Встречи с джайнами

Тысячи людей приходили ко мне, а потом уходили. Одно время меня окружали джайны. К сожалению, я родился в семье джайнов, поэтому познакомился с ними в первую очередь. Они были очень счастливы, потому что я говорил о том, о чем они никогда не задумывались. Я истолковывал их священные писания совсем иначе. Джайны очень надеялись на меня. Они приняли меня за своего человека.

Их религиозная община самая маленькая в Индии. И это самая древняя религия, даже древнее индуизма. Но что случилось с этой общиной? В почти миллионной Индии живет жалкая горстка джайнов. Что стряслось? Джайнизму не меньше семи тысяч лет. Возможно, эта религия еще старше, потому что в Хараппе и в Мохенджо-Даро раскопали остатки древних цивилизаций, и там нашли джайнские статуи.

Ученые установили, что эти города были разрушены примерно семь или десять тысяч лет назад, причем по очень осторожным оценкам. Он даже если мы примем эту цифру, то все равно спустя десять тысяч лет число джайнов остается незначи­тельным. Поэтому джайнизм никогда не ставили в один ряд с христианством, ис­ламом, индуизмом, буддизмом. Это великие религии, а на фоне джайнизма еще очень молодые.

Я выступал на конференциях, толковал джайнское учение, поэтому джайны упо­вали на меня. Они надеялись, что я смогу распространить их религию по всему ми­ру. Но эти мои первые слушатели не поняли, какой человек выступает перед ними. Я не собирался поддерживать то, к чему не лежала моя душа.

Кое-что в джайнизме я поддерживал, и джайны очень радовались. Но они были потрясены, когда я начал критиковать какие-то моменты. Я ходил по лезвию ножа. Достаточно было какой-то мелочи... чего, собственно, и следовало ожидать. В кон­це концов, джайнская община (точнее, ее руководство), решила изгнать меня. Я написал им письмо с такими строками: «Не глупите. Именно я изгоняю вас из сво­ей жизни. Вам не нужно пытаться прогонять меня, вы не в силах сделать это. Я больше не член вашей общины».

Каков же был повод для такого решения? На джайнской конференции я сказал: «Вы самые древние вегетарианцы в мире. Вы едите самую чистую пищу, но вам ни разу не присудили нобелевскую премию. Каков ваш вклад в искусство, музыку, науку, математику, живопись, поэзию? Что хорошего вы сделали для мира? Евреи получают сорок процентов всех нобелевских премий, а всем остальным нациям вместе взятым достается лишь шестьдесят процентов. Я знаю причину. Я провел доскональный анализ и пришел к выводу о том, что вегетарианской пищи недоста­точно для развития интеллекта. Именно поэтому у вас сниженный уровень интел­лекта».

Вегетарианской пище не хватает питательных веществ, и мозг недополучает из нее витамины, необходимые для интеллекта. Эти витамины можно найти в мясе. И все же я, конечно же, не могу призывать к невегетарианскому питанию. Благодаря потреблению мяса вы повысите уровень своего интеллекта, но загубите свою ду­шу. Из-за потребления мяса вы становитесь жестокими, насильственными, бесче­ловечными.

Поэтому я дал джайнам совет: «Я нашел средство, которое непременно нужно за­действовать, если у вас еще остались остатки интеллекта. Вы должны есть неоплодотворенные яйца. В них нет зародыша, нет жизни. Если вы оставите эти яйца, то­гда они просто сгниют и растворятся в земле. В них все равно нет жизни, потому что в яйцеклетку не попал сперматозоид. Курица снесла яйцо без сперматозоида. Оно неживое, поэтому от потребления такого яйца никому не будет вреда. Это ве­гетарианская пища».

Но джайны пришли в ярость. Я советую им есть яйца, но они боятся есть даже помидоры, потому что они похожи на мясо. Бедным помидорам не повезло из-за своей окраски. Неужели джайны могут осмелиться есть яйца? Кто-то встал и ска­зал: «Возможно, в этих яйцах и в самом деле нет жизни, и тем не менее они появ­ляются из живых организмов».

