Иди сюда. Ах, какой ты хороший! 1 страница

Бизон остановился, внимательно осмотрел Лену, а потом встряхнулся, и столб сияющих в лучах мороз­ного солнца снежинок взметнулся за ним.

Стук топора где-то совсем рядом. Лена обошла здание, снег тут был утоптан, у дверей сани, а чуть дальше виднелась длинная фигура. «Р-рах, р-рах!» — ударял топор. Плахи разваливались поленьями, они были золотисто-желтыми, радующими взгляд своим теплым цветом среди этой ледяной белизны...

— В лесу раздавался топор дровосека,— сказала она.— Вовка!

«Дровосек» обернулся, и Лена увидела скуластое от худобы, глазастое, возмужавшее лицо. Володя не­сколько мгновений глядел на Лену, потом растерян­но — неужели она! — улыбнулся и бросил топор.

— Ленка?! Ах ты, мой старший товарищ! — Во­лодя стал подбирать дрова.— Помоги... Ну и день: Жека у меня в гостях и вот ты...

— Вы живы! Живы! — говорила Лена.— Дай, думаю, зайду, как....как твой старший товарищ,

— А я вспоминал о тебе.

— Володя. За водой надо ехать, голубчик,— сказал Ник.

— Я помогу.— Лена поднялась, взяла свой порт-ль. •--До свидания, сюда уже не зайду.

— А я в библиотеке работаю,— рассказывал Же-, • Умерла моя тетка, вот — вместо нее.

И читатели приходят? В библиотеку?

— Редко, но приходят. Я объявление написал: «Кто хочет читать, несите с собой дрова». Приносят. Кто полено, кто щепки.

— Жорик где? Что-с ним?

— Жив-здоров наш поэт,— улыбнулся Володя.— В заводской газете, он еще с осени патриотические стихи сочиняет, маленькие статейки пишет.

— А ты: вот так, все в зоопарке?

— Тут работаю.— Он усмехнулся и закашлялся.— Понимаешь, это сейчас важнее, чем...— Он опять з'а-кашлялся, отвернулся.— Прости... > *>

Они остановились у снежного откоса, ведущего.,. от набережной к реке. ~ * -

— Садитесь все. Прокатимся...— сказал Володя.— А что с Геркой? Ведь вы были вместе в том бою?

— Ранен он был. Тяжело. Через Ладогу отправи­ли. А где сейчас — не знаю.

На санях стоят две тридцатилитровые фляги, в Каких обычно воаят молоко, и ведро. Все ж устроились втроем, скатились вниз, потащили сани к проруби.

Это великое дело — набрать воды из проруби! Сани оставили метрах в пяти от нее. Володя вынул из кармана две веревки со множеством узлов и обмо­тал ими валенки, чтобы не скользили. Прорубь была похожа на жерло ледяного вулкана, на краях проруби намерз вкруговую свинцово-серый ледяной бугор, в центре которого парила вода. Люди вскарабкивались на край жерла ледяного конуса и, повиснув над про­рубью, зачерпывали воду.

Жека держал Володю за пальто. Володя выволок ведро с водой, встал на колени, подал:

— Лейте во флягу... Осторожно...

— Пять ведер — в одну, пять ведер — в другую. Поехали!

Похрустывал снег под ногами, скрипели полозья. Все трое молчали, а Володя с беспокойством погляды­вал вперед: предстояло еще втащить сани на -набе­режную... Вот он, обледенелый скат, с которого они'так хорошо съехали на Неву. А сейчас люди на чет­вереньках, цепляясь за выбоины, за ямки, карабкались наверх. Время от времени военные моряки с судов, стоящих на Неве, вырубали тут ступеньки, они же и проруби подчищали, но ступеньки быстро крошились, заплывали льдом.. "

Но втроем все проще: Володя и Жека потащили одну из фляг, Лена подталкивала ее. Потом— вторую. Потом — сани.

— Мальчишки, мне пора,— сказала Лена, когда они выбрались наверх.

— Постойте.— Лена открыла портфель и вынула две плитки столярного клея.— Это мне выдали сухой паек. Берите по одной. До встречи.

И они разошлись в разные стороны.

— Майк не поднимается,— сказала мама, когда Володя вошел в помещение «ковчега».— Лег и ле­жит... Ну же, Майк, вставай.

