Глава двадцать Пятая строгая изоляция в бралькатрасе

Все утро я избегаю подходить к телефону.

Я знаю, что нужно поступить так, как положено. И чем раньше ты поступаешь, как положено, тем лучше. Ты перешагиваешь через препятствие, и тебе больше не о чем беспокоиться.

Но кто так поступает в реальной жизни? На деле ты откладываешь, потом сидишь и думаешь об этом, потом еще раз даешь себе отсрочку, снова думаешь, пока муха не вырастает у тебя в голове до размеров слона. Да это же просто телефонный звонок, говорю я себе.

Но находится громадное количество невероятно важных вещей, которыми я просто обязана озаботиться, прежде чем сделать звонок. Например, совершенно необходимо помыть пол в комнате над гаражом. Там я и нахожусь, одетая в жакет из овечьей шерсти, накидку из меха норки и пушистые варежки. Накидка принадлежала бабушке, она сделана по тогдашней ужасающей моде, – шкурки животных с каждого конца венчают головки и маленькие лапки несчастных животных. Я прикладываю головки норок друг к другу и делаю вид, словно они умеют разговаривать:

– Привет.

– Как дела?

– Не очень здорово. Кто-то отрезал у меня хвост и задние лапы.

– Гм… Кому нужен хвост, хотела бы я знать?

Я нашла накидку, когда рылась в старой коробке, набитой вещами бабушки. Помимо накидки в коробке оказалась целая россыпь прекрасных фантастических старых шляп, с вуалями и перьями. Я надела одну из них и спустила вуаль себе на нос. Сделав это, я представила, как иду по Пятой авеню в «Плаза» на завтрак и по дороге останавливаюсь перед витриной «Тиффани».

Не снимая шляпы с головы, я отставляю в сторону еще несколько коробок. Я что-то ищу, но не знаю что. Когда найду – узнаю.

В нос бьет запах плесени, идущий от старых картонных ящиков. Я открываю один из них, на боку его красуется полустертый логотип производителя консервированной кукурузы «Дель Монте». Бабушка всегда называла себя «великой читательницей», хотя ее пристрастия ограничивались романами на любовную тему и греческой: мифологией. Летом мы отдыхали в ее коттедже у моря. Я вместе с ней жадно читала романы, проглатывая их, словно пирожки, и думала о том, как однажды стану писательницей. Я пролистывала книги до конца и разглядывала фотографии авторов с высокими прическами, возлежащих на шезлонгах или кроватях с балдахинами. Эти женщины-писательницы, я знала, были фантастически богаты, в отличие от героинь их романов, зарабатывали деньги самостоятельно, не нуждались в мужчинах, которые могли прийти им на помощь. Мысль о Том, чтобы примкнуть к рядам этих писательниц, наполнила меня возбуждением, почти сексуальным таким пугающим. Еще бы, если женщина способна позаботиться о себе, зачем вообще ей мужчина? Захочет ли она делить с ним кров? И если ей не нужен мужчина, какой женщиной она будет? Да и вообще, останется ли она женщиной? Ведь если ты – женщина, в сущности, все, что тебе нужно, – это мужчина. Кажется, мне было тогда около восьми лет, может быть, десять. Хотя, может, и двенадцать, вдыхать запах этих старых книг – все равно это дышать тем же воздухом, которым я дышала в детстве. С тех пор я усвоила одну вещь: не важно, что происходит, но мне, вероятно, мужчина нужен будет всегда. В этом, наверное, есть что-то жалкое?

Я закрываю ящик и перехожу к следующему. И вдруг нахожу то, что искала: старую прямоугольную коробку с пожелтевшими краями. В такие укладывают мужские рубашки в прачечной. Снимаю крышку, вынимаю старую толстую тетрадь и открываю ее на первой странице. На ней моей детской нетвердой рукой написано «Приключения Пинки Уизертон».

Старая добрая Пинки! Я придумала ее, когда мне было шесть. Пинки была шпионкой, обладавшей особыми способностями. Она могла уменьшиться до размера наперстка и умела дышать под водой. Пинки могли смыть водой с раковины в канализацию, а она проплывала по трубам и вылезала из сливного отверстия в ванне.

