Первобытные люди

Посреди Индии находится штат Бастар. Когда-то он был независимым штатом, в котором действовали британские законы, а махараджа (царь) Бастара был моим приятелем. Мы подружились при странных обстоятельствах.

Мы оба ехали в одном купе. Оказалось, что мы очень похожи. У него была боро­да такого же размера, что и у меня тогда. Он носил такую же длинную робу с повя­занным вокруг лунги. Мы сидели в купе друг против друга и удивлялись. Он бро­сал на меня взгляды и думал: «Что это за человек?»

Наконец, он сказал: «Мы так похожи. Откуда вы?» Я рассказал ему о себе.

«Странно, — протянул он. — А куда вы направляетесь?»

Оказалось, что мы оба едем в Гвалиор. Нас обоих пригласила в свой дворец махарани (царица) Гвалиора. Мы должны были принять участие в ежегодной конфе­ренции, которую она назвала всемирной конференцией всех религий.

Махараджа Бастара представлял на конференции туземцев. Они язычники, у них нет организованной религии, догм. У туземцев нет священных писаний, нет свя­щенников. А царь Бастара был образованным человеком, поэтому представлял язычников.

Меня пригласили по недоразумению. Махарани Гвалиора прочла какие-то мои книги и сочла меня религиозным человеком. Когда мы познакомились, она забес­покоилась, потому что на территории дворцы собралось не меньше пятнадцати ты­сяч человек...

У дворца была громадная площадь, на которой каждый год размещались пятна­дцать тысяч человек. Но когда я заговорил, она растерялась. Махарани не могла уснуть. В двенадцать часов ночи она постучала в мою дверь. А я ушел от нее в де­сять часов после встречи. Мне и в голову не приходило, что стучит она. Я открыл дверь и увидел, что на пороге стоит сама царица.

«Я не могу спать, — призналась махарани. — Вы сбили меня с толку. Теперь я не могу позволить вам читать завтра лекцию».

Конференция должна была продолжаться семь дней, а я говорил лишь раз.

«Мне кажется, что вы говорили правильно, — призналась она, — но все это проти­воречит нашим верованиям, оскорбляет наши религиозные чувства».

«Вы думаете об истине или о лжи и утешениях?» — спросил я.

«Я понимаю вас, — ответила махарани. — Но мой сын, который когда-нибудь возглавит штат, еще очень молод. Вы сразу же окажете на него сильное влияние. Не пускайте его в свою комнату, если он придет! Ради меня!»

«Если я не стану говорить, то и не останусь здесь, — решил я. — Вы просили меня прочесть семь лекций, но вам хватило и одной. Позвольте мне выполнить свою работу. Эти пятнадцать тысяч человек спросят, где я».

«Я учла этот момент, — сказала она. — По-видимому, люди заинтересовались лишь вами. Когда вы говорили, все молчали. Я еще не видела, чтобы такая большая тол­па молчала. Никто не обращает внимание на говорящих священников. Они все время говорят одно и то же, из года в год одни и те же догмы. Впервые я поняла, какой бывает безмолвие, когда слышно, как звенит комар. Люди обязательно хва­тятся вас, но мне тяжело, потому что все остальные участники очень враждебно настроены против вас. Вы устроите беспорядки, а мне это не нужно».

«Вы не совсем понимаете ситуацию, если хотите оставить этих ораторов, — заме­тил я. — Неприятности неизбежны».

В этот момент в мою комнату зашел махараджа Бастара. Он жил в соседней ком­нате. «Вы проделали большую работу, — сказал он. — Если вам придется уехать, я поеду с вами».

Так мы и подружились. Он пригласил меня в свой штат. Их Гвалиора я переехал прямо в Бастар. Он дальше от Гвалиора. Махараджа представил меня своим лю­дям. Они первобытные люди, живут в полуголом виде. На них я увидел лишь на­бедренную повязку, когда они пришли в столицу, Джагдалпур. А в лесу они ходи­ли вообще в нагом виде.

Детям туземцев вообще ничего не снится. Фрейд и помыслить не мог, что неко­торым людям может ничего не сниться, потому что христианско-иудаистская рели­гия подавляет людей. Если вы воспитаны в такой культуре, то не можете и пред­ставить, что в глубоких лесах мира еще сохранились первобытные люди, которые не утратили естественность. Эти люди никогда не слышали ни о каком подавле­нии.

Там вы можете схватить женщину за грудь и спросить: «Что это?» И она не смутится, не покраснеет. «Грудью я кормлю ребенка», — ответит она. И ей в голову не придет, что вы унижаете ее, коснувшись ее груди. Она не станет кричать, не побежит в полицейский участок. Там вообще нет полиции.

Эти люди столь невинны, что среди них редко случаются убийства. На веку мое­го знакомого махараджи такие вещи случались два раза. А потом убийца сам при­ходил в столицу (только в столице находился полицейский участок и суд) и гово­рил: «Я убил человека. Меня нужно наказать». В ином случае никто никогда не узнал бы о том, что он кого-то убил. Никто не ходит в эти дебри. Туземцы живут в пещерах, туда никто не ходит. А их пещеры прекрасны.

Я познакомился с замечательным народом. Там нет толстых и худых людей, все они похожи друг на друга. Эти люди живут долго и ведут совершенно естествен­ный образ жизни. Даже в отношении секса у них нет комплексов. Наверно, в Ин­дии остался только этот естественный народ.

Их образ жизни нужно в точности перенести на весь мир, если мы хотим изба­вить людей от извращенности. За всеми недугами ума кроются именно половые перверсии. В штате Бастар я впервые встретил совершенно естественных людей.

Девочки достигают половой зрелости в тринадцать лет, мальчики — в четырна­дцать... В центре деревни стоит небольшое помещение из бамбука, как и все хи­жины вокруг. Когда у девочки начинаются месячные, она должна поселиться на какое-то время в этом помещении. А мальчик достигает половой зрелости в четыр­надцать лет, и ему уже нужно половое общение. Итак, все юноши и девушки, дос­тигшие половой зрелости, начинают жить и спать вместе, но с одним условием, гениальным условием: нельзя спать с одним человеком больше трех суток. Таким образом, юноши узнают всех девушек деревни, а девушки — всех юношей.

Прежде чем решить жениться на ком-то, вы должны узнать всех женщин своей деревни, чтобы потом не чувствовать вожделение к чужой жене. Вы переспали со всеми женщинами своего возраста и сами принимаете решение.

У них нет ревности, потому что еще в юности все со всеми переспали. У каждого юноши была возможность познакомиться со всеми девушками деревни, а у каждой девушки — со всеми юношами.

Итак, никто ни к кому не ревнует, и среди людей отсутствует дух соперничества. Каждому молодому человеку разрешают заниматься сексом с самыми разными людьми. Потом вы определяете, кто вам по душе, с кем вам будет наиболее хоро­шо и уютно, с кем вы обретете гармонию, в ком вы найдете человеческое тепло. Возможно, только этим научным способом можно эффективно найти супруга.

Но этих людей называют нецивилизованными. Миссионеры стараются обратить их в свою веру. Миссионеры открывают школы, больницы. Но людям не нужны больницы. Они здоровые, а миссионеры приносят им всевозможные болезни. Ту­земцы никогда не слышали о гонорее, о сексуальных извращениях. Миссионеры заражают их болезнями, а потом строят больницы.

Миссионеры внушают людям, что они бедны. А они никогда не задумывались об этом, ведь они все бедны в равной степени. Им нечего сравнивать. Им живется ве­село и привольно. Их отменное здоровье поддерживает еда один раз в день. Они более здоровые, чем остальные люди в мире.

Недавно ученые провели эксперимент на крысах и пришли к ошеломляющим ре­зультатам. Они разделили крыс на две категории. Крыс первой категории они пич­кали кормом. Назовем их «американскими» крысами. А крысам другой категории (бастарским), давали корм лишь один раз в день. И ученые удивились тому, что крысы первой категории, которых закармливали, прожили в два раза меньше, чем крысы, которые ели лишь один раз. «Бастарские» крысы жили в два раза дольше «американских»!

Жители Бастара живут дольше, хотя и не знают точно, сколько лет, потому что не умеют считать. Они запросто доживают до ста или ста двадцати лет. Если углу­биться в лес, то можно найти и того, кто прожил сто пятьдесят лет. Они не знают свой возраст, не считают прожитые годы и не выглядят старыми.