Верблюд лежал и сонно глядел на Володю. В по­следние две недели- Майк все чаще ложился, все реже бродил по вольере, видно, и его силы были на исходе.

— Будем поднимать,— сказал Ник.

— Надо его вывести на воздух,— предложил Во­лодя.— К бизонам. И Султана вывести, Катьку.

— Давай поднимать.— Ник подошел к верблюду, потрепал его, покачал, уперся в угловатый, костлявый бок.— А ну, Майк!

Верблюд устало всхрапывал и клал голову то на спину согнувшемуся Нику, то на плечо Володи и за­глядывал в его лицо, будто говорил; «Трудно мне...» Володя гладил Майка, трепал его за обвислые губы.

— Поднимайся же,— просил он.— Идем, Майк, на воздух.

Тяжко вздохнув, верблюд поднялся вначале на задние ноги и с минуту постоял так, и все — Ник, Володя и Татьяна Ивановна — тоже отдышались, а потом опять стали подталкивать верблюда, и тот под­нялся на все четыре ноги. Татьяна Ивановна распах­нула дверь в вольеру.

Широко расставляя ноги, Майк медленно побрел к бизонам.

Ничего. Уже декабрь. А там — январь, февраль и — весна. А весной всем наверняка станет легче. Во­лодя пошел погреться. Заглянул к медведям: лежат, бедняги, дремлют в голодном полусне. Потрепал за ухо Милку.

Вдруг невдалеке грохнуло — взрыв. «Ковчег» за­дрожал, посыпались стекла, распахнулись двери, и ледяной воздух наполнил помещение. Печка рухнула, на пол посыпались уголья и головешки. Ник, Володя И Татьяна Ивановна выбежали из помещения. Посре­дине площадки, на которой только что мирно гуляли животные, зияла дымящаяся яма, решетки загона были снесены. Присыпанные землей и снегом, лежали дне туши. Чуть в стороне судорожными рывками пы­тался подняться Майк. Ранен? ', _/

— Сюда скорее,— звала растрепанная Софья Пет­ровна.

— Оба бизона убиты! — выкрикнул Ник.— ВЬлодя, а Манька?

— Живая! Вон она, у сарая стоит. И Майк живУ^...¹

— Таня, иди сюда, Катька вся поранена. '•,, '

— Иду, иду...

— Как же так? Милые мои, что же это?..— бормо­тал Ник.

Какой-то странный, все нарастающий звук... будто кто-то рвал сухое полотно... Взрыв. Володе показа­лось, что земля под ним вздыбилась, а потом опала, как волна. По спине забарабанили комки смерзшегося снега. На какое-то мгновение наступила полнейшая тишина. Жадно вдыхая морозный воздух, Володя под­нял лицо и увидел, что на том месте, где только что стояла Манька, смрадно дымится огромная воронка. А мама?! Она поднимается, идет к нему, что-то гово­рит, Володя не слышит, но по губам понимает: «жива», «жива»... Ник поднялся, помог встать Софье Петровне, что-то говорит. Что?

— Уходить надо...— словно издалека донеслось до него.

Но вместо того, чтобы куда-то уходить, убегать из зоопарка, Ник направился к воронке: какое не­счастье... Но что это?!

В громадной воронке стояла Манька, живая и невредимая. Ник развел руками, засмеялся. И Володя засмеялся: это просто чудо какое-то! Мертвая тишина, окружавшая его, стала наполняться звуками,

.-т- Такое бывает!—возбужденно.выкрикивал Ник.— Взрыв как бы ушел в сторону!.. А потом уже она скатилась в воронку!..

Володя осмотрелся: Майк стоит, покачивается. Или это у него в глазах все будто раскачивается? Володя протер глаза и пошел к разрушенному взрывной вол­ной сараю-бизоннику. Вытянул из груды досок одну, поволок ее, кинул на край воронки. Ник понял его и стал опускать доску вниз, Володя 'принес другую. Они подтащили доски к воронке и опустили их до самого дна. Ник позвал:

— Манька, Манька. Иди, милая, ну же, не бойся. Манька глядела на людей, мычала, но не трогалась

с места.

— Сеном ее надо выманить.— Володя побежал в бегемотник.

Софья Петровна тут уже хлопотала: двери были закрыты, печка установлена... Но холод-то какой!.. Взял охапочку сена, выбежал.

