Читайте также:
|
Второй путь, по которому пошли народы в условиях кризиса первобытного строя —
превращение земледелия в основу производственной деятельности и соответственная
перестройка всей обеспечивающей этот тип жизнедеятельности культуры. Выбор этого пути
зависел, конечно, не от воли какого-то племенного вождя, царя, фараона, а от природных
условий, геологических и климатических, благоприятствовавших именно такому, а не
скотоводческому, способу хозяйствования, поэтому овладение животными ограничивалось их
использованием в качестве тягловой силы в сельскохозяйственных работах и в домашнем
хозяйстве. Такие условия предоставляло наиболее близкое к африканскому месту рождения
человеческого рода Двуречье на севере материка, а затем в более отдаленных восточных
районах — в Индии, Китае, Индонезии, в Южной и Центральной Америке.
В современной науке, которая берет в основу типологии либо формально географический
принцип, либо классово-структурный, содержание понятия «Древний Восток» оказывается
предельно расплывчатым и в обобщающих сочинениях историков, культурологов,
искусствоведов трактуется по-разному, в большинстве случаев без какого-либо обоснования
предлагаемой трактовки. Например, в 1 томе «Всемирной истории», написанной с позиций
формационного членения исторического процесса, под «Древним Востоком» разумелись
«древнейшие рабовладельческие государства», сначала, в IV—III тысячелетиях до н. э.,
расположенные в долине Нила и в Двуречье, затем, во II тысячелетии, включившие
Вавилонию, Ассирию и Митанию, Хеттскую державу, Финикию, Палестину и Сирию,
древнейший Крит и микенскую Грецию, древнейшие Индию и Китай, а далее, в I тысячелетии,
средиземноморские страны Передней Азии и
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 98
Аравию, Урарту и Закавказье, Ассирийскую державу, Ново-Вавилонское царство и Египет,
древнейший Иран, Индию и Китай, а затем подключенные к этому же историческому
состоянию уже не восточные, а европейские общества в Италии и Греции. Между тем
специальное исследование «История Древнего Востока» (2-е изд. опубликовано в Москве в
1988 г.) включает в себя только историю Египта, переднеазиатских стран, Малой Азии и
Закавказья, Восточного Средиземноморья и Аравии, Ирана и Средней Азии, Южной и Юго-
Восточной Азии (Индия, Китай и «другие страны Дальнего Востока»). Во Введении к
коллективной монографии «Искусство Древнего Востока» сказано, что «..ареал
распространения древневосточных культур был почти необъятен», все же границы его были
очерчены: «..от Атлантического до Тихого океана, от Карфагена с примыкающими к нему
Нумидией и Мавританией — на западе, до Китая — на востоке; от Закавказья и Средней Азии
— на севере до Аксума, Куша, Савейского и Минейского царств и древнейших государств
Юго-Восточной Азии — на юге. Они занимали Северную и Северо-Восточную Африку,
Малую Азию, Кавказ, восточное побережье Средиземноморья, долины Тигра и Евфрата,
Южную Аравию, Иран и прилегающие к нему с севера области, поймы Инда и Ганга, Хуанхэ и
Янцзыцзяна, Индокитайский полуостров». В фундаментальной «Хрестоматии по истории
Древнего Востока» представлены Египет, Двуречье, Сирия, Финикия, Палестина, Хетты,
Урарту, Иран, Индия и Китай, в антологии «Поэзия и проза Древнего Востока» — литературы
Египта, Шумера, Вавилонии и Китая, хеттская, индийская, иранская и еврейская, а во
«Всеобщей истории искусства» этот этап представлен художественной культурой Двуречья,
Шумера, Аккада, Вавилона, хеттов и митанн, Ассирии и Египта, после чего следует
характеристика греко-римской античности, а второй том возвращает нас к типологически
однородному с доэллинскими культурами внеевропейскому искусству Ближнего и Среднего
Востока, включающего Аравию, Сирию, Палестину, Ирак, Тунис, Алжир, Марокко,
Мавританскую Испанию, Турцию, Иран, Азербайджан, Среднюю Азию, Афганистан, затем
Индию, Непал, Цейлон, Индонезию, Бирму, Камбоджу, Вьетнам, Лаос, Таиланд, затем Китай,
Монголию, Корею, Японию, затем Древнюю Америку, Тропическую и Южную Африку,
Австралию и Океанию, причем захватываются здесь и действительная древность, и
средневековье, ибо определяющим для этого коллектива историков искусства был, скорее,
политико-идеологический, нежели художественно-куль-
турологический принцип выделения искусства каждого государства в их современной
номенклатуре.