У них даже самые старые люди продолжают работать. У них тяжелая, но пре­красная жизнь. Каждый вечер, особенно в полнолуние, люди танцуют до упада. Весь день они активно трудятся, а ночью танцуют. Все женщины и мужчины тан­цуют вперемешку, никто не ограничивает вас в танце собственной женой. Люди все время меняют партнеров. Это общественное явление, никто не заговаривает о собственности и не приказывает танцевать только с женой. А в обычном мире вы ревнуете, у вас лицо убийцы, когда вы видите, как ваша жена танцует с другим мужчиной.

Я наблюдал за тем, как они танцуют. Они такие красивые. Нет даже признака по­хоти, потому что они сексуально удовлетворены, насыщены физическим контак­том.

Эти первобытные люди не видят сны. Я спрашивал очень многих туземцев, поин­тересовался на этот счет у махараджи. «Они в самом деле не видят сны, — ответил он. — А вот я вижу, потому что я образованный. Меня испортили. Я родился в этих горах и всей душой хотел остаться необразованным и нецивилизованным, как мой народ. Их радость легко передается, их смех заразителен. Но они не видят сны».

Им не нужно грезить. Сновидение это потребность, созданная угнетающей мора­лью, мстительным Богом, недоброжелательными священниками. Именно такие люди порождают сновидения. А потом в мире появилось еще один вид жречества: психоаналитики. Они эксплуатируют сновидения. Это те же жрецы, тем более, что Иисус и Фрейд оба были евреями.

Я гостил в Центральной Индии на небольшой туземной территории, в штате Бас­тар. Я часто ездил туда, чтобы изучать, как люди жили десять или двенадцать ты­сяч лет назад, потому что эти туземцы живут именно на уровне тех времен. Они ходят в обнаженном виде, едят сырое мясо.

Я исследовал, какими люди были, какими они стали после многих веков разви­тия. Я подолгу оставался у них... Тогда Бастар был еще штатом, и его махараджа был моим приятелем. Он был очень мужественным человеком. Он любил меня и поплатился жизнью за привязанность ко мне.

Правительственные чиновники испугались, так как он был махараджей (царем) штата и находился под моим большим влиянием. Он позволял мне останавливаться во всех санаториях в горах и лесах Бастара. Чиновники подумали, что стоит ему захотеть... А туземцы поклонялись ему как Богу, ведь в древности все народы по­клонялись своим вождям как богам. Эти люди до сих пор живут в прошлом, они далеки от современности. Если бы махараджа сказал что-то обо мне, они поверили бы его словам без тени сомнения.

Главный министр Центральной Индии ненавидел меня. Он был брахманом, ему хотелось отвадить меня от Бастара. Он предложил махарадже прогнать меня, но тот отказался. «Раджниш мой друг, — сказал махараджа. — А я царь и никому не подчиняюсь». Полицейские придрались к чему-то и убили махараджу. Его изреше­тили тридцатью шестью пулями, не оставив шанса выжить. Его звали Бханждео. Благодаря нему я пользовался в Бастаре полной свободой.

Я остановился в одном из его постоялых дворов. Там я увидел горящий костер посреди деревни племени. Люди построили хижины кругом. Я пошел к ним. Было примерно девять или десять часов вечера. Какой-то христианский миссионер учил их истинной религии, единственной настоящей религии, по его мнению, христиан­ству.

Я сел посреди толпы. Миссионер не догадывался о том, что среди туземцев есть кто-то из внешнего мира. Рядом с ним стояло ведро воды. Неподалеку горел кос­тер, так как вечер выдался прохладный. Миссионер достал из сумки две статуи. Одна статуэтка изображала индуистского бога Раму, а другая — Иисуса Христа.

«Вот две статуи, — сказал миссионер. — Первая изображает индуистского бога Ра­му, которому вы поклоняетесь, а вторая посвящена Иисусу Христу, нашему Богу. Я подвергну их испытанию». Он бросил обе статуэтки в воду. Рама утонул, а Ии­сус плавал на поверхности.

«Вы сами видите! — закричал миссионер. — Рама не может спасти даже себя, разве он спасет вас? Но посмотрите на Иисуса Христа. При жизни он ходил по воде, и даже его статуэтка плавает! Он сможет спасти вас!»

Многие бедные туземцы стали кивать головами. «Ты прав, — говорили они. — Все так и есть».

Мне это никогда в голову не приходило. Я наблюдал за тем, как туземцев обра­щают в христианство. Я встал, подошел к ведру и достал из воды обе статуэтки. Я сразу же понял, в чем дело. Статуэтка Рамы была стальной, но ее выкрасили под дерево, а статуэтку Иисуса изготовили из очень мягкого и легкого дерева.

«Вы слышали об испытании водой?» — спросил я туземцев.

«Нет», — ответили они.

«А вы слышали об испытании огнем?» — поинтересовался я.

«Да», — закивали они. В индуистских священных писаниях часто описывается ис­пытание огнем, а об испытании водой никто никогда не слышал.

«Смотрите сами», — объявил я.

Я бросил обе статуэтки в костер. Иисус сразу же сгорел дотла! Миссионер попы­тался улизнуть. «Задержите этого человека! — закричал я. — Не позволяйте ему убежать. Пусть он полюбуется всей сценой. Рама остался невредимым даже в огне, а Иисус сгорел».

Туземцы были очень рады. «Вот настоящее испытание! — торжествовали они. — Этот человек обманывал нас. Мы никогда не слышали об испытании водой. Мы бедные люди, нас легко обмануть. Если бы вы здесь не присутствовали, тогда он обратил бы всех нас в христианство. Он уже много племен в нашем лесу сделал христианскими. А это просто розыгрыш».

«А может быть, нам стоит и этого миссионера подвергнуть испытанию огнем?» — предложил я.

«Это будет весело, — согласились они. — Но мы сильно рискуем, ведь он не смо­жет спастись». Миссионер дрожал от страха. Он боялся, что туземцы бросят его в костер. А если бы я призывал людей провести испытание, они наверняка швырну­ли бы его в огонь.

«Я больше так не буду», — всхлипывал миссионер.

«Вы ведет себя отвратительно, — сказал я. — Вы несете этим бедным, невинным людям не религию, а обман, и еще называете свое действо обращение в истинную веру».

Всякая достойная философия не верит в обращение. Джайнизм не верит в обра­щение. Он просто открывает перед вами все свои сокровища. Если вы заинтересо­вались ими, то можете присоединиться к каравану, но джайны не станут обращать вас в свою веру.

Один человек всю жизнь открывает школы для детей туземцев. Он последователь Ганди. Случайно он встретил меня, потому что я пришел в то же племя первобыт­ных людей. Я исследовал жизнь этих людей во всех ее проявлениях, потому что они показывают яркие примеры поведения людей древности, когда на нас еще не давило бремя всевозможной морали, религии, цивилизации, культуры, этикета, манер. Они простые, невинные, прямые и абсолютно непосредственные.

Этот человек собирал в городах деньги, открывал на них школы и привозил учи­телей. Случайно мы встретились. «Зачем вы это делаете? — недоумевал я. — Вы по­лагаете, что оказываете этим людям великую услугу?»

«Конечно!» — воскликнул он.

Он так высокомерно произнес это слово «конечно», что я продолжил так: «Вы понятия не имеете, что творите здесь. Школы существуют в гораздо более цивили­зованных городах. Какую пользу они приносят людям? И если школы, колледжи и университеты ничем не помогают человечеству, тогда неужели, по вашему мне­нию, эти крошечные лесные школы помогут бедным туземцам? Всеми своими ста­раниями вы лишь уничтожите их индивидуальность. Вы просто отнимете у них детскую непосредственность. Они все еще свободны, но ваши школы принесут им одни лишь неприятности».

Этот человек был потрясен. Он несколько секунд помолчал, а потом ответил: «Возможно, вы правы. Иногда мне кажется, что школы, колледжи и университеты во всем мире гораздо сильнее. Что могут дать мои школы? Но затем я думаю, что Ганди велел мне открывать школы для туземцев, а я лишь выполняю волю моего мастера».

«Если ваш мастер так глуп, тогда вы не должны выполнять его приказы, — рассу­дил я. — Прекратите строить школы. Я приказываю вам! Я скажу вам, для чего вы строите школы. Чтобы не видеть собственные страдания, свое несчастье. Вы не­счастный человек, у вас это на лице написано. Вы никогда никого не любили, и вас никогда никто не любил».