«Но молоко тоже появляется из живого организма, — напомнил я. — Какая же раз­ница? Если вы избегаете всего, что появляется из живого организма, значит ваши дети с самого начала нарушают заповеди джайнизма, потому что они пьют мате­ринское молоко. И вы тоже пьете молоко!»

Джайны чаще и больше других потребляют молочные продукты. Они не могут наслаждаться мясными, невегетарианскими продуктами, поэтому в качестве заме­ны придумали великое множество блюд из молочных продуктов.

Но одного слово «яйцо» оказалось достаточно для того, чтобы джайны начали обходить меня стороной. Джайны исчезли из моей жизни. Я оказался опасным! Я учил их тому, что они не делали вот уже десять тысяч лет. Ни в одном их священ­ном писании нет такого совета. Но они так и не смогли ответить мне на такое ут­верждение: «Если вы едите чистейшую пищу, значит ваш интеллект должен упо­добиться чистейшему пламени, он должен проявить высший гений, взмыть на вершины творчества, но ничего подобного не происходит». Джайны приходили ко мне, потому что полагали, будто я поддерживаю их систему, но как только они уз­нали, что я не собираюсь поддерживать чьи-то системы, так сразу же разбежались.

Теперь вегетарианцы очень не любят меня. Они хотят убить меня, пусть и вегета­рианцы. Они не хотят никого убивать, но в отношении меня готовы сделать ис­ключение. «Этот человек учит людей есть яйца!» — кричат они.

Однажды в одной джайнской семье, в которой я довольно часто гостил... Навер­но, было часов шесть вечера. Престарелый старик, отец хозяйки дома, пришел ко мне. В семье джайнов шесть часов вечера — последний срок для чая. После захода солнца им запрещено есть.

Я хотел принять душ, а потом поужинать, но ко мне издалека пришел девяносто­пятилетний старик, и я решил подождать, ведь помыться и перекусить можно и позже. Сначала мне следовало поговорить с этим визитером.

Этот глубокий старик уже тридцать лет жил в джайнском монастыре, он отрекся от мира. Его считали святым, но визит ко мне не противоречил его заповедям, по­тому что я также относился к джайнской общине. Он сказал мне... Нет, прежде всего он низко поклонился мне и коснулся моих ног. «Это неправильно, — заметил я. — Вам девяносто девять лет, вы старше моего деда».

«Я сам уже очень давно хочу коснуться ваших ног, — ответил он. — Я боялся, что смерть помешает моим планам, что я не успею засвидетельствовать вам свое поч­тение. Я прочел лишь одну вашу книгу, «Путь к самореализации», и она перевер­нула всю мою жизнь. С тех пор вы мой мастер. Если бы я мог...»

У джайнов двадцать четыре тиртханкары, проповедника, в один период сотво­рения мира. Это значит, что спустя миллионы лет, когда эта система вселенных растворится и возникнет новая система, у людей снова появятся двадцать четыре учителя.

«У нас уже есть двадцать четыре тиртханкары, — сказал старик. — Но если бы я мог, то непременно провозгласил вас двадцать пятым тиртханкарой, потому что вы один сделали для меня больше, чем двадцать четыре предыдущих тиртханкары». Он благоговейно смотрел на меня.

В этот момент в комнату вошла служанка. «Я давно приготовила для вас ванную комнату, а ужин скоро остынет», — напомнила она.

Пораженный старик остолбенел. «Неужели вы принимаете душ вечером?» — ужаснулся он.

Дело в том, что джайнские тиртханкары вообще не принимают душ, потому что считается, будто вода украшает тело, устраняя дурной запах. Служить телу ниже своего достоинства, нужно пожертвовать гигиеной ради высшей цели. Итак, джайнские тиртханкары не моются.

«Совершенно верно, — кивнул я. — Один раз днем, и один раз вечером. Итого, я моюсь два раза в день».

«Более того, солнце уже село, а вы собираетесь ужинать?» — удивлялся он.

