Читайте также:
|
Как уже было отмечено, «особый путь», по которому пошла Греция, определялся
доминантой ремесла в жизни полиса.
Поразителен на известном нам фоне репертуара художественного творчества сам замысел
поэмы Гесиода «Труды и дни», которую литературоведы определяют как образец
«дидактического эпоса», хотя вернее было бы видеть в ней предтечу того жанра, который в
советское время называли у нас «производственным»; осуждая современные нравы —
Не живет в согласии отец с сыном и сын — с отцом,
Приятель — с гостем своим, и товарищ с товарищем...
и тяжелый труд, приносящий не радости, а печали, поэт противопоставляет этому
«железному веку» ушедший в безвозвратное прошлое «золотой век», когда люди были
свободны от «тяжкого труда и от горя»
... и только добровольно
И спокойно работой наслаждались.
Не приходится поэтому удивляться тому, что и в греческой вазописи мы встречаем, наряду
с батальными сюжетами и иллюстрацией мифов, изображение разнообразных сцен
ремесленного труда, выполненное в том же стиле, то есть с тем же, выражаемым этим
стилем, отношением к «трудам и дням» земледельцев и ремесленников.
Вот как описал впоследствии Лукреций характер и значение ремесла в жизни античного
полиса:
Судостроенье, полей обработка, дороги и стены,
Платье, оружье, права, а также и все остальные
Жизни удобства и все, что способно доставить усладу:
Живопись, песни, стихи, ваянье искусное статуй —
Все это людям нужда указала, и разум пытливый
Этому их научил в движенье вперед постепенном.
Так изобретенья все понемногу наружу выводит
Время, а разум людской доводит до полного блеска.
Здесь хотелось бы отметить и придаваемую философом-поэтом высокую культурную
ценность ремесел, стоящих в одном ряду с художествами, — у греков ведь все они
охватывались общим понятием «техне» (как это будет впоследствии и с первоначальным
широким значением слов art и Kunst в европейских языках, и «искусство» и «художество» в
русском), — и выделенную им роль «разума пытливого», которому человечество обязано
всеми этими «изобретениями» и их неустанным совершенствованием, доведением «до полного
блеска».
Приведу еще одно чрезвычайно интересное свидетельство — фрагмент рассказа
Ксенофонта, ученика великого мудреца Сократа, о беседе учителя с неким Аристархом,
который противопоставлял труд ремесленников-рабов праздности свободных людей:
«—...Ремесленники — это люди, умеющие делать что-нибудь полезное? — спросил
Сократ.
— Конечно, — отвечал Аристарх».
Так неужели, восклицал учитель, свободные люди «не должны ничего делать, как только
есть и спать?... И кого ты считаешь счастливее — тех ли, которые живут в такой праздности,
или тех, которые знают какое-нибудь полезное для жизни дело и занимаются им?.. Когда у
людей больше нравственности — когда они ничего не делают или когда занимаются полезным
трудом? Когда они бывают справедливее — когда работают или когда ничего не делают, а
только рассуждают о средствах к жизни?»
Вот почему высокомерно-презрительные оценки деятельности ремесленников, которые
давал им с высоты своего интеллектуального величия Аристотель, не отражали позиции
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 121
общественного сознания в греческом полисе; у нас есть все основания согласиться с известным
французским историком античности П. Гиро, что уже «..грек гомеровской эпохи не испытывал
по отношению к физическому труду и к людям, посвящавшим этому труду свою жизнь, того
презрения, которое появилось в более позднюю эпоху. Наиболее прославленные герои
древности охотно занимались физическим трудом. Парис строит свой дом с помощью самых
умелых троянских мастеров. Одиссей на
острове Калипсо рубит деревья, обрезает на них ветви, обтесывает их и выравнивает по
шнурку; потом он просверливает в них отверстия, с помощью гвоздей и болтов прилаживает их
друг к другу и делает из них корабль; он выкраивает паруса для своего корабля и приготовляет
все снасти; он же совершенно самостоятельно делает кровать для своей брачной комнаты.