«Как вы смеете? — взметнулся он, а потом сник. — Вы правы. Я был сиротой, ни­кто не любил меня. Меня воспитали в ашраме Ганди, где о любви говорили лишь в молитвах, у нас не приветствовали любовь. В том ашраме царила железная дисци­плина, жесткий режим. Поэтому никто никогда не любил меня, а ашраме Ганди это была немыслимая вещь. Любовь там считалась самым большим преступлением. Я был одним из тех воспитанников, которых Ганди хвалил, потому что я ни разу не пал в его глазах. Даже собственные сыновья предали его. Девадас влюбился в дочь Раджгопалчари, и его изгнали из ашрама. Затем они поженились. Личный секре­тарь Ганди Пьярелал влюбился в женщину и несколько лет тайно встречался с ней. Когда Ганди узнал о его любовной связи, то закатил ему скандал, он метал гром и молнии».

«Какая чушь! — возмутился я. — Если нельзя любить даже секретарю, то что гово­рить о воспитанниках?» Этого человека хвалили за то, что он ни разу не спал с женщиной! Ганди услал его в далекие дебри, где он по его приказу строил школы.

«Вы смутили меня, — признался он. — Наверно, вы правы. Я просто пытаюсь убе­жать от себя, залечить свои раны, унять боль».

Итак, все эти люди, которые стремились спасти человечество, прежде всего про­являли эгоизм. Они считают себя спасителями человечества. К тому же, они очень больны.

Последователи Ганди и политики

После обретения Индией независимости в 1947 году партия Национальный Кон­гресс стала движением Ганди. Все политики и большинство индийцев были после­дователями Ганди. Когда в 1948 году Ганди умер, его ашрамом в Вардхе стал управлять его сын Рамдас.

Я родился в семье, исповедующей джайнизм, поэтому первые религиозные люди, окружавшие меня, были джайнами. Когда люди начали присматриваться ко мне, чувствуя, что во мне что-то происходит, и стали задавать мне вопросы, то они, ко­нечно же, были джайнами, так как я жил среди родственников и соседей, и все они исповедовали джайнизм. Разумеется, они были первыми. И их вопросы, само со­бой, были посвящены джайнизму, Махавире.

Когда меня окружали джайны, мне приходилось говорить с этими людьми о су­щих пустяках. Но эти люди задавали мне именно такие вопросы. Постепенно стали появляться другие люди, и джайны уже составляли меньшинство. Из этой мало­численной группы джайнов остались несколько человек, они и сейчас со мной. Среди всех моих людей джайны составляют один процент.

Вслед за джайнами ко мне пошли люди из группы, наиболее близкой джайниз­му... Махатма Ганди заимствовал у джайнов доктрину ненасилия, поэтому все джайны стали последователями Ганди, а люди остальных вероисповеданий, кото­рые прислушивались к Ганди, стали симпатизировать джайнизму. По крайней ме­ре, в одном моменте они сходились. Когда джайны сообразили, что я для них опас­ный человек, ко мне потянулись последователи Ганди. Что касается их известных авторитетов, то Виноба Бхаве захотел встретиться со мной, Шанкаррао Део один раз приехал в лагерь медитации, Дада Дхармадхикари даже несколько раз приез­жал в лагерь медитации, как и Ачарья Бхагват. Эти люди были приверженцами философии Ганди, поэтому ко мне стали съезжаться последователи Ганди со всей Индии.

Снова меня окружила группа людей с жесткой идеологией. В тот день я критико­вал Махатму Ганди... По сути, я просто перечислял реальные события, а не крити­ковал его. Дело в том, что кто-то задал мне вопрос: «Что вы думаете о Махатме Ганди и его философии ненасилия?»

Я ответил, что Махатма Ганди был всего лишь хитрым политиком. Заимствовав доктрину ненасилия, он достиг сразу нескольких целей. Все джайны стали его по­следователями. Они нашли человека, который соглашался с их учением. По рож­дению Ганди был джайном процентов на девять. Я изучил родословную Махатмы Ганди. Он родился индуистом, но по своей сути был индуистом на один процент. Он родился в Гуджарате, а в этом штате господствует философия джайнизма, по­этому на десять процентов он был джайном. И на девяносто процентов Махатма Ганди был христианином. Три раза в жизни он едва не обратился в христианскую веру.

Я сказал им, что через доктрину ненасилия Ганди получил власть над джайнами. Он также влиял на индуистов высших каст, так как они вегетарианцы. Ему также удалось воздействовать на христианских миссионеров, потому что послание Иису­са Христа пронизано любовью, и ненасилие это синоним любви. И это еще не все выгоды от принятия ненасилия. Самое главное заключается в том, что Индия вот уже две тысячи лет страна рабов. Здесь давно забыли, что такое независимость. Индия до сих пор не стала независимой, ее жители думают как рабы...

Индийцы очень боятся бороться. Они никогда не боролись. Небольшой отряд за­воевателей вполне мог сделать рабами всех жителей огромного континента. Завое­ватели менялись, а индийцы оставались рабами.

Во-вторых, Ганди был достаточно умен для того, чтобы понять, что индийцы не тот народ, который поднимет восстание, к тому же у них нет оружия для воору­женной борьбы.

В-третьих, тогда британская империя была величайшей в мире. Не было никакого смысла выступать против англичан с оружием в руках. Здесь не было ни оружия, ни обученных солдат, ни желания бороться.

Ненасилие было политическим фокусом. Оно послужило нескольким целям, ока­залось очень эффективным средством...

Поэтому я сказал, что ненасилие Ганди было не духовной философией, а полити­ческим маневром, и доказал свою позицию фактами. До обретения Индией незави­симости Ганди обещал распустить армию, а все оружие бросить в океан. А когда люди поинтересовались, что он станет делать, если на Индию нападут вооружен­ные отряды, он ответил: «Мы встретим их как гостей и скажем, что мы будем вме­сте жить на одной земле».

Когда Индия получила независимость, все эти слова сразу же забылись. Армию не распустили, а оружие не бросили в океан. Напротив, Ганди сам благословил первое нападение на Пакистан. Три самолеты индийских ВВС пролетели над его домом, чтобы получить его благословение, и Ганди действительно благословил пилотов. Все пустые разглагольствования о ненасилии, которые он устраивал всю жизнь, забылись.

Стоило мне покритиковать Ганди... А это еще пустяки. Я люблю доходить до су­ти дела. Если я не исследую предмет всецело и глубоко, то вообще не берусь за анализ. Если я начал критиковать Ганди, то мне следовало разбить его в пух и прах. С каждым произнесенным мною словом последователи Ганди разбегались. Я думаю, что теперь среди моих людей последователей Ганди не больше одного процента, потому что они не могут быть последователями этого человека, если я прав. Я последовательно разгромил Ганди.

Сам я не менялся, а вот окружающие меня люди менялись. Когда ушли последо­ватели Ганди, социалисты и коммунисты подумали: «Нам выпала прекрасная воз­можность. Если мы перетянем его на свою сторону...» Но я осуждал Ганди не для того, чтобы поддерживать коммунизм. Я и не собирался предоставлять шанс со­циалистам и коммунистам. И мне пришлось разгромить и их. Иным способом от таких людей не избавиться.

Все разговоры о политике, которые я вел, были необходимы для того, чтобы най­ти моих людей. У них не должно быть никаких предубеждений, они пришли лично ко мне, а не для того, чтобы услышать о Христе, Будде, Ганди или Махавире. Они пришли прямо ко мне, чтобы слушать именно меня. У меня есть собственное по­слание миру.

Я никогда не был серьезным человеком. Но меня много лет окружали серьезные люди, а среди серьезных людей трудно не быть серьезным. Вы все равно как в больнице. И вы должны хотя бы притворяться серьезным. Несколько лет меня ок­ружали больные люди, и мне приходилось разыгрывать серьезность.

Я совсем не серьезный, потому что существование лишено серьезности. Оно иг­риво, в нем звучит музыка и песни, звенит тонкий смех. У существования нет цели, нет делового духа. Это чистая радость, спонтанный танец от избытка энергии.