Прежде всего, джайнский тиртханкара есть только раз в день, поэтому здесь даже вопрос об ужине не стоит. И даже если едите два раза в день, то непременно нужно уложиться до заката.

Старик забыл о всяком почтении, ведь для него я больше не был тиртханкарой. Я был им для старика много лет, но только потому, что он надеялся на то, что я ис­полню его ожидания. Он просто выдумал меня.

«Я сильно ошибся в вас, — досадовал он. — Все эти годы я превозносил вас, но вы не стоите поклонения».

«Поймите, я никогда не призывал вас поклоняться мне, никогда не просил читать мои книги, — сказал я. — Я никогда не просил вас считать меня тиртханкарой. Я ни­когда не просил вас уповать на меня. Вам было легко лелеять какие-то надежды в отношении меня, потому что вы не знали меня. А книга мертва, причем вы прочли мою первую книгу, я давно перерос ее. Если бы вы прочли мою вторую, третью, четвертую книгу, то слетели бы с облаков».

Он был очень зол на меня. Когда он собрался уходить, я спросил его: «Разве вы не хотите еще раз приложиться к моим ногам? Вы уже старый. Может быть, мы больше никогда не увидимся».

«Я ошибся один раз, но второй раз я не ошибусь», — бросил он в сердцах.

На какой-то конференции я читал лекцию вместе с одним джайнским монахом. Он пользовался большим уважением среди джайнов. Его звали Чандан Муни. Он говорил первым. Этот монах стал рассказывать о самости, о самопознании, о бла­женстве самости. Я сидел рядом с этим человеком и наблюдал за ним. Все его сло­ва были блеклыми, он не пережил ничего подобного на своем опыте. Я заглянул в его глаза и не увидел в них глубину.

Я говорил после него. Первым делом я сказал: «Чандан Муни словно попугай по­вторяет священные писания. Он провел замечательную работу. У него отличная память, но у него напрочь отсутствует духовный опыт».

Зал зашумел, потому что конференцию созвали джайны. Некоторые люди встали и ушли. «Подождите! — закричал я. — Вам нужно хотя бы пять минут послушать меня. Потом вы сможете уйти. Вы еще не знаете меня, я новичок. Послушайте ме­ня хотя бы пять минут, чтобы получить представление о человеке, от которого вы ушли. А потом вы свободны, все могут уйти».

Пяти минут мне было достаточно, потом я спросил: «А теперь могут уйти все, кто хочет».

Но никто не ушел. Я говорил почти два часа. Вообще-то, я не должен был гово­рить так долго, ведь меня попросили почитать что-нибудь минут десять, не доль­ше. Но люди слушали меня и не собирались уходить, поэтому председатель испу­гался. Даже Чандан Муни слушал меня очень внимательно. Председатель боялся прерывать меня, потому что знал, что меня не так легко остановить. А я не соби­рался останавливаться, я скорее бы выгнал председателя.

«Если люди хотят слушать меня, значит вы больше не председатель конферен­ции, — заявил я. — Уходите». Он сразу все понял и затаился.

Но Чандан Муни, послушав меня, прислал мне записку следующего содержания: «Я хочу встретиться с вами с глазу на глаз. Я не могу приехать прямо к вам, пото­му что джайнскому монаху не годится ходить куда-то помимо джайнского храма. Я прошу прощения, но вам придется приехать ко мне».

«Хорошо, я приеду», — ответил я.

Я встретился с ним. Вокруг него уже столпилось человек двести. Но он хотел устроить приватную беседу, поэтому привел меня в свою комнату, запер дверь и сказал: «Вы были правы. У меня не хватает мужества признаться в этом в присут­ствии других людей, но вам я говорю, что вы правы. У меня нет переживания са­мости. Я не достиг самореализации. Я вообще не знаю, есть ли такое явление. Вы были совершенно правы, я и в самом деле попугай, повторяющий священные пи­сания».

