Тридцать

— Мир гибнет в войнах и терроризме, — произнес ком­ментатор, как только загорелся экран телевизора.

Сегодня мы, к сожалению, вынуждены констатировать, что повсюду смерть и голод, засухи, наводнения и чума, эпидемии и безработица, море умирает а вместе с ним — и наше будущее; климат меняется, леса горят и ненависть в обществе достигла апогея — имущие против неимущих, правильные против всяческих хиппи, экономические спады и озонные дыры, и парниковый эффект, и флорофлюорокарбоны; многие виды животных вымирают, извините, вымерли, кру­гом наркотики, образование мертво, города рушатся, планета пе­ренаселена и преступность завладела улицами и целые страны приходят к банкротству, воздух загрязняется ядовитыми выбро­сами, а земля — радиоактивными, идут кислотные дожди, неуро­жаи зерновых, пожары и грязевые сели, извержения вулканов и ураганы, и цунами, и торнадо, и землетрясения; разливы нефти и неблагоприятная радиационная обстановка — всё, как, по словам многих, предсказано в Книге Настороженности, а кроме того, к Земле приближается огромный астероид, в случае столкновения с которым всё живое на планете будет уничтожено.

— Может, переключим на другой канал? — спросил я.

— Этот ещё получше остальных, — сказала Лесли.

Дикки малодушничал внутри.

— Мы все умрем.

— Говорят, что так.

Я наблюдал за Армагеддоном на экране.

— И тебе никогда не бывает от этого плохо? — спросил он. — Ты никогда не срываешься, не впадаешь в депрессию?

— Какая от этого польза? Чего ради мне впадать в депрессию?

— От того, что ты видишь! От того, что ты слышишь! Они говорят о конце света! Разве это шутки?

— Нет, — сказал я ему. — Всё даже гораздо хуже — настоль­ко, что они не смогут даже рассказать об этом за тридцать минут.

— Тогда надежды нет! Что же ты здесь делаешь?

— Нет надежды? Конечно, её нет, Капитан! Нет надежды на то, что завтра вещи останутся такими, какими они были вчера.

Нет надежды, что существует что-либо, кроме реальности, спо­собное длиться вечно, а реальность — это не пространство и не время.

Мы называем это место Землёй, хотя его настоящее имя — Изменение. Люди, нуждающиеся в надежде, либо не выбира­ют Землю, либо не принимают всерьёз здешние игры.

Рассказывая ему всё это, я почувствовал себя бывалым плане­тарным туристом, потом понял, что так оно и есть на самом деле.

— Но эти новости, по телевизору, они ведь ужасны!

— Это, как в авиации, Дикки.

Иногда собираешься в полёт, а метеопрогноз предупреждает о надвигающихся грозах, риске об­леденения, дожде, песчаных бурях и скрывающихся в тумане вершинах гор, а также сдвиге ветра[9], вихревых потоках и слабом индексе подъёмной силы.

И вообще, сегодня только последний дурак осмелится взлететь. А ты взлетаешь, и полёт проходит прекрасно.

— Прекрасно?

— Выпуск новостей сродни метеопрогнозу. Мы ведь летим не сквозь метеопрогноз, а сквозь реальные погодные условия на мо­мент нашего полёта.

— Которые неизменно оказываются прекрасными?

— Ничуть. Иногда они оказываются ещё хуже, чем сам прог­ноз.

— И что же ты делаешь?

— Я стараюсь сделать всё, что от меня зависит, в данный момент времени в данной области неба.

Я отвечаю только за бла­гополучный полёт, только в погодных условиях того кусочка неба, который занимает мой самолёт.

Я отвечаю за это, так как сам принял эти условия, выбрав время и направление для носа Дэйзи. Как видишь, до сих пор я жив.

— А мир? — в его глазах зажёгся интерес: ему было необхо­димо знать.

— Наш мир — не шар, Дикки, а большая пирамида.

В её основании находятся самые примитивные жизненные формы, ко­торые только можно представить: ненавидящие, злобные, разру­шающие ради самого разрушения, бесчувственные, ушедшие всего на шаг от сознания настолько жестокого, что оно разрушает само себя ещё в момент рождения.

