Глава первая надежды и мечты 3 страница

Володя перебирался к деду, тот обнимал его сво­ей ручищей и, хотя и бабушка, и Володина мама ругали его, все курил свою трубку, и, когда затяги­вался, огонь освещал его выпуклую грудь и татуи­ровку: спрут затягивает корабль в морскую пучину. «Карина» — было вытатуировано на одном пред­плечье, «Марта» — на другом. Это были самые первые слова, которые Володя прочитал самостоятельно. «Но главное в море, Вовка, не рыбы и не скалы чу­жих стран, а люди,— приглушенно говорил дед.— Твои друзья по кораблю, каюте, палубе. Сильные, ловкие, верные дружбе... Такими их делает море. Плохих людей море вышвыривает на берег, как гряз­ную пену... И ты должен стать моряком! Ты слышишь, малыш? Вот послушай, о чем я тебе расскажу».

И дед рассказывал, как они поймали акулу и про волны «роллинг» у побережья Южной Африки.

Стукнула входная дверь, послышались веселые голоса мамы и папы: из театра вернулись, потом — встревоженный бабушкин. Вспыхнул свет настольной лампы, Володя стиснул веки. Холодная мамина ла­донь легла ему на лоб.

— Я видел Герку,— сказал отец.— Здоровяк. А Вовка не побоялся. Молодец у нас сын, из него вырастет настоящий боец.

— Нет-нет!— испуганно проговорила мама.— Умоляю тебя... не надо... не хочу!..

— Стране нужны смелые, верные нашим великим идеям борцы,— сказал отец.— Он должен стать воен­ным, как и я. Вот мое убеждение.

Они вышли. На кровать мягко прыгнул Мур и, боднув Володю в подбородок, полез ему под одеяло.

...А в это время Нина готовилась к вечерней тренировке.

Отец,цирковой клоун Бип, пришел с кухни. Нина с жалостью поглядела на него: четыре года назад, со­рвавшись с проволоки, погибла мама — лонжа лопну­ла, и с той поры Бип крепко сдал. Постарел, похудел, с лица его не сходило выражение растерянности: как жить дальше?

Быстро поели, Нина надела легкую шубку и вы­шла из дома. До цирка не так уж и близко — пять остановок, но Нина решила идти пешком, город так красив вечером! Кировский мост, памятник Суворову, Марсово поле; замок, в котором убили императора Павла...

Но вот и цирк. Остро пахло конюшней, зверьем и сырыми опилками. Слышался стук молотка, чьи-то голоса. Нина быстро переоделась, отдернула тяжелый занавес, вышла на арену и села на барьер. Огляде­лась. Громадный зал был темен: одна цирковая труп­па уехала, другая еще привыкает к "новому помеще­нию, идут последние репетиции. Днем уже была одна репетиция, и вот еще. Вдруг вспомнился Володя, дуэль из-за нее! Нина пружинно поднялась и крут­нулась на одной ноге. А что, если пригласить его на премьеру? Нина засмеялась: «Конечно же, надо при­гласить!..»

— Привет, Нинок,— услышала она голос партне­ра.— Начнем?

Через несколько минут, помахивая красным зон­тиком, Нина шла по проволоке. Шаг, второй, третий. Уже тысячи шагов сделаны по этой стальной струне, но все равно вступаешь на нее как будто впервые в жизни. Виталий, ее партнер, внизу стоит, держит в руках трос лонжи. Еще шаг. Остановка, поворот. Прыжок. Один, второй. Снова поворот. О!..

— Держаться!

...Уф! Удержалась. Теперь — пробежка. Прыжок с попоротом, оп! Держаться. Еще пробежка, еще прыжок. А теперь — быстренько назад, на площадку, чуть-чуть передохнуть.

Один раз она все же сорвалась.

— Ничего, все будет хорошо,— сказал ей Вита­лий, КОГДа они уходили,— Но придется в оставшиеся Дни репетировать по два раза. Хватит силенок?

— Хоть по четыре!

Нина остановилась, пропустила его вперед. Раз­двинула тяжелые, бархатные портьеры форганга, по­глядела на проволоку и упрямо сжала губы. Без этой струмы она уже не представляла себе жизни.

