Магический Театр

"Что? - спросил импровизатор. - Каково?" "Удивительно", - отвечал поэт. "Как? Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашей собственностью, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно... Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению. Удивительно. Удивительно!" Импровизатор отвечал: "Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каракского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит, уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждою внешнею волею. Тщетно. Я сам хотел бы это изъяснить."

Александр Сергеевич Пушкин "Египетские ночи"

Науки, достойные подражанию, таковы, что посредством их ученик сравнивается с творцом и так же производит свой плод.

Леонардо да Винчи «Книга о живописи»

Это называется – гиперкомпенсация. То, что произошло с Раймондом Луллием[146]. То, что произошло и происходит с миллионами людей, с тысячами искателей истины. То, что произошло со мной... Споткнувшись о неумение любить любовью земной, человек начинает искать пути реализации в чем-то другом. Часто, в результате такой вот гиперкомпенсации – ухода с головой в творческую деятельность – возникали гениальные шедевры искусства, научные открытия, мистические озарения... Но... Но, меня лично не оставляла «бескрайняя, жгучая, злая тоска по всему, что есть... [147]»

Моим островком творчества, местом, где я был достойным учеником Joker’а, – где я был заодно с ним, стал Магический Театр. Я смирился с неудачей в любви и отодвинул задачу научиться любить на призрачное «потом»... Конечно, я любил и умел любить своих друзей, пациентов, участников групп, но то была другая любовь, не требующая тотальной вовлеченности и подвига. «Лицо возлюбленной», как называл это Ухтомский, стало для меня абстракцией...

Весь период с девяносто восьмого по две тысячи второй год я был поглощен созданием группы и творчеством в Магическом Театре. С Кириллом в эту пору я встречался очень редко – он много путешествовал по Европе. С Магическим же Театром постепенно происходили удивительные метаморфозы. Если на первых порах я пользовался каноническими приемами Психодрамы, Гештальттерапии, Нейролингвистического программирования, Психосинтеза и Холодинамики, то примерно с девяносто девятого года мои действия перестали вписываться в эти каноны и вообще в какую-то психологическую логику. Я доверял тому, что происходит внутри меня. Я научился слышать Joker’а и действовать, доверившись ему. Период проб и ошибок закончился, и я не стану писать о тех четырех годах (с девяносто пятого по девяносто девятый), когда я учился на ошибках. Началась фаза свободного творчества. Я мог, например, «разобрав личность на фигуры», бездейственно и безмолвно сидеть в уголке, наблюдая за происходящим, – не желая, да и не смея вмешиваться, хотя, на первый взгляд, динамика шла по кругу, – я знал (не понимал – причины мне были неведомы и слава Богу!), что вмешиваться в данный момент нельзя, – добившись результата в малом, погубишь нечто большее... А уже в следующем сеансе я с первой минуты был строг и директивен, мог позволить себе навязать некое «свое» мнение. Или вдруг, в разгар событий, сказать: «Нужно ввести в Театр прапрабабушку по материнской линии в седьмом поколении!» – вводили эту прапрабабушку (через передачу Зеркала и роли) и вскрывалась мощнейшая блокировка в жизни главного действующего лица. Откуда я знал, что именно прапрабабушка, именно по материнской линии, именно в седьмом поколении? – Понятия не имею, но знал. Знал абсолютно твердо, хоть под присягу становись. Может быть, это была метафора? – А хрен его знает, – но работало ведь!

Все ближе мне становился бергсонианский интуитивизм, ибо и сам я опирался исключительно на интуицию, оставляя за бортом работы дискурсивное мышление, анализ и прочую галиматью. Похоже, это были первые реальные попытки выхода за пределы разума. Как говорил Бергсон[xliii]: «Вы можете сколько угодно предаваться глубокомысленным рассуждениям о механизме разума, но таким методом вам никогда не удастся выйти за его пределы. У вас может получиться нечто более сложное, но вряд ли более высокое или хоть сколько-нибудь необходимое. Вам придется брать это штурмом. Вы должны актом воли бросить разум за его пределы. [148]» Интересно бергсоновское определение интуиции: «Под интуицией я разумею инстинкт, ставший безучастным осознаванием себя, способным размышлять над своим предметом и расширять его до бесконечности. [149]»

Постепенно меня увлекли идеи традиционализма Рене Генона[xliv], его взгляды на природу интуиции: «Перечисляя самые важные признаки метафизики, мы уже говорили, что она, между прочим, представляет собой разновидность интуитивного, непосредственного знания, в противоположность знанию дискурсивному и опосредованному, которое принадлежит рациональному уровню познания. Интеллектуальная интуиция является даже более непосредственным знанием, чем интуиция чувственная, поскольку первая оказывается за пределами различия между субъектом и объектом, в то время как последняя только и может существовать благодаря ему. Интеллектуальная интуиция представляет собой в одно и то же время и средство познания, и само знание, в котором субъект и объект познания тождественны друг другу... Из этого самым прямым образом следует, что бытие и знание о бытии есть, в принципе, одно и то же. Это два неотделимых друг от друга аспекта одной-единственной реальности, которые уже нельзя различить на уровне недвойственности [150]».

Безоговорочно доверяя интуиции, я убедился, что до тех пор, пока я слышу Joker’а и слушаюсь его, я не ошибусь, какой бы парадоксальной ни была ситуация. Примеров тому – масса. Случилось так, что у меня появилось несколько друзей в Москве. И мне было важно с ними хотя бы периодически видеться. Частые поездки в Москву требуют дополнительных денег, а я никогда не был богат. Так что, сложилась в двухтысячном году у меня группа в Москве. И вот, как-то в одно воскресенье на Магический Театр в Москве пришло несколько новых людей – посмотреть на «легендарного консультанта и мага» (прошлые занятия прошли действительно очень удачно, красиво и эффективно, так что пошли слухи). И именно в этот раз у меня возникает состояние, когда я чувствую, что все, что бы я ни сделал на занятии, будет фальшиво и неестественно. Чуть позже я понимаю, что Joker предоставил мне возможность пережить ситуацию «провала», потерю наработанного имиджа. И вот я предполагаю, что больше эти люди, скорее всего, не придут (а возможно и вся группа, увидев меня беспомощным – распадется), что они уже разочарованы тем, что увидели, и их надежды не сбылись... И подмывает меня все объяснить, оправдаться. Только знаю я, что любые объяснения в таких ситуациях бесполезны. И я принимаю свой провал и не пытаюсь что-то изменить – ведь изменю-то я при этом, прежде всего, себе...

Не было никаких гарантий, что группа соберется в следующий раз – вполне было возможно, что она прекратит свое существование, и тем самым закроется источник небольшого, но заработка в Москве. А в Москве мне бывать необходимо, так как там живут несколько моих друзей и еще два-три человека, действительно нуждающиеся в моей помощи. Но для группы произошло полезное и своевременное действие – разрушился образ кумира (как раз вовремя, так как из-за эффективности предыдущих занятий в группе такой образ меня начал складываться) и, оглядываясь назад, я вижу, что это, оказывается, – лучшее, что я мог сделать тогда.

