Иди сюда. Ах, какой ты хороший! 8 страница

— Эти?

— Да! Вот же на циферблате: «Орбита». Нина, ведь правда? Я ему говорю: не могу! А он — хап и...

— Все ясно,— сказал полицейский.— Идите сюда.

Они пошли за ним на кухню. Тут у жарко топя­щейся печи молодая женщина стирала белье. Сма­хивая пот с лица, улыбнулась им. Полицейский сказал:

— Валя, накорми их.— И повернулся к Володе.— Сейчас поедите и отдохнете, а я уеду. Вернусь — в путь. Найдешь место?

— Найду. Дорога, овражек, поляна, дерево, груда хвороста. И под ней...

— Ждите.

Легко сказать — «ждите»! Володя слонялся из комнаты в кухню и из кухни в комнату и все глядел на ходики, а стрелки будто прилипли к циферблату. И в какой уже раз вновь и вновь мысленно совершал поход в знакомый лес... Порой сердце льдисто схваты­валось страхом: вдруг не найдет того места! И валил­ся на койку, глядел в потолок.

Тикали ходики, цвиркал сверчок. Убаюканный мир­ными звуками, Володя задремал, а потом будто в черную бездонную яму провалился. И не слышал, как вернулся хозяин дома.

....Выехали с рассветом. Хозяин дома кинул в роз­вальни рюкзаки с картошкой, прикрыл их соломой, Володя переглянулся с Ниной — значит, сюда они уже не вернутся.

Уплывали назад дома, столбами торчали из труб дымы. Улица была пустынной. Что делают люди в этой деревне, чем и как живут? Среди врагов, под немцем? Смирились? Борются?

Проехали мимо виселицы.

— Кто это? — спросил Володя, но возница молчал.

— Тпр-ру! — крикнул он спустя некоторое время.

— Куда везешь ребятов? — послышался грубый голос.

Володя приподнялся и увидел, что немного впереди их возка стоит знакомая рыжая лошадь. В санях — вчерашний краснолицый бородач.

— Задержал, что ль?

— Шастают по деревне: картоха, мол, нужщ,— проговорил полицейский.— Сдам в комендатуру, пусть проверят, кто такие.

— Это дело, Емельянов,— старайся,— отозвался бородач и стебанул лошадь кнутом.— Н-но, ме-ерт-

вая!..

Снова ггоехали, заныл под полозьями снег: Нина глядела на Володю, а тот на нее: и все же — вдруг это настоящий полицейский?! Володя покосился на широкую спину Емельянова, и тот, почувствовав его взгляд и напряженность момента, повернул бурде, посеченное ветром лицо, усмехнулся:

— Староста деревенский. Сволочь великая^ Что ж я ему мог сказать-то еще?..— Он отвернулся, чмокнул губами и громко, зло сказал: — Наших, сволочь, вы­следил. Тех, что висят... Ничего, рассчитаемся.

Свернули с дороги. Розвальни раскачивались сту­кались полозьями о колдобины. Возница поторапливал лошадь, хлестал вожжами по вспотевшим ее бокам. Володя вылез на ходу и пошел рядом: лес уже \ виднеется, все такие знакомые места. Когда-то по этой дороге Люба на своем «велике» мчала... Нина тоже вывалилась из саней, побежала рядом. Хоть бы ско­рее добраться до места, хоть бы скорее!

Дорога нырнула в лес. Видно, редко по ней ездил-и, вся покрыта снегом. Тяжело поводя боками, лошадь шла все медленнее. Вот и тот взгорок, где Люба упала. Настороженно оглядываясь, возница вышел из саней, а₄Володя побежал: впереди виднелись разва­лины хутора. Все сгорело. Из сугробов торчали чер­ные, обгоревшие стропила дома, сараев. Лишь невы­сокий забор остался.

Володя подошел к развалинам дома, погладил ла­донью обугленное бревно, стиснул зубы, боясь, что слезы вот-вот хлынут из глаз... Сдержался. Отвернул­ся и пошел к саням.

