Воспоминания о монастыре 2 страница

- Ну вот теперь видно, шо дыт ы на потруд ы лася! (что ребёнок потрудился)

Она часто перескакивала с украинского на русский. А вот Азария вообще не любила говорить по-русски, зато Галина почти не говорила по-украински. Однажды моя мама удивилась:

- Вы так хорошо по-русски говорите…

Галина объяснила, что она родилась в Ростове, а в монастырь приехала просто в гости, да так и осталась. Позже я увидела, что в их монастыре это было довольно частым явлением: приехать в гости, а остаться навсегда.

В свободное время я шла помогать следить за свечками в храм. Это занятие мне нравилось больше всего. Уж во всяком случае больше, чем кухня, особенно кухня вдвоём с Евфалией.

Вдобавок Евфалия вообразила, что мама меня воспитывает не совсем правильно. Помню, что она пришла к нам в келью, когда мамы не было, и стала говорить:

- Ты маме не доверяй… Ты маме не рассказывай… А если что-то болит, то ты приди ко мне и скажи, а я тебе дам таблеточку…

Своими манипуляциями Евфалия добилась обратного. В тот же день я рассказала маме про «таблеточку». Лекарств мне никогда никаких не давали, мне не делали никаких прививок, и у нас в доме никогда не было ни одной таблетки. Я просто не представляла себе лечение таблетками и была абсолютно здоровым ребёнком с самого рождения (ну, если не считать нескольких простуд). Евфалия добилась того, что я стала просто ненавидеть её. К тому же она имела привычку входить неожиданно и без стука. Я начала запирать двери, благо там был замочек.

Ещё Евфалия решила, что я неправильно питаюсь. Не знаю, правильно это было или нет, но я не страдала ни отсутствием аппетита, ни чрезмерным объедательством, не любила много сладкого – короче говоря, питалась нормально, но с детства не выносила мяса, рыбы, молочное ела выборочно. В общем, моё питание всегда было почти исключительно вегетарианское.

Евфалия решила приучить меня к кефиру.

Спрашивается: что же это такое – жил человек спокойно, был этаким постником всю жизнь, а как пришёл в монастырь – так его к кефиру приучают. Парадокс! И потом, почему именно кефир был признан таким целебным продуктом? Почему не, например, картошка или яблоки?

Первые полстакана я выпила мученически (как назло, мамы не было), заедая хлебом. Ефвалия же (и многие другие сёстры) сидели напротив меня, страдающей, и придирчиво расспрашивали меня о моём здоровье. Почему-то Евфалия и другие решили, что у меня будут сильно болеть зубы, если я не буду есть молочного. Потом, кажется, Евфалия оставила свои попытки. Но помню скандал, когда она меня потащила к матушке Неонилле за то, что я не стала есть молочную кашу, а решила съесть бутерброд с маслом. Евфалия не могла понять: как это я ем сливочное масло, а отказываюсь от молочной каши. Меня спасло своевременное вмешательство мамы. Но это всё было уже тогда, когда Рождественский пост закончился.

После этого моя мама объяснила Евфалии, что я уже двенадцать лет не пью кефира и молока, и не только жива, но и абсолютно здорова и отлично учусь. И мама меня вполне может воспитывать и дальше без посторонней помощи, тем более что ей, маме, уже почти 50 лет, а Евфалии только 29.

В то время я вела «дневник». Разумеется, дневником это назвать было трудно, и вела я его не по собственному желанию – меня заставляла делать это мама, и она частенько читала то, что я в нём пишу. Каждый день записи делились на три пункта: «Грехи», «Мысли» и «Обиды». Так как мне было всего двенадцать лет, то, конечно, ничего серьёзного написать я не могла (особенно в пункте «грехи»). Зато в пунктах «Мысли» и «Обиды» встречались иногда довольно интересные записи. Этот дневник у меня сохранился (небольшая синяя тетрадочка), и вот из него выписки:

«11 января, вторник.