В ту эпоху ремесленники по специальности — оружейники, кожевники, плотники, золотых
дел мастера, носили почетное наименование демиургов. Гесиод советовал всем трудиться, —
продолжал историк и цитировал самого поэта: "Человек праздный внушает отвращение и
богам и людям... Работать не стыдно, постыдна только лень"».
При такой постановке вопроса возникал, естественно, ряд далеко не простых проблем:
каково социально-ценностное соотношение ремесленников и все еще элитарного слоя
земледельцев, ремесленников и торговавших плодами их труда «новых греков», говоря
современным языком? Все эти проблемы отражали начавшуюся в истории человечества
классовую борьбу и так или иначе решались афинскими законодателями-реформаторами, но
для истории культуры определяющим было само осознание общественной ценности тех форм
созидательной деятельности человека, которые производят полезные вещи и
распространяют их. Здесь — корни греческой демократии.
Об этом яснее всего говорит законодательная деятельность Солона: «Согласно его законам,
— говорит историк, — сын не обязан содержать своего отца, если последний не обучил его
какому-нибудь ремеслу... Если иностранцы переселялись в Афины, чтобы заниматься там
ремеслом, им давалось право гражданства». Другой французский историк пишет, что в V веке
«..в руках афинян оказалось большое количество серебра, и это новое богатство дало сильный
толчок развитию промышленности и торговли... Повсюду стали основываться фабрики мебели,
оружия, материй, а в особенности — ваз. Афины с тех пор сделались городом мануфактурной
промышленности... В области промышленности греки проявили те же качества, как и во всех
других отношениях: они обладали необычайной ловкостью рук, живой изобретательностью,
особой способностью угадывать вкусы своих потребителей и, наконец, поразительным
уменьем отыскивать все новые пути для сбыта товаров».
Говоря о высоком уровне строительства в греческих городах еще во II тысячелетии до н. э.,
которое проявлялось не только в сооружении зданий, но и в возведении оборонительных
сооружений и в моще-
нии улиц и дорог, причем не только в крупных, но и в небольших городах, Т. В. Блаватская
подчеркивает, что «..сколь бы ни были гениальны эти одаренные инженеры, они не могли бы
поднять строительное искусство на такую высоту, если бы во всей Греции не работало тогда
значительное число, пусть более скромных, но все же очень умелых строителей».
Уже само название посвященной античному полису главы упоминавшегося
фундаментального исследования Дж. Бернала «Наука в истории общества» — «Железный век.
Классическая культура» — с достаточной определенностью говорит о том, как понимал
ученый исходные силы, породившие «греческое чудо»; об этом говорят и названия первых
разделов этой главы: «Влияние открытия железа», «Железная металлургия», «Топор и плуг»,
«Суда и торговля».
Выявление произведенного освоением железа преобразования всей жизнедеятельности
греческого полиса сказалось в ряде отношений:
на радикальном изменении места в ней торговли — это был, по формулировке Дж. Бернала,
«..первый век, когда товарное производство становится естественной и действительно
существенной частью экономической деятельности», произведя «..резкий переход от родовой к
денежной экономике»;
на столь же существенном изменении политической организации жизни полиса — «..город
железного века дал начало политике» — борьбе «..сменяющих друг друга форм олигархии,
тирании и демократии»;
на характере письменности, литературы, образования, «..рождении абстрактной науки»,
формировании «..реалистического изображения человека в живописи и скульптуре», развитии
философии...
Такова выявленная историком культуры материально-духовно-художественная
целостность произошедших в ее развитии преобразований под прямым воздействием
движения греков по тому пути выхода из первобытности, который я назвал «третьим путем» и
который сыграл особую роль в истории европейской и мировой культуры, заложив основы
нового типа цивилизации, получившего впоследствии название «Западная».