Взгорок, овражек. Вот тут Люба шла, подталки­вала скрипучую телегу, вот там они все остановились. Володя пошел в глубь леса: да-да, вот сюда они за­вели лошадь, а там разгружали ящики... Стало ра­достно и жарко: та поляна! Да-да, вот толстая со сломанной вершиной ель. И чуть правее, возле моло­дого ельника — снежный холм. Володя побрел-поплыл по глубокому снегу и, добравшись до холма, начал разгребать его. Рука натолкнулась на сухую ветвь.

Этой грудой сушняка Люба и ее друзья прикрыли яму с винтовками.

— Сю-да-аа! — позвал Володя.— Зде-есь!

И повернул назад. Остановился, навстречу ему, вслед за Ниной и Емельяновым, шли еще четверо мужчин на лыжах. Торчали над спинами стволы вин­товок, один из лыжников нес лопату и лом.

Молча расшвыряли ветки, расчистили снег. Подо­шли на лыжах еще двое мужчин, о чем-то тихо пере­говорили с Емельяновым. Володя уловил: «Двое стоят на выезде из леса» — и догадался, что это партизаны, там на дороге их посты.

Промерзлая земля поддавалась туго. Стучал лом. Скрежетала лопата. Слышалось шумное дыхание. Во-лоДю трясло. Нина держала его за руку, будто успо­каивала: все будет хорошо, все будет хорошо!.. А Во­лодя глядел, как все глубже и глубже становилась яма, ему вдруг показалось, что это совсем не то ме­сто. Неужели ошибся?

— Что-то есть,— сказал Емельянов.— Осторожнее: Лопата шаркнула по доскам. Ящики. Длинные, зе­леные... Володя присел над ямой. Емельянов подце­пил крышку одного из ящиков ломом, нажал, крыш­ка отскочила. Партизаны столпились вокруг ямы: в ящике ровными рядами лежали винтовки.

— Поехали.— Емельянов тронул Володю за пле­чо.— Надо успеть на вечерний поезд... Эй, слышишь меня?

— А как же...

— А теперь это не наша, а ихняя забота.— Емель­янов вынул из кармана кисет с махоркой.— Закури­вайте, мужики... А нам пора.

— Подождите. Очень прошу.

Володя спрыгнул в яму. Партизаны уже расчис­тили ее, были видны верхние четыре ящика. А под ними — еще ящики. Откинув сломанную крышку, Во­лодя вынул винтовку. Она была тяжелой и холод­ной. Если бы он мог сам мстить, стрелять по врагам! Партизаны глядели на него, дымили цигарками. Жест­кие, неулыбчивые, сосредоточенные лица... Володя по­ложил винтовку в ящик. Емельянов подал ему руку, и Володя вылез из ямы. Сказал:

— Это Любкины винтовки. Ее мучили, но она мол­чала...—Он пошел к саням. Нина догнала его. Во­лодя обернулся и крикнул:— Ее убили!

— Едем.— Емельянов подтолкнул его.

«Вот и все... Вот и все»—мягко выстукивали копыта лошади по заснеженной дороге. «Вот и все»,— думал Володя. Он был счастлив. И представлял себе, как пар­тизаны поднимают из ямы ящик за ящиком. Снег па­дал. Потеплело. Емельянов покрикивал на лошадь, торопил ее, а Нина спала, прикорнув возле Володи...

«Вот и все... вот и все» — ровно и сонно погро­мыхивали колеса на стыках рельсов. Емельянов оста­вил лошадь в городе, сказал, что проводит до-самого. Поселка. Сидел рядом, насупленный, молчаливый, держал между колен винтовку. Володя глядел в «гла­зок» на мелькавшие поселки, леса. Нет, не покорилась эта земля!.. Он покосился в угол вагона. Там молча, мрачно пили из фляжки шнапс трое солдат. «И% о*-; пуска,— подумал Володя.— Назад не вернетесь»,", И отвернулся к окну, представил себе, как из снеж-» ной круговерти выплывают одна за другой заиндеве!-* шие лошади, как, переваливаясь на извивах дороги, ползут в глубину необъятного химкинского леса сани и в них лежат зеленые ящики.

Поезд сбавил ход. Показался знакомый полуста­нок, гора гробов и груда угловатых бумажных меш-; ков. Приехали.