Я уже сейчас еле живая. А тут ещё кефир добавился… Какая связь между зубами и кефиром, ну какая?».

Вообще в монастыре я голодала. Хотя матушке Неонилле казалось, что «у нас очень сытненько», и она частенько так утверждала. Конечно, для неё это было действительно так, но я страдала, когда на первое был молочный суп, а на второе – каша с рыбой. А в праздничные дни было совсем тоскливо. Я отъедалась в постные дни, когда давали борщ, кашу, картошку и тому подобное. А так держалась иногда только на компоте с хлебом.

Ещё один раз был случай, когда Евфалия взяла меня помогать на кухне. Вечером, после того, как мы всё убрали, Евфалия обнаружила, что несколько крупных картофелин, почищенных, очевидно, вчера, остались не использованными сегодня для приготовления пищи. Они остались лежать в ведре с водой. Евфалия задумчиво взяла их и опустила в мусорное ведро, объяснив это тем, что они не пригодились. Меня это потрясло до глубины души. Как это – выкидывать хорошую еду? Они бы пригодились завтра! Но я не могла ничего сказать (всё-таки я уже побаивалась Евфалию), а стояла, смотрела на то, как картофелины исчезают в мусорном ведре, и думала:

«Это если бы их пожарить, как бы я наелась…».

Евфалия своими действиями всё больше настраивала меня против себя, и я видела, что она совершает всё больше неразумных поступков.

Выписка из дневника:

«12 января, среда.

Это же надо было так вляпаться! В воскресенье – на кухне! Вот бы поменяли матушку Азарию с матушкой Евфалией: матушка Евфалия дежурила бы с Галиной, а Азария – со мной. Я бы с ней с удовольствием дежурила, и заодно украинский язык учила бы.

Хоть бы завтра не слишком много человек лишних кушать приходило! За ними тарелки не намоешься. Одна тётенька покушала, пришли ещё две, одна быстро поела, другая сидит три часа… А я стою около раковины и жду, когда все эти тётеньки поедят.

Значит, так. Завтра я перед литургией стол быстренько накрою и пойду. Ну, с завтрака до обеда у меня сплошная кухня, это уж точно (только надо всё делать очень быстро: чем быстрее ты что-то делаешь, тем больше времени на отдых остаётся).

После обеда я быстренько посуду помою и пойду с мамой домой (не забыть по дороге купить мороженое). А уж потом опять, когда вернёмся, пойду на эту несчастную кухню.

После ужина я быстренько всё уберу и пойду…».

К тому же Евфалия была не самого благородного воспитания – простая деревенская девушка. И конечно, нередко она позволяла себе грубости…

Выписка из дневника:

«30 января, воскресенье.

МЕНЯ ОБИДЕЛИ:

М. Евфалия на клиросе: «Что ты ей ноты суёшь? Она на спевке не была! Иди отсюда!»…

Тем не менее, матушке Евфалии казалось, что я недостаточно хорошо воспитана. Более того, ей казалось, что и моя мама недостаточно хорошо воспитана. Вот свидетельство того – выписка из дневника:

«1 февраля, вторник.

М. Евфалия на кухне начала ругать меня, что мы с мамой, мол, не здороваемся. «Вот вы с мамой, сколько здесь живёте, ни разу не поздоровались ни по-мирскому, ни по-монастырскому, ни ты, ни мама. Вас в школе вообще учили здороваться?». На мелочах вы, матушка, слишком своё внимание заостряете!».

Как видите, я позволила себе критиковать поступки начальства. Но это с её стороны было действительно странно: насколько я помню, она настаивала даже на том, чтобы мы с мамой здоровались даже между собой!.. И уж обвинять в невежливости мою маму – педагога…

Глава 5

Ещё до Нового года матушке Неонилле пришла в голову идея взять в монастырь девочек из детских домов и интернатов. Немного, человек семь.