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 122
Дополню сказанное английским исследователем развернутым суждением из популярной
книги швейцарского историка А. Боннара «Греческая цивилизация»: «..греческий народ
перестал быть народом исключительно крестьян или моряков, и новый класс общества —
весьма многочисленный во времена Солона — стал жить трудом своих рук в
городах, которые все увеличивались: это класс ремесленников, трудовой класс, но
одновременно и класс торговцев». Соответственно изменилась и мифология — у этих людей
«..боги, по их подобию, — боги рабочие»: так, Гефест «..был, после Прометея, богом огня, но
не огня — молнии, а богом кухонного очага и кузницы, огня, прирученного на пользу
человека. У него есть свои "мастерские", можно слышать, как в вулканах он работает со
своими подручными. В его распоряжении целый набор инструментов — молотков и клещей,
огромная наковальня и целых двадцать мехов перед горнами. Он весь день работает
полуголым, волосы на голове повязаны по-рабочему ремешком, он кует металл на своей
наковальне. В Афинах... его называли просто "Рабочий"», и Афина «..была сама труженицей, и
прекрасной труженицей, и являлась покровительницей всего трудящегося народа. Плотники и
каменщики обязаны ей своим наугольником. Она покровительница металлургического литья,
но еще более она покровительствует многочисленному сословию гончаров... Афина изобрела
гончарный круг и изготовила первые кувшины из обожженной глины... Вся корпорация
гончаров — хозяева, лепщики, фасонщики, разрисовщики, художники,... рабочие, следящие за
обжигом, чернорабочие, которые месят глину, — все поклоняются Афине... Богиня рабочих
покровительствует и женскому рукоделию. Веретено и прялка такие же и даже более ценные ее
атрибуты, чем копье... Участвуя в повседневной жизни своего народа, богиня рабочих как
нельзя лучше отражает его свойства: на Акрополе она защищает город, стоя во весь рост с
копьем в руке и шлемом на голове; в улочках нижнего города и в предместьях она являет
мелкому простому люду разумную веру, лишенную тайн и мистики и очень здравую для своего
времени...
К этим рабочим богам близок популярный во всей Греции Гермес, древний бог куч камней,
сделавшийся хитрым богом путешественников, торговцев, лавочников, купцов и
коммерсантов. Его статуи устанавливались на рыночных площадях и вдоль троп и дорог, по
которым двигались торговцы со своими товарами... Он изобрел весы, гири и меры. Гермесу
нравится самый процесс торговой сделки: он оттачивает язык продавца и покупателя, внушая
каждому самое честное и выгодное предложение, пока между ними не установится согласие».
Я привел эту длинную цитату, говорящую как будто не столько о материальной основе
греческой культуры, сколько о ее духовном отражении в мифологическом сознании, поскольку
этот рассказ пока-
зывает порождение произошедшим в греческом полисе изменением материального бытия
небывалого в истории человечества типа сознания.
Сошлюсь и на выводы профессора петербургского университета А. И. Зайцева,
исследовавшего материальные основы произошедшего в Греции «культурного переворота», —
его монография так и названа: «Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв, до н. э».
«Уже в эпоху бронзы, — отметил исследователь, — промежуточное положение Греции
между источником меди — Кипром, и возможными источниками олова на территории
нынешней Чехословакии, на Пиренейском полуострове и на Британских островах должно было
стимулировать и развитие производства бронзы, и торговлю, в том числе торговлю с
отдаленными странами»; однако «решающим» для данного «культурного переворота» было
«распространение железа», которое определило изменение роли ремесла в жизни греческого
полиса.
Советская историческая наука, пытавшаяся объяснить существо и величие античной
культуры не типом производственной деятельности, а классовой структурой общества,
«формированием рабовладельческих государств», сталкивалась тут с непреодолимыми
трудностями — ведь, с одной стороны, рабовладение существовало и в древневосточных
монархиях, и в Римской империи, но ничего, подобного греческой культуре оно там не
порождало, а с другой — в самой Греции в условиях рабовладения складывались резко
различные типы культуры в разных полисах, например, в Афинах и в Спарте.