Песни Ганди о единстве индуизма и ислама, его лекции о сходстве этих религий и отсутствии между ними различия, оказались лицемерными, потому что его стар­ший сын Харидас, который с самого рождения был мятежником... Мне нравится этот человек, который во всем превосходит своего отца.

Харидас хотел ходить в школу, но Ганди не разрешал ему это, потому что считал, что всякое образование портит людей. Он ничему не учил своих детей. Он лишь выучил их грамоте, чтобы они могли читать религиозные писания. Но Харидас на­стаивал на том, чтобы ему разрешили учиться так же, как и другие мальчики. Ган­ди стал угрожать ему: «Если ты пойдешь в школу, тогда я никогда не пущу тебя на порог этого дома».

Вы полагаете, что такие слова могут исходить от ненасильственного человека? Он противостоял маленькому ребенку, в потребностях которого не было ничего преступного. Он же не говорит, что ему хочется посетить проститутку. Мальчик просит разрешить ему ходить в школу, чтобы учиться, как другие дети. И Харидас нашел замечательный аргумент. Он сказал: «Отец, ты же образованный человек. Но учение в школе не испортило тебя, чего ты тогда беспокоишься? Я твой сын. Если ты смог стать образованным, получить научную степень юриста, тогда поче­му я не могу сделать то же самое? Почему ты не доверяешь мне?»

Но Ганди был непреклонен: «Я ставлю тебе ультиматум. Либо ты будешь жить в этом доме со мной, и тогда ты не будешь ходить в школу, либо ты все же станешь посещать учебное заведение, но тогда я выгоню тебя из дома».

Мне нравится этот мальчик. Он ушел из дома, причем сделал это благородно. Он коснулся ног отца и попросил у него благословение, которое тот дать так и не смог.

Я не могу разглядеть в Махатме Ганди ненасилие, любовь. Именно в таких не­значительных поступках, а вовсе не в его речах и публичных выступлениях, вы увидите его настоящее лицо.

Итак, Харидас ушел из дома. Он жил с один своим дядей и учился. Он не раз пы­тался прийти проведать мать, но его выгоняли. Он получил университетский ди­плом и, чтобы проверить слова отца о сходстве индуизма и ислама, стал мусульма­нином. Он был поистине примечательной личностью.

Харидас принял магометанство и переменил имя, значение которого осталось прежним. Слово «Харидас» переводится как служитель Бога. Поэтому он попро­сил мусульманского священника дать ему такое арабское имя, которое имело такой же смысл, что и прежнее имя. Имя Абдулла имеет такое же значение. Так Харидас стал Абдуллой Ганди.

Махатма Ганди был потрясен, услышав эту весть. Он очень разозлился. «Но по­чему ты сердишься? — удивилась жена. — Ты сам каждый день повторяешь, что ме­жду индуизмом и исламом нет никакого различия. Наверно, наш сын именно по­этому и стал мусульманином. Раз нет никакой разницы... Он подумал, что уже достаточно побыл индуистом, и пора стать мусульманином».

Разгневанный Ганди кричал: «Это вам не шуточки! Я лишаю его наследства! Он больше не мой сын, и я не хочу его видеть!»

В Индии заведен обычай, согласно которому после смерти отца именно старший сын подносит факел к погребальному костру. Вот Ганди и заявил, что Харидас больше не его сын, и ему запрещено поджигать погребальный костер, когда Ма­хатма Ганди умрет.

Какой кошмарный гнев! Какое жуткое насилие!

Я познакомился с Харидасом Ганди, он оказался очень милым человеком. «Я стал мусульманином лишь для того, чтобы посмотреть реакцию отца, — сказал он. — Отец отреагировал именно так, как я и предполагал. Получается, что единство ин­дуизма, ислама, христианства и буддизма это просто пустая болтовня. Мой отец политик. Я хотел доказать это и доказал».

На одной пересадочной станции Харидас случайно увидел отца и мать. Чета Ган­ди села в другой поезд. Харидас подошел к купе родителей, но Ганди успел заме­тить его приближение и закрыл окно. А жене он сказал так: «Если ты откроешь окно и поговоришь с ним, тогда я и тебя выгоню. Можешь отправляться с ним куда угодно».

Кастурбхай, жена Ганди, рыдала, но не смогла открыть окно. Харидас барабанил в стекло, а Ганди стоял между сыном и женой. И этого человека считают самым великим ненасильственным святым современного мира. Я с этим его званием не согласен.

И это еще только один пример. Я тщательно изучил жизнь Ганди и нашел тысячи примеров, в которых он показывает свое настоящее лицо. А та маска, которую Ганди показывает на публичных собраниях, не в счет.

Бабасахеб Амбедкар был шудрой, но он приглянулся одному богачу, который счел его умным мальчиком и отправил учиться в Англию. Он стал одним из самых профессиональных юристов мира. Он помогал создавать индийскую конституцию. Он постоянно заступался за шудр, к касте которых принадлежал сам, а ведь это четверть индуистского общества. Он хотел, чтобы шудры провели отдельное голо­сование, и был совершенно прав.

Я не понимаю, с какой стати шудры должны находиться в составе индуистской общины, которая мучила их десять тысяч лет, принуждала их к черной работе и платила жалкие гроши. Шудрам даже не разрешают жить в городах, им предписа­но селиться за городской чертой. До обретения Индией независимости им не раз­решали ходить по многим поселковым улицам. Во многих местах их заставляли громко кричать: «Я шудра! Я иду по улице! Уступите мне, пожалуйста, дорогу!» Дело в том, что индуисты верят в то, что их загрязнит даже тень шудры.

Но план Бабасахеба Амбедкара в отношении шудр провалился, поскольку Ма­хатма Ганди настаивал на том, что неприкасаемые не должны выходить из индуи­стской общины. Это тоже была политическая игра, потому что если четверть индуистов перестанет исповедовать индуизм, тогда индуисты будут составлять меньшинство в собственной стране. В Индии живут мусульмане, христиане, джай­ны. Если от индуистской общины отвалится громадный кусок, тогда Индия, страна индуистов, станет государством других религий. А если остальные религии объе­динятся, тогда индуисты никогда не получат власть.

Я не считаю Махатму Ганди религиозным. Он принадлежал той же категории людей, что и доктор Амбедкар. Ганди пошел на жестокую голодовку, чтобы заста­вить Амбедкара отказаться от своих планов. И ему пришлось объявить, что шудры не будут голосовать отдельно. Ганди был хитрым... Он стал называть шудр ха­риджанами. Лукавые люди всегда играют словами. А слова ничего не меняют по сути. Не важно, как вы назовете неприкасаемых: шудрами или хариджанами. А слово «хариджане» переводится как божьи дети.

Я долго разговаривал с сыном Ганди Рамдасом. «Разве вы не замечаете лукавство своего отца? — спросил я. — Божьи дети страдают десять тысяч лет. Их эксплуати­руют люди, которых не называют божьими детьми. Именно они истязают, угнета­ют неприкасаемых, насилуют их женщин, сжигают их деревни вместе со всеми жителями. Если шудры действительно божьи дети, тогда лучше не быть ребенком Бога, ведь это просто опасно».

Ганди сменил название вайшьи шудр только для того, чтобы придать низшим кастам более благозвучное значение, но в корне ничего не изменилось. И он по­стился почти до смерти, поэтому Амбедкару пришлось отступить.

На месте Амбедкара я сказал бы Махатме Ганди: «Ваше право решать, жить вам или умереть. Если вы хотите поститься, это ваше дело. Поститесь до смерти или даже после смерти!»

Но на Амбедкара стали давить все жители Индии, потому что в случае смерти всю вину возложили бы на него. Я сказал бы Ганди: «Это очень жестокий метод, а вы говорите о ненасилии. Разве это ненасилие?»

После того как Ганди проголодал двадцать один день, его здоровье сильно по­шатнулось, и врач сказал: «Нужно что-то делать, иначе старик умрет».

Все национальные вожди начали давить на Амбедкара. «Ступай к махатме Ганди и проси у него прощения, — велели они. — Предложи ему стакан апельсинового со­ка, которым он может прервать свой пост. Распусти свое общественное движение, иначе мы всегда будем помнить тебя как убийцу величайшего, самого религиозно­го человека Индии».

Амбедкар был вынужден пойти к Ганди, хотя и без всякого желания.