В монастыре первыми появились Настя, Катя и Катина сестра Наташа. Потом добавились ещё какие-то девочки, не помню их имён. Наташе было семь лет, она была самая младшая. Самой старшей девочке было тринадцать.

Когда они только появились, в монастыре сразу стало шумнее. Я высунулась из кельи. Я была в чёрном монастырском платье и платке. Девочки неслись мимо. Одна испуганно остановилась и произнесла:

- Матушка…

- Я не матушка. Мне двенадцать лет! – возразила я.

Свой монастырский наряд я не любила. К тому же та же Евфалия добавляла мне недовольства. На клиросе у нас было холодно. Я приходила в куртке и шапке. Куртка была оранжевая, шапка – белая. Евфалия нашла где-то огромный чёрный тулуп (в который можно было бы закутать троих таких, как я), подарила мне чёрный платок и заставила приходить на клирос в этом наряде. Я чувствовала себя не девочкой, а какой-то матрёшкой громадных размеров. В этом невозможном одеянии я становилась шире раза в три. К тому же мне не доставляло удовольствия заматываться платком, оставляя снаружи только глаза и нос.

Поэтому, когда девочка сказала про меня «матушка», я сразу же поспешила её опровергнуть.

Из всех девочек я больше всего подружилась с Наташей. Она была самая доверчивая и добрая. Собственно, она единственная из них была нормальным ребёнком. У меня сохранилась фотография с ней. Нас фотографировала мирская Галина.

Помню, как мы с Наташей один раз остались на кухне вдвоём, был уже вечер, и оставалось только помыть посуду. Я мыла посуду и отдавала Наташе, а она вытирала всё и ставила на место, стоя при этом на столе. Катя меня очень не любила за мою дружбу с Наташей. Ей казалось, что Наташа теперь не любит её.

Сначала девочки жили все вместе в одной большой комнате, а потом сёстры придумали: девочек семь, сестёр тоже семь, пусть каждая девочка живёт у какой-нибудь сестры. Так будет легче с ними управляться.

Где-то перед Рождеством в монастырь наняли повара. Теперь сёстры могли не так надрываться. На кухне теперь дежурили не по двое, а по одному. А как-то раз попытались поставить вместо сестёр нас, детей. Ничего хорошего из этого не вышло.

Повариху звали Люба, и она оказалась самым терпеливым человеком в монастыре. Многие приходили в монастырь и уходили, а она всё так же работала.

Помню, некоторое время в трапезной стояла подаренная кем-то коробка с фейерверком (эти ракеты мы запустили четырнадцатого, на Старый Новый год). Как-то Галина подозвала меня и изумлённо сказала:

- Посмотри, как эти ракеты называются: «Спокойной ночи»!

И действительно было странно: уж чего-чего, а спокойной ночи от фейерверка ожидать не приходилось, новогодняя ночь, когда все, у кого были деньги, запускали ракеты и хлопушки, обычно спокойствием не отличалась.

На Рождественской службе девчонки позалезали на ковры и за скамейки и заснули. Помню, как матушки пели колядки под колокольчики. В колокольчики звонила Феодосия.

А потом начались Святки. Что тут было! Многие девочки из воскресной школы приглашали матушек к себе в гости – «колядовать». Один раз матушки взяли с собой меня. Мы шли к Лене. Помню, как мне было неприятно: мы ехали в трамвае, а все были в монашеской форме, и Евфалия, конечно же, нарядила меня «по-монастырски». Для меня это было просто ужасно.

А в гостях мы пели колядки. Сохранились фотографии, где мы поём, а потом – общая фотография, где мы просто стоим или сидим. По этой фотографии я и вспомнила всех сестёр, которые тогда были в монастыре.

А ещё мы поехали колядовать домой к матушке Неонилле.