Только такой самостоятельный мыслитель, как А. Ф. Лосев, мог позволить себе усомниться
в продуктивности подобной позиции: «Гераклит, — писал он недоуменно, — иной раз
трактуется как представитель античного рабовладения. Но что рабовладельческого в
гераклитовском первоогне или в его логосе?» и продолжил: «что рабовладельческого» в
дорическом ордере, в Поликлетовой статуе «Дорифора», в лирике Сафо?... Правда, в одной из
последних своих работ — в статье «Античная философия и общественно-исторические
формации», опубликованной в 1988 г. в сборнике «Античность как тип культуры», наш
выдающийся ученый изменил свою точку зрения и определил тип мышления, лежавший в
основе древнегреческой культуры, как «рабовладельческое мышление», основными чертами
которого являются «абстрактность», «созерцательность» и «духовная пассивность», хотя и
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 123
сделал важную оговорку: «..теория рабовладельческого мышления еще не была задачей
специальных исследований»,
к тому же речь идет не о «чисто экономическом» понимании рабства, а о том широком его
толковании, которое было свойственно Аристотелю и детально разработано ритором IV в. н. э.
Либанием, который «..исходит из представлений о всеобщем рабстве людей и богов, т. е. из
представлений о космическом рабстве», и приходит к выводу, что «..рабство — это не только
зависимость одного человека от другого, но и покорность людей своим прихотям,
приверженность их различным порокам и таким страстям, как чревоугодие, гнев, игра в кости,
зависть, корыстолюбие, жадность к золоту, неумеренность в любовных наслаждениях», и что
поэтому вообще «никто не свободен».
Все же в данном случае никак не могу согласиться с А. Ф. Лосевым — и потому, что при
таком метафорическом употреблении понятия «рабство» оно теряет тот конкретный
социально-экономический смысл, который оно имеет в исторической науке, и способно лишь
ввести в заблуждение тех, кто ищет связи между общественным сознанием и общественным
бытием, а во-вторых, потому, что рабство в прямом и точном значении этого понятия, из
которого А. Ф. Лосев все же исходит в своих рассуждениях, характеризовало социальный
строй не только в рассматриваемой им непосредственно культуре Греции, но и в странах
Древнего Востока, с одной стороны, и в Древнем Риме — с другой, но к ним вышеприведенное
описание этого типа ментальности никак не относится. А. Ф. Лосев, разумеется, прав, говоря,
что «..рабовладение впервые только и принесло с собою разделение физического и
умственного труда», но оно не могло породить конкретное содержание умственного труда —
достаточно вспомнить и противоположность культур Египта и Греции, выросших в равной
мере на социальной почве рабовладения, и существеннейшие и всесторонние расхождения
взглядов Платона и Аристотеля, хотя порождены они были одной и той же рабовладельческой
экономикой, и радикальные преобразования самого политического строя в сохранявшем
рабовладельческую основу Древнем Риме...
Приходится заключить, что методологическая установка ученого, которую он настойчиво
характеризует в этой статье как «марксистско-ленинскую», усматривая ее суть в том, что
«..общественно-экономическая формация лежит или, вернее, должна лежать в основе всех
историко-культурных явлений», хотя они к ней и «не сводимы», ошибочна в корне; она к тому
же не соответствует взглядам К. Маркса на эту проблему — ведь он искал объяснение природы
античной культуры совсем не в рабстве, а в той специфической структуре сознания, в
которой он видел выражение «нормального детства» человечества; независимо от того,
признаем мы продуктивным такой ход мысли или не признаем, существенно то, что сам
создатель материалистического осмысления истории не считал тут возможной апелляцию к
рабству.
Конечно, рабовладение оказало серьезное влияние на античную культуру, но это было
внешнее на нее воздействие, тогда как изнутри, могуществом собственных движущих сил, эта
культура вырастала из имманентного ей материально-производственного фундамента — еще
неизвестного истории ни земледельческих, ни, тем более, скотоводческих государств
превращения деятельности ремесленников, творящих то, чего нет в природе, в
системообразующую силу общественного бытия — подобно тому, как это произойдет спустя
две тысячи лет в западно-европейском городе, который и опознал в античном полисе своего
исторического предшественника, положив это ощущение родства в основу зарождавшегося в
нем нового типа культуры, вполне правомерно названного впоследствии Возрождением.