«Помогите мне! — взмолился Чандан Муни. — Я в западне, из которой не могу вы­браться. Я глава общины, я не могу даже задать вам вопрос в присутствии других людей. Они считают меня человеком, достигшим просветления, поэтому не поймут меня, если я стану задавать вопросы, ведь я сам должен знать ответы на все вопро­сы». И он заплакал.

«Я постараюсь помочь вам, — сказал я. — Я видел много первосвященников, но ни у одного из них не было такого искреннего сердца. Я прекрасно понимаю, что дол­го вы не вытерпите жизнь в этих оковах. Вы встретили опасного человека, но вы сами пригласили меня!»

Это случилось спустя два года. Мы переписывались. Он изучал медитацию и ак­тивно практиковал ее. Через два года Чандан Муни покинул джайнскую общину. Он пользовался уважением членов джайнской общины, а эти жители Индии очень богаты... И все-таки он ушел.

Чандан Муни приехал ко мне. Я глазам своим не поверил. Когда он переступил порог моего дома и сказал: «Здравствуй, я Чандан Муни», я удивился и ответил: «Ты так сильно переменился».

«Освободившись из тюрьмы, отказавшись от заимствованных знаний, я почувст­вовал такое огромное облегчение, что снова помолодел», — сказал он. А ему тогда было семьдесят лет.

«Теперь я готов исполнить твою волю, — склонился он. — Я пожертвовал всем. Я был богатым, но отрекся от своего капитала, чтобы стать джайнским монахом. Те­перь я отрекся и от джайнизма, перестал быть монахом, чтобы стать никем, чтобы получить полную свободу для эксперимента».

Как-то раз в Хайдерабаде один джайнский монах, который пользовался большим уважением в южной Индии, проникся ко мне глубоким интересом. Он послушал меня, почитал мои книги, а потом набрался мужества и отказался от монашеской робы.

«Вы очень рискуете, — предупредил я его. — Не вините же меня потом за то, что я якобы зря сманил вас. Вы вольны продолжать свой спектакль. Я призываю вас лишь к бдительности. Я даже не советую актеру отказываться от игры. Играйте роль святого, пусть вся ваша жизнь станет ярким шоу. Все время будьте бдитель­ным. Я учу людей бдительности, а не отречению от чепухи».

«Но мне это кажется неискренним, — ответил он. — Прежде я верил в джайнизм, но теперь я буду просто лицемерить. Я больше не могу говорить с прежним жаром. Вы отняли у меня вдохновение. Теперь мне известно о том, что эта религия ложна и не могу притворяться».

«Тогда учтите, что вы сильно рискуете», — сказал я.

«Я понял вас», — кивнул он и отрекся от монашества.

Я гостил у одного моего приятеля, и тут пришел этот бывший монах. Мой при­ятель был джайном, он своим глазам не поверил! «Куда вы подевали свою мона­шескую робу?» — воскликнул он.

«Я отказался от нее», — ответил гость.

«Тогда вы больше не переступите порог моего дома!» — заявил мой приятель. Де­ло в том, что он был одним из самых преданных учеников этого человека в его бытность монахом, именно поэтому бывший монах и пришел к нему. Во-первых, я гостил у него, а во-вторых, хозяин дома был когда-то его преданным учеником. Но мой приятель даже не пустил его в дом. «Убирайтесь! — закричал он. — Я больше не хочу общаться с вами!»

В тот же день я собирался прочесть лекцию на одной джайнской конференции, и этот бывший джайнский монах пришел туда вместе со мной. Джайнские монахи всегда сидят на высокой сцене, поэтому он по привычке пошел со мной на сцену, на которой я должен был говорить. Он сел за мной, дрожа от страха, так как в зале на конференции присутствовали не меньше пяти тысяч джайнов, и все они были крайне разгневаны на него. Заметьте, что джайны «ненасильственные» люди, а этот человек не сделал ничего особенного, он просто переменил одежду.

Люди стали шуметь. Кто-то встал и закричал: «Этого человека нужно стащить со сцены! Ему не место там!»

«А что тут такого? — вмешался я. — Я не джайнский монах, но могу сидеть на сце­не. Почему этот человек не может здесь сидеть, даже если он и перестал быть мо­нахом?»