Емельянов распрощался с ними возле развалин дома и глядел вслед, пока Володя с Ниной не скры­лись во дворе взорванного дома. В подвале Нина тотчас повалилась на койку, а Володя разжег печур­ку. Спать он не мог. Сидел, уставясь в огонь. Ему было хорошо. На душе легко, будто спал с нее тяж­кий груз. Да так оно и было. Он все перенес, не сдался, не выдал секрета Рольфу, он выстоял в борь­бе, не умер. Он выполнил обещание, данное Любке. Володя ворошил палкой уголья в жерле печки и пред­ставлял себе Любу. Вот катит на «велике», выходит из воды, ее белое лицо на фоне зарева пожарищ в ту ночь, когда они качались на качелях. Знала бы ты, Люба, что, может, уже в этот момент где-то в глухих глубинах леса, возле костров сидят люди, их много, они только ждут сигнала, чтобы выступить против врага! Жаркие отблески пламени на их лицах, на ру­ках, сжимающих винтовки. Это — Любкины винтовки. Это счастье — выдержать, выстоять, выполнить долг!

Догорали дрова в печурке. Володя прислушался к дыханию Нины, захлопнул дверку печки: вот и все. Им пора. Уже два часа ночи.

Снег. Ветер. Они шли, едва находя дорогу. Порой впереди или позади слышался натуженный рев двига­телей, и.Володя с Ниной перебирались через высокие бугры, насыпанные вдоль дороги, и тут же ложились. Оба были в снегу: с двух шагов не увидишь, а уж в такой темнотище, да при снегопаде — и подавно.

— Мостик и овраг где-то здесь,— сказала Нина.— Ты слышишь? -

— Вот и все,— отозвался Володя.— Вот и все.

— Что — все? — спросила Нина и тут же испуган­но сказала: — Ой, что это?

— Где? Ты что?..— И вдруг он почувствовал, как ослабели ноги: впереди, всего в нескольких шагах от них стоял мотоцикл с коляской. Патруль?!

А спуск в овраг там, чуть дальше!

Вот и... Володя схватил Нину за руку: скорее! Они побежали мимо мотоцикла, и вдруг Володя оста­новился. Навстречу им, смутно вырисовываясь, надви­гались двое мотоциклистов. Похожие на громадных снежных болванов, они шли боком, отворачивали лица от секущего ветра и не видели замерших на до­роге фигур.

«Вот и все! Вот и все...— билась в голове Володи страшная мысль.— Сейчас кто-то из немцев поднимет голову и — конец!» Один из патрульных вдруг остано­вился, повернулся к ним спиной и начал шарить по карманам. Второй прильнул к нему: закуривают. Во­лодя толкнул Нину: беги!.. Нина ринулась мимо него. И покатилась вниз, в овраг. Володя метнулся следом и, уже перемахивая через бугор, увидел, как шевель- ^ч нулись патрульные и сквозь шум ветра донеслось запоздалое «Хальт!».

Они скатились на дно оврага. С дороги послыша­лась автоматная очередь, и желтые вспышки распо­роли ночь. И тишина. Только вой да посвистывание ветра... Шум двигателя мотоцикла. Уезжают?! Володя подполз к Нине, дернул ее за ногу: поднимайся быст­рее, идем. Нина не шевелилась. — Нина... Ты что?!

Он приподнял ее. Нинина шапка скатилась, воло­сы заснежены, снег на лбу, щеках, ресницах. Что это она? Неужели?! Та автоматная очередь?.. Нет-нет, так не может быть, такого никак не может, не должно 250

быть! И все же... Володя судорожно зашарил ладо­нями: куда они ее?

И вдруг Нина встрепенулась, открыла глаза, шум­но вздохнула.

— Нина, ты жива? — забормотал Володя.— Нина, Ниночка, жива?

— Что? Да, кажется, жива. Вдруг как-то обмерла вся.

Жива. Жива!!

Володя схватил Нинину шапку и вместе со снегом нахлобучил ей на голову. Нина вдруг захохотала, толкнула его. И Володе стало очень весело: они живы, живы! Они смеялись до изнеможения, а потом умолк­ли, и Нина вдруг заплакала. Володя утирал ей следы ладонями и ловил ртом летящие снежинки, подстав­лял разгоряченное лицо холодному ветру.

— Волков, расскажи свою биографию,—сказала* Зоя.— Коротко. О самом главном... Внимание, товарищи. •

— Я родился на улице Гребецкой, на ней еще со времен Петра Первого жили гребцы,— начал Воло­дя.— А потом на моей улице была создана самая первая в нашей стране пионерская организация...