«Жизнь... Что это за штука? Для чего люди жи­вут на земле? Володя глядел в темное окно: рань, а он проснулся. Кем стать, кем быть в жизни? Хочется стать и моряком, как дед Петр, побывать во всех-всех морях земного шара. И хочется стать, как мама, петеринарным врачом, чтобы лечить больных живот­ных... Или вот — папа... Да, сложная это штука — жизнь! Как осуществить все свои мечты? Как опре­делить, а для чего существуешь именно ты? Для чего ты предназначен в этой жизни? Да-да, вот именно — для чего? Что вот я, Володя Волков, могу в жизни сделать такое, что не сделает никто другой? Кто мне ответит на этот вопрос? Отец, мать?..»

Подойдя к зеркалу, Володя долго изучал свое отображение. Он увидел длинного тощего мальчишку с разбухшей губой и синяком под левым глазом. Дуэ­лянт! Усмехнулся, вгляделся в свое лицо: он был по­хож на отца. Тот же упрямый взгляд серых глаз, та же ямка на подбородке... Но вот синяк! Как идти в школу с такой физиономией? Взяв со стула черную повязку, которую ему сделала бабушка, Володя при­крыл ею глаз, и сразу вид у него стал таинственным и мужественным — адмирал Нельсон!

Нина долго не появлялась в парке. Но вот вдали мелькнул красный спортивный костюм — Нина, уви­дев его, замахала рукой, и Володя побежал.

— И давно ты в цирке?

— Я? Да вся моя жизнь прошла в цирке,— отве­тила Нина.— Я родилась на опилках.

— На опилках? — переспросил Володя.

— Так говорят про артистов цирка, которые...— разбежавшись, Нина перепрыгнула лужу.— И бабуш­ка моя была когда-то цирковой актрисой, и дед, он через четыре лошади прыгал, и отец, и мама. И вот — я. Знаешь,, сколько помню себя, вижу все одно и то же: мы куда-то едем, а потом...— Нина перепрыгнула через другую лужу.— А потом — цирк. Музыка иг­рает, кони скачут, собачки танцуют.

— А как же ты научилась ходить по проволоке?

— А все просто. Мне было лет пять, когда папа натянул проволоку, над самым полом, и я начала ходить по ней. Ходила, опираясь на палку. А папа поднимал проволоку все выше, выше. Знаешь, мне было лет восемь, родителей дома не было, а цирк не работал... Ты слушаешь меня? Ну вот, я пошла в цирк, поднялась по лесенке, встала на проволоку и пошла по ней над ареной. И упала.

— Упала?!

— В сетку. Ух, мне и влетело!

— А я родился в зоопарке! — выпалил Володя.

— В зоопарке?

—• Мы когда-то тут и жили, во-он в том флигельке.

— Рожденный среди зверей! — сказала Нина.

— А потом, мне было года три, и я как-то забрел к слонихе в вольеру. Захожу в вольеру, пролез под ограждение и иду к слонихе...

— И слониха тебя... ничего?

— Она меня только хоботом потрогала, за лицо, голову.

— Да ты, наверно, понимаешь птиц и зверей?

— Конечно. Слышишь, воробьи чирикают? «Ура, конец зиме! Скоро будет тепло, и мы отогреемся на солнышке!»

Герка, как ни в чем не бывало, стоял в подъез­де дома, ждал.

— С колбаской? — спросил он нетерпеливо.

— С фигой,— ответил Володя спокойно.

— Волк, я же есть хочу. У меня желудок на твои завтраки разработался. Как же теперь быть? Ослабну... А если пулемет на себе тащить придется?

— Ладно. На, питайся... Был я у Лены, о тебе спрашивала.

— Устроюсь на «американках», буду тебя с утра

до ночи катить,— пообещал взбодрившийся Герка.— Л ты Ленке привет передал?

— А ты ничего не зоб ил? Прощение у Нины попросил?

— Мое слово железное. На втором уроке... Я УЛКУ Подмету. А ТЫ знаешь, Нинка девчонка мировая.-" Он дожевал бутерброд и помедлил, будто хотел что-то сказать, но не решился, потом махнул рукой и, как-то криво усмехнувшись, произнес; — Смехота! Вот у тебя отец вернулся, и мой... тоже объявился.

-- Нот здорово! В отъезде был?

