Россия и Запад

Патриотизм и гордость этих людей основывается на отрицании и не имеет ничего общего с любовью к Родине. Для создания, распространения и поддержания мифа используются традиционно существующие в обществе стереотипы, опирающиеся на бинарные оппозиции свой – чужой, русский – инородец, православный – нехристь и т.п. (об этом см. Е.Е. Левкиевская «Русская идея в контексте исторических мифологических моделей», [191]). Гордость просто по факту рождения.

В «Картине» Старик говорит о Вьетнамце: «Зырит и зырит, чума японская. Он по-русски хоть бум-бум? Чуркестан, угрёбище, шнобель пипкой, глазки – пуговки, помесь негра с мотоциклом, квазиморда, говоришь по-русскому, нет, ну?!!!» [128, с. 188]. Иностранец, не понимающий по-русски – не тот, с кем нужно считаться: «Да чхал я, что он вьетнамец-иностранец-засранец. Разговаривай с ним по-русскому, по-нашему. Я вот иностранцев не боюсь, а хернаны мне» [Там же, с. 197].

Человек, не понимающий, что ему в лицо говорят гадости – благодатная мишень. И истинно русский человек, патриот, обязательно этим воспользуется для самоутверждения.

Иностранец – это не человек, а диковинное животное, с которым надо разговаривать громко, не считаться с ним, и ставить над ним опыты – дать водки, борща и посмотреть, что будет. Или можно научить словам, которых он не понимает:

«ДЭВИД. Ее, ес. Пилядь. Пистя.

ЛЮДМИЛА. (Сергею). Ты, что ли, его научил? Молодец, Серюня. Пусть везет просвещение. Научился в Москве материться. Чему хорошему-то в Москве не научитесь, а вот говну всякому – сразу» [151].

Искаженные матерные слова узнаются сразу. Добрая русская традиция – научить иностранца ругани, чтобы при этом он не понимал, что это за слова. Иностранец – это подопытное животное, попугай, в общем, все что угодно, но не человек, равный по уму и культуре великому русскому человеку. И повод для гордости, что он, неразумный, «понесет культуру в массы», привезет главные российские слова к себе на родину.

«События, происходящие в России, с точки зрения эгоцентричного сознания являются доминантой мировой истории и оказывают непосредственное и исключительное влияние на судьбы мира» – говорит Е. Левкиевская [191, с. 186]. Отсюда понятно, почему герои Коляды так часто говорят нечто вроде: «Я вот думаю, что русский язык все народы мира понимают, он простой и понятный, и его быстро все начинают понимать» [128, с. 188]. Русское – это что-то исключительное, данное прежде, но утерянное другими неразумными народами.

Правильной картиной мира выглядит только «наша»: «Вот проверю – шпион или нет. Эй, ты, а ну – перекрестись вон на Иисуса Христа на нашего, проверим – провалишься сквозь землю или нет?» [Там же, с. 196]. Это до сих пор Старик испытывает Вьетнамца

Представления о других народах сводятся к одному клише. Например, немцы – «фашисты», проигравшая сторона в ВОВ: «Пьющий немец – русский, едри его в корень. Мы их победили все равно» («Птица Феникс» [154]). В этой же фразе проскальзывает основной повод для гордости – как пьют русские. Если напоить до такого состояния иностранца, то произойдет чудо – он станет «нашим». Но только на время. Загадочную и мятежную русскую душу ему все равно никогда не понять: «Хер ты понял и поймешь когда мою мятежную душу, русского человека, и всем вам там, на Западе, нас никогда не понять, мудило. У, рожа кастрата. Раненный контуженный, семь раз козой напуженный. Кайф ловлю ему, гаду, все в глаза говорить, что я об ихнем гнилом Западе думаю» [151]. Это говорит Людмила Дэвиду в «Полонезе Огинского». Величие души сопровождается отвратительной руганью, как бы в поддержание картины. Неспособность на элементарный самоанализ – также отличительная черта таких персонажей. Людмилу переполняет гордость, псевдопатриотизм, выражающий любовь к своим через ненависть к остальным, заученные «патриотические» формулы о «гнилом Западе».

«Запад» становится воплощением разврата, рассадником неправильных ценностей. За деньги там могут сделать все, что угодно: «Он и девочка, и мальчик. У него разрез есть специальный и морковка. Это же Запад. За доллары сделали разрез и морковку пластмассовую. Понял? Мне бы вот так» [Там же] продолжает рассуждать Людмила. Самое удивительное, что и здесь она находит повод для зависти (ранее она завидовала собачкам миллионерш, теперь наличию разреза и «морковки»).

Любое, самое мелкое, отличие становится поводом для унижения другого и способствует самоутверждению. Н. Лейдерман говорит: «По логике людей, воспитанных в традициях нетерпимости, приученных с подозрением относиться ко всему инакому, это, конечно же, имеет значение [мальчик Дэвид или девочка]: есть шанс почувствовать хамское превосходство над тем, что принято считать ущербным, неполноценным. В контексте “Полонеза” феномен маргинальности поворачивается еще одной смысловой гранью, становясь характеристикой провинциальной узости, зашоренности людей. А то обстоятельство, что персонажи “Полонеза” живут в столице, чуть ли не в центре Москвы, заставляет понимать, что “маргинальность” – это явление вовсе не локальное, а скорее ментальное – таков склад ума, таковы принципы мировосприятия, которые глубоко укоренились в сознании бывших советских людей» [192, с. 118]. Иными словами, эта черта присуща не каким-то отдельным личностям, маргиналам, она в целом характеризует менталитет российского человека.

Патриотизм превращается в чисто формальную категорию, как, например, в пьесе «Икар»: «ТОЛИК. Потому что я русский человек. И звонок телефонный у меня – колокольные русские перезвоны. Понял? Неформал!» [123, с. 127]. И эти же формальные признаки служат для разделения людей на своих и не своих, подчинения своего мировоззрения бинарным оппозициям.

Зарождение мифов общенационального или общегосударственного масштаба, как правило, инициируют «верхи», предлагая обществу те или иные идеи (часто в виде лозунгов, высказанных той или иной популярной личностью) (Е. Левкиевская, [191, с. 177]). Народ-богоносец, Третий Рим, пятилетку в четыре года, жить стало лучше, эпоха стабильности; православие, самодержавие, народность; перестройка, демократия, гласность – любое высказывание должно затрагивать чувства, провоцировать, являться средством самоидентификации. Такие мифы создаются искусственно, с их помощью гораздо легче управлять человеком, потому что его реакции становятся предсказуемыми (услышал, как сказали хорошо об Америке – разозлился, обиделся за Россию). Но это тема отдельного исследования.

Дата добавления: 2015-11-14