А я не пошел бы к Ганди! Пусть лучше на меня посыплются обвинения, чем в бу­дущем я заслужу упреки истории. Какая мне разница, что напишут обо мне в учеб­никах истории после моей смерти? Я-то все равно не знаю, что обо мне написали, я ничего этого не читаю. Пусть пишут что угодно...

Но я настаивал бы на том, что метод Ганди насильственен. Он был насквозь на­сильственным, но при этом очень тонким образом. Если я угрожаю убить вас, это насилие. А если я угрожаю убить себя, если вы не сделает, как я хочу, это как? В позиции Ганди не было никакой логики, но он поддержал ее угрозами самоубийст­ва. Угрожая убить себя, он шантажировал Амбедкара.

Тогда Амбедкар пошел другим путем. Он начал обращать шудр в буддизм. По­этому сейчас в Индии появилось так много буддистов, но в действительности это не религиозные люди. Просто Амбедкар провел политический маневр.

В этом контексте обязательно нужно задаться вопросом, кто применил правиль­ные средства: Амбедкар или Ганди? Кто из них по-настоящему практикует ненаси­лие? По моему мнению, Ганди использовал очень жестокий метод, а Амбедкар — ненасильственный метод. Ганди был полон решимости до последней минуты жиз­ни подавлять Амбедкара угрозами самоубийства.

Не важно, угрожаю я убить вас или себя, чтобы вы встали на мою сторону. В лю­бом случае я подавляю людей, проявляю жестокость.

Каждый день люди просят меня дать определение ненасилию. Я отвечаю, что не­насилие это самопознание. Если вы познаете себя, то тем самым познаете и суть человека. Это осознание рождает любовь, а любовь не может причинять боль. Это и есть ненасилие.

Сын Махатмы Ганди Рамдас очень заинтересовался мной. «Вы единственный че­ловек, критикующий моего отца, — признался он. — Все люди поклонялись ему. Я часто видел, как он углубляется в нелогические, суеверные темы, но он пользовал­ся громадным авторитетом. Лучше было промолчать, ведь я помнил, что случилось с моим старшим братом Харидасом. Отец прогнал его из дома и пригрозил моей матери, что если она хотя бы раз впустит Харидаса в дом, тогда он и ее вышвырнет на улицу».

Рамдас почувствовал ко мне интерес, потому что я последовательно критиковал Ганди, и ни один его последователь не осмелился ответить мне. Да и что они могли ответить? Когда Ганди умер, главой ашрама стал Рамдас, иногда он приглашал ме­ня приехать к ним.

В ашраме Ганди запрещали пользоваться москитной сеткой. Сын Махатмы Ганди Рамдас отнесся ко мне с теплотой. Он пригласил меня в ашрам, но я сказал ему: «Я не могу оставаться здесь, меня комары кусают. Любой разумный человек понима­ет, что москитная сетка это не роскошь, она не угрожает духовной жизни».

Чем Махатма Ганди заменил москитную сетку? Керосином! Вы мажете себе ли­цо, руки, и прочие части тела без одежды керосином. Разумеется, москиты разум­нее вас, они не полетят к вам, потому что от вас смердит! Но как вам спать? Вам приходится делать выбор в пользу комаров или керосина.

«Я не стану выбирать, а просто уеду, — сказал я. — Ваш ашрам больше похож на психиатрическую клинику».

Ганди заимствовал пять главных принципов жизни из джайнизма. Во-первых, асвад, отсутствие вкуса: вы должны есть, но если вы ощущаете вкус, значит вы мате­риалист.

Я пытаюсь показать вам, как эти люди все усложняют, как они делают пищу не­съедобной, неестественной. Если вы едите, то неизбежно ощущаете вкус, потому что на вашем языке расположены рецепторы, которым нет дела до вашей духовно­сти и всего прочего. Они просто делают то, для чего и созданы.

Труднее всего было переносить прием пищи. Ганди всякий раз настойчиво давал всем людям чатни. Это блюдо сделано из листьев нима, самых горьких листьев в мире. Они полезны для здоровья, потому что очищают кровь. Но человек ест не для того, чтобы очищать кровь. Если вы каждый день будете очищать кровь, то что вообще от нее останется?

Когда я посетил ашрам, Ганди был уже мертв, управлял всеми делами его сын. «Разве это не чистое лицемерие? Как вы думаете? — обратился я к нему. — Отсутст­вие вкуса не означает, что вы должны сделать свою кровь горькой. Горечь это тоже вкус, как и сладость. Это же так просто, но вы никогда не возражали своему отцу».

«Никто и не задумывался о том, что горечь это тоже вкус, — ответил он».

«Здесь все очень просто, — сказал я. — Что бы вы ни делали с пищей, вы все равно будете ощущать ее вкус».

Я еще кое-что расскажу вам от Махатме Ганди. В Индии поезда имеют вагоны четырех классов. Сначала идут номера с кондиционерами, потом первый класс, а потом второй и третий. Индия такая бедная страна, что каждый второй индиец с трудом набирает деньги даже на вагон третьего класса. Ганди начал ездить в ваго­нах третьего класса.

Когда я разговаривал с его сыном Рамдасом, то заметил: «Он еще больше теснил пассажиров третьего класса, хотя они и так уже сидели друг на друге. Так бедным не помочь».

Вы удивитесь. Раз Ганди решил ехать вагоном третьего класса, для него покупали целый вагон! И он ехал один в вагоне, в который обычно набивалось человек во­семьдесят или девяносто. И его биографы еще пишут: «Ганди был очень добр к беднякам».

Ганди постоянно пил козье молоко, потому что оно самое дешевое, и его могут купить даже самые бедные. Разумеется, каждый человек, которого пленяет этот фокус, сразу же испытывает восторг при виде такого великого человека. Но вы просто не знаете его козу! Я явно сумасшедший, потому что меня не столько инте­ресует Махатма Ганди, сколько его коза.

Я навел справки о козе Ганди и узнал, что ее каждый день мыли туалетным мы­лом Люкс. Ее кормили на десять рупий в день, а в те времена столько получал школьный учитель за целый месяц работы. Но никто не обращал на это внимание.

Только одна очень умная женщина среди приближенных Махатмы Ганди (ее звали Сароджини Найду, позднее она стала губернатором Северной Индии), один раз пошутила, что им приходится швыряться богатствами для того, чтобы Ганди оставался бедным. Его бедность очень дорого стоила.

Но этот фокус сработал. Ганди стал самым знаменитым политиком, и бедняки го­ворили: «Этот человек в самом деле наш представитель, потому что он живет как бедняк в хижине, пьет козье молоко, ездит в вагоне третьего класса». Но они не знали, что кроется за всем этим. Бедность Ганди влетала бюджету в копеечку.

Как-то раз я сказал сыну Махатмы Ганди Рамдасу, что если сочувствие, доброта и сострадание к бедным проявляются, когда ты живешь как бедняк среди бедняков, то что говорить о других вещах? Если вокруг меня слепые, тогда я должен носить на глазах черную повязку? Если вокруг меня неразумные люди (а так оно и есть, весь мир полон тупиц), то и я должен быть скудоумным, тупым, просто из сочув­ствия?

Нет, все это не может быть критерием добродетельности, религиозности, правед­ности. Если кто-то болеет, это еще не значит, что врач должен прийти к нему и лечь на соседнюю койку, чтобы своей хворью помочь больному. Каждый человек понимает, как это глупо. Врач должен быть здоровым, чтобы помогать больным. Если же он сам заболеет из сочувствия к больным, тогда кто же им поможет? То же самое верно в отношении духовного роста человека.

Двадцать лет я критиковал Махатма Ганди и его философию. Ни один почитатель Ганди не принял мой вызов. Многие его последователи говорили мне при личной встрече: «Вы говорите правду, но мы не можем публично подтвердить ваши слова, потому что в таком случае проиграем выборы». Народ верит в Махатму Ганди. Его последователям приходится поддерживать бред, ведь Ганди выступал против тех­нологии. Индия останется бедной, если ее жители будут противиться научно-техническому прогрессу, она так и не познает благоденствие. Технология далеко не всегда разрушает экологию, здесь нет прямой связи. Технологию можно разви­вать и в гармонии с экологией. Развивая технологию, мы поможем бедным и не разрушим природу. Но Ганди был против технологии.