Это был не дом, а настоящий дворец! С мраморными колоннами, широкой лестницей (тоже мраморной) на второй этаж, огромным залом, белым роялем, зимним садом… Для меня это было просто что-то сказочное. Не помню, где был этот дом, но не в городе, это точно. Общее впечатление у меня осталось, что всё в этом доме было белое и сияющее. У матушки там была небольшая комнатка, где был целый иконостас и огромное, почти как церковное, Распятие…

А ещё мы ездили колядовать домой к митрополиту Исидору.

Вот от этого визита у меня осталось мало воспоминаний. Помню, что мы с мамой играли на скрипках. Помню, что вроде бы нас потом чем-то угощали. Но особых впечатлений не было, особенно после матушкиного дома…

Детдомовские девочки с нами, конечно, никуда не ездили. Вообще матушка планировала, что когда-нибудь они заменят сестёр. Она даже попросила мою маму с ними заниматься пением. И спросила при этом:

- Через сколько времени они заменят сестёр?

Она имела в виду, через сколько дней, в крайнем случае – недель.

Мама ответила:

- Лет через семь – восемь.

Больше матушка ничего не говорила.

А попытки приучить девочек к монастырским службам были. Кажется, их заставляли учиться читать по-церковнославянски. Но ничего не получилось. Пению же их обучить было совершенно невозможно. Помню, как к ним приходили учителя, психолог. Но продолжалось это недолго. С этими девочками было много проблем, а пользы – никакой. Они быстро поняли, какие вкусные вещи кладут на панихидный столик, и научились ловко перехватывать их себе. Наевшись конфет, они, разумеется, не ели нормальную еду со всеми. Маленькая Наташа полюбила бутерброды с кетчупом, и в итоге дошло до того, что у неё страшно разболелся желудок, и ей вызвали скорую. Никто ничего не понял. Моя мама сразу сообразила:

- А что она кушала?

- Она кушала то же, что и все, - раздражённо ответила Евфалия. На самом деле она просто никогда не видела, что едят девочки.

Дело в том, что за столом насельницы монастыря располагались так: на одном конце – матушка Неонилла, потом – Евфалия, Азария, остальные сёстры – чем старше, тем ближе к матушке. Мы с мамой сидели почти последними, а самыми последними, после нас, сидели девочки-детдомовки. Поэтому сёстры не видели, что и как едят дети, а моя мама всё видела прекрасно.

Случались и более интересные истории. Как-то раз Настя взяла фотоаппарат Азарии и отправилась на пруд, к лебедям. Дело было вечером (кажется, был какой-то праздник), все были на службе. На пруду было темно (январь месяц!). Был лёгкий мороз. Настя проходила по самому краю пруда, поскользнулась и вместе с фотоаппаратом упала в воду.

Не помню, что было потом и как её оттуда вытащили. Но самое интересное, что сама Настя была просто в восторге и кричала:

- Ой, мне так понравилось! Было так классно!

На Крещение окунались в пруду. Там поставили лесенки, спускавшиеся в воду. Я окунаться побоялась.

В монастыре я чувствовала себя непонятно кем. Там все разделялись на матушек и девочек, а я не относилась ни к тем, ни к другим. Мне давали послушания наравне с девочками, но я в отличие от них могла петь на клиросе с матушками. И у меня была мама. А ещё мне приходилось ходить в школу.

В школе, кажется, никто особо не удивился, что я теперь живу в монастыре. Я и без того сильно отличалась от детей. Хотя с этого года, с пятого класса, проблем у меня прибавилось и в школе. Не в плане уроков (с учёбой у меня всё было нормально, четвёртый класс я закончила круглой отличницей), а в плане общения с остальными детьми. В частности, со мной раздружилась моя бывшая подруга Люба, переметнувшись к девочке, которую я ненавидела. Эта девочка, Настя Бирюкова, со своей подружкой Верой меня изводили постоянно. Я от них чуть не плакала…

Но в монастыре мы всё же тогда не остались.

