Тридцать один

На следующее утро Лесли, что-то напевая, возилась со своим компьютером, когда я остановился у её дверей. Я постучался.

— Это всего лишь я.

— Не всего лишь ты, — сказала она, подняв голову. — Ты — это очень многое! Ты — мой любимый!

Чем бы она ни занималась в данный момент, у неё, по-види­мому, всё получалось. Если у неё что-то не выходит, она не напе­вает, не поднимает головы, она просто отводит мне лишнюю до­рожку[10] в своём сознании и продолжает одновременно занимать­ся всем остальным.

— Сколько ты весишь? — спросил я.

Она подняла руки над головой.

— Смотри.

— Отлично. Просто превосходно. Но, может быть, чуть-чуть меньше, чем нужно, тебе не кажется?

— Ты идёшь за продуктами, — угадала она.

Я вздохнул. Бывало, мне хватало нескольких минут, чтобы её обработать, причитая, как страшна анорексия, грозящая каждой работающей женщине, или предсказывая близящийся леднико­вый период и сокращение мировых запасов продовольствия.

Те­перь Лесли способна раскусить мою самую тонкую игру. Однако, потеряно было не совсем всё, так как мне удалось узнать, сколько она весит.

— Взять что-нибудь особенное? — спросил я в надежде услы­шать: «Да! Торты, кексы и пирожные с заварным кремом».

— Крупу и овощи, — сказала она, сама Дисциплина. — Нам нужна морковь?

— Уже в списке, — ответил я.

Накануне того дня, как мы решим вознестись из наших тел, я испеку два лимонных пирога — по одному на каждого — и пред­ложу съесть их, пока они не остыли, подумал я. Жена откажется, в шоке от моей потери контроля над собой, и я съем их сам.

* * *

Он нашёл меня в рисовой секции отдела круп.

— Правда ли, что существует философия полёта?

Я обернулся, обрадовавшись встрече.

— Дикки, да! Чтобы летать, мы должны верить в то, что не можем увидеть, не так ли? И чем больше мы узнаём о принципах аэродинамики, тем свободнее мы себя чувствуем в воздухе, вплоть до ощущения волшебства...

— Существует также и философия боулинга[11].

Этот внезапный переход так меня поразил, что я громко пов­торил вслед за ним:

— Боулинг?

В пшеничном отделе какая-то женщина подняла голову и взглянула на меня, разговаривающего в полном одиночестве, с большим пакетом коричневого риса в руке.

Я потряс головой и на миг улыбнулся ей: видите ли, я немного эксцентричен.

Дикки не обратил на это внимания.

— Должна быть, — сказал он. — Если существует философия полёта, то должна существовать и философия боулинга — для тех, кому не нравятся самолёты.

— Капитан, — сказал я ему тихо, направляя свою тележку в угол с овощами, — нет таких людей, которым не нравились бы самолёты. Тем не менее, существует и философия боулинга.

Каж­дый из нас выбирает свою дорожку, и смысл в том, чтобы очис­тить её от кеглей — наших жизненных испытаний, потом выставить время и начать сначала.

Кегли специально сделаны неустой­чивыми, они сбалансированы в расчёте на падение. Но они так и будут маячить в конце нашей дорожки, пока мы не решимся предпринять какие-нибудь действия, чтобы убрать их с пути.

Семь из десяти — это не катастрофа, а удовольствие, шанс проя­вить нашу дисциплину, умение и грацию в вынужденных обсто­ятельствах. И те, кто за этим наблюдают, получают такое же удо­вольствие, как и мы сами.

— Садоводство.

— Что посеешь, то и пожнёшь. Думай, что выращиваешь, так как однажды это станет твоим обедом...

Я был настолько захвачен его внезапным тестом, что проехал мимо шоколадного отдела и даже не посмотрел в ту сторону, заранее готовя в уме метафоры о солнце, сорняках и воде для ответов на его возможные вопросы о философии прыжков с шес­том, вождения гоночных машин, розничной торговли.

В том, что большинство из нас называет любовью, подумал я, также кроется поразительная метафора и наилегчайший способ объяснить, по­чему мы выбираем Землю для игр.

— Но как всё это действует, Ричард?

Он сразу же прикусил язык, ужаснувшись своей ошибке.

— Как, по твоему мнению, всё это действует?

— Вселенная? Я уже рассказал.

Я выбрал сетку яблок с открытого лотка.

— Не Вселенная. Посев. Как и почему это происходит. Я по­нимаю, что это не так важно, раз, по-твоему, это всё — только Образы. Но всё же, каким образом невидимые идеи превращаются в видимые объекты и события?

— Иногда мне хочется, чтобы ты был взрослым, Дикки.

— Почему?

Интересно, подумал я, выбирая пучок свеклы. Ни звука неу­довольствия, когда я выразил своё желание видеть его взрослым, хотя это от него не зависело. Был ли я в своё время так же эмоци­онально развит, как этот смышлёный мальчуган?

— Потому что мне потребовалось бы гораздо меньше слов на объяснение, если бы ты знал квантовую механику.