Понимая невозможность вывести великую культуру греков из рабовладения, В. Н. Романов
обратился в поисках ее детерминанты к демократическому характеру греческого полиса, имея
в виду Афины и ссылаясь на ставшее классическим Аристотелево определение человека как
«существа полисного» (более точно следовало бы все-таки перевести Zoon politikon как
«общественное животное»); не касаясь сейчас крайней сомнительности определения сути этого
типа культуры понятием «теоретичность», в контексте настоящих рассуждений необходимо
задуматься над тем, почему в античном полисе могла сложиться демократическая структура
общественного бытия, породившая такое понимание человека и такой тип культуры? Ответа
на этот вопрос ученый не дает — более того, он его и не ставит, потому что классово-
рабовладельческой детерминации античной культуры он противопоставляет весьма
своеобразно трактованный «деятельностный подход», основанный на понимании деятельности
как чисто психологического — точнее, исторически-психологического — процесса, свободного
от какой-либо материально-практической детерминации.
Видимо, глубинные основы греческой культуры, включая ее демократическую
политическую составляющую (кстати, современное понятие «политическая» происходит
именно от греческого слова «полис»), следует искать в той материальной почве, которую
составило ремесленное производство в таких полисах, как Афины, что и определило их
отличие от традиционной для земледельческих государств
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 124
Спарты. Ибо даже в самой Греции город городу рознь. Хотя — как это было показано в
предыдущей лекции — земледелие действительно является несравненно более прогрессивным
типом культуры сравнительно со скотоводческим хозяйством, не говоря уже о практике
первобытного общества, однако и оно не производит того, чего нет в природе, а лишь
видоизменяет существующие в ней формы растительности, видя в них такие же предметы
потребления, какими являются дикорастущие злаки, овощи, фрукты, так же, как скотоводство
делает это с животными, тогда как ремесло создает нечто, не существующее в природе, —
орудие труда, сосуд, одежду, жилище, оружие — и непосредственно не потребляемое, а
сохраняющееся в истории человечества как система непрерывно совершенствующихся орудий
его практической деятельности. Тем самым оно и воспроизводит самое себя, и обеспечивает
повышение продуктивности способов обработки земли и разведения скота. Если этот вид
творческой активности человека в своих первоначальных примитивных формах, названных
мной поэтому «рукомеслом», зародился, как мы видели, в ходе антропогенеза и сопровождал
человечество на протяжении всей его последующей истории, то он сыграл в ней поистине
революционную роль, когда смог стать ремеслом, и обрел роль хозяйственной,
производственной, культурной доминанты практической деятельности общества Такую
возможность предоставила ему История, поставив соответствующий «эксперимент» в
древнегреческом полисе.
Культура обретала здесь качества, радикально отличившие ее от культуры восточных
земледельческих государств, — сошлюсь еще разна заключения уже неоднократно
цитированных мной Г. и Г. А. Франк-фортов: в Египте и Месопотамии население городов «..не
было оторвано от земли. Напротив, многие получали доход от окружающих полей, все они
почитали богов, олицетворяющих природные силы, и все они принимали участие в
празднествах, отмечавших поворотные пункты земледельческого года. В великой метрополии,
Вавилоне, выдающимся ежегодным событием был праздник Нового года, отмечающий
обновление производящих сил природы. Во всех городах Месопотамии ежедневные труды
прерывались по нескольку раз в течение каждого месяца, когда луна завершала одну из своих
фаз или другие природные явления требовали соответствующих действий от части общества. В
Египте также земледельческие заботы находили выражение в празднествах в Фивах, Мемфисе
и других египетских городах, во время которых отмечался подъем Нила, окончание наводнения
или заверше-
ние сбора урожая». И следовал общий вывод, который с полным правом может быть
отнесен и к однотипным культурам других народов — в Индии, Китае, Америке: «Городская
жизнь ни в коей мере не уменьшала осознание человеком его сущностного родства с
природой».
