Конец Отлучения

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

1.

В 1788 году от рождения Айше я вновь прибыл во Францию, в Париж. Страна накануне Великой революции представляла жалкое зрелище. Густой, ощущаемый всеми нервами, смрад бедности, страданий, страха, бесконечной череды насильственных смертей отравлял Францию, превращая её в подобие ада. Эта поистине инфернальная смесь давно была готова к возгоранию, к рождению стихии ненависти и злобы, перед которой падут на колени даже сильные мира сего. А пока они упивались блудом и чревоугодием в своих дворцах, словно предчувствуя скорое падение.

Ибо зло рождает зло. Но ни одно зло не останется безнаказанным.

Однако сейчас мне были безразличны судьбы Франции, души её жителей и так давно принадлежали мне. Я пришёл взять то, к чему так долго шёл. Почти целое тысячелетие…

Чтобы добраться до нужной мне гостиницы, пришлось проделать путь через площадь. Не было дня, чтобы там кого-то не казнили. Толпы собирались такие, что трудно было протолкнуться. Людям требовалось выплёскивать агрессию, и казни вполне позволяли им удовлетворить свои низменные желания, особенно казни аристократов. Сегодня ещё один несчастный должен был лишиться головы, к тому же принять этот факт, как почтение к собственной знатной персоне.

Протискиваясь сквозь толпу, я нечаянно задел плечом человека, подслеповато уткнувшегося в несколько бумажных листов, которые держал в руках.

- Простите, - пробормотал я, поднимая листы, мельком заметив на них некий схематичный рисунок.

- Ничего, - ответил человек, измученно улыбнувшись. - В этакой толчее растеряешь всякую вежливость и осторожность.

Я улыбнулся ему в ответ, отряхнул грязь с бумаги и посмотрел на рисунок, окончательно утратив остатки вежливости.

- Ого, - изображение заставило меня присвистнуть. – Это вы сами рисовали, мсье?

Человек смутился, но не потребовал вернуть листы.

- Это чудовищно, вы не находите? – он кивнул на площадь, где осуждённый уже стоял на коленях, опустив голову на плаху. – Если палачу не достаёт опыта, то голова отсекается не сразу. Прежде чем умереть, бедняга намучается.

- Вы правы, - я отдал листы обратно и посмотрел на него, прищурясь. – Но этот механизм не всегда будет работать исправно, и бедняга намучается ещё больше. Я бы посоветовал вам Шотландскую деву. Эта красавица сгубила порядочно народу одним лишь движением.

Он удивлённо открыл рот, и под растрескавшимся слоем пудры на его лице вспыхнул румянец.

- Шотландскую деву?

- Советую вам отправиться в библиотеку и разыскать упоминания о ней в книгах путешественников.

- Вы путешественник?

- В некотором роде. А вы, полагаю, врач?

- Откуда вы?.. – в его глазах мелькнул суеверный испуг.

- У вас ухоженные руки, длинные гибкие пальцы, и пахнет от вас лекарствами. К тому же, превосходное знание анатомии, которое вы продемонстрировали на рисунке, рассеивает последние сомнения.

Он облегчённо засмеялся.

- Да, вы весьма наблюдательны.

Я кивнул.

- Кроме того, мсье доктор, только врачу могла прийти в голову мысль облегчить участь казнимых. Если вы не можете спасти жизнь, то можете спасти от страданий. Не так ли?

- Вы просто читаете в моей душе…

- Однако, - продолжил я, - врач, изобретающий орудие казни, выглядит несколько сомнительно. Не боитесь, что ваши потомки однажды отрекутся от вас, не желая иметь ничего общего с убийцей, пусть и желавшим добра?

Он вздрогнул, судорожно сглотнул и вновь уставился на площадь. Под одобрительные вопли черни голова осуждённого – я заметил на миг, каким искажённым было его лицо – скатилась в корзину. Из разрубленной шеи толчками била кровь. Душа чем-то насолившего королю дворянина метнулась ко мне, вспыхнула на миг ярко, как бы испрашивая свободы для себя, и взвилась ввысь, но не на долгожданные небеса, а пала в глубокий колодец инферно. Я шумно вздохнул, у меня заныла шея.