— Это не относится к твоей биографии,— строго сказала Зоя.

— Отчего же? Ведь я — частичка этой улицы, это­го города...— сказал Володя. Члены бюро райкома заулыбались. Володя мельком взглянул на Зою — опять сейчас одернет его,— но она слушала внима­тельно, и Володя продолжил: — Я так люблю все это... Вот почему, если враги сунутся, то я умру, но не пущу их на мою улицу, в мой город. Вот и все.

— Ничего биография. Так. Кто рекомендует Вол­кова в комсомол?

— Я,— выкрикнула Нина.— Вовка — во парень! Честный, надежный. И он себя — во как показал! И в зоопарке, и в розыске ребятишек, и...

— Спасибо, Пескова,— остановила ее Зоя и опять обратилась к Володе: — Образование? Семейное поло­жение?

— Образование семь классов... Холост.

В комнате засмеялись. Заскрипели стулья.

— Волков, вы находитесь на бюро райкома ком­сомола. К чему эти шуточки?

— Зоя, ты ведь знаешь: мама умерла, отец погиб..;

— Да-да, прости, Володя.— Зоя поднялась, одер­нула гимнастерку. Разгладив заявление Володи о приеме его в комсомол ладонью, сказала:—На на­шем заседании присутствует старший лейтенант Пур-гин.—Зоя взглянула на лейтенанта. 'Нахмурилась и строго продолжила: — Как вам известно, товарищи члены бюро, в условиях военного времени особое зна­чение для поступающего в комсомол имеет рекомен­дация большевика. Это особое к поступающему в ком­сомол уважение, особая ответственность. Такую реко­мендацию Волкову дает начальник разведотдела Н-ской воинской части товарищ старший лейтенант Пургин. Слушаем вас, Толя.

— Волкова знаю давно. Но особенно хорошо узнал его- в самые суровые дни блокады, в декабре месяце прошлого года...— Пургин поправил под ремнем гим­настерку и оглядел присутствующих.— Так вот, боец Волков, он, как и Пескова, зачислен в нашу часть. Волков Владимир из тех стойких питерских ребят, на которых можно положиться в любую самую труд­ную минуту... Имею разрешение доложить членам бюро райкома о следующем: некоторое время назад под Ленинградом начал действовать новый партизанский отряд имени юной героини Любы Погодиной. На счету отряда уже больше четырехсот уничтоженных гитле­ровцев и три спущенных под откос эшелона! В том, что отряд так успешно действует, есть и важная доля усилий Волкова и Песковой. Со всей ответственностью большевика рекомендую принять Волкова в комсомол.

В комнате стало шумно. Проголосовали. Зоя под­нялась из-за стола, пожала Володе руку, а потом обняла и поцеловала в щеку.

— Принят!

Объявили перерыв в заседании бюро, и все толпой повалили из помещения на улицу. Солнце-то какое. Теплынь. И чистое, синее-синее, ни единой тучки, небо. Радостное небо. Тревожное небо: не было бы налета.

— Ребята, минутку,— позвал Володю и Нину Пур­гин. За ним пришла окрашенная в пятнистый, за­щитный цвет «эмка». Вместе с Зоей они стояли возле машины, о чем-то разговаривали, наверно, об очень важном, потому что лицо у Зои было встревоженным. Володя и Нина подошли, и Пургин сказал: — У вас

сегодня такой важный день. Отпускаю. А девять ноль-ноль быть в части. Все ясно?

— Все ясно, товарищ старший лейтенант^— ответил Володя.— А вы сможете прийти на открытие зоо­парка? И ты, Зоя. В четырнадцать ноль-ноль.-

— Придем, придем,— ответила Зоя.— До встреч

— Погоди, шнурок развязался.— Нина присела.— Погоди, говорю.

— Толя, я тебя очень прошу, ведь я — парашютистка,— понизив голос, говорила Зоя Пургину.— Переговори с руководством, а? Не могу я сидеть* в кабинете, Толя, не могу.

— Идем,— позвала Нина. ' ₄

— Какое небо, Зоя,— сказал Володя.— Летняя погода!