— Да ну! Мне было лет восемь, как он однажды говорит: «Еду на Колыму. Деньжищи там лопатой гребут. Нагребу — и вернусь». Вот и все. То пись­мишко, то деньжат пришлет, то телеграмму, мол, жив-здоров, Рогов. Мы так его с мамой и зовем — Рогов. Потом на Камчатку укатил. И вот пишет: «Возвращаюсь. Наездился. Простите меня».— Герка сжал кулаки, сказал с угрозой: — Пускай только вернется... путешественник!

Лишь только Володя вошел в класс, поднялся невообразимый шум, все ринулись к нему, и он сдви­нул повязку и показал синяк. Странно, но только Нина была равнодушна ко всему. Володе казалось, что она будет глядеть на него особенно вниматель­но и опять пожимать под партой руку, но Нина даже не глянула на синяк. Ни утром, ни сейчас!..

В это время в класс, как корабль в гавань, тор­жественно вплыл преподаватель литературы Варфо­ломей Федорович. Он грузно сел, и стул под ним заскрипел. За доброту и за то, что всех школьников Варфоломей называл «сынками» и «дочками», он был прозван «Папой Варфоломеем». Великий знаток литературы, книг, писательских судеб, лично знав­ший многих писателей и друживший с ними, Варфо­ломей Федорович казался Володе такой же неотъем­лемой деталью школы, как дядя Коля-капитан час­тичкой реки, города. Да так оно и было. Как-то Варфоломей Федорович рассказывал, что все его предки, прапрародители всегда учили детей и взрос­лых грамоте, несли людям любовь к великой отече­ственной литературе.

— Сегодня мы поговорим просто о книгах,— ска­зал Варфоломей. Федорович.— Недавно я вновь, в который уж раз, побывал в квартире Александра Сергеевича Пушкина, на Мойке.— Варфоломей Федорович поднялся, лицо его стало грустным.-— Я ходил по - комнатам квартиры и думал: как это могло произойти? Почему не нашлось человека...— Он поднял лицо, глаза блестели.— Вы мне поверь­те, дети, будь я там, на Черной речке, я бы шагнул под пулю негодяя, я бы закрыл Пушкина своим телом!

В классе было тихо. Все знали Папу Варфоломея и верили, что так именно он бы и поступил. Учитель продолжил:

— Но не это я хотел сказать, нет, а вот о чем. Последними словами Пушкина были: «Прощайте, друзья!..» С такими словами он обратился к самым своим близким, к самым верным друзьям — книгам... И так мне хочется научить вас всех, мои дорогие ребятишки, великой любви к книгам! Действительно, это самые верные, самые близкие друзья культурного человека... Через книги мы узнаем, как обширен мир, как он захватывающе прекрасен. И они зовут нас познать этом мир!

Он побарабанил пальцами о стол.

— Вчера я прочитал: на главной площади Вар­шавы фашисты жгли книги. И я понял — это не люди. Это — двуногие чудовища в обличий людей! И будто ледяной ветер дунул мне в лицо, ветер оттуда, с Запада, ветер смерти, гари, разрушения. Нет на земле опаснее тех людей, кто сжигает книги! Помните об этом всегда, дети мои.

На большой перемене школьники всех классов выбежали в школьный двор. День был такой теплый, что хотелось носиться, прыгать и визжать. Почти все так и поступали. Обеспокоенная Зойка металась по двору, бледная он гнева: не только пионеры, но даже комсомольцы играли в какие-то совершенно «не пионерские» игры, с которыми Зоя боролась уже который год.

Зазвенел звонок. Все нехотя побрели в школу.

Володя отыскал глазами золотистую косу Нины. Рядом с ним топтался Жорик. Володя глянул на него. Жорик, вздохнув, отвел добрые, все понимаю­щие глаза.

...Вечером у отца был гость — сосед по лестнич­ной площадке Петр Николаевич Ваганов. Он всегда заглядывал к Волковым, когда появлялся отец Володи; они закрывались в отцовском кабинете, разговаривали и о чем-то спорили. Стенка между комнатами была тонкой, и Володя совершенно нечаянно, конечно, услышал фразу, которую произнес Ваганов: «Мы тоже кое-что сооружаем в своем КБ завода »,

Вот и на этот раз Володя сидел у себя, готовил­ся к занятиям, но дело не двигалось с места: му­чительно хотелось узнать, что они «сооружают». Володя листал учебник, а сам совершенно невольно прислушивался: отец и Ваганов рассуждали о собы­тиях в Европе, потом спорили, какую авиацию раз­вивать важнее — бомбардировочную или истреби­тельную?..