«Вы дело другое, — возразили мне. — Вы никогда не были джайнским монахом. А он оскорбил всю нашу традицию». Джайны стали даже подступать к сцене, чтобы изгнать с нее беднягу.

Я понял, что запахло бедой, и сказал ему: «Лучше бы вам самому сойти со сцены, иначе люди выведут вас за шиворот, а в этом мало чести».

Но до чего же сложен человеческий ум! Он не сдвинулся с места. Этот бывший монах просто не мог сидеть с простыми людьми, он никогда не сидел среди них.

«Вы когда-то были их святым, но это осталось в прошлом», — напомнил я.

Мне пришлось встать между джайнами и этим человеком. «Он по привычке, слу­чайно, поднялся на сцену, — сказал я. — Если вы хотите послушать меня, тогда вам придется терпеть его на сцене. Если же вы не хотите слушать меня при таком усло­вии, тогда я уйду. Только тогда этот человек уйдет вместе со мной. Решайте сами».

Джайны решили послушать меня, поэтому им пришлось терпеть своего бывшего святого, но они то и дело грозили ему кулаком: мол, мы покажем тебе, как только конференция закончится. Так и случилось. Я закончил читать лекцию, и в тот же миг толпа бросилась на сцену и стала избивать беднягу.

Я изо всех сил пытался помочь ему. «Зачем вы бьете его? — кричал я. — Вы же практикуете ненасилие! Еще вчера вы целовали ему ноги! Он остался прежним, ничего не изменилось!»

Они чуть не убили его. Мне стоило больших трудов вытащить его из толпы и по­садить в машину. А джайны старались вытащить его из машины.

Мы приехали домой, и там я сказал ему: «Вы вели себя откровенно глупо. Вы еще не поняли, что религиозный ум самый лицемерный. Верующий человек гово­рит одно, а делает прямо противоположное. Теперь вы увидели своих поклонни­ков. Вы никогда не поняли бы их. Прежде они кланялись вам, а сегодня уже были готовы растерзать вас. Вы должны уехать отсюда в другой штат. Здесь джайны не дадут вам спокойно жить. Поезжайте в горы, найдите там тихое место и медити­руйте».

Этот человек удивил меня своим ответом. Он сказал: «Я могу делать что угодно: поститься, принимать асаны йоги, часами распевать мантры. Я могу декламировать священные писания, потому что зазубрил их, но не могу медитировать. Этим я ни­когда не занимался. Вы советуете мне быть осознанным, но для меня осознанность столь нова, что я не смогу практиковать ее без вас».

«Придется мне позаботится о вас!» — воскликнул я. Мне пришлось взять его с со­бой. Три месяца этот бывший монах ездил со мной. Мне было очень трудно нау­чить его медитировать просто потому, что он отбросил одежду, но не отказался от своих верований, мифологии, религии. От этого отказаться не так-то просто. Очень легко переменить одежду.

То, что говорят о медитации другие люди, ничего не стоит. Однажды я взял в ру­ки книгу о медитации, которую написал один джайнский святой. Они была инте­ресной, но я сразу понял, что этот человек сам никогда не медитировал, иначе он не сделал бы такие ошибки. Но эти оплошности то и дело бросались в глаза. В це­лом книга на девяносто девять процентов была хорошей, мне она понравилась. По­том я забыл о ней. Десять лет я ездил по Индии. Однажды в одной деревне, что в штате Раджастан, этот святой пришел ко мне. Его имя показалось мне знакомым, и вдруг я вспомнил о той книге. «Я пришел к вам учиться медитировать», — сказал он.

«Вы написали книгу о медитации, я когда-то читал ее, — ответил я. — Я хорошо помню ее, она произвела на меня большое впечатление. Если не принимать в рас­чет некоторые штрихи, которые указывают на то, что у вас нет опыта медитации, во всем остальном книга очень хорошая, она на девяносто девять процентов заме­чательная. Но вы пришли ко мне учиться медитировать. Вы и в самом деле никогда не медитировали?»