Нещадно дребезжа, обогнал их «подкидыш».был он покрашен в ярко-желтый цвет и выглядел празднично. Битком набит: девушками с фабрики «Красное знамя», первая смена, и военные моряки в бушлата*» А на «колбасе» — железяке, торчащей сзади из-под вагона,— в небрежной позе стоял пацан лет один­надцати. Он дымил папиросой и независимо погля­дывал на прохожих из-под козырька большущей кепки.

— Обкатка! — весело крикнул он, заметив взгляд Володи.

, Мчали грузовики с бойцами в зеленых касках, громко протопал по мостовой отряд рабочих из само­обороны. Многие с автоматами. Может, автоматы из­готовлены на том заводе, где теперь работал Ваганов? Середина мая, а тепло-то как! Пожалуй, куда как теплее, чем в прошлом году. Солнце-то какое... Грей же, отогревай промерзшие, простуженные тела и души людей, переживших страшную зиму. Зиму горя и му­жества, зиму отчаяния и зиму ожесточенности, веры в будущее, веры вот в эту весну, это солнце...

— Володя, Нина, погодите.

Они обернулись: Ник. В распахнутом пальто, как всегда торопливый, озабоченный, он показался Во­лоде помолодевшим. Может, потому, что был в на­глаженной белой-пребелой рубашке, тщательно побри­тый, а может, и потому, что день был такой — сол­нечный и яркий?

— Угощу вас сейчас чем-то. Ох и вкусным. И как, это я раньше не подумал? — весело проговорил Ник.— Был в Ленгорисполкоме. Приказано: зоопарк откры­вать на два часа раньше. Что? Мало ли что, на всякий случай... Да! Варфоломея Федоровича видел. Придет со своей малышней.

— Варфоломей? Вот здорово,— обрадовался Во­лодя.— А угостите чем?

— Вот видите? — Ник вынул из кармана пакет.— Трубочки.

— Трубочки? — удивилась Нина.

— Для сока березового. Должен еще быть, вот я и вспомнил, вот и думаю, а не напоит ли нас мать-природа? — Ник поднял к небу счастливые глаза.— Какой сегодня день!

— Окончено плавание? — спросил Володя.

— Что? Какое плавание, голубчик?

— Легенда древняя есть, про ковчег и его оби­тателей.

— А! — воскликнул Ник.

Но Володя видел: ничего не понял, охваченный заботами, ничего не вспомнил неутомимый мечтатель Ник-Ной. И не стал ему ничего объяснять. И поду­мал, что, хотя плавание еще далеко до завершения — война в самом разгаре, блокада и впереди новая, может, не менее суровая, чем минувшая, зима,— они выстояли и окрепли, возмужали в этом жестоком пла­вании — борьбе, и вряд ли теперь какие бури устра­шат их в будущем...

— А, вот и Варфоломей Федорович со своими уче­никами.

Ник пошел еще быстрее, Володя и Нина тоже. Возле зоопарка, там, где росли березы, бродили ребя­тишки, и среди них возвышалась фигура учителя.

Грачи орали в кронах деревьев, так приятно было сльплать озабоченные голоса птиц. Город жив. И пти­цы вернулись... Вьют гнезда, будто и нет войны, смер­ти, разрушения. Да так и должно быть — что и кто может остановить жизнь!

Ник ходил между берез, делал в их коре глубокие надрезы ножом и раздавал ребятишкам трубочки. И мальчики, и девочки застывали возле деревьев. Какие худосочные, страшно серьезные дети. Лишь один, в большущей кепке, сдвинутой на затылок, был подвижным и оживленным, он крутился возле Ника, помогал ему. Так ведь это тот пацан, что на трамвае прикатил — на «колбасе».

— Держите и вы,— сказал Ник. Он дал Володе и Нине по стеклянной трубочке и сделал в коре бе­резы два надреза.— Пейте.

Какой вкусный сок!

Ветер прокатывался по вершинам уже зазеленев­ших берез, шумел, плескался в их кронах. А может, это плеск волн у далеких коралловых островов? Или — гул туго натянутого такелажа и парусов. Во­лоде казалось, что он видит в деревьях громадную зеленую птицу, взмахивающую своими крыльяци. Это Птица-Мечта летает над его головой и кричит голосами грачей: «Пейте сок, пейте! Чувствуете, • как в ваши жилы вливается бодрость и сила? Живите, Мечтайте!»

