Встречи с буддистами

Гаутаму Будду я люблю больше всех мастеров. Я говорю о нем всю жизнь. Даже говоря о других людях, я все равно говорю о Гаутаме Будде. Запомните это мое признание. Я не могу говорить об Иисусе или Магомете, не подразумевая Будду. Другое дело, что я могу и не упомянуть Будду прямо. Но я в самом деле не спосо­бен говорить, не имея в виду Будду. Он сама моя плоть и кровь. Он само мое без­молвие, моя песня.

Обычно религии вроде христианства и ислама боятся, что если они позволят ко­му-нибудь подойти слишком близко, то они могут потерять свою оригинальность. А буддизм никогда ничего не боялся и сохранил свое лицо.

Я бывал на буддистских конференциях, на которых присутствовали люди из Ти­бета, Японии, Шри-Ланки, Китая, Бирмы и других стран. Я своими глазами видел, что они различаются, и все же эти люди соединены своей преданностью Гаутаме Будде. В этом моменте все они сходились.

Я посещал конференции разных религий, но лишь буддистские конференции бы­ли поистине уникальны, потому что я использовал собственный опыт для толкова­ния учений Будды. Толкования были различными, и я также приводил отличную от прочих интерпретацию.

Буддисты слушали тихо, доброжелательно и внимательно. Они благодарили ме­ня. «Нам и в голову не приходило, что можно привести и такое толкование, — гово­рили они. — Вы показали нам Будду с другой стороны, а люди вот уже двадцать пять веков не могли найти такой угол зрения на Будду».

Один из буддистских лидеров Бхадант Ананд Каусальяян сказал мне: «Все, что вы говорите, кажется разумным. Притчи, которые вы рассказываете о Гаутаме Будде, выглядят совершенно правдивыми, но я поискал в священных писаниях (а буддистские тексты я изучал всю жизнь) и не нашел в них несколько ваших притч».

«Какие притчи вы не нашли?» — осведомился я.

«Одна ваша притча мне особенно понравилась, — ответил он. — Я искал ее в пер­воисточниках целых три года, но ее нигде нет. Наверно, вы придумали ее».

Эту притчу я часто рассказывал. Гаутама Будда идет по дороге. На его лицо са­дится муха, а он в это время говорит со своим учеником Анандой. Будда маши­нально отмахивается, и муха улетает. Потом он сразу же перестает говорить, так как замечает, что махнул рукой неосознанно. А для Будды единственная ошибка в жизни этот как раз действие без осознанности, даже если это просто машинальное движение рукой, пусть он и навредил никому.

Будда снова принимает позу до того, как на его лицо села муха, и внимательно проводит рукой вдоль лица, хотя мухи уже нет. Ананда удивляется поведению мас­тера и говорит: «Ты уже давно смахнул муху. Зачем тебе это? Муха все равно уле­тела».

Будда объясняет: «В прошлый раз я махнул рукой машинально, тем самым со­вершив ошибку. Теперь же я делаю все так, как мне и следовало поступить с само­го начала. Таким образом, я даю тебе урок, чтобы с тобой никогда не случалось ничего подобного. На этот раз я махнул рукой осознанно, и муха здесь не при чем. Суть в том, есть или нет в моей руке осознанность, грация, любовь и сострадание. Теперь все правильно. Именно так и следует вести себя».

Я рассказал эту притчу в Нагпуре на буддисткой конференции. Ее услышал Ананд Каусальяян. Спустя три года в Бодхгайе на всемирной буддистской конфе­ренции он сказал: «Эта притча прекрасна, в ней присутствует дух буддизма, по­этому мне хочется поверить в то, что именно так все и было. Но в священных пи­саниях такой притчи нет».

«Не думайте о священных писаниях, — посоветовал я. — Весь вопрос в том, что характеризует ли эта притча Гаутаму Будду или нет, есть ли в ней дух самого Гаутамы Будды».

«Разумеется, есть, — согласился Ананд Каусальяян. — Суть его учения выражается как раз осознанностью. Человек должен осознанно выполнять любое свое дейст­вие. Но ваша притча не историческая».

«Кому нужна эта история?» — отмахнулся я.