Он немного смутился, потому что рядом с ним были его ученики. «Будьте откро­венны, — призвал его я. — Если вы скажете, что умеете медитировать, тогда я не ста­ну говорить о медитации, и мы с вами закроем эту тему. Вы знаете медитацию, и говорить о ней не нужно. Если же вы честно признаетесь, пусть раз в жизни, что никогда не медитировали, только тогда я смогу помочь вам освоить медитацию».

Итак, я предложил ему сделку, и ему пришлось признаться. «Я никогда никому не говорил о том, что не умею медитировать, — сказал он. — Я прочел много книг о медитации, старинные писания. Я учил людей медитировать, поэтому мне так стыдно перед моими учениками. Я наставлял медитации тысячи людей, писал о ней книги, но сам никогда не медитировал».

Вы можете писать книги о медитации, но так и не погрузиться в пространство, в котором случается медитация. Вы можете научиться блестяще разглагольствовать о медитации, приводить весомые аргументы, но полностью забудете о том, что все время, затраченное на интеллектуальные выкладки, вы потратили напрасно.

«Давно ли вы интересуетесь медитацией?» — спросил я старика.

«Всю жизнь», — ответил он. Ему было почти семьдесят лет. «Я принял саньясу в двадцать лет, — сказал он. — Я стал джайнским монахом, и с тех пор целых пятьде­сят лет постоянно читаю и думаю о медитации».

Полвека он размышлял, читал и писал о медитации, даже наставлял ей людей, но ни разу не вкусил медитацию!

Но именно так обстоит дело с миллионами людей. Они говорят о любви, читают стихи о ней, но никогда не любят. И даже если им кажется, будто они влюблены, в действительности ничего подобного не происходит. Это чувство от головы, а не от сердца. Люди живут, но постоянно упускают жизнь. Для жизни необходимо муже­ство. Нужно быть смелым для того, чтобы беспристрастно смотреть на жизнь, что­бы плыть по ее течению, потому что пути неведомы, а карты нет. Нужно погру­зиться в неведомое.

Жизнь можно постичь только в том случае, если вы готовы отправиться в неве­домое. Если же цепляетесь за известное, если держитесь за ум, то знайте, что ум это еще не жизнь. А жизнь пребывает вне рассудка, вне интеллекта, потому что жизнь — цельное явление. Ваше мироощущение должно включать в себя вас цели­ком и полностью, вы не можете просто размышлять о жизни. Размышления о жиз­ни это не сама жизнь, избегайте всяких измов. Человек все время думает и думает. Одни люди размышляют о Боге, другие — о жизни, третьи — о любви. Некоторые люди думают обо всем понемногу.

Раджниш пишет другу:

Я только что возвратился из Раджнагара в Раджастан. Меня пригласили на рели­гиозную конференцию, которую организовал Ачарья Шри Тулси. Я собрал четы­реста монахов и монахинь для эксперимента в медитации. Результаты оказались неожиданными.

По моему мнению, медитация это суть всей религиозной практики. Все остальное (ненасилие, отречение от богатства, целибат и т.д.) это просто следствия. После достижения самадхи, высшего пика медитации, все это приходит само собой, со­вершенно естественным образом. Мы забыли об этой главной садхане, поэтому все наши усилия стали внешними и поверхностными. Подлинная садхана не просто этична, а своей сути это практика йоги. Этика сплошь отрицательна, но ничего длительного нельзя построить на отрицании. Йога положительна, поэтому может послужить основой.

Я хочу передать эту положительную основу всем людям.

Ачарья Тулси пригласил двадцать человек для доклада на конференции. Устрои­тели готовили большой праздник. Собралось много народу, примерно сто тысяч человек.

Я был одним из этой приглашенной двадцатки. Морарджи Десаи также был сре­ди нас. Тогда он был министром финансов. Произошло событие, из-за которого Морарджи Десаи затаил на меня злобу, потом ситуация еще больше усложнилась. А с моей стороны нет никакого недовольства в отношении него.