Ганди был против железной дороги, почты, электричества, вообще против всяких механизмов. Его последователи, знают, что его идеи глупы, что если их воплотить в жизнь... Они продолжают восхвалять Ганди, оказывать ему почести, чтобы по­лучать голоса на выборах. Люди поклоняются Махатме Ганди потому, что он вел себя точно так, как они и ожидали от настоящего махатмы.

Махатма Ганди потрафлял вкусам индийской толпы, и она в ответ боготворила его. Политик должен считаться с мнением толпы. Всегда помните, что политик следует за последователями. Как только последователи отвернутся от него, он сра­зу же станет нулем. Он не может быть независимым, у него нет собственной осно­вы.

Ганди поклонялся бедности. Если вы поклоняетесь бедности, то останетесь бед­ным. Бедность нужно ненавидеть.

Я ненавижу бедность! Я никого не могу призывать поклоняться ей, это будет пре­ступлением. Я не вижу религиозности в бедности. Но Ганди много говорил о красоте бедности, питая тщеславие бедняков, умасливая их эго. Бедным нравились его рассуждения. Но бедняк лишь утешается мыслями о том, что он простой и ре­лигиозный. На самом деле, он просто бедный. Возможно, у него нет материального богатства, зато есть духовное сокровище. Но бедность сама по себе это еще не ду­ховное сокровище, вовсе нет. Бедность отвратительна, ее нужно искоренять. А для того чтобы искоренить бедность, необходимо развивать технологию.

Махатма Ганди выступал против ограничения рождаемости. Если не ввести в Индии контроль над рождаемостью, она с каждым днем будет лишь нищать. Тогда и думать нечего об улучшении ситуации.

Один из председателей Конгресса Индии по имени Дхебар приезжал в мои лагеря и вел себя очень тихо. Но однажды он сказал: «Раджниш, вы настоящий наследник идеологии Махатмы Ганди, хотя никогда не были близки ему. Вы никогда не ото­ждествляли себя с философией Ганди, но если вы станете учить гандизму, то спа­сете это учение от смерти».

«Зря вы это сказали, — ответил я. — Я не выношу даже мысль о наследовании чьей-то философии и ни за что не стану ничего пропагандировать».

В тот день я разбил Ганди в пух и прах. В ином случае я не стал бы говорить о нем, потому что в мире миллионы людей. Я не стану критиковать всех подряд, у меня нет на это времени. Но Дхебар подбросил мне тему Махатмы Ганди, поэтому он и ответственен за мою речь, а он присутствовал при этом.

После встречи я сказал ему: «Если хотите что-то сказать, то сделайте это прямо сейчас или на следующей встрече всем людям. Я хочу устроить открытую дискус­сию о гандизме, потому что считаю, что это учение следует искоренить, если мы хотим, чтобы Индия выжила. И если мне придется выбирать между двумя вариан­тами, я выберу жизнь Индии, ведь Ганди уже мертв. Никто не против того, чтобы умер и гандизм».

«Нет, я не стану дискутировать публично, — побледнел Дхедабар. — Я признаю вашу правоту, но вам следует подбирать выражения».

«Вы политик, а не я, — ответил я. — Политик вынужден подбирать выражения, а с какой стати мне делать это?»

«Я просто хочу сказать, что среди ваших последователей много почитателей Ган­ди, — оправдывался Дхедабар. — Если вы будете отзываться о Ганди нелицеприят­но, тогда все эти люди уйдут от вас. Они откажутся не от гандизма, а от вас. По­этому я призываю вас подбирать выражения. Когда вы собираетесь произнести утверждение, подумайте, выгодно оно вам или нет».

Он дал мне дружеский совет. Но он подменил деликатность дипломатией. А я не дипломат.

«Я буду говорить то, что сочту правильным, невзирая не последствия», — заявил я.

Так за тридцать лет я потерял много последователей. Разумеется, ко мне прихо­дило много людей. И они уходили от меня по пустяковым, мелочным причинам, которые им казались принципиальными.

Какое-то время вокруг меня толпилось много последователей Махатмы Ганди. В мои лагеря приезжали председатель Конгресса, правящей партии, Дхедабар, гене­ральный секретарь правящей партии Шанкар Рао Дев, а также многие другие име­нитые сторонники гандизма.

Я носил одежду ручного пошива, что почитатели Ганди считают очень духов­ным. Во время борьбы с британскими колонизаторами индийцы считали такую одежду символом протеста: мол, мы больше не хотим носить одежду, сшитую в Манчестере или Ланкашире. В таком поведении была своя логика, ведь до вторже­ния британцев в Индии, у нас были такие искусные ткачи, что даже в наше время никакая технология не может создавать такую тонкую ткань. Особенно мастерови­тые ткачи жили в Бангладеш, в столице Дакке и вокруг нее. Их одежда была такая красивая, что британцы испугались, что не смогут конкурировать с ней на рынке.

Британцы поступили подло. Они отрубили руки бангладешским ткачам. Тысячи людей лишились рук, чтобы прекрасная одежда из Дакки исчезла. Это бесчеловеч­ный поступок. Индийцы носили одежду ручного пошива, тем самым словно бы говоря: «Мы не станем носить одежду, сшитую на ваших станках. Вы погубили наших людей, для которых ткачество было не только средством зарабатывать на жизнь, но и искусством, которое передавалось от поклонения к поклонению на протяжении тысяч лет».

Но теперь Индия независимая страна, и такой протест больше не имеет никакого смысла. После обретения страной независимости очень глупо изготавливать одеж­ду вручную и считать прялку чем-то духовным. В качестве протеста против такой ситуации мне пришлось выбросить всю одежду ручной работы. Сейчас Индии нужны станки, роботы, компьютеры, иначе ее граждане всегда будут голодными и голыми, без крыши над головой.

Как только я начал носить фабричную одежду, почитатели Ганди сразу же пере­стали считать меня духовным человеком. Все они разбежались. Председатель Кон­гресса Дхебар сказал мне: «Вы зря теряете тысячи последователей. Будьте немного более дипломатичным».

«Вы советуете мне быть хитрым дипломатом, чтобы обманывать и эксплуатиро­вать людей? — спросил я. — Я должен соответствовать их ожиданиям, чтобы только они не уходили от меня? Я не стану это делать».

И люди уходили от меня из-за всякой чепухи.

Я знаю много политиков, которые все время с веретенами в руках. Они никогда ничего не прядут. Просто когда к ним приходят люди, они мгновенно хватаются за прялку.

Как-то раз я гостил в доме одного политика. Мне было интересно, сколько вре­мени он сможет обманывать меня! Я сидел в его доме, но это веретено ни раз не повернулось. Но как только кто-нибудь входил в комнату, он сразу же готовил прялку, тянул какие-то нити.

«Когда вы начнете прясть? — спросил я его. — Сколько времени еще вы будете медлить. Вы то и дело бросаете прялку, потому что к вам кто-то приходит. Когда вы начнете прясть?»

«А кто собирается прясть? — усмехнулся он. — Это просто спектакль для болва­нов. Разве я умею прясть? У меня нитки все время рвутся».

Но лукавые политики носят с собой очень маленькие веретена. Они даже в само­летах их возят. От этих веретен нет никакого толка. А сами политики покупают одежду из дорогой ткани.

Я нередко гостил у одного из председателей правящей партии конгресса Дхебара. Он очень заинтересовался мной, постоянно приезжал в лагеря, хотя все его това­рищи по партии предостерегали его: «Не езди к этому человеку». Но он оказался не хитрым политиком, а простым и искренним человеком.

Председателем он стал случайно. Так часто бывает. Его выбрали председателем, потому что он был самым вежливым. Этот милый человек никогда никому не отка­зывал. Пандиту Джавахарлалу нужен был покладистый человек. Он был премьер-министром и сам хотел править партией конгресса, быть диктатором при посред­ничестве послушного председателя. Дхебар и был таким простым человек, кото­рый соглашался со всеми словами Джавахарлала. Именно Джавахарлал решал все вопросы партии.

Однажды я остановился в его доме в Дели. Он делился со мной слухами и сплет­нями обо всех наших политиках. Он рассказывал мне о том, какие болваны правят нами.

Потом неожиданно кто-то позвонил. Дхебар взял трубку и сказал: «Я очень занят и смогу принять вас не раньше, чем через неделю» и положил трубку.

«Вы не заняты, а просто болтаете со мной», — заметил я.