До открытия зоопарка оставалось еще часа пол­тора, а аллея возле входа была уже запружена лцодй-^ ми. Пришли военные моряки, потом военный оркестр.' Люди были оживлены, они улыбались друг другу ^ говорили: «Здравствуйте! Здравствуйте!» И за этндм* привычным, обиходным словом было столько всего: и пережитое, и радость от этого теплого дня, и по­желание веем-веем всегда оставаться бодрыми — в общем, здравствовать!

Заиграл оркестр. Перед еще закрытыми воротами зоопарка образовался большой круг, в центре кото­рого были оркестранты. Ник нервно потирал руки и ходил перед бегемотником, в открытой вольере которо­го нежилась на солнце бегемотиха. В соседних вольерах размещались Майк, медведи Потап и Гришка, анти­лопа Маяк, дикая собака динго, кот Мур и трое мартышек.

— Идут,— сказал Володя.— Секретарь райкома партии и еще кто-то.

— Да-да, вижу.— Ник быстро пошел навстречу небольшой группе людей, среди которых была и Зоя, сказал: — Милые мои, будем открывать?

— Пускай первыми войдут дети.

Ворота распахнулись. Несмело, настороженно оглядываясь, мальчики и девочки, которых привел Варфоломей Федорович, а было их человек двадцать, направились к бегемотнику. Папа Варфоломей брел позади них. Взглянув в его освещенное ярким солнцем лицо, Володя увидел, как постарел за минувшую зиму его любимый учитель. Дети стр.ого, молчаливо глядели на громадное животное, а взрослые смотрели на дстей, со страхом вглядывались в их старческие лица — что это? Они разучились улыбаться? Враг убил в них все детское?..

, — Глядите, я скажу «ап», и Красавица раскро­ет...— начал Ник, но не закончил, будто поперхнулся, кашлянул, выкрикнул: — Ап!

Бегемотиха взглянула на Ника, медленно подняла голову и распахнула свою громадную пасть. Дети шевельнулись. Ник обескураженно глядел на детей. И вдруг одна девочка несмело улыбнулась, за ней и другая, третья. А мальчишка в кепке расхохотался и выкрикнул:

— Вот это пасть. Как чемодан!

И все дети заулыбались, захлопали в ладоши. Оживились взрослые, вдруг опять заиграл оркестр, а бегемотиха закрыла пасть и тяжело опустилась на бок: устала.

Старый друг юности Николая Николаевича, секре­тарь райкома, подошел к Нику и обнял его.

Люди все шли и шли. Группками, и поодиночке, и целыми делегациями, от заводов, фабрик, воинских частей. Сколько было возгласов удивления и радости, сколько благодарных слов. Вновь и вновь то Ник, то Володя или Нина рассказывали про животных. В каких краях они живут на свободе и как живут в зоопарке: чем кормили их зимой, как выхаживали. И про то, что сейчас в Удельнинском парке выделена земля под огороды, и вот они, сотрудники зоопарка, уже посадили различные овощи. Вызреет урожай, и голод уже не будет так терзать животных, как в ми­нувшую зиму.

Удивительно — и на долю обыкновенного кота Мура выпало восторгов не меньше, чем бегемоту, верблюдам и обезьянам. И взрослые, и дети толпи­лись возле вольерки, в которой валялся на сене Мур, и звали его, протягивали руки, гладили. И Мур вел себя достойно — не дичился, не царапался, а выгибал спину под детской ладошкой, мурлыкал и то и дело мыл кривой лапой свою продувную, в шрамах, морду...

Глядя в оживленные лица горожан, Володя вспо­минал, как минувшей весной размышлял о смысле жизни: для чего живет на свете человек? Для чего именно ты рождаешься, для чего предназначен в этом мире? «Вот что, пожалуй, самое главное для чело­века: не кем ты станешь, а каким? — думал Володя.— Каким ты будешь в жизни по отношению к друзьям, товарищам, по отношению к Родине? Да, вот в чем главное предназначение человека: быть нужным другим, трудиться для счастья всех... Вот для чего надо жить, вот ради чего стоит жить...»

— Седой! Ты ли это! А ну, обернись!