Дело в том, что двадцать приглашенных гостей сидели на полу, а Ачарья Тулси на правах хозяина сидел на подмостках. Никто не обратил внимание на этот факт. Морарджи, как политик, приехал в последнюю очередь.

Двадцать человек собрались, чтобы обсудить проблемы человечества перед сот­ней тысяч человек, которые ждали нас снаружи. Но Морарджи сразу сказал: «Мне нужно задать два вопроса, прежде чем люди станут задавать какие-то другие во­просы. Прежде всего, когда я вошел в комнату, то сложил руки у груди, приветст­вуя вас, как это принято у нас в Индии, но Ачарья Тулси не ответил мне тем же. Вместо этого он поднял одну руку, благословляя меня».

Морарджи очень обиделся, хотя Ачарья Тулси просто следовал традиции джайнов, согласно которой только монах может благословлять вас, так как он выше вас. Он отрекся от мира, а вы до сих пор пребываете в мире. Вы можете склониться, сложив руки в намасте, коснуться ног монаха, но это не значит, что он ответит вам тем же. Я думаю, эта традиция отвратительна, потому что человек более высокого положения должен быть более смиренным.

«А во-вторых, — продолжил Морарджи, — почему гости сидят на полу, а вы, хозя­ин, сидите на возвышении? Сначала ответьте мне на эти два вопроса, а затем мы приступим к обсуждению других вещей».

Сам Ачарья Тулси не религиозный человек. Он носит робу, но у него ум полити­ка. Он растерялся и не сообразил, что ответить. Ему не хотелось обижать Морард­жи Десаи. Несколько секунд царила полная тишина, а потом заговорил я. Морард­жи Десаи сидел рядом со мной. «Этот вопрос был обращен не ко мне, поэтому я прошу разрешения у обеих сторон ответить на него. Вы задали эти вопросы Ачарье

Тулси, но у него, по всей видимости, нет на него ответа. Если он позволит мне, от­вечу я, но я хочу, чтобы и Морарджи Десаи дал свое согласие, потому что он спро­сил не меня».

«Мне все равно, кто ответит, — махнул рукой Морарджи Десаи, — Я просто хочу получить ответ».

«Давайте разберемся, — начал я. — Во-первых, здесь сидят двадцать гостей, из ко­торых девятнадцать приняли создавшуюся ситуацию без всяких вопросов. По-видимому, вы очень эгоистичный человек, если в вашем уме вообще возник такой вопрос. Иначе зачем задавать его? Ачарья Тулси сидит на возвышении, он даже может висеть на потолке, но он все равно не самый высший среди нас. Пауки сидят на потолке, вы сами видите. Если тот, кто находится выше, самый великий, тогда самые великие это как раз пауки».

«Во-вторых, — продолжил я, — когда вы приветствуете человека с руками в намас­те, то тем самым выказываете свою сердечность. Здесь нет никаких условностей, и никто не обязан вам отвечать тем же. В ином случае сначала вам нужно поставить условие: мол, вы поклонитесь кому-то, а он обязан вам ответить тем же. Вы сами сделали оплошку, ведь вы не поставили такое условие».

«Что касается Ачарьи Тулси, — заметил я, — то он также сделал глупость. Ему во­обще не нужно было отвечать на ваши вопросы. Достаточно было просто сойти с подмостков и сесть с нами на пол. Ему не нужно было произносить ни слова, отве­том мог послужить один лишь его поступок. Но он сидит как труп. Он не может пошевелиться, не может слезть со своего постамента, не может приветствовать вас в намасте. Два эгоиста смотрят друг на друга и нарушают хорошую атмосферу конференции. Вы можете оба замолчать, чтобы остальные восемнадцать человек получили возможность вести конференцию».

Так началась моя вражда с Морарджи Десаи и Ачарьей Тулси. Если вы говорите в этом мире правду, то наживаете врагов. Но у меня нет враждебных чувств, мне просто жаль этих людей, ведь им недостает интеллекта. Им не хватило ума даже для того, чтобы понять такие простые вещи.

Дата добавления: 2015-07-25