Глава 6

Не знаю, что послужило толчком к тому, что моя мама однажды сказала мне, чтобы я после занятий в музыкальной школе шла не в монастырь, а домой.

Это было (согласно моему дневнику) во вторник, 15 февраля, в день Сретения Господня. Придя домой, я сразу помчалась в библиотеку. Я набрала кучу книжек, которые уже давно хотела прочитать (пока мы жили в монастыре, я в библиотеку не ходила).

Кстати, дневник я вела недолго, и он закончился 22 апреля. Возобновила я его только через четыре с половиной года, за месяц до своего семнадцатилетия, и, конечно, он был уже совсем другим.

В монастыре я теперь не хотела даже появляться.

А вот мама туда ходила.

Она продолжала заниматься с сёстрами на скрипке. От неё я узнала, что детдомовские девочки вскоре уехали обратно в свои интернаты – и похоже, ничуть не расстраиваясь. Позже, уже через несколько лет, я узнала, почему отъезд случился так внезапно: ведь матушка не могла держать детей в монастыре просто так, для этого нужно было иметь особые разрешения, кучу документов, при детях должен был быть врач, психолог и учителя. Матушка всего этого не учла. Поэтому ей пришлось в спешном порядке отправить детей обратно, им был дан час на сборы. Впрочем, она пообещала им, что летом возьмёт их на подворье. Она не выполнила своего обещания, просто забыла о нём.

А в монастыре матушки постепенно менялись… Одни уезжали, другие приезжали.

Один раз приехала игумения их монастыря, матушка Михаила. Она застала мою маму на занятиях с сёстрами, подружилась с ней и подарила на память крохотный образок-медальон: архангел Михаил. Матушка Михаила была одной из тех странных монахинь, которых я видела на постриге матушки Неониллы. Самое интересное (это я, конечно, узнала позже), что в миру её тоже звали Ниной, как и матушку Неониллу. Полностью она была Нина Максимовна Заяц, и из-за этой фамилии сёстры украинского монастыря часто назывались «зайчата».

Я не хотела приходить в монастырь даже просто на службы. Маме приходилось ходить со мной в другие храмы – в Скорбященский, в Троицкий. Мне нравилось жить дома. Здесь я могла хотя бы нормально есть, а не клевать хлеб с компотом… Здесь никто не врывался без стука в мою комнату. Здесь я могла петь, танцевать, играть в любые игры, не завися ни от кого.

А мама мне приносила из монастыря последние новости. Матушка Неонилла приобрела обширный участок земли под станицей Пластуновской, там теперь было монастырское подворье с коровками, козочками, садами и полями.

А ещё в монастырь прибыла икона «Всецарица». То есть там уже была икона, но как бы не настоящая. А матушка Неонилла заказала икону на Афоне – там её списали с оригинала, приложили ко всем святыням и привезли в Краснодар. И матушке сказали, что теперь эта икона ничем не отличается от настоящей, и даже если бы монахи на Афоне вместо своей иконы вставили ту, которую отправили к нам, то не было бы разницы, потому что наша икона была приложена ко всем святыням, и благодать на ней такая же, как и на оригинале. А крестный ход, которым икону несли от железнодорожного вокзала до монастыря, проходил по нашей улице, мимо нашего дома, и мы его увидели…

Пятый класс я закончила спокойно. С четвёрками по английскому и математике и пятёрками по всем остальным предметам.

В музыкальной школе я тоже училась нормально. Но самым любимым предметом у меня было сольфеджио. У меня была хорошая учительница, Лариса Анатольевна. Она узнала, что я сочиняю песенки. Это пока что были несерьёзные песенки на детские стишки: «Тучкины штучки», «Зайчик», «Дождик песенку поёт» и тому подобное. Песенок было тогда всего пять. Но музыку вообще я легко и просто сочиняла с раннего детства, импровизируя и сразу забывая. Поэтому и песенки мне давались легко. Лариса Анатольевна предложила мне участвовать в конкурсе юных композиторов Краснодарского края. Места я никакого не заняла, но тем не менее была горда тем, что у меня уже есть собственные произведения.