На конференции я сказал буддистам: «Запомните, история это западная концеп­ция. На Востоке никогда не интересовались историей, потому что история лишь собирает факты. На Востоке не было традиции записывать историю. Здесь вместо истории записывали мифы. Возможно, мифология и не имеет исторической осно­вы, но в ней содержится истина. Это не фотография, а картина. А ваш портрет по­кажет то, что не передаст никакая фотография, на которой изображены лишь ваши очертания. Великий художник может проявить саму вашу суть. Он изобразит вашу печаль, блаженство, безмолвие. А фотография не может отобразить душевный склад человека, потому что психологические черты находятся внутри. А вот вели­кий художник или скульптор способен передать душу человека. Его больше не ин­тересуют внешние черты, он стремится изобразить внутреннюю реальность».

На конференции я заявил: «Мне хотелось бы, чтобы мою притчу записали в свя­щенные писания, потому что все они были написаны спустя триста лет после смер­ти Гаутамы Будды. Что изменится, если я, спустя двадцать пять веков, а не три ве­ка, добавлю пару притч? Главное — уважать суть, основу».

Вы удивитесь, но буддисты согласились со мной. Даже Бхадант Ананд Каусальяян согласился со мной. Такое понимание и согласие вполне в духе буддизма, и эта черта перешла во все ответвления этой религии.

А ведь я даже не буддист. Но они все равно приглашали меня на свои конферен­ции. «Я не буддист», — предупреждал я.

«Не важно, — отвечали они. — Вы говорите о Гаутаме Будде лучше, чем мы, хотя мы и буддисты».

Такого отношения вы не дождетесь от христиан, мусульман или индуистов. Все эти религии фанатичные. А вот буддизм — терпимая религия.

В Сарнатхе есть большой институт, в котором обучают философии Будды и его языку, пали. Ректор института Бхикку Джагдиш Кашьяп пригласил меня в свой институт, чтобы я прочел у них лекцию о Гаутаме Будде, но спустя день я собрался уезжать. Он пошел провожать меня на станцию. «Что случилось? — спросил он. — Почему вы уезжаете уже через день?»

«По той же причине, что и Гаутама Будда, который также уехал отсюда уже на следующий день», — ответил я.

«А мы, буддисты, с тех пор ломаем голову над тем, почему Гаутама Будда не ос­тался у нас», — ответил ректор института.

«Что тут думать? — воскликнул я. — Я объехал всю Индию, но еще нигде не встре­чал таких злых комаров!»

У Будды не было даже москитной сетки. Ему было трудно носить с собой сетку, потому что ему приходилось все время ходить.

Но я сказал Джагдишу Кашьяпу: «Вам нужно хотя бы выдавать москитную сетку каждому ученику, ученому и исследователю в своем институте, причем не только на ночь, но и на день тоже».

Я провел все сутки под москитной сеткой!

Я жил вместе со многими так называемым и святыми и на своем опыте узнал, что это самая скверная публика. Подумать только! Если вы проживете вместе со свя­тым одни сутки, то успеете проникнуться убеждением никогда не становиться свя­тым. С утра и до ночи они живут как роботы, исключительно по заповедям.

У буддистского монаха тридцать три тысячи заповедей. Я спросил одного старо­го буддистского монаха, англичанина, который принял монашество еще в ранней молодости... Его звали Бхикку Сангха Ракшита, он почти всю жизнь провел в Калимпонге, что между Тибетом и Индией. Он написал замечательные книги о ти­бетском буддизме, и пользуется заслуженным авторитетом за свою ученость.

Так получилось, что у меня был лагерь в Бодхгайе, где Будда достиг просветле­ния. Сангха Ракшита пришел засвидетельствовать свое почтение храму и дереву, под которым стал просветленным Будда. Когда он пришел, я случайно сидел под этим деревом. Мы познакомились.

«Я даже мечтать не могу о том, чтобы стать буддистским монахом, ведь у меня очень плохая память, — сказал я. — У вас тридцать три тысячи заповедей! Я не смо­гу соблюдать их, потому что не смогу запомнить. Если вы соблюдаете в этой ко­роткой жизни тридцать три тысячи заповедей, то где устроить передышку, чтобы просто пожить и подышать? Эти тридцать три тысячи заповедей не дают человеку жить».