Манька жадно потянулась к сену и ступила ногами на доски. Володя попятился, и Манька шагнула. По­скользнулась. Замерла. Все ее громадное тело била дрожь. Ухватила губами сено, пожевала и, фыркнув, осторожно пошла за Володей. У самого края задние ее ноги соскользнули с доски, но Манька отчаянно рванулась и выскочила из воронки. Володя протянул ей сено.

А потом они пошли к другим животным. У «камен­ной» козы Катьки был поранен правый глаз и передние ноги. Татьяна Ивановна бинтовала ее раны, а коза торкалась лбом в руки. Два ранения были у Султана. Олень терпеливо ждал помощи, в истоптанный снег падали темные капли крови. А Майк был целешенек. Он медленно подошел к оленю и лизнул его морду.

Маньку увели в соседнюю, целую вольеру, а Сул­тана и Катьку — в бегемотник. «Случайные выстре­лы...— подумал Володя, когда закрывал двери.— Ведь снаряды могли упасть и чуть дальше...» Откуда было ему знать, что артиллерийская батарея немцев вела прицельный огонь по зоопарку.

Уставшие, они собрались в бегемотнике. Володя быстро растопил печку. Окна заколотили досками. Сели кружком. Скулила Милка. Володя поднялся, от­крыл клетку, собака обежала помещение, сунулась носом к медведям, незло зарычала на сопевшего под грудой тряпья бегемота и повалилась у ног Володи.

В бегемотнике стало тепло. Софья Петровна стояла иозлс клетки мартышек и тихо говорила: «Успокойтесь, родненькие. Фашист боле не будет стрелять... И счас каша Евдокия придет, накормит вас...» Но вот она ринулась к печке, звякнула крышкой чайника. Умолкли Люди, глядели в огонь, тянули к нему руки. Клонило В СОН, Чувствуя страшную усталость и какое-то опустошение, ВОЛОДЯ силился не уснуть... И казалось 'ему что все покачивается, будто они действительно плывут в пустынном море на своем корабле- ковчеге И ВОЛНЫ подныривают под его пол — днище.

Недолгим было спокойное, сонное «плавание».

На далекой артиллерийской позиции два раза.под­ряд выстрелила германская пушка, и снаряды прони­зали морозную синеву. Цель была все та же — зоо­парк. Один из снарядов ухнул в бассейн белых* медве­дей, второй разнес в клочья бизона Маньку. Осколок пробил стену бегемотника и убил тигра Ваську.

Под вечер к воротам зоопарка подошла зеленая военная машина. Убитых животных увезли в военный' госпиталь. Живых в зоопарке осталось шестнадцать.

В кабинете главного врача жарко топилась «бур­жуйка». Лена расстегнула пальто и подошла к ней погреться. Главврач, пожилой, с острой седой бород­кой и желтыми, прокуренными усами, прочитал бума­гу, которую отдала ему Лена, и начал расспрашивать, сколько ей лет, где родители, сколько проработала в госпитале. Хмурясь, чтобы казаться чуть старше, Лена коротко сказала, что ей уже шестнадцать лет, что отец погиб на фронте под Таллином, а мать — военная медсестра — за Ладогой. Отправили ее сопровождать тяжелораненого генерала. Она сама уже многое знает: несколько раз даже на операциях присутствовала и весь инструмент знает назубок. Так что...

— У нас особый госпиталь, деточка,— сказал глав­врач и, поднявшись из-за стола, тоже подошел к печке и протянул к огню руки.— И в нашем госпитале, как ни в каком другом, нужно в любую минуту помнить: ты — исцелитель, а раненые — "это раненые.

— Что, тут дети? — спросила Лена.— Так я:..

— Немцы.

— Ка-ак... немцы? Фашисты?

— Раненые немецкие солдаты и офицеры,— спокойно сказал главврач. Вошла женщина, и он распо­рядился: — Валентина Павловна, поставьте Кострову на довольствие. Положение у нас казарменное...

— Да-д'а,— пробормотала Лена.— Я ничего не по­нимаю: немцы!

— Валентина Павловна, покажите ей, где она бу­дет жить. В какую палату ее направим? Кострова, идите!

—...Вот твоя койка. Вот одеяло, простыни. Ну же, дочка... Ты что, меня не слышишь?..— Валентина Пав­ловна взяла Лену за плечи.— Ты должна понять, что раненый — это уже не солдат, что это — просто чело­век. И раны его болят так же, как и раны других людей. Вот твоя тумбочка. Лена, ты меня слышишь?