В следующий раз пришли все в полном составе, включая и новых участников, и признались, что для каждого прошлое «провальное» занятие каким-то образом оказалось поворотным в тех или иных аспектах жизни.

За несколько лет упорных тренировок, проб и ошибок у меня стали проявляться в Магическом Театре (увы, пожалуй, только там – гиперкомпенсация!) три основные позиции Мага, как они определяются в христианском герметизме: «– Научитесь концентрации без усилия; – Превратите труд в игру; – Сделайте любое иго благом [151]».

Появились сиддхи[152]. Проявляя и исследуя их, я, кроме того, что добивался мощных результатов в Магическом Театре, стал глубже понимать слова апостола Павла: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною [153]».

Я, например, мог уверенно сказать, где-нибудь по ходу действия: «То, что с тобой сейчас происходит, связано с эпизодом, который случился четырнадцатого сентября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в два часа дня,» – в этот момент главный герой вдруг заливался слезами и вспоминал эпизод, который действительно имел место быть, и который вызвал психическую травму, послужившую завязкой для возникновения проблематики главного героя. Сам же он уже пятнадцать лет не мог вспомнить это событие. Воспоминание и последующая работа приводили к исчезновению симптомов и пересмотру жизненных позиций. Таких примеров множество. Все они разные... Или я мог описать черты какого-то человека, давным-давно присутствовавшего в жизни главного героя, или какие-то обстоятельства его прошлой жизни, о которых он и сам-то забыл... Каким образом мог я знать все это? – Непонятно, да и не важно. Важно, что я знал! И я верил в то, что я знал. Это была Игра. И все это не вызывало у меня даже удивления...

Появилась совершенно необъяснимая связь со временем и возможность «перемещаться» во времени, если это было необходимо и «можно» («можно» – это особое ощущение, как-будто нечто – Joker (?) «дает добро» на то или иное действие; этого «можно» иногда приходилось дожидаться, а то оно и вовсе не появлялось в ходе нескольких сеансов, затем вдруг проявляясь несколько раз подряд в одном сеансе). После «разборки личности на фигуры» и каких-то первичных действий, я мог назвать дату и место (например, 1604 год, Париж и тому подобное) – я в этот момент чувствовал поток мурашек в руках, – и у всех фигур, и у главного героя резко менялось состояние, вплоть до ярко выраженных физиологических проявлений. «Части личности» в этот момент становились персонажами некоего события, которое сами же с удивлением и, в то же время, с полной уверенностью, описывали. Дальше шла разборка с этим событием, после чего уже преобразившиеся его участники «возвращались» в сегодня, становясь при этом трансформировавшимися «частями личности», готовыми к сборке и новому качеству жизни главного героя.

Поражало вот что: люди, которые до начала Магического Театра не могли похвастаться живостью воображения, с необыкновенной легкостью включались (себе же на удивление) в Игру. Это – заслуга Зеркала. И, как выражался Парацельс[xlv]: «Три основные принципа, лежащие в основе всякой мудрости - суть Молитва, Вера и Воображение [154]».

Иногда я знал, что в пространстве комнаты проецируется сейчас сцена из «Вечности», например, «инцестуальный брак богини Бейи и ее сына Габрикуса[155]», в процессе которого Бейя пожирала своего сына. Я просил главного героя увидеть эту сцену, просил лишь намеком, – и через минуту главный герой (да и вся группа тоже) был захвачен этим зрелищем, созерцая его в деталях, как действительно происходящее здесь (я в тот момент и не сомневался, что именно здесь оно и происходит), более того, в нем начинала происходить трансформация, которая и была необходима для его жизненного сюжета...

Постепенно чувство «можно» (Joker «дает добро») расширялось на колоссальное многообразие средств, меняющих (но только в данной ситуации и у данного конкретного человека – в остальное время все это – бесполезно) состояние человека, приводящих к трансформации его проблематики, отношения к жизни, появлению определенной нравственной позиции. Например, это могло быть, в одном случае, рисование для главного героя иероглифической монады Джона Ди[xlvi], в другом – просто показ одной из «парадоксальных эмблем Дионисия Андреаса Фрейера[xlvii], иконы, чтение какого-то отрывка из Писания, а то и просто из некоего текста... Сработать могло все что угодно, лишь бы чувствовать это самое «можно».

Чуть позже появилась возможность «просить проявиться» некий архетип или божество (из разных пантеонов, – Деметру, Изиду, Ману, Шиву...), – человек получал ответ на свои вопросы или даже преображался, созерцая или вживаясь в данный образ.

После того, как я прошел круг погружения в Мажорные Арканы Таро (за двухтысячный год), стало «можно» иногда вызывать тот или иной Аркан (или несколько сразу) для трансформации определенной «части личности».

Очень интересное общение сложилось с потоками основных алхимических субстанций – Серы, Ртути (Меркурия) и Соли. Если я чувствовал, что «можно», я говорил: «в область груди сейчас войдет «поток Ртути», затем, через три минуты «поток Серы» и еще через пять минут «поток «Соли» (в разных комбинациях, местах, пропорциях). После чего главный герой действительно чувствовал некие преобразующие его «потоки», которые, складываясь вместе, сплавляясь, вызывали «красно-золотистое свечение» в области груди. – С тех пор его проблема или система взглядов действительно кардинально менялась.

Естественно, на халяву такое «можно» не случалось, и главному герою в большинстве случаев приходилось попотеть на Магическом Театре, чтобы путем искреннего самопроявления, намерения, усилий, создать возможность для такого рода «магических» пассов.

Во всем этом очень важную роль играли мои занятия деконцентрацией. Ведь именно в этом состоянии я работал. И именно нефизическое внимание, которое при этом выступало на первый план, помогало мне либо «увидеть» то, что происходит, либо способствовать тому, чтобы проявились архетипы, алхимические или арканные «потоки» и многое-многое другое. И, безусловно, Молитва...