Здесь, на нашей пирамидаль­ной третьей планете, предостаточно места для такого сознания.

— Что же на вершине пирамиды?

— На вершине находится такое чистое сознание, что оно с трудом может различить что-либо кроме света.

Существа, живу­щие ради своих любимых, ради высшего порядка, создания иде­альной перспективы, встречающие смерть с любящей улыбкой, какому бы чудовищу ни пришло в голову лишить их жизни, ради у доволь­ствия видеть чью-то смерть.

Такими существами, наверное, явля­ются киты. Большинство дельфинов. Некоторые из нас, людей.

— Посредине находятся все остальные, — сказал он.

— Ты и я, малыш.

— А мы можем изменить мир?

— Безусловно, — сказал я. — Мы можем изменить мир так, как нам этого захочется.

— Не наш мир. Мир — можем ли мы сделать его лучше?

— Лучше для нас с тобой, — сказал я, — не значит лучше для всех.

— Мир лучше войны.

— Те, кто находится на вершине пирамиды, скорее всего, сог­ласились бы.

— А те, кто на дне...

—...любят побоища! Всегда найдётся причина для драки. Ес­ли повезёт, то она может иметь оправдание: мы сражаемся за Гроб Господен, или ради защиты отечества, очищения расы, рас­ширения империи или доступа к олову и вольфраму.

Мы воюем, потому что нам хорошо платят, потому что разрушение возбуж­дает больше, чем созидание, потому что воевать легче, чем зара­батывать на жизнь трудом, потому что воюют все вокруг, потому что этого требует мужская гордость, потому, наконец, что нам нравится убивать.

— Ужасно, — сказал он.

— Не ужасно, — сказал я. — Это в порядке вещей. Когда на одной планете сосредоточено такое разнообразие мнений, конф­ликтов не избежать. Ты согласен с этим?

Он нахмурился.

— Нет.

— В следующий раз выбери планету пооднообразнее.

— Что, если следующего раза не будет? — сказал он. — Что, если ты ошибаешься, говоря о каких-то других жизнях?

— Это не имеет значения, — сказал я. — Мы строим наш личный мир спокойным или бурным, в зависимости от того, как именно мы хотим жить. Мы можем создать мир посреди хаоса и разрушение посреди рая. Всё зависит от того, куда мы направим свой дух.

— Ричард, — сказал он, — всё, что ты говоришь, — так субъективно! Разве трудно представить, что могут существовать вещи, которые тебе не подвластны?

Что может быть совершенно иная схема — например, что жизнь существует сама по себе, независимо от того, что ты думаешь или не думаешь, или что весь наш мир — это эксперимент инопланетян, наблюдающих за нами в микроскоп?

— Это тоскливо, Капитан, — не управлять самому. Быстро надоедает. Когда меня просто катают, я чувствую свою ненуж­ность, и это меня злит. Не интересно лететь, когда ты не можешь управлять самолётом, тогда уж лучше выйти и пойти пешком.

Пока эти инопланетяне достаточно спокойны и хитры, чтобы я не сомневался в том, что именно я — хозяин своей маленькой судь­бы, я играю в их игру. Но, как только они посмеют потянуть за ниточки, я их обрежу.

— Может быть, они тянут за ниточки о-ч-е-н-ь о-с-т-о-р-о-ж-н-о, — сказал он.

Я улыбнулся ему.

— До сих пор они себя не выдали. Но если я увижу эти ниточ­ки на своих запястьях, в ту же минуту в ход пойдут ножницы.

Заканчивая документальное живописание катастроф, ком­ментатор пожелал всем счастливого дня и выразил надежду встретиться с нами завтра.

Лесли повернулась ко мне.

— Это Дикки, не так ли?

— Откуда ты знаешь?

— Он беспокоится о будущем.

Она — телепат, подумал я.

— Ты что, разговаривала с ним?

— Нет, — ответила она. — Если бы его не обеспокоило то, что мы только что увидели, я бы подумала, что ты сходишь с ума.

Дата добавления: 2015-07-19