— Да, я вас слышу: моя тумбочка.

— Пойдем, я покажу тебе, где столовая...

...По длинному гулкому коридору провезли катал­ку: человек, лежащий на ней, громко стонал. Немец?.. Двое мужчин в серых больничных халатах проковы­ляли мимо. Оба на костылях. «Абер етц...» — услы­шала Лена обрывок фразы и, резко обернувшись, поглядела им вслед: как может быть такое, как? Они бомбят, морят голодом, убивают... И Лена вспом­нила Лидочку Снегиреву, ее страдающие глаза. И дру­гие лица жуткой и стремительной чередой промелькну­ли в памяти...

— Гутен таг, Валентина Павловна,— услышала она.

— Как рука, Карл? — спросила та, останавли­ваясь.

— Рук? Гут,— сказал немец.— Отшень гут. Лена закрыла лицо ладонями. Валентина Павловна

взяла ее за плечи и притянула к себе. Лена ткнулась в ее костлявое плечо и заплакала...

В палате было двадцать тесно поставленных коек.

Большие окна, кроме одного, забиты фанерой. Хо­лодно. Печурка, рыжая от ржавчины труба, консерв­ные банки на проволоках под ее изгибами. В них капала густая, вязкая смола, накапливающаяся в трубах. Тяжелый запах пота, крови и дыма.

Первое дежурство на новом месте. «Нет-нет, этого не может быть...— думала Лена, скользя глазами по страницам толстой тетради.— Курт Шменке... Фриц Гарнинг, Альфред Раушинг... Аспирин Курту Шмен­ке... Утром—промывание Фрицу Гарнингу. Кто он?

Летчик? Он бомбил Ленинград, но самолет подбили...

На чей ДОМ упала бомба, сброшенная Фрицем ГарНИНГОМ^м Курт Шменке. Множественные пулевые ранения. Сколько убил он, Курт,прежде чем продырявили пулями его?»

ж Вш-ассер...— послышался тихий, как шелест,

•• Чтоб вы все подохли,— пробормотала Лена.—ТЬФУ!

» Вассер...— страдал все тот же голос. Лена ПОД­НЯЛАСЬ, подошла к окну, откуда ее звал больной. *

— Битте, тринкен.

Он был очень красив. Ариец, наверно... Лена под­няла повыше «летучую мышь», чтобы получше разглядеть немца. Цвета соломы прилипшие к потному лбу вОЛОСЫ, светлые глаза, прямой нос. Ариец. Сволрчь! Криво улыбнувшись, немец потянулся к Лене:

— Битте шен... тринкен вассер. Пить. / '

— Вот тебе вассер, фашист,— сказала ЛенаГ и⁵* плеснула ему воду в лицо.— Битте.

— Ду бист...— сказал он, облизывая губы.— Злая.

— А ты добрый, фашист? — Лену трясло от нерв­ного возбуждения и ненависти. Ишь, разлегся на кро­вати! Кормят его тут! А там страдают тысячи наших.— Добрый, да? А может, это ты убил моего отца?

— Вассер...— опять попросил немец.— Жарко.

— Сейчас я тебя остужу,—сказала Лена и протиснул'ась к окну, отдернула тяжелую штору и распах­нула окно настежь. Воздух ледяным потоком хлынул в помещение. Лена подошла к немцу и сбросила с него одеяло. Потом с другого, третьего, еще с кого-то. Вот!

— Ну как, немец? Гут? — спросила она, возвра­щаясь к Курту.

— Ду бист майн Тод.— Немец криво улыбнулся, напряг память, подыскивая русские слова.— Не думал, мой смерть... будет иметь вид такой симпатичной де­вушка.

Снег сыпал в окно, падал на его крепкую голую шею и широкую, обтянутую бинтами грудь. Сырые волосы на его лбу затвердели и покрылись тонким ледком. Не мигая, все так же улыбаясь, немец.глядел в глаза Лены, а она — в его белеющее лицо.

— Ка-альт... О, ка-альт! -—разносились по всей

палате слабые голоса. Люди копошились в койках, стонали, шарили руками по полу, ища одеяла.

«Подохните тут все до утра,— торжествуя, думала Лена.— И ты, Курт, со своей улыбкой на подлом лице...»