Схемы, по которым производилась «разборка личности», тоже спонтанно менялись. В первые годы я пользовался сравнительно простыми схемами «разборки», существующими и в Психодраме, и в Психосинтезе, – Страх, Гнев, Ревность, Радость, Ребенок, Родитель, Мудрец и тому подобное, вводились иногда фигуры реальных людей – членов семьи, предков. Постепенно схемы стали усложняться и включать более абстрактные категории. Например: Убеждения о себе, Убеждения о людях, Убеждения о мире, – при этом не уточнялось, какие именно убеждения, – так как человек редко знает свои истинные убеждения. Дело обстояло так, что после передачи Зеркала и состояния, – в том, кто играл некие Убеждения, как раз и проявлялось – что же они из себя представляют... Это могла быть схема с такими ролями: Проблема (без уточнения), Акценты поведения, Образ жизни, Воспоминания, подкрепляющие проблему, Фантазии, Подавленное чувство (не уточнялось – какое)... Иногда мне приходила интуитивная подсказка для такой структуры: Ты в 35 лет, Ты в 27 лет, Ты в 19 лет и Ты в 9 лет. (Были даже Ты в момент родов, Ты в 117 день беременности, Ты в момент зачатия и Ты до зачатия – ну не бред ли? – но работало!). При всем моем скепсисе к идее реинкарнации могла возникнуть структура: Твое прошлое воплощение, Твое позапрошлое воплощение, Твое позапозапрошлое воплощение, Твой центр и Твои теперешние мысли, – с «фигурами» из разных «плоскостей» жизни... Бывали и совсем простые: Чувства и Мысли, Персона и Тень, Земля в тебе и Огонь в тебе, Адам и Ева в тебе и много-много других. Прошло несколько сотен Магических Театров, а структура «разборки» не повторялась ни разу. Даже с разными людьми. Я знал, что каждая ситуация настолько уникальна, что повторяться нельзя. Потом уже, позже, пришла возможность играть на одной и той же схеме, как Паганини играл на одной струне... Но вариации были и остаются неисчерпаемыми...

Я «пьянел на сцене». Это было свободное творчество, импровизация. Ни с чем не сравнимое переживание себя Импровизатором. Об этом есть строки у Мирча Элиаде: «Современный человек имел бы даже право видеть в столь полной приверженности архаического человека архетипам и повторению не только зачарованность первобытного существа своими первыми свободными действиями, спонтанными и творческими, и поклонение им, повторяемое до бесконечности, но также и чувство виновности человека, только что оторвавшегося от "рая животности" - чувство, побуждающее его вновь включить в механизм вечного повторения природы те несколько изначальных спонтанных и творческих действий, которыми было отмечено возникновение свободы. Продолжая такой критический анализ, современный человек мог бы даже обнаружить в этом страхе, в этих колебаниях, в этом изнеможении перед любым действием (перед необходимостью совершить какое-либо действие), не имеющим архетипа, тенденцию природы к равновесию и покою. И он обнаружил бы эту тенденцию в том спаде, который неизбежно следует за любым бурным порывом жизни, и который иные способны видеть даже в стремлении связать воедино реальное бытие с помощью знания. В конечном счете, современный человек, который принимает историю или делает вид, что принимает ее, мог бы поставить в упрек архаическому человеку, пленнику мифического уровня архетипов и повторения, его творческое бессилие, или, что сводится к тому же, его неспособность принять риск, связанный с любым творческим актом. С современной точки зрения человек может быть творцом лишь в той мере, в которой он историчен. Иными словами, ему запрещено любое творчество, кроме того, которое берет начало в его собственной свободе, а следовательно, ему отказано во всем, кроме свободы творить историю, творя самого себя. [156]» И об этом же – стихи Импровизатора из «Египетских ночей»:

«Зачем крутится ветр в овраге,

Подъемлет пыль и лист несет,

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждет?

Зачем от гор и мимо башен

Летит орел, тяжел и страшен,

На чахлый пень - спроси его.

Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночь и мглу?

Затем, что ветру и орлу,

И сердцу девы - НЕТ ЗАКОНА.

Таков поэт. Как Аквилон,

Что хочет, то и носит он.

Орлу подобно он летает,

И, не спросясь ни у кого,

Как Дездемона, избирает

Кумир для сердца своего [157].»

При всем этом я отдавал себе отчет в том, что карьера Импровизатора – отнюдь не завидная карьера. Несмотря на успех «постановок», я нередко сталкивался с непониманием при попытке объяснить кому-то, – что же происходит на Магическом Театре. Объясняешь – отмахиваются – «фигня». Или – «знаем, это типа Психодрамы». Кроме того, Joker ясно давал понять, что не иметь мне в социуме ни стабильного положения, ни надежного дохода. Путь Импровизатора – путь человека, всегда нуждающегося и неустойчивого. Именно из этой неустойчивости и черпает он вдохновение для своих импровизаций... Ну, да это понятно было еще после первых встреч с Кириллом...

Самое главное, на мой взгляд, произошло, когда я, а затем и участники группы стали понимать, что Магический Театр перестал быть просто методом для решения каких-то личностных проблем. То есть, это его качество, конечно же, осталось, но переместилось на третье место. Важно то, что Магический Театр стал местом исследования и коррекции архетипических сюжетов[158], а благодаря этому – некой школой нравственного взросления и очеловечивания...

Сколько ни рассказывай, все равно не до конца понятно, что же это за Магический Театр такой. Непонятным он и останется, пока его не попробовать на себе. Приведу один случай, который мне хорошо запомнился. Было это в две тысячи первом году, летом. Собралась группа из семи человек. В основном те, кто уже бывал на Театрах и не раз. Вызвалась на главного героя Надя – женщина лет сорока пяти. Она не работает, – в семье зарабатывает муж; Надя же увлекается тем, что шьет разные наряды. Перед Магическим Театром, за чаем, Надя горячо рассказывает сцену из пьесы Чехова «Медведь». Видно, что пьеса взволновала ее. Надя несколько раз повторяет монолог Поповой: «Мой муж, – этот лучший из мужчин, которому я отдала свою молодость, свое счастье, свое состояние, – самым бессовестным образом обманывал меня на каждом шагу!... Изменял мне, сорил моими деньгами, шутил над моим чувством... И, несмотря на все это, я любила его и была ему верна. Мало того, он умер, а я все еще верна ему и постоянна. Я навеки погребла себя в четырех стенах и до могилы не сниму этого траура [159]»...

Итак, Надя села и начала говорить о своей верности мужу, которую она считает фальшивой. От этого возникает чувство презрения к себе и к мужу тоже.

- Ну, и чего ты хочешь?

- Хочу найти свою Игру...

Атмосфера повисла скучная. Чувствуется, что в голове у Нади полный туман. Запрос у нее есть, и это очевидно, но она его совершенно не осознает и «гонит какую-то пургу». Народ в группе заскучал. Я продолжаю неторопливо расспрашивать, – на самом деле тяну время, прежде чем интуитивно набреду на схему, по которой и смогу строить Театр, чтобы он был живым. Наконец, говорю:

- Ты тумана нагнала. Никакой согласованности в твоих словах нет. Вот что, – давай посмотрим тебя в таком раскладе: Верх-Середина-Низ[160].

- Надя выбирает на роль Верха – Юлю, на Середину – Таню, на Низ – Ксению. Я передаю участникам состояние Зеркала, затем Надя передает состояния своего Верха, Середины и Низа актерам.