И Володя вдруг услышал:

—...в новой войне, Сергей Петрович, колоссаль­ное значение будет иметь, каким оружием вооружен солдат. Сколько бы и каких отличных самолетов и танков ни было у противника, что держит в руках солдат — вот что будет решать победу в том или ином бою... А японские автоматы вам видеть дове­лось?

— Видел,— сказал отец.— Хорошие машинки. Захлопнув учебник, Володя поднялся из-за стола

и быстро вышел из комнаты: сил не было бороться с самим собой!

Два последних в этот день урока оказались сдвоенными, и Ник повел всех в зоопарк. Вот повез­ло!

— За мной, друзья мои, за мной! — взывал Ник и шел так быстро, будто и ему смертельно надоело торчать в учительской, в классах.— Весна, друзья мои, весна!

Но вот и зоопарк. Ник остановился.

— Друзья,— сказал он.— У Сергея Есенина в одном из стихотворений есть прекрасные строчки о любви. Но не об этом я, а вот что «...валялся на траве, и зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Вот: «как братьев наших меньших»! Великий поэт считал зверей нашими младшими бра-тьями. Да так оно и есть: все мы — и звери и люди, все мы дети одной матери, породившей нас,—• приро­ды. Уж так ей пришлось распорядиться: из одних и тех же белков, жиров и углеводов создать совершен­но различные организмы — непочтительного куриль­щика Германа Рогова...— Все засмеялись. Герка, довольный, что учитель обратил на него внимание, ухмыльнулся.—...И, предположим,— бегемота. Дру­зья! Я хочу воспитать в вас любовь к природе, хочу внушить вам мысль, что природу надо чтить, оберегать... Но об этом мы еще поговорим, а сейчас в...

— В слонятник! — крикнул Герка.

— К бегемоту! К бегемоту! — зачастил Сычев. Ник махнул рукой: к слоновнику. Все втиснулись

в тесное помещение. За железной загородкой броди­ла из угла в угол похожая на громадный, набитый сеном мешок Бетти. А в углу помещения стоял красноносый приземистый Кирилыч.

— Не толпитесь, гр-раждане, без дела,— громо­гласно объявил Кирилыч.— Сами продукт африкан­скому зверю не давайте. Но кто желает преподнести ей угощение, прошу ко мне. Кусок хлеба — пятак, булка — гривенник.

— Кирилыч, привет,— позвал Володя. Ему очень хотелось показать, что он тут — свой человек.— Как Бетти?

— Будь здоров, Вова,— отозвался Кирилыч.— Болеет. Грипп. Пчихает.

— Мама ей позавчера кальцексу давала,— ска­зал Володя Нине.— Слониха очень старая. Еще дореволюционная.

-— Бетти, на! — крикнул Жорик, явно желая, чтобы Нина и на него внимание обратила. Он то­ропливо выдернул из кармана сверток и вынул из него булку с маслом и котлетой посредине.— Сей­час я...

— Сказано ж — нельзя посторонним.— Герка вы­рвал у Жорика бутерброд, куснул раз-другой и рас­правился с ним.

Все засмеялись.

Еще какие-то люди вошли в • слоновник, и один из мужчин положил в хобот Бетти серебряную мо­нетку. Слониха, согнув хобот кренделем, прошлась вдоль решетки, а кинула монетку Кирилычу. Тот похлопал слониху по хоботу и выдал ей половину Питона,

— Не скупитесь, грраждане,— призвал он. За ограждение упали сразу несколько монет.

— Хочу служить в слонятнике! — крикнул Геракл. — Эй, Кирилыч, небось и тебе кое-что перепадет?

Слониха собрала монетки и отдала Кирилычу. Тот на мл деньги, громко кашлянул, но ничего сло­нихе не дал. И тогда она, шумно засопев, стукнула Кмрнлыча по спине,

— Не хочу служить у слонихи,— засмеялся Герка,

А Жорик громко сказал Володе, явно для того, чтобы слышала Нина:

— Планчик вот новой поэмы набросал я.