Она распахнула дверку печки, дрова горели плохо, пузырились, шипела на комьях поленьев пена. Лена присела у печки, поежилась и окинула плохо освещен­ную палату беспокойным взглядом. Поднялась, при­слонилась к стене. И почувствовала на своем лице взгляды двух десятков пар глаз. Желтые, восковые лица, черные дыры ртов и страшный блеск просящих и угасающих глаз. Только тот, красивый немец, ариец чертов, не смотрел в ее сторону, не корчился, не стонал, не умолял... Уставившись в яотолок, лежал спокойно, ждал смерти, которая уже дышала ему в лицо морозным ветром из распахнутого окна палаты. «Нет, не могу...— в смятении подумала Лена.— Не могу! Но почему я не могу сделать это? Ведь они звери, они убивали... Так в ч.ем же дело? Но я... я не могу стать зверем». Она подбежала к окну, захлоп­нула его, задернула штору.

— Мейне имя Курт...— еле шевеля заледеневшими губами, сказал Шменке, когда Лена накрывала его одеялом.— А как... тебя? Ты мой смерть... или жизнь?

— Ненавижу,— процедила сквозь зубы Лена.— Да, я — твоя смерть.

Она накрыла одеялами остальных, машинально поправила подушки, набросала в печку побольше дров и снова села к огню, и почувствовала, как из даль­него угла глядит на нее тот немец. Курт. Она медленно налила в стакан воду, поднялась и направилась к нему. «Много ран. Все равно подохнет...» — будто оправдываясь перед собой, подумала она и, приподняв голову немца, поднесла стакан к его губам.

Уже в полной темноте шли Володя и мама домой. Измученные страшными событиями дня, опустошен­ные. Возле дома Жеки Володя замедлил шаги, завер­нул к другу. Жека открыл дверь, молча пошел впереди него по коридору. В комнате, в которой жил Жека, было так же пустынно, как и в квартире Волковых: кровать, табурет — все остальное сожжено. А на сте­нах по-прежнему — картины кораблей, курсовые карты И СИНИЙ, с квадратом посредине, флаг отплытия. В углу— стопи книг: «Остров сокровищ», «20 тысяч ЛЬО ПОД вОДОЙ»... Лоции. Володя взял одну, прочитал» В ГОЛОВОК; «Лоция Западного побережья Африки.. От Гибралтарского пролива до бухты Рио-

Открой и прочитай что-нибудь, — попросил «Вухта Фете, или Фетта, — прочитал вслух Володя, ОТКрыи книгу наугад. — Для высадки на берег в бухте Фете может быть использован песчаный пляж у иод-НОЖИЯ утеса. В хорошую погоду здесь можно выса­диться с небольшой шлюпки».

— Вот она, эта бухточка,-- сказал Жека, ткнув пальцем в карту. — Африка. Гвинейский залив. Как там сейчас тепло. Синие волны накатываются на бе­рег, пальмы... Волк, ты не забыл нашу клятву?^

— Нет, конечно.

— Хорошо. Так вот, хоть один из нас, но должен./ Ты понимаешь? — Жека прошелся по комнате, подышал в руки, сказал, кивнув на кровать: — Одеяло... отличное, пуховое... Если что со мной случится — забери себе.

Когда Володя протянул маме плитку столярного клея, мама даже в ладоши захлопала. Это был отлич­ный прозрачный клей, хоть газету читай,— клей высше­го качества, для краснодеревщиков. А то они такой клей покупают на рынке — черный или черно-коричне­вый, клей-«копытник», так его называют барыги на Сытном рынке.

Володя растопил печку, мама поставила на нее котелок с водой. Потом аккуратно, стараясь, чтобы не потерялась ни одна крупинка, наломала клей плоско­губцами на маленькие кусочки и несколько из них положила в кастрюлю. Это будет суп «клеевка», в него кладется еще какая-нибудь крупа, если, конечно, такая в доме есть. Крупы было ложки три, и одну мама высыпала в кастрюлю. Соли потом туда немно­го, два лавровых листика.

Прижавшись друг к другу, накрывшись одеялом, они глядели в огонь и ждали. Вот уже вода закипела. Вкусно запахло лавровым листом. Ярко-желтый свет вдруг прорезался сквозь штору: кто-то ракету бросил, показывая самолетам направление на фабрику «Крас­ное знамя». И тут же с лестницы донесся тоскливый кошачий голос. Володя достал из буфета пустую ба­ночку из-под консервов. Мама отлила в нее немножко густой массы из тарелок,— будущего студня, и Воло­дя вышел на лестницу.