Летом я прошла в своей православной школе клиросную практику (которая заключалась в том, что мы читали на клиросе Часы и молитвы перед Причащением). Потом я прошла трудовую практику. Надо было отработать десять дней, но я ограничилась пятью. Потому что на второй же день мне поручили прополоть большую клумбу. Я работала четыре часа без перерыва, на солнце, и сдала работу позже всех, но зато на отлично. Мне зачли два дня вместо одного – за особые труды. Увидев это, моя одноклассница Вера Какунько присоединилась на следующий день ко мне. Мы пропололи ещё одну клумбу и полили её из шланга, а заодно и себя обрызгали так, что не осталось ни одной сухой нитки. Хотя Вера меня и изводила весь учебный год, но сейчас она была абсолютно нормальной девочкой, и мы с ней очень хорошо общались. Это общение имело ещё и то преимущество, что Верина мама работала в нашей школьной трапезной (столовой), и после наших праведных трудов Вера вела меня к своей маме, и мы обедали.

А мама так и ходила в монастырь заниматься с сёстрами на скрипке. Она рассказала мне, что сейчас там приехали новые сёстры – Назария, Августина и Елисея. Эти трое сестёр всегда пели вместе, и пели, по словам мамы, просто необыкновенно. Назария к тому же умела играть на скрипке и сейчас под руководством мамы просто совершенствовала своё искусство. Как-то мама принесла мне фотографию: она и Назария возле фортепиано. Я заметила, что у Назарии было очень тёмное лицо. Но приписала это неудачной фотографии. Фотографировала мирская Галина.

Мама сказала мне, что Назария, Августина и Елисея очень хотят со мной познакомиться. Я заявила (это была шутка всерьёз):

- Не пойду я в монастырь. Там водятся дикие звери.

Под «дикими зверями» я разумела Евфалию, которая тогда ещё не уехала. Но мама меня не поняла. И всё-таки заставила меня пойти туда. Потому что сёстры опять менялись. Мама повела меня туда в последний день перед их отъездом.

Мы взяли с собой скрипку, чтобы дать сёстрам небольшой концерт. Я подготовила свои песенки, заставила маму выучить скрипичную партию в «Зайчике». Мелодия была очень лёгкая.

Когда я первый раз увидела матушку Назарию, то поняла, что фотография не была неудачной. Лицо Назарии действительно было очень смуглое. И голос её мне сначала показался низким. Тогда я ещё не знала, что эта матушка на несколько лет станет для меня идеалом монахини и вообще сыграет в моей жизни немалую роль.

Мы дали сёстрам небольшой концерт. А потом Назария, Августина и Елисея спели несколько песнопений. Пели они действительно потрясающе – Назария регентовала, пела третьим, Августина – вторым, а Елисея – совершенно необыкновенным первым, голос у неё был просто божественно прекрасный. И вообще эти трое сестёр пели очень слаженно, очень единодушно, видно было, что это – настоящий ансамбль.

Августина и Назария ещё и очень хорошо рисовали. Августина подарила моей маме небольшую картину – хризантемы. Эта картинка хранится у нас до сих пор. На обороте написано:

«На молитвенную память Ирине Владимировне и Аничке от ин. Августины. 2005 г.».

Мы задержались в монастыре допоздна, и матушка Неонилла предложила нам остаться ночевать.

Это было первым шагом к нашему возвращению в монастырь.

Помню, что тогда в воскресной школе монастыря была девочка Тамара. Мы с ней очень подружились. Она была в монастыре в тот день, когда мы начали туда возвращаться. В тот день уезжали сёстры. И приезжали другие. Уезжали Назария, Августина, Елисея, Евфалия. Евфалию я вновь увидела только через много лет.