Я свёл физику сознания к сотне слов, но тебе потребовалась бы вечность, чтобы проникнуть в их суть. Ты никогда не будешь взрослым, и я никог­да не смогу вручить тебе свой трактат, умещающийся на одной странице.

Любопытство одержало верх.

— Представь, что я — взрослый, знающий квантовую механику, — сказал он. — Как бы ты рассказал о работе сознания всего на одной странице?

Конечно, я ещё слишком мал, чтобы понять, но мне просто интересно было бы послушать. Можешь рассказывать так, как сочтёшь необходимым, не делая скидки на мой возраст.

Это вызов, подумал я, он считает, что я блефую. Я покатил тележку с продуктами к кассе.

— Сначала я скажу название: Физика Сознания, или Популяр­но о Пространстве-Времени.

— Дальше пойдёт резюме, — сказал он.

Я воззрился на него. Я не знал слова «резюме», когда учился в школе. Откуда он знает?

— Точно, — сказал я. — А теперь я должен изложить свои мысли красивым шрифтом, как в «American Journal of Particle Science». Внимательно вслушивайся, и может, тебе удастся по­нять одно-два слова, хоть ты и ребёнок.

Он засмеялся.

— Хоть я и ребёнок.

Я прочистил горло и притормозил тележку возле кассы, раду­ясь минутной задержке в небольшой очереди.

— Так ты хочешь услышать всё, как есть и сразу?

— Как если бы я был квантовым механиком, — сказал он.

Вместо того чтобы исправлять его стилистическую ошибку, я рассказал ему всё, что думал.

* * *

— Мы являемся фокусирующими точками сознания, — начал я, — с огромной созидательностью. Когда мы всту­паем на автономную голограмметрическую арену, называ­емую нами пространство-время, мы сразу же начинаем в неистовом продолжительном фейерверке продуцировать творческие частицы, имаджоны.

Имаджоны не имеют собственного заряда, но легко поляризуемы нашим отношением и силами нашего выбора и желания, образуя обла­ка концептонов, принадлежащих к семейству частиц с очень большой величиной энергии и способных либо при­нимать позитивный или негативный заряд, либо быть нейтральными.

Он внимательно слушал, притворяясь, без сомнения, что по­нимает все до последнего слова.

— К основным типам позитивных концептонов относят­ся: экзайлероны, эксайтоны, рапсодоны и джовионы. К негативным — глумоны, торментоны, трибулоны, агононы и мизероны[12].

Бесконечное число концептонов рождается в непрерыв­ном извержении, водопаде продуктивности, изливающем­ся из любого центра персонального сознания.

Они образу­ют концептонные облака, которые могут быть, как нейт­ральными, так и сильно заряженными — жизнерадост­ностью, невесомыми или свинцовыми, в зависимости от природы преобладающих в них частиц.

Каждую наносекунду бесконечное число концептонных облаков образуют критические массы, превращаясь путем квантовых взрывов в высокоэнергетические вероятност­ные волны, излучаемые с тахионной скоростью сквозь вечный резервуар, содержащий в сверхконцентрирован­ном виде различные события.

В зависимости от их заряда и природы, эти вероятностные волны кристаллизуют некоторые из этих потенциальных событий, в соответствии с ментальной полярностью творящего их сознания на голографическом уровне. Успеваешь, Дикки?

Он кивнул, и я рассмеялся.

— Материализованные события превращаются в опыт творящего их сознания, будучи, для большей достовернос­ти, наделены всеми аспектами физической структуры. Этот автономный процесс — фонтан, порождающий все предметы и события в театре пространства-времени.

Правдоподобие имаджонной гипотезы каждый может лег­ко подвергнуть проверке.

Эта гипотеза утверждает, что, сконцентрировав наше сознание и мысли на положитель­ном и жизнеутверждающем, мы поляризуем массы поло­жительных концептонов, порождаем доброжелательные вероятностные волны и, таким образом, порождаем полез­ные для нас события, которые, в ином случае, не произошли бы.

Обратное справедливо для отрицательных и промежуточ­ных событий. Намеренно или по ошибке, произвольно или, в соответствии с неким замыслом, мы можем не толь­ко выбирать, но и творить видимые внешние условия, ока­зывающие значительное влияние на наше внутреннее сос­тояние.

Конец.

* * *

Он подождал, пока я расплатился.

— И это всё? — спросил он.

— Что-то не так? — спросил я. — Я в чём-то заблуждаюсь?

Он улыбнулся, ведь это отец научил нас обоих, как важно правильно произносить это слово[13].

— Откуда мне, ребёнку, знать — заблуждаешься ты или нет?

— Можешь смеяться, если хочешь, — сказал я ему. — Давай, даже можешь назвать меня полоумным. Но через сотню лет кто-нибудь опубликует эти слова в «Modern Quantum Theory», и ни­кому не придёт в голову назвать это безумием.

Он встал на подножку тележки и поехал на ней, после того как я её подтолкнул по направлению к машине.

— Если тобой не завладеют глумоны, — крикнул он, — такое вполне возможно.

Дата добавления: 2015-07-19