— Кис^:кис...— позвал он.— Му-ур! «Му-у-ур-р!» — прокатилось эхо по черной пустой лестнице. На верхней площадке мелькнули два зеле­ных огонька. Володя поставил баночку возле двери квартиры, и кот начал медленно спускаться по лест­нице, но вдруг, будто испугавшись чего-то, стремитель­но ринулся вниз. Зыбкой тенью он промелькнул мимо и исчез в подвале. Володя напряг зрение. Ему показа­лось, будто темный воздух на верхней площадке слег­ка шевельнулся. - Кто-то стоял там, глядел на него. Человек... Может, ракетчик? Стало страшно. Надо проследить. Володя торопливо прикрыл дверь и стал наблюдать. Но человек как сквозь землю провалился....Под утро был налет вражеской авиации. То уда­ляясь, то приближаясь, грохотали зенитные орудия, несколько раз ударили зенитки Сашиной батареи. Яр­кий желтый свет вдруг задергался, зазмеился по сте­нам комнаты: опять ракета! Кто он, невидимый враг? Под подушкой послышался глуховатый звон бу­дильника — этого доброго железного животного. А ма­ма спала. С каждым днем она все труднее поднима­лась из постели. Что поделаешь, женщина. И Володя старался подняться первым, чтобы затопить печку, пока мама еще в постели. Стиснув до боли в скулах зубы, он откинул одеяло и' выскользнул из кровати. «Гаттерасу было не легче,— сказал он сам себе.— И Скотту, и Седову, когда они шли к полюсу...»

Он зажег коптилку. Сунул подготовленные с вече­ра щепки в черный зев печурки и, бумажкой от коптил­ки, поднес огонь. Яркий огненный зверек остро и яро­стно вгрызся в сухую смолистую щепку и весело побе­жал по ней. «У-уу...» — тихо завыла печка. Сунувшись к самому ее зеву, Володя будто зачарованный глядел, как огонек рос, наливался горячим, малиновым жаром. Какое это чудо — огонь! Никогда в жизни он так не любил это чудо природы, как в эти холодные, страш­ные дни: это жизнь, это радость.

Светя коптилкой, он пошел на кухню, положил на подоконник край толстой доски, ударил по ней топором. Ни-че-гр!,Мы выдержим; жестокое и долгое плавание продолжается. И настанет пора — их ковчег с людьми и животными вплывет в весну... Щепка отлетела и упала на застывшее до железной твердости лицо бабушки. Володя наклонился, осторожно смах­нул ее. Они не хоронили бабушку: мертвая, она давала жизнь живым, ведь он и мама пользовались ее карточ­ками. И будут пользоваться до самого нового года. Что поделаешь, так поступали все ленинградцы: мерт­вые не покидали квартир до конца месяца.

Разбив топором лед в ведре, Володя налил воду в чайник, разбудил маму. Та вздохнула, провела рукой по его лицу и белесой прядке волос. Улыбнулась. Кивнула: привет, Вовка. И Володя подал ей нагретый V печки свитер. '•

— Мы живы,— сказала она.

— И будем живы всегда-всегда.

— И будем мыть сегодня бегемота,— сказала мама.

Когда выходили на улицу, сосед Комаров им встретился. Снизу поднимался, боком-боком, загребая пра- ' вой ногой: краб. •». ' •

— Здрасьте, соседи.— Усы отпустил Комаров, они торчали щеточкой из-под его крупного шишковатого носа. Сосульки на усах. Проходя мимо Володи, Кома­ров шутя толкнул его в бок. Сказал: — Приходите в гости. Чайком побалуемся. Есть у меня чай. Настоя­щий, грузинский.

— Придем,— пообещала мама и улыбнулась сосе­ду: Комаров уже несколько раз помогал им. Серебро продал на рынке, туалетный столик.

— Кто-то сегодня ракеты пускал,— сказал Володя.

— К стенке бы их без суда,— буркнул Комаров и потащился к себе. Свесился через перила: — Так приходите на чаек!

Зашли за Жекой. Долго стучались, но никто не отзывался. Тогда Володя вынул из-за наличника двери запасной ключ. Укрывшись с головой одеялом, в шубе, шапке-ушанке и валенках Жека спал. Еле разбудили его и поставили на ноги. Володя быстро растопил печурку, согрел воды. Плитку клея, оказывается, Жека просто сгрыз.