— Вы пишете стихи? — спросила Нина.

— И поэмы,— сказал Жорик., Забегая вперед, заглядывая на Нину, он хотел еще что-то сказать, но тут все перешли в павильон ХИЩНЫХ зперей, и Володя, оставив Нину и Жорика, стал пробираться к клеткам.

— Нина, иди сюда,— позвал Володя.— Гляди...— Он поднырнул под ограждение, протянул через ре­шетку руки к медведю, и тот, радостно всхрапнув, уткнулся лобастой башкой в протянутые ладони. Нина ахнула, а Володя трепал медведя, гладил, мял ему уши. И рассказывал:

— И Гришка, и Потап, вон тот медведь,— оба три месяца жили у нас дома. В картонном ящике, возле моей кровати... что? Ну да, медведица погиб­ла... Бывало, не спится им, скулят в ящике, просят чего-то. Я их возьму к себе в кровать, под одеяло, сунутся носами мне под мышки и спят.

— Здорово как! Идем ко льву.

— Цезарь. Старик.— Володя подошел к другой клетке.—Из цирка привезли. Так он целыми днями и лежит, положив голову на лапы. Цезарь!

— Из цирка! — Нина удивленно и грустно гля­дела на льва.— После шума, музыки, яркого света — за решетку. Уйдем отсюда.

— Сейчас. А это — дикая собака динго. Но совсем ручная.

Володя оглянулся. С той стороны двери прижал­ся к стеклу Жорик, лицо его расплющилось и было похоже на розовую лепеху. Жорик замахал рукой, но Володя сделал вид, будто не заметил его: начнет опять про свою поэзию... Он обернулся — Жорика уже не было. •

«Вовка, привет! Позабыта я, позаброшена с моло­дых, юных лет! Так, кажется, поется в песне? Дев­чонки уже не были неделю, ты что-то тоже не появ­ляешься. Может, ты пал на дуэли, «стрелой пронзен­ный»? Ужас! А я уже начинаю ходить... Приходи, пожалуйста. Я так скучаю тут, мне так надоела больница. Жду! Лена».

— От кого-то письмо? — шепнула Нина.

— От одного... старшего товарища.

Была переменка. На задней парте сопел Валька Сыч, писал что-то, а Колька Рыбин и Шурик Бобров в «перышки» играли; Колька то и дело тихо вскри­кивал: Бобер обыгрывал его вчистую.

— А вот и от меня письмо,— сказала Нина.— Ухожу. До вечера!

Нина схватила портфель и побежала к двери класса.

— Пескова! С уроков срываешься-? — крикнул ей вслед Сычев. Но Нина уже хлопнула дверью.

День тянулся тягостно долго. Наконец прозвенел последний звонок. Володя понесся в раздевалку, схватил пальто и выскочил на улицу.

Размахивая портфелем, он отправился вдоль Невы по набережной. Скоро, скоро лед сойдет, и появятся десятки молчаливых рыболовов, и возле них будут толпится люди — любители разные. И ты можешь постоять, ты услышишь, как тоненько звяк­нет колокольчик, и, попыхивая папиросой, с озабо­ченным лицом, рыболов потащит из воды горбатого, в темных полосах красноперого невского окуня. А по реке будут проходить черные буксиры с баржами; перед мостом из рубки буксира выйдет дядька, по­тянет за веревку, труба разломится пополам, накло­нится, и буксир, поднимая большую волну, пройдет под мостом...

Володя спустился у сфинксов ко льду Невы, положил на каменную ступеньку портфель, сел на него, достал голубой конверт и открыл его. Пропуск! На двоих! На пропуске было написано: «Уважаемый товарищ! Дирекция Ленинградского государствен­ного цирка Приглашает Вас на премьеру представ­ления «Здравствуй, носил».

Не входя домой, Володи пошел к Жеке. Он оддним ДУХОМ влетел Ни третий этаж и задергал хвостик звонка, Дверь распахнулись, в глубине коридора открылась еще одна Дверь, и выглянула красивая женщина, спросила: «Это к тебе, Женечка?» Жека Не ответил, подтолкнул друга: проходи.

Жека рисовал парусный корабль.

— «Золотая лань»,— сказал Жека, разглядывая картон,— Корабль Френсиса Дрейка.