Понятно, что в более кратких описаниях этого масштабного историко-культурного явления,
типа соответствующего тома «Малой истории искусств» или множества выходивших в
последние годы учебников по культурологии, выделялись те его конкретные этнические
формы, которые автор (или авторы) просто-напросто лучше знает. И все же общей
таксономической категорией остается сочетание хронологического индикатора «Древний» и
географического «Восток», хотя для понимания закономерностей исторического развития
общества, культуры, искусства — если, разумеется, они признаются — определяющими
являются не эти признаки, а содержательно-типологические, а они характеризуют, с одной
стороны, соседство на Востоке в эти древние времена принципиально различных обществ,
культур, художественных стилей — восходящих к сохраняющемуся первобытному
синкретизму, оседлых земледельческих, кочевых скотоводческих и переходных, смешанных, а
с другой — наличие однородных с восточными социокультурных образований в несколько
более поздней по времени истории доколумбовой Америки. Например, в Древнем Китае
«весьма существенными», как подчеркивал С. П. Фицджеральд, были даже внутренние
различия в культуре северных и южных районов, опиравшиеся на различия антропологические,
— «..в горах до сих пор проживают народы, которых сами жители провинции не считают
"китайцами"», и он же отметил, что, с другой стороны, «самая ранняя из обнаруженных в
Китае цивилизаций имеет немало общего с неолитической культурой других частей древнего
мира». Востоковеды (в частности, В. В. Струве) не раз фиксировали многостороннее сходство
столь далеких друг от друга культур Шумера и Индии, а Э. Маккей усмотрел наличие
определенной рациональной «схемы городского планирования» и в городах долины Инда, и в
Вавилоне, и в египетском городе Кахуне; очевидны черты сходства еще более географически и
хронологически отдаленных друг от друга культур Египта и Мексики. Дело тут, разумеется, не
в прямых влияниях одной культуры на другую, хотя их контакты нередко имели или могли
иметь место, — вспомним хотя бы аргументы, предоставленные путешествиями Т. Хейердала,
— а в типологическом родстве, то есть в порождении сходными глубинными процессами
сходных форм их проявления. И если мы исходим из презумпции закономерного развития
культуры — пока рассматривая это представление как гипотезу, которую должен проверить
весь последующий
анализ, — то нас должны интересовать именно эти черты сходства, поскольку в них-то и
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 99
скрываются закономерности развития культуры. Поскольку же выведение данных
закономерностей из характера производственных отношений, типа собственности и,
соответственно, классовой структуры общества неправомерно, следует проверить и в данном
случае соответствие реального положения вещей — известной нам совокупности фактов
истории культуры древневосточных стран — изложенной выше теоретической модели трех
путей развития культуры на выходе из ее исходного первобытно-синкретического состояния.
Во всяком случае, понятны стремления наших историков, освободившихся от
необходимости догматического толкования учения К. Маркса, найти иные содержательные и
хроноструктурные схемы исторического процесса (напомню опыты такого рода И. М.
Дьяконова, Б. С. Ерасова, Н. С. Розова, Ю. В. Яковца и некоторых других ученых, о которых
было рассказано в первой лекции); применительно к данному этапу истории упомяну лишь о
позиции наиболее крупного нашего востоковеда И. М. Дьяконова, который в «Путях истории»
отказался от характеристики данного исторического состояния как «рабовладельческого
способа производства» и расчленил его на две фазы — на «раннюю, или общинную,
древность» и «позднюю, или имперскую, древность»; первая рассмотрена на примере Шумера,
с указанием на движение по этому же пути Египта, Ахейской, Хеттской, Митаннийской,
Среднеассирийской держав, всех обществ Малой и Передней Азии, хотя и за некоторыми
исключениями, «а также обществ вокруг Эгейского моря в Восточном Средиземноморье», а в
начале 1 тысячелетия до н. э. «к этому же типу, видимо, все еще принадлежали различные
общества переднеазиатских и малоазиатских нагорий, Греция и, возможно, Италия (Этрурия,
другие мелкие государства Италии, в том числе и Рим)». Получается, что и тут понятие
«Древний Восток» теряет свои географические очертания, включая родоначальников
европейской культуры; странность такого «включения» определяется, однако, не
географическими, а социокультурными типологическими различиями, которые историк видит
и отмечает, но не придает им основополагающего значения, растворяя их существенные
отличия в этом неопределенно-бессодержательном понятии «ранняя древность». Точно так же
и в следующей фазе — «имперская древность» — замена рабовладения на «имперский» тип
политического строя не помешала объединению восточных империй и Римской, более того —
с уже совершенно непонятным включением сюда же культуры классической Греции...