— Зря вы меня...— сказал он, дуя в кружку.— Так было хорошо спать. Я бы вот так... до прихода отца... или — весны. Ну, точно лягуха.

— Ах ты, лягуха! А кто будет фашистам мстить/а? А чтобы мстить, нам надо выжить! — сказал Володя.— Пойдешь бегемота с нами мыть. И Жорик в зоопарк придет.

— Бегемота? — Жека поглядел в их лица; шутят, что ли?. Засмеялся.— Вы думаете... насчет сна до весны я всерьез?

На листке, вырванном из тетради, он написал: «Папа, я в зоопарке> — и кнопкой прикрепил бумажку к двери.

Стоя на коленях, Софья Петровна рубила сухие доски, а бегемот сотрясался от озноба.

— Счас, моя хорошая,— виновато бормотала Софья Петровна.— Счас, моя добрая. Африка у нас будет, потерпи чуток,

Она всего месяц работала в зоопарке. Софью Пет­ровну привели сюда Татьяна Ивановна и Володя. Женщина быстро привыкла в этому большому, стра­дающему животному.

Вот уже девятый час, а она только что печку растапливает... Не застудила ли она бегемота оконча­тельно? Да и мартышек?.. Красавица и так страшно кашляла. Софья Петровна покосилась на бегемота. Лежа на опилках, громадное животное тоскливо гля­дело на женщину. Бегемот был одет в «халат», а сверху Софья Петровна набросила на животное свое одеяло. Красавица кашлянула и застонала. У бегемота болели печень и сердце, а ноги так отекли и ослабли, что Красавица уже не могла подняться. И еще одно мучение: бегемоты — животные водные. Не могут они без воды, а Красавица уже третий месяц как нахо­дилась в «сухом» помещении. И кожа на ее теле пересыхала, шелушилась и лопалась глубокими кро­воточащими трещинами.

— Вот и огонь. Потерпи чуток,— говорила Софья Петровна.

Когда были хряпа и жмыхи, Софья Петровна ва­рила Красавице «болтушку», которую ела и сама. Бегемоту — лоханочку, себе — мисочку. Но уже с ме­сяц как хряпа кончилась, да и жмыхов осталось чуть-чуть: какой-то рыжий мусор в мешках. Теперь Софья Петровна варила Красавице «болтушку» из рубленой соломы и сена. Да горстку жмыховых отбросов туда. Этим варевом и питались вдвоем.

Условный стук в дверь. Медленно переставляя 130

текшие ноги, Софья Петровна пошла, открыла. Это Оыли Ник, Татьяна Ивановна, Володя и Жека.

- Петровна, голубушка, приготовь какую-нибудь митсрию,— сказал Ник.— Топи, голубушка, как следу­ет¹ тони... Ну-с, за водой?

Все вчетвером отправились к Неве. На спуске с набережной Жека, запутавшись в полах длинной шубы, упал. Поскрипывал снег под полозьями, прони-шппющий до костей ледяной ветер тек по Неве. Зна­менитый рыболов дядя Коля-капитан сидел на своем ИЩИчке, неподвижный, как статуя: глядел в маленькую лунку. А в полусотне метров от него — еще один.

Подтащили сани к подъему на набережную и, из­мученные, запыхавшиеся, остановились: как одолеть ЭТОТ ледяной склон? Э, вон Жорик! Придерживая ру-КОЙ сваливающиеся очки, Жорик Коркин скатился с ледяного откоса и ухватился за веревку.

— Простите... чуть опоздал...— пропыхтел он.

— Потянули, юноши,— сказал Ник.— И — э-эх

— Эвакуируемся мы. На машинах... через надо. ну! — шумно дыша, выкрикивал Жорик.— Сбор завтра в десять. И — э-ээх!

В «ковчеге» уже было тепло, пальто можно снять. Все вместе взгромоздили на печку флягу. Сидя за столом, Евдокия Александровна кормила вареными желудями мартышку, та капризничала, выплевывала ГОрЬКИС желуди, и тогда Евдокия обмакивала желуди • сладкую сахарннную воду и совала своей воспи­таннице.