Как-то раз я поехал по делам на Цейлон, а это буддистская страна. Там многие буддистские священники учат випассане... Это простая техника, но сами они ни­когда не занимаются ею. Если вы учите кого-то тому, что сами не делали (ведь вам нужно учитывать все варианты развития ситуации, последствия, трудности, ос­ложнения техники), значит вы преступник.

Ко мне прислали буддистского монаха. Он уже три года почти не спал, и ему не помогали никакие медицинские средства. Его учитель (я не могу назвать его мас­тером) велел ему выполнять випассану ночью. Даже если вы выполняете данную технику медитации днем, то она все равно действует на вас даже ночью. Поэтому я советую выполнять випассану перед рассветом. Достаточно двух часов. Если за­ниматься ею дольше, тогда нектар превратится в яд.

Если заниматься випассаной по десять часов в день, то сойдешь с ума.

Випассана это одна из самых сильных медитаций, но только если ее выполнять под контролем мастера. Под управлением технаря она станет большой опасностью. Человек либо достигнет просветления, либо сойдет с ума. У вас два варианта, все зависит от руководителя.

Когда этот цейлонский монах пришел ко мне, я сказал ему: «Я не буддист, у вас есть свои наставники. Зачем вы пришли ко мне?»

«У них ничего не получилось, — объяснил он. — Они научили меня випассане, но не могут излечить меня от бессонницы. Я просто схожу с ума. Я не могу ни на се­кунду сомкнуть глаза».

Когда он рассказал мне, в чем дело... Буддистским монахам запрещено смеяться, но я рассказал ему один анекдот. Сначала он остолбенел, потому что держался очень серьезно. Я сказал ему, что один англичанин (причем не простой, а самый настоящий лорд) с английским высокомерием спросил другого лорда: «Разве это хорошо, что этой ночью вы спали с моей женой?» «Мой друг, я не мог ни на се­кунду сомкнуть глаза», — ответил лорд.

Даже буддистский монах засмеялся. «Вы чудак, — сказал он. — Я житель Цейлона, а вы рассказываете мне анекдот! Я религиозный человек».

«Поэтому я рассказываю вам религиозный анекдот, — ответил я. — Если вы пожи­вете со мной, тогда я расскажу вам и нерелигиозные анекдоты».

«Ваш недуг невозможно устранить медицинскими средствами, — признался я мо­наху. — Он вызван практикой випассаны».

«Випассаны? — удивился он. — Но Гаутама Будда выполнял випассану и благода­ря ней стал просветленным».

Я объяснил ему: «Во-первых, вы не Гаутама Будда. Во-вторых, вы не понимаете, что после заката выполнять випассану очень опасно. Вы выполняете випассану два часа ночью, поэтому не можете спать. В вас возникает такая осознанность, что ее хватает на всю ночь».

Я всегда искал анекдоты, которые придумали индийцы, но так не нашел ни одно­го такого анекдота. Индийцы серьезные, они все время говорят о Боге, рае и аде, перерождении и философии кармы. Шутке нет места в их жизни.

Когда я начал говорить о медитации, я иногда шутил. Порой ко мне подходил ка­кой-нибудь джайнский, буддистский или индуистский проповедник и замечал мне: «Вы хорошо говорили о медитации, он зачем вы добавляли анекдоты? Эти вы все испортили. Люди смеялись, а ведь до того все они были серьезными. Вы загубили собственную работу. Полчаса вы добивались их серьезности, а потом рассказали им анекдот и тем самым все загубили. Зачем вы стали шутить? Будда никогда не шутил, как и Кришна».

«А я не Будда и не Кришна, — отвечал я. — Мне серьезность ни к чему».

На самом деле, мне приходилось шутить именно из-за серьезности индийцев. Я не хочу, чтобы меня окружали серьезные люди. Мне хотелось бы, чтобы люди ра­довались. В жизни смех постепенно должен быть более частым явлением, нежели серьезность.

Дата добавления: 2015-07-25