Поехало... Верх забирается на табуретку и напряженно стоит. Середина рыхло осела в кресле. Низ неприкаянно ходит по комнате. Спрашиваю, кто что чувствует, – выясняется, что Верх перевозбужден, Середина как будто переела, Низ наоборот вдруг захотел есть.

- Что мы имеем, – говорю, – перевозбужденный Верх, недостаточно напитанный энергией Низ, а Середина, видимо, настолько была перевозбуждена в свое время, что теперь стала как пробка. В Середине мы имеем непроходимость – блокировку. Между Верхом и Низом, в результате, нет устойчивой нормальной связи, поэтому голова носится с идеями фикс о верности и презрении, накручивая на это все, что под руку попадется, – сегодня, в частности, муссируя монолог Поповой из «Медведя». Хотя именно этот монолог и даст нам косвенную подсказку...

Для начала, чтобы хоть на несколько минут оживить то, что происходит, мы с Серегой (еще один участник группы) растягиваем Надю за руки. Середина после этого говорит, что ей стало чуть полегче.

- Тут физическими упражнениями не обойтись, – говорю, – хоть пять лет растягивайся, а до смысла, до сути нужно иначе добираться...

У Нади возникает желание, чтобы ее за руки держали мальчик и девочка. – Хорошо, - выбирай себе Внутреннего мальчика и Внутреннюю девочку. Надя выбирает Серегу и Лену. Я передаю им Зеркало, Надя – состояния Внутренних мальчика и девочки. Девочка чувствует себя живенько и бодро. Мальчик – вялый и рыхлый. Его даже физически раздуло. Надя пробует взять их под руки, – Мальчика справа, Девочку слева и станцевать с ними. Девочка охотно подтанцовывает, Мальчик же едва волочит ноги, выпячивает пузо и зевает.

- Вот тут-то, – говорю, – мы используем подсказку из текста «Медведя»: «Я навеки погребла себя в четырех стенах и не сниму этот траур». Кроме дисбаланса Верха-Середины-Низа, мы видим еще и перекос правого-левого, – Мальчика и Девочки. Чего не хватает Мальчику? – Дисциплины, то есть неких регулярных действий, которые привели бы Надю к преображению. «Погребла себя в четырех стенах» – это как раз твоя ситуация. Но для того, чтобы была дисциплина, необходимо стремление, намерение...

Надя что-то ворчит про свою нелюбовь к дисциплине. Я отвечаю, что в нашем контексте, дисциплина – это некая целенаправленная деятельность, отвечающая Сверхзадаче жизни. При этих моих словах о жизненной Сверхзадаче, Верх слезает с табуретки, Середина говорит, что ей еще полегчало, Низ начинает успокаиваться и садится. Девочка по-прежнему активна. Мальчик – вял.

- Но стремление и намерение... Какое? К чему? Какова эта самая Сверхзадача? Ты говорила о желании начать свою Игру, – я поморщился тогда и сказал, что не верю. Но сама идея «своей Игры» плодотворна...

Надя оживляется. Впервые за вечер видно, что она уже ищет не «от головы». Она озадачена. Какое стремление? Какая сверхзадача?

Я интуитивно чувствую, что дело идет «по-крупному». Надя не вписывается в свое место в жизни, то есть, в предназначение свое. Отсюда и энергетические перекосы Верх-Середина-Низ и правое-левое (мужское-женское). Итак, речь идет о масштабе Миссии. Нужно, чтобы Надя хотя бы на минуту прикоснулась к этому масштабу в себе. Как это осуществить? – Чувствую, что сработало «можно» – пододвигаю пустой стул, призывая туда (Господи! Как это объяснить?) Двенадцатый Аркан Таро[161]. Предлагаю Наде сесть на этот стул и пропустить через себя поток присутствующего там (!) Двенадцатого Аркана. Надя садится – невооруженным глазом видны интенсивные внешние изменения (мимика, дыхание, микродвижения) и Нади, и всех «фигур». Мальчик и Середина взбодрились. Надежда описывает ощущения наполнения в ногах и тепло в области матки. Я предлагаю ей обратиться к Аркану и спросить о Сверхзадаче... Надя улыбается – ответ пришел: «Плодить женщин!»

- Отлично! Интуитивно ты этим и пытаешься заниматься: шитье одежды, поиск имиджа... Но для тебя это пока не целенаправленная деятельность, а отдельные опыты. Итак, Сверхзадача ясна и ее можно выразить словами: «Помогать женщинам становиться Женщинами». На вопрос «Что» ответ есть. Остается выяснить «Как». И здесь ответ практически готов: ты умеешь действительно преобразить женщин, я лично видел потрясающие результаты, - но это пока не деятельность, а кустарщина. Так вот: то, что нужно – это перейти от случайных попыток к постоянной деятельности в этом направлении. Создать женский клуб, например. От хобби – к профессии. Ибо у множества женщин есть запрос на это – стать Женщиной с большой буквы. Во всем, – во внешнем виде, в имидже, в поведении – а ты и этому можешь научить... Это и будет выходом на свою Миссию. Пора выходить из «запертости в четырех стенах»...

При этих словах все «фигуры» и сама Надя сияют. На всех нас снизошло состояние ясности, цельности и благости. «Фигуры» готовы к сборке. Отдают состояния и Зеркало.

В результате у Надежды – энергичное, спокойно-радостное настроение. Вверху ясно и вдохновенно, в середине – прозрачно и благостно, внизу – уверенно, тепло и наполненно. Плюс – точное знание, что делать в жизни. Да еще и два потока ощущает: справа – вверх, слева – вниз. Как по «классике»[162].

- Вот это состояние и будет для тебя, Надя, критерием, что ты на верном пути и на своем месте в жизни...

Через месяц у Нади появился небольшой клуб, который развивается и поныне. Сейчас она сама уже не справляется с потоком женщин, – появились ученицы...

Еще одна участница группы – Инна, которая не была задействована в роли, пришла в восторг:

- Я несколько лет провела в эзотерической группе, где люди с подобными проблемами годами не могли справиться. Хотя занимались по многу часов в день кропотливой энергетической практикой. А тут так просто и изящно за час!..

- Все не так просто, как кажется. Я не могу поставить на конвейер подобную процедуру и всех разбирать на Верх-Середину-Низ, так чтобы всегда выходило также сильно, надежно и с наглядным результатом. Такой конвейерный Театр не будет Живым! Ситуация Надежды уникальна. Она, как тебе сказать, – созрела... И я это просто уловил. И Магический Театр... Только постоянная импровизация делает его Живым. Он неповторим. Его нельзя сделать унифицированным, запатентовать и поставить на «поток». Иначе получить озарение за полчаса мог бы любой дурак, заплативший за участие. Все складывается так, что приходят неслучайные люди, и Театр дает им решающий толчок для перехода в новое качество жизни...