Попыхивая цигаркой, убирала клетки медведей Владимировна. Ворчала грубым голосом:

— Ишь, пакостники, нагрязнили. А ну, сдвиньсь: Она поддавала медведям шваброй, и те, неохотно

покинув один угол клетки, пересекали ее и валились в другом углу.

С помощью женщин и мальчиков Ник стащил с Красавицы тяжелый брезентовый «халатик» и начал смазывать ее обвисшую шкуру камфорным маслом: добыл где-то пол-литра, чтоб хоть немного размякла грубая кожа, успокоилась боль.

— Ей движение нужно,— говорила Татьяна Ива­новна, трепля Красавицу за хрящеватое ухо.

— Я уж и так ее хвизкультурю,— вздохнув, сказа­ла Софья Петровна.— Лоханочку-то ейную я метрах в двух от Красавицы ставлю. А она поглядит 'на меня, а из глаз-то — слезы катятся... Трепыхается вся, а силов подняться нету. И плачем обе — животная и я. Вскоре вода нагрелась. Засучив рукава, Татьяна Ивановна обмакнула в бак махровую простыню, кото­рую принесла с собой, и, насыщенную горячей водой, ее расстелили на теле бегемота. Красавица кряхтела и постанывала от боли.

— Будешь жива-здорова, моя милая! — выкрики­вал Ник, шлепая Красавицу ладонями по спине и боку.— Вот-вот кончится этот проклятый год и наста­нет новый. А там...

—. Да, да, нам бы только прожить этот год,— говорила и Татьяна Ивановна.— А там — весна, тепло. И мы откроем зоопарк. Правда, мальчики? И придут дети. Много-много.

— Поэму напишу. Про зоопарк,— сказал Жорик.

Все засмеялись, а Красавица попыталась перевер­нуться вверх животом и чуть было не придавила зазе­вавшегося Ника. Все опять засмеялись, у Володи даже закружилась голова. Оказывается, смех тоже очень сильно утомляет.

После мытья бегёмотиху закутали в брезентовый «халатик», и она сразу заснула. Дело сделано. Пора расходиться.

— Жека, пойдешь с нами,— сказал Володя.— Бу­дешь жить у нас.

— Хорошо. Сегодня или завтра.

— Наверно, больше не увидимся...— Жорик снял очкя.— Прощайте все.

— Удачи тебе,— сказал Володя.

— Буду писать о вас! Стихи: Поэмы,— пробормотал Жорик, насаживая очки на нос.— А сегодня напишу очерк про то, как мыли бегемота.

Очередь еле двигалась, и Жеке казалось, что он сейчас заснет стоя и рухнет под ноги молчаливых людей. Да и люди ли это? Стоят, топают валенками — шубы и пальто. Лиц не видно. Головы стоящих в оче-ради обмотаны шарфами, полотенцами, платками. Очередь из едва шевелящихся, изношенных, прожжен­ных, испачканных вещей.

— На три дня вперед,— попросил Жека, когда наконец-то продавец протянул руку, за его карточкой.— Очень прошу.

— У тебя и так хлеб выбран за три дня наперед.

— Очень прошу. Или... не уйду отсюда!

— Ладно уж...— проворчал продавец, осторожно нырсзая из карточки еще три талончика.— А как потом жить будешь, парень?

— Отец вот-вот придет,— пробормотал Жека. Взял И руки липкую краюшку хлеба.— С продуктами. Может, уже пришел.

...Нет, не пришел. Жека сел на кровать. Потом, торопясь, будто испугавшись, что не хватит сил, собрал книги — два десятка прекрасных книг о дальних стра­нах, морях, о путешествиях, увязал их в две стопки и побрел в библиотеку, в клуб имени Тюшина,, где его тетя работала библиотекарем. Клуб находился всего И двух трамвайных остановках от дома, но Жека раз ПЯТЬ отдыхал, книги казались чудовищно тяжелыми, Он медленно поднимался по скрипучей лестнице, фоз'ле двери маячила фигура — читатель с тремя поленьями';, Жека открыл дверь; читатель, а точнее — читателей- •& НИЦа, вся замотанная в платки, курносая девушка', ',-присела у печки, начала ее разжигать, а Жека поставил свои книги на полки. Провел по корешкам ладонью. Прощайте, книги! Это были прекрасные книги. Они авали в море, на далекие необитаемые острова, они призывали к познанию мира, из них становилось изве-СТНО, как прекрасен мир...

Дата добавления: 2015-07-25