Я аккуратно вынимаю другие вещи, хранящиеся в коробке, и раскладываю по полу. Кроме тетради с описанием похождений Пинки, я обнаруживаю самодельные карты, рисунки и дневники с металлическими застежками. Я никогда не могла вести их долго, дело обычно кончалось одной-двумя записями, хотя, помню, как наказывала себя за недостаток дисциплины, так как знала, что даже настоящие писатели ведут ежедневные журналы. На самом дне лежат мои первые рассказы, строчки пляшут по бумаге, ведь они напечатаны на старой маминой машинке фирмы «Роял». Находка оказывается для меня радостной неожиданностью, я испытываю чувство восторга, как будто друзья неожиданно входят в дверь целой толпой, чтобы поздравить меня с днем рождения. Но кроме радости, я ощущаю, что мне был дан тайный знак. Я беру коробку и несу ее вниз. Смысл поданного знака в том, что я должна позвонить Джорджу.

– Нужно позвонить Джорджу, – этими словами папа встретил меня утром.

– Хорошо, пап, не волнуйся, я так и сделаю, – сказала я, хотя в душе рассердилась.

Я дала себе обещание никогда больше не разговаривать с Джорджем после того, что он сказал о Себастьяне. Даже если бы мне довелось попасть на учебу в Браун, что в последнее время приобрело характер неизбежности, так как более-менее конкурентоспособной альтернативы мне найти так и не удалось, я и там планировала избегать его общества. И тем не менее Джордж умудрился сделать так, что наши жизни снова пересеклись, а это было неправильно.

Я не хотела видеть его в своей жизни. Я знала, что мои чувства неверны и Джордж ни в чем не виноват, но мне казалось, что в случившемся се же есть доля его вины. Если бы он не уделял так много внимания Доррит, когда ее арестовали, если бы он не был таким милым, сестра никогда бы не решилась на побег к нему. Да, это было одно из тех сентиментальных необдуманных решений, на которые так падки подростки, когда, например, девочка решает бежать из дома и следовать за смазливым молодым исполнителем. Это можно понять, но каким образом Джордж стал объектом такого поклонения? Он симпатичный, но красавцем его не назовешь. Он не был даже опасным роковым злодеем. Хотя, возможно, Доррит как раз искала не опасности, а стабильности. А может быть, в этом побеге заключался элемент соревнования. С каждым новым достижением, таким как кража сережек или блеска для губ или захват сумочки, принадлежавшей ранее маме, Доррит становилась все смелее. Если проследить весь этот путь, становится понятно, почему Джордж оказался для Доррит важным трофеем.

Вернувшись из помещения над гаражом в дом, я нахожу папу в той же позе, в которой я оставила его пару часов назад. Он сидит у небольшого столика, на котором лежит извлеченная из ящика почта, сжимает в руке карандаш и смотрит на чистый лист бумаги.

– Ты уже позвонила Джорджу? – спрашивает отец, подняв голову, когда я вхожу в комнату.

– Я как раз собираюсь это сделать. Прямо сейчас.

– Ты просто обязана ему позвонить. Представь, что бы было, если бы его не было дома? И как мне теперь отблагодарить его за то, что он оказался таким ответственным человеком?

На миг в голове появляется ужасная мысль: папа мог бы предложить Джорджу меня в качестве благодарности. Я повторила бы судьбу одной из героинь бабушкиных романов. В них часто случалось так, что семья заставляет девушку выйти замуж за человека, которого она не любит. И потом Себастьяну придется спасать меня. Правда, у него ничего не получится, так как отец запретил нам всем выходить из дома без присмотра. Даже по телефону нам запрещено разговаривать, пока мы не объясним папе, кому и зачем мы звоним. Я иду вверх по лестнице в свою комнату, испытывая ненависть к отцу, Доррит и особенно к Джорджу.

Коробку с рассказами я кладу под кровать и беру трубку. Может быть, Джордж еще спит. Или его нет дома. По крайней мере, я смогу с чистой совестью сказать, что звонила. Он отвечает после второго гудка.

– Ну, ты как там, держишься? – спрашивает он.

– Со мной все в порядке.

– А Доррит?

– Заперта в комнате, – отвечаю я и делаю паузу, прежде чем продолжить. – В любом случае я бы хотела выразить благодарность. Без тебя мы бы не справились.

На последней части фразы я, делаю упор, стараясь изо всех сил, чтобы мои слова звучали искренне. Но кажется, мне это не совсем удается. Впрочем, Джордж, кажется, ничего не заметил.

– Да без проблем, – отвечает он голосом, по которому можно догадаться, в каком он отличном настроении. – Такое случается время от времени. Рад, что смог помочь.

– Спасибо тебе еще раз.

Я уплатила долг вежливости и собираюсь повесить трубку, но вдруг совершаю фатальную ошибку.

– Джордж, – спрашиваю я. – Почему она выбрала тебя?

– А что, звучит ужасно? – смеется он в ответ.

– Нет. Ты прекрасный парень…

– О, правда? – спрашивает он с воодушевлением.