— СКОЛЬКО ТЫ НОВЫХ кораблей нарисовал, Жека.

Сила

Тут ИХ была целая флотилия!.. Большие и маленькие картоны были прибиты к стенам и поставлены На ПОЛКЯХ: фрегаты, клипперы, бригантины под черными парусами. И флаг отплытия. Синеет сводим полотнищем прямо над кроватью Жеки.

Володя протянул Жеке голубой конверт.

— Тебе, Адмирал! Собирайся, гладь камзол и вывеси треуголку на воздух, чтобы выветрился наф­талин: в цирк идем.

— Спасибо, Волк,— сказал Жека.— Ты настоя­щий друг.

Жека, порывшись в бумагах на столе, взял в руки телеграфный бланк. Прочитал текст:

— «Жека попали циклон «Карин» тчк получили повреждения зпт ремонтируемся порту Луи острова Маврикий зпт твой Морской Скиталец»... Вот такие дела, Волк.

— Время поджимает,.Жека.

— Минутку. Я вот о чем все собираюсь тебе сказать.— Жека подошел к Володе вплотную.— Путь в море не прост... Так вот, поклянемся, что будем верны своей мечте, как бы нам ни было труд­но. И если что случится...

— Я тебя понял. Не ты, так я, но чтобы хоть один из нас, но стал моряком, да? Вот моя рука.

— И вот моя.

— Нина, пора,.— сказал отец.— Ты готова?

— Угу,— отозвалась из кухни Нина.

Она развешивала по веревкам белье. Где-то Нина читала, что перед премьерами артисты гуляют по садам, паркам, ходят темными аллеями и раз­мышляют об искусстве, любви. А у Нины накануне премьеры получилась стирка: все откладывала со дня на день, и вдруг оказалось, что откладывать больше нельзя. Она расправила на веревке белую рубаху отца, сняла с плиты и слила закипевшую картошку. Закутала кастрюлю в полотенце: придут с представления, будет еще теплая. С той поры, как погибла мама, все хозяйственные заботы по дому лежали на ее плечах.

Бип подал Нине шубку, она накинула на голову платок, подумала о Володе. И сердце забилось чаще. Нина удивилась: что это? Ведь и раньше, в других городах в цирк прибегали знакомые мальчишки,.да и просто другие, незнакомые юноши из публики под­жидали ее у входа, дарили цветы и присылали письма... Отец-Бип уже ждал в прихожей. Нина прошлась взад-вперед по комнате, поглядела на часы: пора!.. Вздохнула и направилась к двери...

Подходя к цирку, Володя вдруг испугался, что, может, к этому пропуску еще что-то нужно. Но конт­ролер, увидев контрамарку, кивнул им, как друзьям, и Володя потянул замешкавшегося Жеку за собой.

Места их были справа от входа, напротив оркест­ра, во втором ряду. Они сели, развернули програм­му, которую купил Жека. Так... Нинесса Пескуале. Это она!

Заиграла музыка. Торопливо пробегали вокруг манежа, отыскивая свои места, опоздавшие. Поскри­пывали кресла. Оркестр играл праздничный марш. Один за другим вспыхивали прожекторы, нацелен­ные на манеж и вход, задернутый тяжелыми алыми с золотом портьерами. Вот они вздрогнули, раздви­нулись, и на арену под звуки марша начали выходить артисты. В пышной красной юбке женщина, муж­чина в черном фраке и с тросточкой, группа людей в черных черкесках, а потом... потом Володя увидел Нину. Тоненькая, в голубом с блестками костюме, она шла, освещенная прожекторами, подняв вверх руки. Нина улыбалась, вертела головой, волосы ее были распущены, они спускались ей на плечи и отли­вали золотом. Неужели она?

Все было как во сне. Шум. Оркестр. Рыжий клоун. Его собачки.

— Эквилибристы на проволоке! — возвестил гофшталмейстер.

— Нина...— прошептал Володя, схватив Жеку за руку.

