

Мои грехи на крест возьми.

Прости, я снова распинаю

Тебя невидимо для всех,

Я падаю, я снова каюсь,

То нахожу, то вновь теряю свет.

А в тишине, мой ангел светлый,

Приди ко мне, хранитель верный,

Мою свечу зажги молитвой неба…

О Ты, Сладчайший Иисусе,

Возьми мою зажжённую свечу,

И если ветры на неё подуют,

Не оставляй её одну.

А в тишине, мой ангел светлый,

Приди ко мне, хранитель верный,

Мою свечу зажги молитвой неба…

Уж не знаю, чьи были слова – Назариины или кого-то другого, кажется, всё-таки Назариины. Эту песню мы с ней записывали вдвоём. Обработка была её, и пела в основном она, а я подхватывала только на припеве. А ещё мы с ней записали одну из песен моего сочинения – «Сельский вечер», на слова Аксакова. Песня была уже довольно старая. Я её сочинила лет в одиннадцать. Фонограмму делала я. Одной из примечательных особенностей этой песни является ещё и то, что в её фонограмму я добавила колокола – этот тембр тоже был на синтезаторе. После недолгой тренировки я изобразила колокольный звон на фортепианной клавиатуре не намного хуже, чем на настоящей колокольне. Главное – ритм.

Примерно в то время состоялся мой дебют на колокольне в качестве самостоятельного звонаря. Я давно мечтала попробовать звонить одна, но всё никак случая не было. Мы с Назарией сидели в «рукодельной». За окном шёл снег – второй или третий раз за эту зиму, а был уже конец февраля. Первые два раза он выпал совсем неглубокий и быстро растаял. Но я всё же успела уговорить пономарей – Владимира и Сергея, которые жили в нашем доме, - принести в монастырь мои санки.

Начиналась вечерняя служба. На улице темнело. Снег пушистыми подушками накрыл колокола. И тут оказалось, что надо немедленно звонить, а звонить некому. Позвали меня, потому что у меня был большой опыт добегания до колокольни за предельно короткое время. Я побежала. Впервые в жизни я звонила совершенно самостоятельно. Колокола были замёрзшие, сквозь снег они звучали глухо. А какой был у меня звон! Он был не в лад, невпопад, без всякого ритма и вообще страшно бестолковый. Потому что сложно в первый раз уследить за тем, как одна твоя рука делает одно, другая – другое, а нога – третье. С непривычки ничего путного не получается. Никогда не забуду этот звон.

Потом я, конечно, натренировалась, и уже на Пасху звонила совсем неплохо.

А с этим снегом у нас с Назарией связалась ещё одна песенка. Это была наша общая песня. Слова Назариины, а музыка моя.

Дело было так. Мы сидели в классе втроём – я, мама и Назария. За окном падал снег (это было уже днём, а может, ещё днём, я точно не помню, когда это было – до моего дебюта на колокольне или после). Мама гнала меня учить алгебру, которую я вконец запустила и вообще не помнила, когда последний раз была в школе. Я же вовсе не рвалась учить алгебру, а рвалась во двор, на снег. Попутно я сочиняла мелодию «Зимний день». Это была очень красивая мелодия. От неё веяло чем-то спокойно-народным, как от второй части симфонии Чайковского «Зимние грёзы». Особенно красивой получалась эта мелодия оттого, что я сочиняла её не импровизацией, как я обычно делала, а записывая в нотной тетрадке, то есть обдумывая каждую ноту, а не просто летя фантазией вперёд. Фантазия меня иногда подводила тем, что оставалась на одном месте.

Попререкавшись с мамой насчёт алгебры, я пошла всё-таки в келью. А на следующий день ко мне пришла Назария и протянула листок бумаги. На нём были написаны стихи:

Математика – урок тяжёлый,

А особенно, когда снежок идёт весёлый.

Ах, как хочется с снежинками кружиться,

В хороводе этом дружном веселиться!

Припев:

Математика немножко подождёт,

Дело редкое, когда снежок идёт,

Вот такой пушистый, озорной…

Покружись-ка лучше, мамочка, со мной!

Лучше бы снежинки я считала:

Вот одна на носик мне упала,

А вторая на ладошку села –

Нравится мне больше это дело!

Я хохотала над этими стихами так, что упала на пол, и немедленно принялась сочинять для них музыку. Но дело в том, что два куплета были разными и по ритму, и по настроению. Поэтому и музыка для них получилась совсем разная.

Снег впервые в этом году «задержался» на земле и не растаял сразу. Поздно вечером, после уборки храма, для всего монастыря наступил настоящий праздник – ну, конечно, для тех его жителей, кому ещё не было больше тридцати лет. Все украинские сёстры и мы с Никой, которая тогда осталась в монастыре, вышли во двор и принялись веселиться. Больше всех веселилась я. Ещё бы: редко попадаешь в такую компанию, да ещё и в такую погоду. Правда, сначала мы допустили большую ошибку, начав кидаться снежками под окнами матушки Неониллы. Она вышла на крыльцо, кипя от гнева.

- Вы что здесь делаете?!

- Матушка, а мы тут в снежки играем! – восторженно сообщила я, обрадовавшись, что можно с кем-то поделиться впечатлениями. Этого делать не стоило. Матушка явно не была настроена разделить мою радость и уж тем более не собиралась кидаться снежками вместе со мной. Перепуганные, мы улизнули за храм и там продолжили веселье. Ника принесла фотоаппарат. Она сфотографировала несколько раз меня и Назарию, потом пару раз меня с Лией. Самой интересной оказалась фотография, где Лия тащит меня по снегу за руку, а я упираюсь ногами и смеюсь. Узнать меня на этой фотографии трудно. Остальные фотографии были нормальными. Потом я откопала в подвале с картошкой свои санки. Тут уж начался настоящий праздник. Мы катались на санках вокруг храма. Катались так: кто-то один сидел на санках, двое тащили за верёвку впереди, двое толкали сзади, а те, кому места не хватило, бежали рядом. Когда компания, состоящая из Лии, Надежды, Дамианы и Артемии лихо подкатила меня к барьеру входа в нижний храм, из-за него выскочила Назария, вскинула руки и объявила:

Дата добавления: 2015-07-20