– Да, без сомнения, – тяну я, стараясь понять, как теперь избежать ловушки. – Но ей только тринадцать. Украсть машину и уехать в Провиденс – очень необычный для нее поступок…

В этот момент я слышу характерный звук, который означает, что папа взял трубку в гостиной и слушает наш разговор.

– Я хотел поговорить с тобой на эту тему, – говорит Джордж тихо. – Возможно, я смогу приехать на следующей неделе.

– Надо будет у папы спросить, – вздыхаю я, зная, что папа скажет «да», и удивляюсь, как это он сам до сих пор не вступил в беседу.

Когда мы с Джорджем заканчиваем разговор, я спускаюсь вниз, чтобы разобраться с папой.

– Ты теперь собираешься прослушивать все телефонные звонки?

– Мне жаль, Кэрри, но это так. Я не прослушиваю, просто проверяю, кто говорит.

– Прекрасно, – говорю я саркастически.

– И если ты собираешься позже встретиться с Себастьяном, забудь об этом. Я не хочу, чтобы этот маленький мерзавец отирался в нашем доме.

– Но, пап…

– Извини, Кэрри.

– Но это мой парень.

– Как я сказал, так и будет, – отвечает отец, который словно не замечает, насколько явно я расстроена.

– Никаких парней. Это касается и Себастьяна.

– У нас тут что, Алькатрас^[16]?

Отец ничего не отвечает.

О, черт. Гнев ворочается внутри меня, словно доисторическое одноклеточное существо, как взрывоопасный вирус зла, парализующий способность мыслить рационально. Его действие так разрушительно, что я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как…

– Я тебя убью! – кричу я, взбегая по ступенькам к комнате Доррит. Запрыгиваю на нее сверху, но она готова к нападению и задрала вверх ноги, чтобы защищаться. Мне известно, что где-то в огромном мире существуют идеальные семьи, в которых сестры не дерутся. Но у нас не тот случай. Мы можем дать фору профессиональным боксерам или борцам в том, какие удары ногами мы способны наносить или как мы умеем выкручивать руки. Для нас обычное дело гоняться друг за другом с садовой лопатой или граблями, запереть кого-нибудь в машине или оставить на улице перед закрытой дверью. Мы часто прячемся в шкафах, стряхиваем друг друга с деревьев или преследуем, как собаки кролика. Я снова кричу: «Да я тебя убью!», поднимаю подушку над головой и собираюсь обрушить ее на Доррит, а она бьет меня ногами в пах. Снова заношу подушку, чтобы попасть сестре в лицо, но она отползает и падает на пол, затем вскакивает на ноги и запрыгивает мне на спину. Я истаю на дыбы, как лошадь, но не могу стряхнуть ее. Отчаянно стараюсь удержать равновесие, но мы падаем и оказываемся на кровати, я – сверху, Доррит подо мной.

Затем поток эмоций иссякает, и мы истерически смеемся.

– Не смешно, – пытаюсь сказать я. По моему лицу от хохота ручьем текут слезы. – Ты сломала мне жизнь. Ты заслуживаешь смерти.

– Что происходит? – спрашивает Мисси, появляясь в дверном проеме. Доррит показывает на нее пальцем. В появлении Мисси, равно как и в самом жесте, нет ничего смешного, но нас настигает новый приступ истерического веселья.

– Прекратите смеяться, – требует Мисси ворчливо. – Я только что говорила с папой. Он думает отослать Доррит в исправительную школу.

– Где мне придется носить форму? – спрашивает Доррит, корчась от смеха.

– На этот раз папа говорит серьезно, – убеждает нас Мисси хмуро. – Он сам сказал, что не шутит. У нас серьезные неприятности. У всех. Нам даже запрещено иметь друзей.

– Мы в Бралькатрасе^[17], – говорю я.

– Ха, – пренебрежительно отзывается Доррит.

Она слезает с кровати и смотрит в зеркало, накручивая на палец прядь волос, выкрашенную в голубой цвет, которая свисает у нее перед глазами.

– Скоро у него это пройдет. У него всегда так, – говорит она угрожающе.

– Доррит…

– Я вообще не понимаю, как так вышло, что у нас остался только он. Это папа должен был умереть, а мама остаться.

Она вызывающе смотрит на меня и Мисси, на наших лицах застыло ошеломленное выражение. Пожалуй, она высказала то, о чем все думали, но никогда не позволили бы себе произнести вслух.

– И мне плевать, отправит он меня в исправительную школу или нет, – добавляет она. – Все, что угодно, только не застрять в этой семье.

Дата добавления: 2015-11-14