Но самое главное все равно было не для меня на этом «пиру жизни». «Труд гистриона [163] принес ему ни с чем не сравнимую радость, может быть, первую в жизни; но звучал последний стих, убирали со сцены последний труп – и его снова переполнял отвратительный вкус нереальности. [164]» Заканчивался Магический Театр, расходились гости, и я опять оставался наедине со своей болью...

10. Ямвлих [xlviii], Зосима из Панополиса [xlix],

Альберт Великий [l] и Герхарт Дорн [li]

Странно то было и горестно, но не более странно и горько, нежели всякий удел человеческий: в своем суровом самоотречении этот художник, убежденный, что работать он может, лишь исходя из глубочайшей правдивости и неумолимо ясной сосредоточенности, художник, в чьей мастерской не находили себе прибежища ни прихоти, ни сомнения, - он в своей жизни был дилетантом и потерпевшим крушение искателем счастья, и он же, ни за что не соглашавшийся показать кому-то неудачную картину или рисунок, глубоко страдал под темным бременем бессчетных неудавшихся дней, неудавшихся лет, безуспешных попыток любви и жизни.

Герман Гессе «Конская Круча»

В детстве у меня был диафильм. Я часто смотрел его. Не помню точно его содержание, помню только один кадр, который поразил мое воображение и остался в нем надолго. То была Прага – Собор Святого Витта и Химеры на этом соборе. Иногда, тоже с детства, мне снился один и тот же сон: будто бы я, – пожилой уже человек, стою возле этого Собора на фоне Химер с чувством не то разочарования, не то какой-то глубокой потери. Как только я услышал слово Алхимия, (а, впервые я услышал его достаточно рано – лет в семь-восемь, – не помню уже откуда), просыпаясь всякий раз после этого сна, я знал, что там, во сне, тот я, стоящий возле Химер – Алхимик. Не скажу, чтобы уж очень часто, но раза три в году такой сон мне снился... Снился до недавних пор, пока в состоянии, близком ко сну, но все же не во сне, мне в деталях предстал этот сюжет, как некое видение... Я скептически отношусь к идеям реинкарнации, - ну не то чтобы совсем скептически, но считаю, что все, что касается предсуществования души или ее состояния после смерти – загадка, тайна, которой незачем попусту жонглировать, если нет ясного и очевидного опыта непрерывности самого процесса перехода от одной жизни к другой, ежели таковой действительно имеет место быть. Но мощь моего видения была неоспорима: это и обилие деталей, и осознание местности, которой я никогда прежде не видел, и глубина переживаний...

«Когда современная глубинная психология Юнга поставляет достаточный материал относительно возрождения прошлого опыта в снах, видениях и фантазиях людей, которые – находясь в нормальном сознании – ничего об этом не знают (из-за чего, например, ритуалы и символы древних таинств вновь появляются в полном свете дня XX столетия), тогда утверждение, необходимое для объяснения возможности реинкарнации, перестает быть только постулатом, но становится выводом, основанным на опыте и обладающим высокой степенью вероятности.

Сферу, в которой хранится прошлый опыт, Юнг обозначил, как коллективное бессознательное. Но почему коллективное? Почему не индивидуальное? Не потому ли, что переживания прошлого, всплывающие из глубин сознания, имеют много общего и во всяком случае на удивление схожи?..

Будучи истинным ученым, Юнг оставляет открытым вопрос, является ли коллективное бессознательное общим хранилищем для всего человечества или же это совокупность, выведенная путем синтезирования качеств, общих у различных индивидов. “Метафизика”, так сказать, коллективного бессознательного была лишь немного разработана Юнгом. Но как бы там ни было, факты, собранные и предоставленные им, по меньшей мере с одинаковой легкостью поддаются интерпретации как с точки зрения перевоплощения, так и с точки зрения коллективного бессознательного [165]».

Как бы то ни было, я пока (!) не претендую на то, что эпизод, который, возможно, произошел в Праге шестнадцатого века, – а именно этим веком «датируется» мое видение, – случился со мной (само видение случилось в декабре двухтысячного года). Вот что, однако, было:

Мне пятьдесят два года. Недавно я пережил сильнейшее потрясение и потерю. Меня оставила любимая. Она умерла. Ей было чуть больше сорока лет и звали ее Агриппа. Тридцать лет я работал над Камнем. После ухода Агриппы – невообразимая тоска и боль. Я хожу по Златой улочке до Панкрациума[166] и обратно, – это рядом с Собором Святого Витта.

Я потерял себя. Я потерял цель. Я потерял смысл. Даже Камень мне уже не нужен. Это длится уже семь лет, – с тех пор как она умерла. Я работаю по инерции. Но у меня есть ученик. Парнишка бережет меня. Он верит в Делание. Он верит, что я знаю. Он – как свет в моей жизни. Семь лет для меня длится затмение Солнца. Есть только корона вокруг этого Солнца. Что-то нужно, чтобы понять, что жизнь продолжается, чтобы делать свое дело с любовью. Я делаю без любви. А парень – верит в меня и любит меня. Я знаю, что ему тоже придется хлебнуть очень много страдания и боли на этом пути. Но он преодолеет, он живет этим. Он – в своей судьбе и принимает все как есть. Он знает, как мне тяжело, но он не бросит меня. У меня есть знание, а у него – молодость. Мы оба – камни в фундаменте чего-то большего, чего – трудно пока сказать. Из какого-то уголка сознания пришло мое имя: Михаэль Майер. Я вспоминаю образ той, которую потерял. Я очень виноват перед ней. Виноват в том, что не замечал ее заботы. Я не видел, что все мои достижения – это дело ее рук. Ее руки, ее сердце, ее любовь вели меня.

Я реально увидел образ Агриппы. От нее исходило тепло и глаза что-то говорили мне. Я сделал какое-то неимоверное усилие, чтобы понять, что говорят ее глаза, и вдруг понял: «Возьми меня в свое сердце». В этот момент я – Максим – разрыдался и увидел себя в небе над Прагой. Подо мной был Костел Наисвятейшего Сердца в Виноградах. Правда, это уже был век двадцатый...

Это видение потрясло меня. Что-то внутри отпустило, отлегла какая-то древняя боль. Я почувствовал в тот момент, что несу свой крест, и в сердце моем – «Наисвятейшем Сердце» – живет и дышит лик любящего меня существа. Несколько недель я очень ярко переживал себя в некоем новом качестве. Потом оно не сошло на нет, но просто стало привычным...

Я не знал тогда еще, что был такой реальный алхимик – Михаэль Майер, оставивший довольно много трудов и комментариев. Об этом я узнал лишь через год после моего видения. И жил ли он в Праге? Было ли в его жизни такое? Не знаю... В конце концов, хотя бы в чем-то я могу себе позволить ошибиться[167]...