Положенная в основу настоящего курса методология позволяет выявить реальную
производственную основу этих процессов и соответственно увидеть в древневосточных
культурах порождение земледельческой доминанты практического бытия народов,
реализовавших таким образом возможности, которые предоставляла им, как и оказывавшимся
в аналогичных условиях племенам Центральной и Южной Америки, природа; именно такая
структура бытия обусловила все особенности материальной, духовной и художественной сфер
культуры данного ее исторического типа.
Разумеется, «разброс» конкретных условий его формирования в соотношении с
особенностями этнических и культурных предпосылок, унаследованных каждым народом от
его исходного первобытного состояния, обусловил не менее широкий диапазон
индивидуально-своеобразных форм земледельческой цивилизации, чем тот, что был свойствен
типологически «смежной» культуре пастухов-скотоводов и воинственных кочевников; к
примеру, Н. Д. Флиттнер убедительно показала существенные отличия в изображении человека
в искусстве Шумера в III тысячелетии и в Египте; еще значительнее художественно-стилевые
особенности типологически родственных этим культурам изображений человека в искусстве
Древней Индии и Центральной Америки; вместе с тем очевидно, что во всех них действовали
единые принципы воспроизведения человеческой фигуры, и не потому, что тут имели место
прямые влияния, а потому, что сходные побудительные силы порождали сходные следствия.
Поэтому и в данной лекции задачи настоящего методологического введения в изучение
истории мировой культуры потребуют, в полной мере учитывая эту вариативность, выявления
тех общих закономерностей всемирно-исторического процесса развития культуры
земледельческого типа, которые пролегают на уровне более глубоком, чем диверсификация ее
конкретных состояний. К тому же, вопреки позитивистской абсолютизации конкретного,
своеобразного, особенного — «наличного бытия» культуры, — я исхожу из убеждения, что
понять это особенное, своеобразное, конкретное (не описать, а именно понять!) можно только,
видя в нем индивидуальное проявление типологического. А оно заключается в том, что данный
тип культуры вырос из земледелия, той его конкретной формы, которая сложилась в странах
Древнего Востока.
Процитирую лаконичное описание данной ситуации из книги известного американского
шумеролога С. Н. Крамера: «Наиболее значительные из достижений шумеров в области
техники относятся к
ирригации и сельскому хозяйству. Создание сложной системы каналов, плотин, запруд и
водохранилищ требовало высокого инженерного мастерства и знаний. Для проведения
земельной съемки и подготовки плана работ требовались нивелировочные и измерительные
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 100
инструменты, чертежи и карты... Поэтому не удивительно, что шумерские учителя составили
«Календарь земледельца», в который входили разнообразные советы, призванные помочь
земледельцу в проведении всех полевых работ, начиная с затопления поля в мае-июне и кончая
веянием зерна, созревшего в апреле—мае следующего года». Историк приводит и один
необыкновенно интересный документ — «Спор между Мотыгой и Плугом» о сравнительной
ценности того и другого, — который говорит о том, «..как высоко оценивали шумеры роль
работников в экономике и технике вообще и, в частности, в таких важных областях, как
ирригация, дренажные работы, сельское хозяйство, строительство, починка мостовых». Не
очевидно ли, что радикальное отличие такой формы бытия от скотоводческой не могло не
иметь разносторонних и принципиальных последствий для всего строя культуры? Сошлюсь
вновь на Г. Гачева, диалектически сопоставившего жизнь и сознание земледельца и кочевника:
первый «вроде свободнее», чем второй, ибо «..если род о нем не заботится, он сам о себе
позаботится», с другой же стороны, его характеризуют «..возросшая несвобода и зависимость:
избу не стронешь, в случае чего, с места, как юрту; человек становится рабом места, где осел и
живет... Кочевник, если разругался со своими, мог откочевать в другие места — вольная птица.
Земледелец же, раб места, городит над собой государство, участковых, космос отчуждения
вырастает вокруг».
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 71 | Нарушение авторских прав