Володя обернулся. К нему быстро шел мужчина* в кожаной куртке и танкистском шлеме, сдвинутом на затылок. Володя взглянул в лицо военного: такое знакомое и такое незнакомое страшное лицо. Герка?* Через левую щеку Рогова шел глубокий шрам, из-под изуродованного века будто торчал глаз.

— Подросток вернулся! — восторженно крикнула Нина.— Вернулся!

Герка сгреб Володю и Нину своими сильными ру­чищами, прижал к пахнущей табаком и машинным,, маслом груди, и так они постояли несколько мгновений, '„ а потом заговорили все разом. - *

— Подросток?! Ну, Нинка! Молодцы! — гремел Герка.— Суметь сохранить зоопарк!

— А ты откуда? На сколько дней?

— Воюю! Видите? — Герка распахнул куртку — на гимнастерке блеснула медаль «За- отвагу».— Был ра­нен... Лечился... Наш экипаж уже восемь фашистских машин сжег. И сами горели. Видите, какая морда! Но главное — башка цела! На сколько дней? На пять минут... Забежал домой да в зоопарк ринулся. Что с матерью? Гм... с Леной?

Володя рассказал. Герка выслушал, снял шлем, постоял, потом надел его, снова обнял Володю и Нину, резким движением надел шлем, сказал: «Мне пора» — и ушел.

А люди все шли и шли. Наверно, несколько тысяч ленинградцев побывали в этот день в зоопарке. И ни артобстрела, ни воздушной тревоги... Откуда было знать Володе и его друзьям, что этот день на всем фронте, окружившем Ленинград, был особенно напря­женным? Что еще с рассвета вся артиллерия, защи­щавшая город, начала бить по орудийным позициям врага? Немцы ввязались в чудовищную огневую дуэль. И в тот момент, когда ленинградские ребя­тишки с восторгом разглядывали животных, тысячи снарядов кромсали землю и бетон: советские артилле­ристы громили врага, отвлекали огонь на себя. Зато в этот день ни один вражеский снаряд не упал на город. Тяжелейшим был этот день и для летчиков. Погода летная, и надо было суметь не пропустить бомбардировщики противника к городу, разгро­мить их на дальних подступах, заставить повернуть назад...

Зоопарк закрыли в семь вечера.

Распрощавшись с Ником и животными, Володя и Нина отправились на Неву. Вздымались в вечер­нее небо ростральные колрнны. И они несколько ми­нут постояли, любуясь изображенными на них фи­гурами: волка, морского конька, якоря, нагой крыла­той женщины. Белёсые тучки скользили по небу, а казалось, будто это колонны-мачты летят, летят. Все как было. Все как было! А вот... неужели знаменитый рыболов?

Дядя Коля-капитан только что подошел к гранит­ному парапету и, поставив на него чемоданчик, от­крыл его. Никаких других рыболовов не было, и не­чего было спорить — чье тут место, но дядя Коля вынул из чемоданчика секстант и направил его в сторону солнца.

— Привет, дядя Коля,— сказал Володя.— Ну как, будет вечерний клев?

— Все правильно. Все на том же месте,— тор­жественно проговорил дядя Коля-рыболов и начал осторожно укладывать секстант между коробоч­ками с крючками и мотками лесок.— Все на том же месте.

— Кто или что — на том же месте?

— Всё на том же месте.— Дядя Коля улыбнулся и поглядел на Володю.— Город. Как был, так и остался. И его улицы, дворцы, площади. И...

— И рыболов дядя Коля-капитан,— засмеялась Нина.— Да?

— Да, все как было, все на том же месте! И ни­чего с нашим городом фашисту не поделать, потому что мы тут.— Дядя Коля замялся, окинул взглядом реку, дома, редких прохожих.— Потому что все мы — как одна огромная семья. Потому что...

— Потому что мы — одной крови,— сказал Во­лодя.

— Крови? — поднял брови рыболов.— Какой же?

— Да питерской "крови! Ленинградской. Не по­корить того, в чьих жилах она течет.

— Это точней,— улыбнулся дядя Коля, а потом опять строго свел брови.— Ладно, дуйте своим фар­ватером. Отвлекаете.