- Иногда нужно совершить меньшее зло, чтобы победить зло большее, - сказал доктор. – Мы, врачи, часто причиняем боль во время спасения жизни. Я же хочу, чтобы не было боли во время смерти. Пусть за это даже придётся гореть в аду, - он посмотрел на меня, в его взгляде читалась решимость, какая овладевает всеми одержимыми собственной правотой.

- Вы определённо мне нравитесь, - я поклонился ему. – Думаю, мы ещё встретимся, хотя мне бы этого и не хотелось.

Он рассеянно поклонился в ответ. Уходя, я слышал, как он шепчет: Шотландская дева…

2.

Я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж гостиницы. Это была самая приличная гостиница в округе. Конечно, запахи, клопы, безвкусный интерьер в античном стиле и орды пёстро разодетых шлюх неизменно сопровождали даже самые приличные гостиницы, но здесь было более-менее опрятно и, главное, тихо. Мало кому сейчас хватало средств на подобные убежища.

Моя ладонь лежала на дверной ручке гостиничной комнаты, а сердце колотилось так, как никогда прежде. Я не знал, что меня ждёт. Радость или ненависть. Но, скорее, ни то и ни другое. Я толкнул дверь и вошёл. Тот, кто жил здесь, не обременял себя заботой о безопасности, или ему уже было всё равно.

Франция. Вот куда он возвращался постоянно, после того, как очнулся на берегу Сены, не зная и не понимая, что с ним. Франция манила его ответами о потерянной сути; манила, но разгадку так и не дала.

Парень, лежащий прямо в одежде на разобранной кровати, спал, быть может, грезил. Его светлые, отливающие платиной волосы, прилипли к покрытому испариной лбу. Длинные светлые же ресницы подрагивали, под веками беспокойно ходили глазные яблоки. Тонкие губы плотно сомкнуты в полоску. Мускулы напряжены, будто он вот-вот вскочит и побежит куда-то, не разбирая дороги.

Он не почувствовал моего присутствия

Некоторое время я смотрел на него, потом позвал тихо:

- Элесса… Эле…

Глаза распахнулись, в их пасмурной глубине отразилась бездна, в которую я падал всегда и никак не мог упасть.

Эле резко поднялся, схватившись за рукоять ножа, висевшего у него на поясе, недоумевающе уставился на меня.

Он помнил и не помнил одновременно. Воды Леты стёрли его память, но невозможно стереть то, что запоминает не материя, но душа, наш Свет.

Он помнил эмоции. Любовь и страх, блаженство и боль, надежду и безысходность. Помнил меня в разных моих ипостасях, и они взрывали его разум своей противоречивостью. Я любил его, и я терзал его.

Я смотрел на него и откуда-то знал, что это будет повторяться с нами снова и снова. Беспамятство. Потеря. Встреча. И опять беспамятство, потеря, встреча. По бесконечному заколдованному кругу. Будто какое-то незримое проклятие висело над уже проклятыми. Или Лета стала тогда нашим вечным проклятием.

- Я знаю тебя, - хрипло сказал Элесса. – Ты снился мне… Кто ты? Мой палач? Или мой бог?

- Я твой друг.

Я опустился на колени рядом с кроватью и склонил голову перед ним. Пальцы Эле дрогнули, разжались на рукояти, он робко протянул руку ко мне и положил ладонь на затылок.

- И это я тоже помню. Тёплый шёлк…

Мы молчали, пытаясь вновь ощутить друг друга так полно, как это было раньше. Наконец, я произнёс:

- Я пришёл за тобой, Эле. Отлучение закончилось.

Его рука напряглась. Он изо всех сил пытался вспомнить, потом вздохнул, и в его вздохе послышалось облегчение – так бывает, когда кто-то, кого уже не ждёшь, находит тебя и ставит всё на свои места.

- Ты расскажешь мне… о нас?

Я поднял лицо и посмотрел ему в глаза.

- Да.

3.

Холодное, никогда не замерзающее море, билось о скалы зверем, загнанным в клетку. Его измученные стоны были слышны даже в этой комнате, заглушая скрип пера и потрескивание огня в камине.

Я слегка подул на чернила и отложил в сторону исписанный лист.

Тьму комнаты рассеивали лишь отблески от камина у дальней стены и дрожащее пламя свечи, что стояла на столе. Здесь было прохладно, лёгкая рубаха из тонкого батиста и летние бриджи не согревали меня, но холод бодрил, не давал впасть в томную расслабленность. Я хотел как можно быстрее закончить свой труд.