Именно такое осознание горожанином своего «сущностного родства с природой» и
является тут определяющим — ведь доход от поместий получали не только многие жители
античных полисов, но и русские аристократы в XIX веке, а новогодний праздник, как и
Рождество, и Пасху, отмечают и в наши дни горожане, даже понятия не имеющие об их
исконном языческом смысле и полностью лишенные осознания своего «сущностного родства
с природой». Примечательно, что авторы цитированной характеристики поведения жителей
древневосточных городов испытали потребность в заключительной главе коллективной
монографии «В преддверии философии» сравнить его с поведением обитателей греческих
полисов: признавая значение влияния культуры восточных государств на культуру греков,
выразившееся и в ряде мотивов мифологии греков, и в том, что «..в некоторых ритуалах
участники действ переживали непосредственную связь с божеством, проявляющимся в
природе», историки сочли необходимым подчеркнуть наличие «..в греческих мистериях ряда
черт, не имеющих прецедента», суть которых — «..преуменьшение дистанции между людьми и
богами». И это нашло свое выражение не только в мистериях — «..греческая литература
называет много женщин, имевших любовниками богов и родивших им детей» —
действительно, что может быть более выразительным знаком сокращения этой дистанции?
Грек не мог бы сказать, подобно месопотамскому автору сочинения «Я восхвалю господина
мудрости»:
Мне молитва — закон, жертва — обычай!
День почитания бога — вот радость сердца!
Славить царя — мое блаженство!
Песнопенья святые — мое наслажденье!
Само понятие «закон» приобретает у греков значение человеческого, а не божественного
установления — сила человека, воспетая Софоклом, заключалась, в частности, в том, что он
«законы начертал» для собственной жизни!
В высшей степени показательно сопоставление законодательной деятельности
древневосточных правителей, о которой уже говорилось
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 125
на предыдущей лекции как о значительном завоевании истории культуры по сравнению с
отсутствием таковой в обществе пастухов-кочевников, живущих целиком во власти мифа, но
обнаруживающей всю свою ограниченность рядом с установлением правовых норм в
демократическом греческом полисе. Предоставлю слово осуществившему это сопоставление
Ю. В. Андрееву, указавшему на то, что в «переднеазиатском храмовом городе»
законодательная деятельность не входила в число прерогатив городских советов там, где они
существовали, — «..право составлять и провозглашать законы всегда принадлежало... лицам
особого рода, облеченным "божественной благодатью": царям или замещавшим их судьям
(шоффетам)»; это значит, что «..в огромном большинстве своем восточные города-государства
достигли лишь той стадии социального и политического развития, которую греки миновали
уже в архаический период своей истории (VII— VI вв.)... До настоящего полисного строя,
важнейшими основаниями которого являются принцип гражданского равенства и
законодательная власть народного собрания, ни один из них так и не поднялся».
К сожалению, определяя «основные факторы», которые обусловили становление
демократии в греческом полисе и произошедший в нем «..полный разрыв с застойными
формами древневосточной государственности», историк, в соответствии с сохранявшей свое
влияние квазимарксистской догмой, назвал «рабство и частную собственность», как будто на
Востоке не было рабства и как будто частная собственность была самопроизвольной, хотя
выше сам он указывал на ремесло и торговлю как на силы, преобразовавшие архаическую
Грецию в комплекс демократических полисов. Именно в этих хозяйственных силах и
заключались истоки того нового, неизвестного всей прошедшей истории самосознания,
которое могло породить право гражданина полиса самому вырабатывать законы своего бытия
и по отношению к которому частная собственность была фактором производным, а рабство —
фактором сопутствующим, несомненно, весьма влиятельным, но никак не определяющим
(достаточно вспомнить, что рабство существовало и в демократических Афинах, и в
аристократической Спарте — «Спартанцы, — замечал А. И. Зайцев, — которые могут
считаться, как и афиняне, относительно чистыми греками, почти вовсе не приняли участия в
культурном перевороте», — а позднее, в Риме, рабовладение определяло классовую структуру
общества и в республиканское время, и в императорское...).