...Стояли на той стороне Невы дворцы. Величест­венная и спокойная, текла в гранитных берегах река. Исаакиевский собор отражался в ее воде. Купол, покрашенный в маскировочный серо-зеленый цвет, походил на боевой шлем воина, только что вышедшего из сражения. И шпиль Петропавловской крепости напоминал грозный штык. «Какое счастье, что я живу в этом прекрасном городе,- подумал Володя.— Что я частичка его... живая час­тичка».

Воздушную тревогу объявили. Взвыли во дворах домов сирены, загукали, забубнили пароходы и бук­сиры на Неве. Володя и Нина и не подумали ^укры­ваться в бомбоубежище: подумаешь, воздушная тревовога.

Они шли вдоль Невы. Нина держала Володю заруку. Она улыбалась и косила лучистым взглядом на " Володю.

И он крепко сжимал пальцами ее ладонь, держал крепко-крепко — будто опасался: не делась бы ку­да? — поглядывал на нее и тоже улыбался. Какое счастье — просто вот так идти вдоль реки, идти, слу­шая стук каблучков по гранитным плитам мостовой, идти со знакомой девушкой. И так жаль, что нет с ними Жеки, Старшего Товарища, Коли Рыбина. Будь ты проклята, война! И уж никогда-никогда не крута­нет он, Володя, «солнышко» на качелях с Любой, а «лесной» дед не протянет птицам ладонь с зернами, и мама не потреплет его за волосы, не скажет какие-то очень важные слова отец.

Простите и прощайте... И вы,. согорожане, и вы, бойцы, умчавшиеся на грузовиках навстречу танко­вым колоннам фашистов, рвущихся к городу, чтобы остановить.их... Чьи-то усы вразлет, чья-то закушен­ная губа, чей-то яростный прищур... Прощайте! И ты, Лидочка Снегирева, и ты, безвестный моряк, отвезен­ный на Пискаревское кладбище за санки и плитку жмыха...

Будь ты проклят, фашизм!

Какой воздух! Так хочется отправиться в синюю даль на парусном корабле. Ради этого стоит жить и бороться.

— Придет день, и кто-нибудь проводит меня в Большое Океанское плавание,— сказал Володя.

— Как это: «кто-нибудь»? Я провожу. А ты при­везешь мне необыкновенную раковину! Только не куп­ленную на рынке. Помнишь — обещал?

— Я сам добуду ее в океане. Веришь?

— Верю,— сказала Нина.— И... и люблю.

Нина легко вспрыгнула на гранитный парапет и широко раскинула руки, будто пыталась обнять весь этот сияющий и тревожный мир.

— Вовка, какое это счастье — жить и любить!

На окраинах города застучали зенитки. Гром паль­бы, тяжко ухнули бомбы: беспощадное чудовище вой­ны вновь затопало своими ножищами по городу. В алой, вечерней глубине неба плыли над городом с десяток самолетов-крестиков: все ж прорвались!' Они были похожи на косяк хищных рыб, эти послан­ники смерти, самолеты-кресты.

Война продолжалась. Смерть витала над каждым жителем громадного города. Не наивно ли мечтать о далеких океанских широтах? Нет, не наивно: ведь мечтать — это жить!

Жизнь продолжалась, борьба продолжалась. Вра­жеские самолеты разогнаны, сбиты.

«Тра-ра-ра!» — разнесся над Невой, над всем городом звонкий непобедимый звук трубы. Отбой воз­душной тревоги! Это труба Музыканта пела по все­му городу прекрасную песню Борьбы, Жизни и Мечты.

«§ 1 Начать с 15 апреля 1942 года нормальную эксплуатацию пассажирского трамвая по следующим маршрутам¹ «Маршрут № 3. Благодатный переулок, Московское шоссе, Международный проспект, ул. 3 июля, набережная Лебяжьей канавки...»

Из решения Ленгорисполкома

о возобновлении пассажирского трамвайного

движения от 11 апреля 1942 года

«...Довожу до Вашего сведения об открытии, согласно Вашему решению, филармонических оркестров. Из действовавших ранее в городе окрестров осталось всего 20 музыкантов. Объединение их в один коллектив и проведенная нами общая регистрация оркест­рантов позволили создать в городе полноценный симфонический оркестр Первый концерт состоялся 5 апреля. Билеты были рас­проданы за два дня...»

Дата добавления: 2015-07-25