Утром Тамара сказала мне (она тоже ночевала в монастыре):

- Я сейчас встретила новую матушку и спросила у неё: «как вас зовут?». А она так тихо-тихо говорит: «Ольга»…

Теперь в монастыре были другие сёстры. Почти все сменились, кроме Азарии и Иерофеи. Были инокини Милитина, Наталия, Мелетия и послушницы Ольга и Иоанна. Этим двоим было всего лишь по девятнадцать лет.

А ещё в тот день я приобрела новое знакомство.

Мирская Галина теперь прочно вписалась в жизнь монастыря. Кажется, она даже там жила. И в тот день, спустившись вместе с Тамарой на кухню, я заметила там какую-то незнакомую девочку. Я подошла познакомиться.

- Как тебя зовут?

Девочка растерянно посмотрела на меня. Не помню, представилась ли она сама или Тамара мне сказала, что её зовут Катя.

- А сколько тебе лет? – продолжала спрашивать я. Катя выглядела чуть постарше меня: невысокая, но плотненькая, даже чуть полноватая.

Она не ответила на мой вопрос.

- Ей девятнадцать лет, - вмешалась Тамара, - здесь все знают, что ей девятнадцать лет.

Катя была дочкой Галины. Она была очень странная: ни с кем не общалась, была очень неразговорчивая и всё время выглядела очень смущённой и растерянной. Потом уже я узнала о Кате больше. Она училась где-то на повара. Собственно, школу она закончила с медалью, и несколько раз поступала в разные вузы. Но училась там только до первой сессии. А потом заявляла, что ей не нравится, и бросала. У Кати была ещё сестра Таня, которую я несколько раз видела.

С того дня я опять стала часто приходить в монастырь.

Глава 7

Больше всего я любила помогать «на свечках», то есть следить за свечами в храме. Убирать храм после службы мне тоже нравилось. Теперь не было Евфалии, и никто не указывал мне, что делать, и никто не поил меня кефиром и не наряжал в чёрную, муторную одежду. Сейчас я ходила в чём хотела.

Уже тогда я присоединилась к клиросу, но появлялась там нечасто, тогда, когда было желание. Разделение на клиросы было такое: Азария с Иоанной и Мелетией, Ольга с Милитиной и Иерофеей. Ольга и Иоанна пели первым голосом, Азария и Иерофея вторым, Милитина и Мелетия третьим, но Милитина могла менять голоса. Наталия не пела. Она пекла просфоры, и у неё это тяжёлое послушание отнимало больше всего сил и времени. Ей помогала Иерофея.

Из всех матушек я больше всего подружилась сначала с Иоанной (сёстры звали её коротко Иванкой), но потом переметнулась к Ольге.

Иванка была самая младшая и самая весёлая. Приехала она к нам очень худенькой, но уже тогда оказалось, что она любит покушать. Она быстро разобралась, где берутся вкусненькие вещи, и как-то раз пришла в трапезную с радостным заявлением (был пост):

- А я постну булочку нашла!

- А почему ты решила, что она постная? – поинтересовался кто-то из сестёр.

- А потому, шо я х о чу её зъ и сты (съесть)!

Иванка была не единственная, кто проявлял страсть к «постным булочкам». Не меньше любила их Азария. У неё на третьем этаже, в рукодельной, всегда был запас пряничков, булочек, печенья и всего такого прочего.