Зачем я, собственно, все это рассказываю? Это сильное переживание – во-первых. Мне кажется, а точнее, «знается» (как в Магическом Театре, когда «знаешь», что делать), что на этот случай замкнут круг моего «вечного возвращения», и особенно того, что творится в отношениях с женщинами. Во-вторых, я также «знаю», что если когда-нибудь попаду в Прагу, – это должно перевернуть мою жизнь. Как? – Этого я не могу сказать...

«Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?

Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии [168].»

Существует еще кое-что, что уже около трех лет, подобно этому сну-видению, тревожит мое сознание. Несколько раз на дню я повторяю, – чуть ли не навязчиво, – четыре имени. Это четыре средневековых мистика и их имена для меня чем-то связаны – они возникают в моем сознании вместе: неоплатоник Ямвлих, один из первых греческих алхимиков – Зосима из Панополиса, Альберт Великий – легендарный адепт, получивший Камень, а также Герхарт Дорн – ученик Парацельса. Ямвлих и Зосима жили в третьем веке нашей эры, Альберт Великий – в двенадцатом, Дорн – в семнадцатом. Я посмотрел кое-какую литературу, но не нашел удовлетворяющих меня подробностей о жизни этих людей. Общая картина была крайне скудной... В начале две тысячи второго года я вдруг понял, что меня интересуют не столько детали их творчества, философские труды или методы работы, сколько именно личная жизнь! Тут тоже скрывалась какая-то загадка, которая могла привести к пониманию моей проблемы. Мы почти ничего не знаем о личной жизни великих адептов алхимии, философии, магии, великих мистиков. Об их жизни, об их любви к земным женщинам, о личном счастье. Да и совместимые ли это вещи – земная любовь и любовь всепоглощающая, Христова? Вот какие вопросы мучили меня. Почему я хотел услышать ответ именно от этих четверых? – задайте вопрос попроще! Но, однажды ночью, в просоночном состоянии я получил от них ответ. Были ли это мои проекции, наложенные на малознакомые фигуры исторических личностей, или это была какая-то информация из коллективного бессознательного, а может и впрямь эти четверо вняли моим мольбам и, явившись, открылись мне? НЕ ЗНАЮ! «Мы живем по правилам игры, которые не всегда осознаем и не всегда можем выразить словами. Иначе говоря, мы не только интерпретируем данные по мере их получения; мы быстро и бессознательно "подгоняем" данные к существующим аксиомам, или правилам игры в нашей культуре или субкультуре [169]»...

И еще я вспомнил, что будучи студентом МатМеха, в девяносто первом году я ходил на некоторые лекции на Психфак и Филфак. Однажды мне посчастливилось слушать Юрия Михайловича Лотмана[lii]. В ушах до сих пор звучит его фраза: «Научитесь относиться к прошлому, как к живому существу...» После видения, связанного с Прагой я не только понял, но и пережил смысл этой фразы. В искусстве, философии, мистике, Магическом Театре, словом, везде, где живет творческий дух, - Шекспир и Гете, Платон и Ницше, Августин и Юнг – живут одновременно. Творя, ты подключаешься к вневременному, живому пространству... Кроме того, я рассказывал уже о своих способностях «перемещаться во времени» и «совмещать в одном времени разные события».

И вот в ночь на тридцатое марта две тысячи второго года случился еще один мой внутренний Магический Театр. Я сидел в пустой и темной комнате перед едва горящей свечой. Было очень поздно и сознание мое порой проваливалось в дрему. Вдруг, я ощутил, как это бывает в Магическом Театре, некое «можно» и почти безмолвно позвал, точнее, воззвал:

- Ямвлих, Зосима из Панополиса, Альберт Великий и Герхарт Дорн!

Перед моим внутренним взором стали один за другим «появляться» все четверо. (Слово «появляться» тут весьма условное, ибо чрезвычайно трудно адекватно передать то, что происходит с предсонным сознанием). Первым явился, насколько я понял, Альберт Великий. Он был как будто соткан из световых нитей и «присутствовал» лишь своим верхним полуконтуром... Зосима – воздушный, легкий старичок – периодически парил над всеми остальными. Ямвлих, напротив – тяжелый, с расплывающимся и вибрирующим контуром, периодически появляющийся и исчезающий, подобно чернильной кляксе... Наиболее человекообразным был Дорн. Хотя он тоже был неуловим, то возникал в разных местах зрительного поля, то растворялся. Иногда появлялся еще некто, кого я почему-то принял за Кирилла. Я так и считал, что это Кирилл, хотя образ был совершенно не похож на реального Кирилла. Фигура – как бочонок, да еще одет в монашескую рясу. Лысый, вертлявый, с кучерявой бородой.

Вот что запомнилось мне из нашей «беседы».

Максим: Я хочу поговорить с вами не о философии и не об алхимии, а о любви. Меня интересует, почему, с вашей точки зрения, возникающая любовь к женщине какое-то время держится на чувственной основе, а потом угасает, превращаясь зачастую в обузу?

Зосима: Для меня любовь – великое чудо, которое присутствует всегда и во всем. Любовь доступна всегда. Загадка для меня в том, как многосложные, многомерные процессы, части, вещества, – как все это в какой-то момент сплавляется и возникает любовь. Сам процесс соединения и превращения – тайна есть...

Кирилл: А вот скажите, – если вода стоит в сосуде, из которого она не вытекает, – она застоится рано или поздно? Через год-два из сосуда будет попахивать болотом... Так вот, можно ли любовь сравнить с водой? И как ее «выливать» и «пополнять» и, при этом, все же хранить?

Альберт: Я чувствую себя выше всего этого. Земная любовь, – любовь мужчины и женщины мне непонятна. Я бы сказал – уже непонятна... Я нахожусь там, где любовь присутствует все время как голубовато-серебристый свет. А земные страсти – они не нужны. Хотя я знаю, что они есть, но они не касаются свечения чистой Христовой любви...

Максим: А как это произошло с тобой?

Альберт: Я не могу вспомнить этот момент. Как будто это было всегда. Я знаю, о чем говорят люди, произнося слово «любовь», но для меня это эфемерно. Это внешнее, я же нахожусь там, где суть... А суть не выразить словами. Это то, в чем я пребываю...

Кирилл: Альберт, а познал ли ты земную любовь?

Альберт: Сейчас мне кажется, что нет... Может быть, она не была мне нужна...

Ямвлих: Любовь – это страдание, разочарование. Так зачем же себя терзать?

Максим: Так было у тебя?

Ямвлих: Да...

Альберт: Я хочу сказать, что все есть любовь. Ее нельзя разделять и говорить о мирской и небесной любви, как будто это что-то разное...

Ямвлих: Любовь между мужчиной и женщиной нельзя назвать небесной или земной.

Максим: А что же она есть, если не является ни земной, ни небесной?

Ямвлих: Это чувство, возникающее между людьми. Это особая сфера.

Альберт: Для меня все – взаимодействие четырех стихий. И я вижу именно стихии, то есть, то, что находится за видимым миром.