«В политике очень важно притворяться очень занятым человеком, — ответил он. — Я делаю вид, что у меня ни на что не хватает времени, тогда как в действительно­сти у меня все время свободное. Но мне необходимо показывать людям, что я очень занят, что ко мне не так-то легко пробиться. Я сказал этому человеку, чтобы он перезвонил мне через семь дней. Если у меня будет свободное время, я приму его. Из-за вас я отменил все свои дела. И пока вы гостите у меня в доме, я не соби­раюсь тратить время на других людей. Я хочу разговаривать с вами. Это редкий случай, потому что в лагерях я не мог много разговаривать с вами. Теперь я же я воспользуюсь прекрасной возможностью. Я уже распорядился, чтобы охрана нико­го не пускала ко мне».

«Правильно ли это, — засомневался я. — У того человека могло быть какое-то важ­ное дело».

«Ну и что? — засмеялся он. — Никто никому не нужен». Он был таким милым, куль­турным, образованным человеком, но меня смущало это его «ну и что?».

Я не люблю отнимать у людей время, я не политик. А вот политику полагается опаздывать. Тем самым он снова проявляет власть над вами, ведь вам приходится ждать его.

Я не политик — ни большой, ни маленький. Я просто человек — ни больше, ни меньше. Я приезжаю точно в срок.

Я близко познакомился со многими председателями правящей партии. Не думаю, чтобы кто-то из них обладал высоким интеллектом.

Теперь сторонники гандизма живут во дворцах. Я посетил Раштрапати Бхавана, когда президентом был Раджендрабабу. Стражник сказал мне, что президент по­ложил на царский трон подстилку. Какой смысл класть подстилки и носить набед­ренную повязку во дворце, который обслуживают тысячи слуг? Это симптомы по­мешательства, плод крайней философии. Если вам нравится, вы можете поселиться в хижине, но какой смысл придавать дворцу вид хижины? Эти два явления не мо­гут гармонично сосуществовать. Все это происходит из-за внутреннего конфликта.

Дом президента Индии состоял их ста комнат со встроенными ванными комната­ми и сотнями акров сада. Когда-то этот дворец принадлежал царю, поэтому там до сих пор есть дома для гостей. Для чего там сто комнат? Это я понять не могу...

Я побывал во дворце благодаря президенту Закиру Хусейну, который заинтере­совался мной. Когда он был заместителем ректора университета Алигарха, я читал там лекцию. Он председательствовал на встрече, и ему понравилось мое выступле­ние. Потом он стал президентом и, когда я появился в Дели, пригласил меня. Закир Хусейн повел меня смотреть дворец.

«Для чего здесь сто комнат?» — поинтересовался я.

«Они никому не нужны, — ответил он. — Для поддержания в них порядка прихо­дится держать сто слуг. Люди также нужны для большого сада в сто акров, а вот два больших гостевых дома. В каждом из них по двадцать пять комнат, не мень­ше».

«Вы зря тратите деньги, — заметил я. — А в скольких комнатах вы спите?»

«В скольких комнатах? — удивился президент. — Я сплю в своей кровати. Я же не чудовище, чтобы располагаться в самых разных комнатах. Мне не нужно класть голову в одной комнате, а руки и ноги рассовывать в другие».

«Получается, что сто комнат просто пустуют, — рассудил я. — В них есть мебель, там обеспечиваются все потребности человека. Все это нужно как-то использо­вать».

Но такая ситуация сложилась во всем мире. У государственных руководителей большие дворцы, но им все равно не хватает места. Они все время занимают новые дворцы, новые гостевые дома.

Один индийский премьер-министр Лалбахадур Шастри был очень милым чело­веком, каким и полагается быть политику. Я узнал так много политиков, что могу с уверенностью назвать его милейшим среди этих уголовников. Он заявил: «Если вы будете чуть менее искренним и чуть более обходительным, то сможете стать ин­дийским махатмой. Но вы все время говорите чистую правду, хотя тем самым на­живаете себе кучу врагов. Неужели нельзя быть более обходительным?»

«Вы просите меня быть более обходительным? — удивился я. — Но это значит быть лицемером. Я думаю одно, а говорю и делаю другое. Я останусь прежним. Я могу отказаться от религиозности, если в том возникнет нужда, но я не откажусь от мятежности, потому что для меня это сама душа религии. Я могу отказаться от все­го, что считается религиозным, но не откажусь от мятежности, от самой своей су­ти».

Лалбахадур Шастри очень заинтересовался мной. Он умер с одной из моих книг на груди. Он читал ее, уснул, и во сне у него случился сердечный приступ, который и вызвал смерть.

Он был доступен мне, но даже ему не хватило мужества прийти ко мне. Он уст­роил обед, совершил политический маневр, в доме одного министра.

Этот человек, Каран Сингх, интересовался мной. Он был махараджей Кашмира. Когда Кашмир отошел к Индии, его сразу же сделали правительственным минист­ром. Разумеется, ему нужно было что-то дать. Он первым присоединил свою стра­ну к Индии. Он очень интересовался мной, поэтому Лалбахадур посоветовал ему пригласить на обед меня и его, чтобы все мы получили возможность встретиться и поговорить. «Если я посещу Раджниша, то могу загубить карьеру», — заметил Лал­бахадур. Он признался мне, что именно так действует дипломатия. Никто ничего не знает, ведь мы случайно встретились на обеде. Три часа до обеда он слушал мои советы обо всех его проблемах.

Но я сказал ему, что хорошо бы ему поехать в мой ашрам и пожить там несколь­ко дней со мной. Тогда у него все прояснилось бы. «Это невозможно, — покачал он головой. — Если люди узнают, что я уехал в ваш ашрам, тогда моей карьере насту­пит конец. У вас много врагов в Индии, в моей партии, в правительстве, поэтому я не могу так рисковать. Я слабый человек, меня избрали как раз за мою слабость». Но он был искренним.

Лалбахадур Шастри очень интересовался мной, он обещал реализовывать мои идеи несмотря на противодействие его партии и коллег. Но он умер от сердечного приступа в СССР. Его секретарь рассказал мне, что во время поездки он читал мою книгу «Семена революционной мысли». В ту ночь, когда у него остановилось сердце, он читал другую мою книгу «Совершенный путь».

Индира Ганди получила власть, потому что она жила с отцом. Она была прирож­денным политиком.

Она постоянно шпионила за всеми политиками, собирала о каждом из них ком­промат. Она узнавала, их слабости, правонарушения, эксплуатацию, коррупцию, хотя все они и носили маски благодушных почитателей гандизма.

Она завела большую папку, которую показала мне, свидетельствующую не в пользу политиков. На этой папке и держалась ее власть. Она могла разоблачить любого политика, отдать его под суд. У нее была исчерпывающая информация, все письма. Политики боялись ее просто потому, что она могла в любой момент разо­блачить их, хотя и не делала этого. В этой папке заключалась громадная сила.

Я заглянул в эту папку и узнал, что эти господа жестоко эксплуатировали бедную страну. У всех них были счета заграницей, в Швейцарии и США. У всех них были связи с другими странами, откуда они получали взятки, подачки и прочее за выда­чу государственных тайн. Все они представляли интересы той или иной страны, были чужими агентами. Перед толпами бедняков они надевали маску, тогда как в действительности у них было совсем другое лицо. И они боялись Индиру еще и потому, что она была совершенно неподкупна. Этому она научилась у Джавахарлала. А он был неподкупным, потому что он был не столько политиком, сколько поэтом.

Я сказал Индире Ганди: «Индия страшно бедна. Вы не можете и надеяться обрес­ти всемирную власть. Вы не сможете соперничать с Россией и Америкой. Индии нужно не меньше трехсот лет, чтобы достичь нынешнего уровня Америки. Но это время американцы не будут сидеть на диване и ждать, когда же Индия, наконец, наберет скорость. Через триста лет США обгонит Индию на девятьсот лет. Вы по­нимаете это?»

«Разумеется», — ответила Индира Ганди.

«А если вам в самом деле понятно это, тогда откажитесь от всех планов на разви­тие атомной энергетики, — сказал я. — Зачем вы занимаетесь этой ерундой? Вы все равно не сможете конкурировать с ядерными державами. Если бы еще оставалась какая-то надежда, я призвал бы вас продолжать работу. Пусть люди голодают, они делают это уже тысячи лет, могут поголодать и еще пару сотен лет. Все равно все умрут, голодают они или едят досыта. Но у вас нет возможности соперничать с ядерными державами. Не будет ли мудрым решением объявить Индию открытой зоной? Мы сотрем границы, отменим правила визы и заграничного паспорта. Мы откроем Индию всему миру и будем радушно встречать всех, кто сюда приедет. Мы настолько бедны, что все равно не сможет обеднеть еще больше».