Девочка и трое мужчин 'выбежали на арену. Нина легко стала подниматься по лесенке. Володя устре­мил взгляд вверх: она стояла на площадке, держась одной рукой, в другой держала красный зонтик и махала публике. Попробовала проволоку ногой. Во­лодя видел, как напряжено ее лицо, как плотно сжаты губы. У него пересохло в горле. Нина сту­пила на проволоку и легко пошла по ней. Посредине она остановилась и закачалась. Володя затаил ды­хание, ему стало страшно. Нина качалась все боль­ше, она пыталась удержать равновесие, но не удер­жала.,, кто-то испуганно ахнул. Тоненькая фигурка упала вниз. Володя закрыл глаза, раздались апло­дисменты, открыл глаза — подброшенная сеткой фигурка уже взлетала вверх. Прыжок, еще один, еще, все выше, и вдруг она опять опустилась ногами на проволоку, закачалась, удержала при помощи Зонтика равновесие и легко побежала по проволоке.

Сверкали на костюме блестки, развевались золо­тистые волосы. Сердце Володи билось в груди так, что удары отдавались в висках. «Не упади, не упа­ди...»— думал он и желал, чтобы быстрее кончилась эта бесконечная проволока, зажегся большой свет и Нина очутилась на арене. И хотелось, вместе с тем, чтобы все это длилось бесконечно, чтобы он долго-долго видел красивую девочку на проволоке. И вот Нина бросилась вниз, как птица, раскинув руки в стороны. Взметнулись над ее плечами волосы. Нина упала в сетку, взлетела вновь, переверну­лась в воздухе. Ее подхватили и поставили на опилки. Ах, как все это смело, красиво!.. И — ап­лодисменты.

Было еще что-то, но Володя глядел рассеянно. Он то и дело поднимал голову вверх, он видел там проволоку и понимал теперь, почему у Нины такой прямой, решительный характер. Вся она как эта проволока — туго натянутая, резкая, сверкающая.

Представление окончилось. Публика, будто спа­саясь от наводнения, ринулась в раздевалки. Погас­ли прожекторы, смолк оркестр. Володя не двигался с места.

— Мальчики! — Нина подошла откуда-то сбо­ку. Была она в обычном сером платье, с туго за­плетенными косами. Она улыбалась и спросила: — Понравилось?

Володя проглотил ком, подступивший к горлу, кивнул. Потом выдавил:

— Вот тебе от нас подарок.

Он вынул из-под пиджака толстого сонного хо­мячка. Нина всплеснула руками, захлопала в ладо­ши, а потом взяла хомячка и прижала его к щеке.

Все втроем они пошли к выходу.

В один из теплых апрельских дней тяжелые во­рота распахнулись, и во двор, железно ударяя ко­пытами о брусчатку, въехал рыжий лохматый мерин, впряженный в громадную телегу.

— Дядя Вася! Дядя Вася приехал! — закричали мальчишки и девчонки, прыгая вокруг телеги.— Приеха-ал!

Для них настоящая весна начиналась не тогда, когда на календаре появлялось заветное слово «март», и не тогда, когда прилетали белоносые гра­чи, а на ветках деревьев лопались почки: точный момент теплой устойчивой весны определял знамени­тый человек — тряпичник дядя Вася. Сколько пом­нит себя Володя, он появлялся на улице Гребецкой каждую весну. Появлялся только раз в году. Его громоздкая на резиновом ходу телега, которую та­щил мохнатый сонный мерин Буржуй, вкатывалась во двор их дома ранней весной, а потом дядя Вася и его мерин исчезали до следующей весны. Жорик уверял Володю, что дядя Вася вот так все катит и катит на своей телеге вокруг света, все везет и везет разным народам забавные игрушки и весну и возвращается в родные края, как грач к теплу.

Дядя Вася — пожилой мужчина в лохматой шапке и сером переднике, надетом на пальто,— крикнул «тпру-у» и гаркнул страшным голосом: «Тра-апки!.. старые боты, калоши, тряпье-рванье-веревье собира-ам! На игрухи меня-ам!»

Прокричав еще раз «тряпье-рванье», дядя Вася трудно высморкнулся и почмокал губами, будто целовал кого-то. Задремавший мерин открыл свои сонные, в лохматых ресницах глаза и, тяжело вздохнул, стронул телегу с места.

Некоторое время мальчишки и девчонки толпой брели за телегой, а навстречу уже с радостными криками неслась малышня из соседнего дома, и было немножко жалко отпускать дядю Васю, и хотелось наменять у него еще оловянных солдатиков и «уйди-УЙДИ», И было тревожно, а вдруг дядя Вася раздаст СВОЙ товар на других улицах и уже больше никогда не появится в их дворе...