Вот как характеризовал Аристотель демократическую суть реформы Солона: «По-
видимому, вот какие три пункта в Солоновом госу-
дарственном устройстве являются наиболее демократичными: первое и самое важное —
отмена личной кабалы и обеспечение ссуд; далее — предоставление каждому желающему
возможности выступать истцом за потерпевших обиду; третье, отчего, как утверждают,
приобрела особенную силу народная масса — апелляция к народному суду. И действительно,
раз народ владычествует в голосовании, он становится властелином государства».
В этом свете не приходится удивляться, что у греческих мыслителей могла родиться мысль,
которая только в Новое время будет разработана как правовая теория «общественного
договора» — такова, например, идея софиста Ликофрона, рассматривавшего государство не
как творение богов, а как результат «общественного договора».
В условиях такого уникально-своеобразного типа практического бытия складывалось
специфическое отношение общественного сознания демократического греческого полиса к
войне. При том, что война была в эту эпоху, как и в прошлом, да и оставалась в будущем,
вплоть до нашего времени, основным и легализованным способом разрешения
межгосударственных противоречий, жителям демократического полиса в еще большей
степени, чем земледельцам Древнего Востока, не была свойственна агрессивность, органичная
для сознания кочевникоз — по той простой причине, что само практически-созидательное
существование человека, поглощенное ремесленным творчеством и торговлей плодами своего
труда, требует мирной жизни, а не набегов и грабежей. Однако реальная жизнь в условиях
непрекращающихся и повсеместных войн требовала готовности к защите собственного дома и
плодов своего труда, а соответственно и воспитания сознания героической доблести воина,
способного пожертвовать своей жизнью на полях сражений. «Археологические памятники
микенской культуры, — пишет С. Я. Лурье, — дают право заключить, что жители городов
Пелопеннеса в микенскую эпоху не чувствовали себя в безопасности и должны были
постоянно бояться набегов извне. За это говорят укрепленные замки и городские стены,
сложенные из вытесанных и пригнанных друг к другу гигантских многоугольных камней,
сюжеты фресок, украшающих дворцы властителей, — сражения, осады городов и т. д. Можно
полагать, что этим внешним врагом были все снова и снова прибывающие с севера орды
греческих кочевников».
Греческое искусство, начиная с поэм Гомера и кончая скульптурными композициями на
тимпанах храмов и вазовой живописью, имело изображение баталий главной своей темой, но
при этом оно про-
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 126
славляло не столько победы своих воинов, сколько героическую гибель, как мы сказали бы
сегодня, в «борьбе за правое дело», патриотический подвиг, а не уничтожение врага. В
военной песне Тиртея говорилось:
Славно ведь жизнь потерять, средь воинов доблестных павши,
Храброму мужу в бою из-за отчизны своей.
Будем за родину храбро стоять и, детей защищая,
Ляжем костьми, не щадя жизни в отважном бою.
О творчестве Еврипида историк античной литературы пишет, что он «ненавидел войну» и
считал ее «следствием нечестной деятельности некоторых политиков», поэтому был
«убежденным поборником мира». А героиня известной комедии Аристофана «Лисистрата»
организовала успешный заговор женщин разных стран, чтобы добиться окончания войны и
заключения мира.
Едва ли не самым ярким проявлением отношения жителей демократического полиса к
войне — демократического, поскольку именно он представлял рассматриваемый нами тип
культуры, а в Спарте, тяготевшей к другому типу культуры, воинственность была
целеустремленно формировавшейся социально-психологической установкой, — является
сатирическое изображение войны в поэме «Война мышей и лягушек».
Так на уникальном по тем временам господстве практически-созидательной деятельности
ремесленного производства складывался новый тип сознания, радикально изменивший все
стороны духовной жизни греческого полиса — модифицировавший мифологическое сознание,
высвободивший художественное мышление из подчинения мифу, небывало развивший, и вширь
и вглубь, систему научных представлений, наконец, породивший новую форму теоретического
мышления — философский дискурс.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 79 | Нарушение авторских прав