«Этот случай будет первым в истории. Индия объявит, что она уже не государст­во, а часть человеческой цивилизации. Все равно вы не сможете обойти Китай, Россию и Америку. А если вы не можете обойти их, тогда почему бы ни пойти другим курсом? Объявите, что вы беззащитны, что распустили армию, послали солдат в поля и на фабрики, что вы больше не играете в войну».

«Но тогда на нас станут нападать», — заметила Индира Ганди.

«Кто угодно может напасть на нас прямо сейчас, — ответил я. — Что это изменит? На самом деле, трудно будет напасть на Индию, потому что подобные действия вызовут всемирное осуждение. Страна, которая заявила о своей беззащитности, отказалась от вооружений и отправилась работать на поля и фабрики, радушно встречает всех гостей, которые инвестируют деньги в индийскую промышлен­ность. Тогда никто не сможет напасть на Индию, потому что возмутится весь мир».

«У вас будет так много сочувствующих друзей, что никто не осмелится напасть на вас, — уверял я. — Сейчас на Индию может напасть кто угодно. Китайцы уже на­падали на нас. Китай оккупировал тысячи миль индийской земли, а у вас не хвата­ет смелости даже попросить китайцев возвратить ее».

Отец Индиры Пандит Джавахарлал Неру сказал: «Эта земля пустынная, там даже трава не растет».

Я написал ему письмо с таким содержанием: «Если там даже трава не растет, то­гда зачем вы вообще сначала принялись воевать? Вы могли предложить китайцам взять как можно больше земли, ведь там даже трава не растет. Вы могли предло­жить эту землю китайцам как дар. В таком поведении было бы больше благородст­ва. Лучше подарить им землю, чем потерпеть поражение. Зачем вы начали оказы­вать вооруженное сопротивление? Разве вы уже впоследствии узнали о том, что боретесь за пустыню?»

«На вас действительно могут напасть, — согласился я с Индирой Ганди. — На вас уже нападают, и вам не помогает армия со всем ее оружием. Нападают даже на самые сильные государства. Мы видели поражение таких мощных государств, как Германия и Япония. Мы знаем, что Германия пять лет громила сильные государст­ва, поэтому не считаем их. Если вы прислушаетесь к моему совету, то окажетесь на вершине. Вы докажете, что действительно мудры. И вы докажете, что Индия муд­рая страна не только на словах. Вы в самом деле окажетесь мудрыми. Если вы не может победить, то лучше всего вообще отказаться от идеи борьбы».

«Индия находится в таких условиях, что вы можете принять историческое реше­ние, — продолжал я. — Такого прежде еще не было, чтобы страна осмелилась на та­кое заявление. И вы все равно не проиграете, потому что терять вам нечего. На вас не нападут те, кому захочется этого. Они и сейчас могут напасть на Индию».

«А потом пригласите ООН, — предложил я. — Заявите, что эта организация может находиться только в Индии, поскольку это единственная нейтральная страна, отка­завшаяся от тисков национальных границ. Только эта страна принадлежит всему человечеству. Пусть штаб-квартира ООН будет здесь. Передайте все оружие в ООН и попросите их использовать во имя мира и дружбы».

«Я понимаю вас, — кивнула она. — Вы всегда правы, а я всегда не права, но что поделаешь? Мне недостает мужества. Только такой человек, как вы, может сделать такой шаг, но ведь вы совсем не интересуетесь политикой. Мой отец советовал вам заняться политикой, и я присоединяюсь к его словам, но вы говорите, что не хотите заниматься грязными играми. Но если вы не займетесь грязными играми, то не займете такое высокое положение, как я. Для того чтобы занять это кресло, мне пришлось очень много сделать. Если я сделаю такое заявление, тогда политики, стоящие за моей спиной, не упустят возможность и просто вытолкают меня из зда­ния с криком: "Эта женщина сошла с ума!" Такое поведение будет похоже на бе­зумие, ведь никто не поступал так прежде. Мои соперники сразу же захватят власть и скажут: "Индира Ганди нуждается в услугах психиатров". И никто не ста­нет слушать меня».

Индира Ганди хотела приехать ко мне. Она много раз назначала дату, но в по­следний раз писала мне: «Мне приходится туго. Окружающие меня люди не раз­решают мне даже приблизиться к вам. Они говорят, что тем самым я нарушу поли­тическое равновесие в стране. Никому нет дела до того, что вы передали мне, о чем вы говорили. Никто не обращает на это внимание. Они говорят, что если я поеду к вам, то лишусь премьерской должности. Все политики настроены против вас, и я не могу позволить себе раздражать их».

Будь я на ее месте, я бы рискнул, пусть даже меня назвали бы безумным. Стоило рискнуть. Я пошел бы риск, даже под угрозой того, что меня выволокут из конторы на улицу. По крайней мере, в истории осталась бы запись о том, что один человек изо всех сил старался привести человечество в чувство.

Первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру горячо спорил с другим уче­ником Ганди Сардаром Валлабхбхаем Пателом. Дискуссии были столь горячими, что на выборах Валлабхбхай Пател получил бы больше голосов. Он был настоя­щим политиком. И для того чтобы не допустить голосование внутри партии Ганди сказал: «Хорошо бы нам ввести пост заместителя премьер-министра. Тогда Сардар Валлабхбхай Пател будет радоваться тому, что он если и не первый, то хотя бы второй человек в государстве».

Джавахарлал был в таких делах очень простым, он совсем не был политиком. Без всякого законного основания чиновники сразу же приняли поправку к конститу­ции, согласно которой вводилась должность заместителя премьер-министра. Этот пост придумали специально для Сардара Валлабхбхая Патела.

После смерти Неру и Патела эту должность отменили, потому что она была не­конституционной, а потом ее снова ввели для Индиры и Морарджи Десаи. Возник прежний конфликт. Индира была доверью Джавахарлала, а Морарджи Десаи чуть ли не был усыновлен Сардаром Валлабхбхаем Пателом, он был его лучшим учени­ком в политике.

Со временем Морарджи узнал о том, что именно я посоветовал Индире прогнать его. Я дал ей такой совет мимоходом. Я говорил с ней почти час. Она слушала ме­ня, а в конце сказала: «Вы все правильно говорите. Именно так и надо сделать, но вы не знаете мою ситуацию. Мне не принадлежит ни правительство, ни замести­тель премьер-министра. Кабинет министров раздирают конфликты. Морарджи пы­тается всеми правдами и неправдами сместить меня, чтобы самому стать премьер-министром».

«Если я сделаю заявление, которые вы советуете, тогда все политики перемет­нутся на его сторону, — вздохнула Индира. — Вокруг меня никого не будет. Вещи, о которых вы толкуете, настолько сильно противоречат индийскому менталитету, традиции Индии, что меня никто не поддержит. Если хотите, я могу выступить с такой речью на правительственном совещании, но на следующий день вы услыши­те о моей отставке».

Тогда я заметил: «Почему бы вам не прогнать Морарджи Десаи? Именно он ма­нипулирует людьми. Остальные чиновники пигмеи. У них нет общенационального авторитета, они из провинции. В некоторых штатах (Бенгалии, Андхре или Маха­раштре) они имеют определенный вес, но провинциал не сможет бороться с вами, у него кишка тонка для этого. Только один человек способен манипулировать все­ми этими пигмеями, Морарджи Десаи. Прогоните его. Из-за его присутствия никто не может претендовать на вторую роль. Сделайте так, чтобы этот человек мешал всем чиновникам, а потом прогоните его, и тогда никто не станет защищать его».

Она так и сделала. Через восемь дней мы услышали об отставке Морарджи Де­саи, и никто не поддержал его. Политики радовались, потому что теперь все они были равны. Никто не имел общенационального авторитета, кроме Индиры. В слу­чае смерти Индиры эти пигмеи могли рассчитывать на власть, в ином случае им ее ни за что не получить. Поэтому отставка Морарджи была уже половиной их успе­ха. Теперь дорогу к власти загораживала лишь Индира.

Дата добавления: 2015-07-25