Сегодня Володя решил навестить Лену.

— Волк?! Наконец-то. Ты мое письмо получил? А что долго не показывался? Думаю, Герка его так наколотил.,, а девочки пришли, говорят, что не очень. Так где же ты пропадал?

— Дел много,— пробормотал Володя.— Всякие там,., общественные, потом на премьеру меня при­гласили.

— На премьеру? — переспросила Лена, не вни­кая в смысл этого слова.— Ну да, конечно, дела там у вас всякие-разные... А я тут лежу, как поло­манная кукла.— Она отвернулась к окну, закусила губу,— Знал бы ты, как скучно лежать в больнице. Лежу-лежу, думаю-думаю, вспоминаю... Помнишь, как мы с тобой шесть раз ходили смотреть «Остров Сокровищ»?.. А как ты учишься?

— «Нет, я не отдам вам свою карту!» Как учусь? Нормально.

— А я уже хожу. Почти,— сказала Лена.— Хо­чешь поглядеть?

— Да. Герка тебе приветы шлет... Ну-ка, пройдись. Ухватившись рукой за спинку кровати, Лена

поднялась, постояла немного, а затем медленно и шатко пошла. На лбу ее выступил пот. Села, отки­нувшись спиной к стене, спросила у Володи:

— Здорово, правда, а? Скоро бегать буду!

— Да ты молодец, Ленка! А вот ты бы видела, как Нина по проволоке ходит. Под самым куполом цирка!..

Лена закрыла глаза. Володя, глупо улыбаясь, подошел к ней.

— Уходи,— тихо сказала Лена.— И больше не приходи.

Подняв воротник, пряча лицо от холодного ветра, он шел по улице. Звенели трамваи. Мчались автомо­били.

Настроение было скверное.

Глубокой ночью в квартиру Волковых постучали. Володя открыл глаза, прислушался.

— С Бетти что-то неладно,— послышался низкий, с хрипотцой, голос Кирилыча.

Что там еще с ней случилось? Володя быстро одел­ся. Мама вначале погнала его в постель, но отец заступился, и вскоре все вчетвером они вышли из дома.

Слониха стояла в углу помещения. Вид у нее был печальный. Сникшая, с безвольно опущенным хо­ботом и понуро склоненной головой, она встретила людей глухим стоном и, медленно переставляя тяже­лые ноги, двинулась навстречу Татьяне Ивановне, обняла ее хоботом.

— Терпи, старушка, терпи, хорошая,— суетился возле слонихи Кирилыч.— Потерпи, вот наша Иван-на даст лекарство, и все будет хорошо.

Володя с улыбкой слушал Кирилыча. Как дядя Коля-капитан был непременной частью реки Невы, а Папа Варфоломей — школы, так Кирилыч — важ­нейшей частью зоопарка. Кирилыч все мог, все умел. Он сколачивал кормушки для животных, ремонти­ровал вольеры. Но все же главной его заботой была слониха Бетти.

— Недомогание у нее, конечно, есть, но это от старости.— Татьяна Ивановна вынула из сумки пакетик, высыпала в ладонь таблетки. Слониха шум­но вздохнула и отвернулась.— И потом — просто ей скучно. На!

— Кушай лекарство, кушай скорее...— Слониха размышляла. Кирилыч взял одну таблетку и про­глотил.— Вот видишь? Вкусно.

Слониха забрала хоботом таблетки и отправила себе в рот. И Кирилыч заулыбался, немного успокоился. Похлопал ее по шершавому боку: все будет хорошо.

В школе была обычная суета. Кинув портфель на парту, Володя выскочил в коридор и начал при­креплять к доске информации вырезки из газет с сообщениями о жизни страны и военных действиях и Европе, Африке и на Тихом океане. Это была его общественная «нагрузка». Герка неслышно подо­шел сзади, вцепился в Володины уши — в ушах что-то затрещало. Это Герка придумал новую жестокую игру, Он няяыпал это воспитанием силы воли. А у КОГО юли не хватало, значит, тот может выдать •миную тайну. Перед ними маячили Колька Рыба И Бобер, Они хохотали и строили рожи. Володя стис­нул зубы, от боли слезы выступили.

Дата добавления: 2015-07-25