- Что ты пишешь, Эксайлез? – Эле лежал на кушетке, кутаясь в плед, и смотрел на меня внимательно.

После того, как мы прибыли в замок Апокалипсиса, перенесённый мной из странной фантазии художника в реальность Ледяного Ада, Эле всё больше молчал и слушал меня, изредка задавая уточняющие вопросы. Мы жили вместе, спали вместе, привыкали заново друг к другу, но между нами всё равно оставалась отчуждённость.

Лёгкая изморозь на том, что должно быть горячее горячего.

И холод же сковывал Элессу, когда у него случались приступы забытья. Мой мальчик иногда впадал в состояние, наподобие эпилептического припадка, все его мышцы сводило судорогой, как только я приближался; в его глазах плыла боль, когда я касался его. Его материя помнила о том, что происходило с ним в инферно, а разум вытеснял воспоминания о немыслимых страданиях. И это приводило Эле к жестоким приступам, когда память разума и память тела вдруг сходились и терзали его.

Тогда я заворачивал его одеревеневшее тело в плед и уносил к живому теплу камина, пытался привести в чувство, вливая немного своего Света в него, а потом отпаивая грогом, так как парня трясло от внутреннего холода. И эти жестокие приступы, как ни странно, поглощали постепенно отчуждённость между нами и возрождали былое доверие.

- Что ты пишешь? – повторил вопрос Элесса. – Я могу почитать?

- Да, конечно, - я смотрел на него с улыбкой. – Я и пишу это для тебя. Это мои воспоминания о том, что было без тебя… - Я протянул ему уже исписанные листы. – Так тебе будет легче вспоминать.

Эле со своим ночным зрением оборотня мог читать и в темноте, но я всё-таки подал ему свечу со стола.

- «Рене», - прочитал он, взял другой лист. – «Лилит», «Красавец и чудовище». – Эле тихо рассмеялся. – Да ты сказочник, Рафаэль… - его голос чуть дрогнул на другом названии. – «Сошествие в ад».

Он отложил листы и задумался. В свете свечи его застывшее лицо стало особенно прекрасным и манило меня. Но я просто сидел и любовался им.

- Что с нами будет, Рафаэль? – спросил тот, кого я любил больше всего в этом мире.

Злой, эгоистичный, жестокий Сатана, созданный для людей из обрывков всего плохого и нелепого, что он натворил, этот Сатана любил, и с этим ничего не мог поделать даже сам Создатель.

- Что будет?

Я смотрел сквозь пространство и время и видел, как шотландская дева ласкает королей своей последней смертельной лаской; я видел, как гибнут солдаты, и перед лицом тьмы нет им дела до желания властелинов мира; видел, как расстреливают в подвале маленьких детей, а потом добивают их штыками; как мать меняет собственную жизнь на жизнь ребёнка; я видел боль, кровь, смерть, потому что больше не умел видеть другое.

И я видел Свет, охватывающий меня и убивающий мою материю и материю всех, кто был верен мне. Свет, который разрушит меня, как я того хотел однажды и давно перестал хотеть. И на моих руках умирает моя любовь. Умирает вместе со мной, объятая безжалостным Светом, и в то же время сливаясь со мной в одно целое…

Я вздрогнул.

- Даже самый могущественный ангел не в состоянии видеть магистрали, по которым будет проистекать его судьба, ибо судьба ангелов подчинена воле Создателя, - сказал я. – Только отблески огня на ветвях судьбы. Будет ли это погребальный огонь, или салют в честь нашей победы – зависит от того, как выполняются Его указания. – Я помолчал. – Но я теперь ангел лишь по происхождению, но не по сути, и моя судьба зависит от моих целей. А моя цель – перестать быть ослепшим от боли и освободить от неё этот мир. Никогда не поздно исправлять свои ошибки.

- Да, Люцифер, - тихо промолвил Элесса, склонив голову, и также тихо добавил. – Но и не поздно наделать новых…

Море стенало за каменными стенами замка, камин давно погас, и усилившийся сквозняк потушил пламя свечи, погрузив нас в кромешную тьму.

Дата добавления: 2015-07-19