Дорн: Если продолжить аналогию с сосудом, то я чувствую, что то, чем сосуд наполнен, – это не любовь. Любовь – это сам сосуд, а то, чем он наполняется – касается только тех двоих, с которыми это происходит.

Зосима: А я переживаю любовь иначе, – это жизнь, это движение, это суть. Любовь – живая вода, неуловимая в своей форме. То она превращается в пар, то падает дождем, то проявляется росинкой на рассвете. Она неуловима и текуча – вот в чем ее прелесть. А Алхимия – это путь постижения того, что все есть любовь...

Кирилл: Я хочу подкинуть метафору. Один странник остановился в трактире и жил там долгое время. И ему изо дня в день подавали овсяную кашу. Он обратился к хозяину трактира: «Я привык к разнообразию блюд. Вы же мне все время подаете только овсяную кашу. Вам самому это не надоело?» На что трактирщик ответил: «А разве может еда надоесть?» Вот я и думаю, что любовь – это прежде всего «еда», а не «разнообразие блюд». Без еды человек становится злым и грубым. А некоторые себя сажают на диету...

Зосима: Для меня любовь – это вкушание в тиши природы, вкушание в трактире, вкушание с другом... А еда – это как раз алхимия: смешивание ингредиентов, результат. А дух над этим... Моя жизнь проходит в тесной гармонии с природой. Я постоянно вижу солнце, небо, буйство зелени. Все это дышит, живет, пропитано любовью... Тут не нужны разговоры и споры. И то, что я делаю, я, скорее, чувствую, чем постигаю рассудком. Поэтому я и живу, окруженный любовью...

Кирилл: А не кажется ли тебе тогда, что алхимия – это этикет поведения за столом? А если милее есть не за столом, а в поле пить молоко из крынки и заедать свежим хлебом?

Зосима: С таким определением алхимии я не согласен. Мне тоже милее вкушать в уединении на лоне природы, чем вести умные беседы в компании таких вот теологов...

Кирилл: А женщина?

Зосима: Женщина? Не знаю...

Ямвлих: Они все не знают женщин. Это я пережил несчастную любовь и разочаровался в женщинах.

Дорн: Как можно разочароваться в том, что является частью тебя?

Ямвлих: Любовь не оправдывает надежд и ожиданий.

Кирилл: Женщина тебя предала?

Ямвлих: Да. И не только. С женщинами становится скучно и неинтересно. Любовь это такое чувство, которое... В любви еще чего-то не хватает для ума. Для меня существенно – умна женщина или глупа. И даже если ее любишь, то со временем разочаровываешься из-за ее глупости.

Альберт: В моей жизни была только одна женщина – моя мать. А что такое женщина, я вообще не знаю. Сюда меня выдернули из какого-то ученого собрания. Там были одни мужчины и сводчатый зал. Все что-то говорили. И это было мое место... То, где я пребываю, кроме этого ученого собрания, – это ночное темное небо. И в нем – переливы серебряного и голубого цветов, из которых складываются картины всего сущего. Но это все неземное... А то, о чем вы говорите, я даже не совсем понимаю.

Зосима: Для меня – что воробей, что женщина... С утра выходишь из своей скромной, но опрятной кельи, идешь – воробей чирикает, девушка улыбнулась, где-то деревья зашумели... и все это наполняет таким счастьем! За этим угадывается великая Алхимия жизни и то самое искомое Золото. Но я бегу общества людей с их тяжбами и пересудами. Я не понимаю их... Они не вмещаются в мое переживание счастья.

Ямвлих: Любовь между мужчиной и женщиной длится лишь короткий промежуток времени и оставляет боль в сердце. Так лучше уж быть одному, наедине с природой и своими размышлениями.

Дорн: А почему бы не удивляться этому чуду все снова и снова, какое бы оно ни было?

Ямвлих: Если чувства глубоки – глубоки и страдания. Зачем же мучить себя?

Максим: Дорн, а ты познал ли женщину?

Дорн: Познать женщину мне не дано...

Максим: Почему?

Дорн: Потому что она всегда новая, всегда другая. И в этом – великое чудо. И в этом – великое счастье. Именно поэтому в сосуде вода не застаивается. Я открыт для женщины...

Ямвлих: Это все романтика и небесные проекции. Слова...

Кирилл: А любовь всегда соседствует с ревностью?

Ямвлих: А как же! Чувство собственности, от него не просто убежать. Человек многогранен и в нем присутствует все. Поэтому, повторяю, лучший удел для человека – предаться уединенному размышлению о природе вещей.

Дорн: На мой взгляд, лучше уж ревность, чем вообще ничего.

Ямвлих: Ревность тоже проходит... Она тоже бренна...

Максим: Но ведь тебя, Ямвлих, что-то заставило обратиться к учению Платона и Плотина о Мировой Душе?

Ямвлих: Разочарование в женщинах привело меня к этому.

Максим: Но ведь Мировая Душа – это женская сущность мира...

Ямвлих: Она бесплотна. Ничего физического.

Максим: Вы, – неоплатоники, – вообще презрительно относитесь к плоти. В чем причина этого – только лишь в неудачном личном опыте?

Ямвлих: Личный опыт и не может быть удачным. Ибо плотские чувства бренны и непостоянны.

Максим: И что же, это всеобщий закон?

Ямвлих: Из него, как из любого закона, есть исключения. Единицам дана свыше та самая женщина – половинка.

Максим: За какие же подвиги?

Ямвлих: За предыдущие жизни, прожитые праведно.

Зосима: За чистоту духа, души и плоти. За зрелую готовность самопожертвования. Только в истиной и полной чистоте могут слиться души для исполнения вселенского танца... А мало на земле людей чистых духом, душой и плотью... Если человек отягощен злом, – теряет любовь. Если отягощен страстями – теряет любовь. Если отягощен страданиями и скорбями – теряет. Если омывается принятием, слезами раскаяния, - очищается снова. Но на земле очень мало людей, устойчивых в чистоте. Случается, что люди уродуют душу свою гордыней, потом каются, потом снова уродуют. И так круг за кругом.

Ямвлих: Любовью может воздаться человеку за душевную работу. За познание своих ошибок, исправление их.

Альберт: Мне совсем непонятно, о чем тут говорят. Только две категории ясны мне: полнота и свет. Я знаю, что это такое. А все остальное я вообще не понимаю.

Дорн: Мне кажется, что можно любить и грешить. Если любишь, то можно все.

Максим: «Полюби – и делай что хочешь! [170]»...

Зосима: Для любви возможно все...

Дорн: Во всяком случае, человек способен на это.

Зосима: Только то, о чем здесь говориться – это иллюзия. Это не о любви, а о чем-то другом. Для любви, для жизни все едино: что корни, что лепестки, что нектар. Все дышит, все любимо.

Кирилл: Но ведь это включает в себя не только любовь к цветку, но и любовь к женщине?