С Азарией я помню один случай. Она из-за своей любви к сладостям часто страдала головной болью. И вот как-то раз, когда у неё заболела голова, она решила принять таблетку. Таблетка, как известно, действует не сразу, а минут через десять-пятнадцать. Но Азария то ли не знала об этом, то ли просто забыла. Она удивилась, что голова не прошла моментально, и поэтому решила, что одной таблетки мало. Она приняла ещё одну таблетку. Таблетка опять не подействовала мгновенно, и Азария приняла ещё одну таблетку. И снова никакого результата. Таким манером Азария приняла восемь таблеток одну за другой. А потом уже каким-то образом рядом оказалась моя мама. И Азария пожаловалась ей, что уже восемь таблеток выпила, а всё не помогает. Мама пришла в ужас и сказала: «Удивительно, что вы до сих пор не умерли от передозировки». Она остановила процесс лечения таблетками. Не помню, что дальше было.

Потом случилось так, что матушка Неонилла решила всех сестёр отправить на море. Разумеется, всех сразу отправить было нельзя (должен же был кто-то остаться в монастыре). Но большинство уехали, а на клиросе остались мы с Ольгой вдвоём.

Она пела первым голосом и регентовала, я пела вторым. Нам вместе было очень удобно. Мы уже приспособились распределять между собой чтение кафизм, часов, канона. Ольга стала учить меня разбирать службу: когда какие стихиры поются, где их искать. Всё это я понимала постепенно, в ходе действия. Литургию-то я уже понимала, а вот в вечерней службе не знала ничего.

Когда сёстры вернулись с моря, я так и не ушла с клироса. Матушке Милитине делали операцию, и клиросу опять нужна была помощь. Но теперь нас было трое: Ольга, я и Иерофея.

Как-то раз Ольге во время службы понадобилось уйти на минутку в корпус. Она оставила нас с Иерофеей вдвоём. Но вовремя вернуться она не успела: батюшка дал возглас на малую ектению, и мы с Иерофеей, перепуганные, запели – я первым голосом, она вторым. Надо было взять интервал в малую терцию, но мы так растерялись (к тому же ни у меня, ни у неё не было ни малейшего навыка управления службой), что взяли не малую терцию, а большую, и получилась просто какофония. Потом началось гласовое песнопение «Господи воззвах». Гласовой мелодии мы, конечно, тоже не знали. Но мы не успели как следует начать, как прибежала Ольга и нас спасла.

После операции Милитина приходила на литургии, но пела, сидя на стуле. Она регентовала. А мне теперь приходилось петь третьим голосом. Милитина часто ругала меня за то, что я не вовремя вступаю – я боялась вступить «не в тон» и поэтому подхватывала всегда со второго слога.

Разумеется, я не собиралась оставаться в монастыре навсегда. Я просто туда приходила. Сохранилась фотография: мы с Ольгой в дверях «рукодельной». Фотография сделана пятого сентября 2005 года.

А в августе к нам приехали родственники: бабушка, тётя Лена (мамина сестра) и Маша, моя двоюродная сестра. Маше было четыре года. Мы их привели в гости в монастырь. От этого визита тоже сохранились несколько фотографий. Фотографом в монастыре была Галина. У неё был хороший фотоаппарат. Теперь она была в монастыре постоянно. У неё уже были определённые послушания: она помогала Иерофее убирать в вольере птиц, заменяла сестёр на кассе, следила за свечами.

В сентябре занятия в воскресной школе в монастыре возобновились, но теперь их вела матушка Азария. Мы выросли, теперь девочкам было иным по шестнадцать лет, они приходили в брюках, с распущенными волосами. Только на клиросе мы выглядели более-менее прилично из-за форменных платьев, которые всем уже были коротки. Есть фотография: мы занимаемся в рукодельне, Азария регентует. Девочки сидят небрежно, кое-кто нога на ногу, без платка. Сидит всего шесть человек, но на службы приходило всё-таки больше народу. Сидят Лена, Наташа, Настя Чеснокова, я и две Маши, пришедшие к нам из Екатерининского собора.

Но, помимо этой воскресной школы, теперь была ещё одна воскресная школа…

Вторая открылась только в это году, и вела её моя мама. Эта воскресная школа предназначалась «заменой» тем девочкам, которые вырастут.

Дата добавления: 2015-07-20