Зосима: Включает. Все, что не дышит любовью – невежество.

Ямвлих: Максим, так что же ты хочешь услышать от нас?

Максим: Я хочу узнать, как полюбить.

Ямвлих: Тут сказано много.

Максим: Сказано много. Знания я пока не услышал.

Альберт: Все равно все это только слова и суета вокруг слов. Это невозможно передать, даже если захочешь.

Ямвлих: Знание – это твой личный опыт. Это твой душевный труд. Видишь, – нас четверо и говорим мы все разное... Это наш опыт.

Альберт: Я не знаю, как попасть в чужой опыт.

Максим: Дело в том, что мне кажется, что ваш опыт – это и мой опыт. Мы связаны какой-то нитью общих переживаний, но до сих пор были разрознены. Созвав вас вместе, я хочу объединить опыт каждого их нас... В том числе и через проговаривание.

Зосима: Позволь тогда еще о чистоте. Чистота, как внутренняя суть рождается не тогда, когда ты переходишь по залам своего внутреннего дворца или по своим конюшням. Не тогда, когда ты чистишь все это поочередно внутри себя. Она вдруг рождается в одной молекуле, в одной частичке и сразу же становится тобой целиком. Всей сферой тебя. Сразу все. Найти эту искру, которая зажжет все сразу...

Ямвлих: Не надо в нас копаться. Прими то, что есть в тебе. А мы тебе не поможем.

Альберт: Когда все, что разрознено, соединится, тогда ты попадешь туда, куда хочешь...

Кирилл: И уж там-то грусти не будет.

Ямвлих: Будет то, что будет. Почему должно быть всегда хорошо? Будет то, что предначертано. Кто решил, что все должно быть идеально, а не так, как есть?

Дорн: Зачем ты хочешь полюбить?

Максим: Я тоскую по любви. Мне кажется, что я уже любил, но потерял...

Альберт: Позволь себе идти своим путем.

Максим: Но ты-то, Альберт, полюбил не женщину, а алхимию.

Альберт: Да, для меня она – путь. И я пришел к тому, что искал. Почему мне нужно грустить из-за того, что я не полюбил конкретную женщину?

Ямвлих: Слишком короток срок человеческой жизни. Невозможно все успеть.

Альберт: Вот и не нужно растаскивать большую любовь на маленькие.

Дорн: А что такое большая любовь?

Альберт: Это одна из уловок разума. Кто-то придумал, что есть любовь земная, плотская, а есть небесная. Но любовь есть просто любовь. Одна. Если ты любишь, то любишь все, что встречаешь на пути. Поэтому не нужно ее разграничивать. Вы разбили любовь на кусочки, а теперь пытаетесь их соединить.

Дорн: Разбивает любовь на кусочки только нелюбящий. Любящий не понимает даже как это назвать.

Альберт: Тем не менее, человеку свойственна алчность. Из нее и вытекает дробление на части и попытка урвать себе какой-то кусок.

Кирилл: Ну а если любовь к женщине потеряна, можно ли раствориться в другой любви?

Ямвлих: Вот я и растворился. Отказался от женщин и – растворился. Это – способ!

Альберт: Если не быть в любви, то тогда и возникают разговоры и споры.

Кирилл: А как узнать, что ты там?

Альберт: А там у тебя и вопроса не возникнет.

Зосима: Если есть сомнения, то ты еще не там...

Кирилл: А может быть, наоборот? Ты там – пока сомневаешься. «Сомневаюсь – значит существую! Не праведность, но путь поиска, сомнения, признания собственной ошибки становится признаком сопричастности Богу, сопричастности Любви... [171]»

Максим: Вы все, без сомнения, великие люди. Но нет ли у кого-нибудь из вас подозрения, что он совершил ошибку в жизни?

Ямвлих: Может быть… Я чувствую груз на душе.

Зосима: Я ощущаю недостаток опыта. Не прочувствовал землю. Мне неведома страсть... Я боялся погрузиться в пучину, и эта пучина осталась непознанной.

Дорн: Я чувствую в себе движение. И никакого разочарования в том, что было со мной. Была и пучина. Было и нечто совсем противоположное. Я живой...

Альберт: У меня есть едва ощутимое сожаление о том, что возможно осталось что-то, чего я не вкусил и не вкушу уже… Но раз прошло мимо, значит так тому и быть. Все равно вернуться назад уже нельзя, да и не нужно…

Зосима: А я сейчас наметил себе цель в следующих воплощениях – пробовать то, что еще не изведал.

Ямвлих: Хочется, конечно, найти свою половинку. Единственную.

Максим: Дорн, а у тебя есть какое-то желание?

Дорн: Восторг. А желаний нет... Поскольку моя жизнь – это движение и я ее ощущаю, как пульс, - во мне присутствует все то, о чем мы сегодня говорили. Чего же большего желать?

Ямвлих: Мне стало легче после этого разговора.

Зосима: Пребывать в Боге хорошо. И все-таки, только на земле это возможно – разложить любовь на потоки света, на утро и вечер, на элементы, на «каши и прочие блюда», а потом все это складывать обратно. Играть!

Ямвлих: А как же душа? В этом нет душевной любви...

Зосима: Нет любви? Да она же и есть эта Игра – разобрать любовь на большую и маленькую, с мужчинами и женщинами, а потом – собрать вместе.

Кирилл: Так где ее искать-то?

Зосима: Ищи там, откуда пришел...

Последние пять минут чувствовалась некоторая напряженность: видно было, что «присутствующие» хотели «обратно», что я слишком усердно растормошил в них что-то личное...

Вдруг откуда-то в наше общение вмешался Александр Иванович Куприн (месяца два тому я перечитывал его «Поединок» и «Гранатовый Браслет»), и, опираясь на трость, обратился ко всем с репликой:

- «Любовь у людей в наше время приняла какие-то пошлые формы и снизошла до простого житейского удобства, до маленького развлечения. А я говорю о любви бескорыстной, самоотверженной, не ждущей награды; для которой совершить подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение – это не труд, а одна радость! Никакие жизненные удобства, расчеты, компромиссы не должны ее касаться. Любовь – это трагедия, величайшая тайна в мире! [172]»

При этих словах Альберт Великий, чуть колыхнувшись, стал столбиком света и растворился. Затем растаял Зосима. Ямвлих высох, как клякса. Дорн улыбнулся, помахал рукой, подмигнул и тоже исчез. «Кирилл» испарился куда-то еще раньше – я и не заметил. Остался Куприн. Развел руками и, обращаясь уже исключительно ко мне, произнес:

- А ты чист и верен своей любви? Это, брат, дорогая и пленительная штука в человеке... Такой человек смеет...

Чего «смеет», я уже не расслышал. Передо мной догорала свеча. Я разделся и лег спать...

---

Дата добавления: 2015-07-20