Читайте также:
|
Предваряя детальный анализ обусловленности различия структур духовной жизни,
«менталитета», как принято сейчас говорить, этих народов от характера их материальной
практики, обращу внимание только на одну — но одну из самых существенных, корневых! —
плоскость этих различий — на отношение данных культур к пространству и к времени.
Историки многократно отмечали порождение земледельческим образом жизни
циклического понимания времени, поскольку именно таков ритм сезонного умирания и
возрождения растительности; идея умирающего и воскресающего бога типа Осириса и его
«близнецов» Аттиса, Адониса, Таммуза была отражением закона жизни растительности.
Однако к этому наблюдению следует добавить, что подобное восприятие времени лишало его
основополагающего значения в человеческой жизни, ибо если, как будет сказано в
отрефлектировавшей эту ситуацию Библии: «Все возвращается на круги своя», то практика
человеческой жизни оказывается в малой степени зависящей от времени — каждый момент
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 88
нашего бытия необратим и потому обладает особой ценностью, ценностью неповторимого.
Тем очевиднее это в сопоставлении с ценностью пространства — она определяется тем, что
площадь обрабатываемых земель обусловливает объем выращиваемых на ней злаков. Иначе
говоря, человек является «собственником пространства», но всецело зависит от течения
времени. И если пространство симметрично по отношению к нему «правые - левые», «верх -
низ», то время асимметрично, будущее превращается в настоящее, а настоящее — в прошлое, и
этот объективный ход времени вне власти человека; однако вера в вечную загробную жизнь,
воплощаемая в заупокойном культе, минимизирует ценность быстротечной земной жизни.
В жизни скотоводов пространство играет еще большую роль, поскольку кочевое бытие и
порождаемые им непрерывные кровавые столкновения с земледельцами, горожанами и
другими кочевниками делают особенно значимой в этой культуре уже не статику
ограниченного, освоенного земледелием пространства, а динамику передвижения в
безграничном пространстве гор, степей, рек и моря; время же еще меньше значит для
кочевников-воинов, чем для оседлых земледельцев, образ жизни которых существенно зависит
от времени года, от смены погоды, от дня и ночи.
Принципиально иная ситуация складывается в жизни ремесленника: пространство не играет
в ней практически никакой роли, и его восприятие не выходит за пределы пластики
человеческого тела; его масштабу и пропорциям подчинено архитектурное пространство
каждого здания и города в целом, в противоположность их соотношению в культуре Востока.
Что же касается времени, то оно оказывается в Греции мерой необратимых изменений в ходе
производственной деятельности человека, хроноструктурой человеческого творчества;
поэтому его циклическая трактовка уступает здесь место его линейному пониманию как
структуры процесса развития — это выразилось уже в наивно-мифологическом образе
Кроноса, пожирающего своих детей. Закономерно поэтому, что именно в греческом полисе
родилась ставшая аксиоматической в европейской цивилизации формула великого философа:
«Панта реи», — то есть «Все течет, все изменяется, и нельзя дважды войти в одну и ту оке
реку, потому что вода уже не та, и ты уже не тот». (Вот почему я не могу согласиться с 3.
В. Удальцовой, которая в только что цитированной прекрасной книге о византийской культуре
объясняет смену циклического понимания времени линейным, апеллируя к христианской идее
движения человечества от акта божественного творения «и вперед, фактически до
бесконечности»; но ведь с одной стороны, христианская мифология признает не бесконечный,
а конечный — до «страшного суда» — ход истории, а с другой — приведенный тезис
Гераклита говорит о преодолении циклического понимания времени в самой античной
культуре.) Хотя вытеснение временем пространства с его позиции доминанты мироощущения,
а затем и рождавшееся линейное понимание времени потребовали изобретения более точного
способа его измерения, чем архаические солнечные, водяные и песочные часы, — способа,
подобного по точности и мере расчленения изобретенному на Востоке математическому
методу измерения земельного пространства, — уровень научно-технической мысли еще не
позволил решить эту задачу, при том, что греки усовершенствовали заимствованные у
вавилонян солнечные часы. История культуры отложила это решение до позднего
Средневековья, когда возникли условия, аналогичные тем, что складывались в
древнегреческом полисе, но появилась техническая возможность измерения времени с
точностью, близкой к точности измерения пространства.
Радикальное изменение соотношения пространства и времени в системе ценностей
сказалось на духовной сфере уже в античности:
оно вело к формированию нового строя психологии, новой проблематики философии —
вспомним, хотя бы апории Зенона! — новой структуры художественного освоения мира —
выходу на авансцену культуры временных искусств (поэзии, театра, музыки), а в самих
пространственных искусствах — в вазописи и скульптуре — к введению развернутых сюжетов,
изображающих такие моменты процесса, по которым, как объяснит в свое время Г.-Э. Лессинг
в «Лаокооне», можно представить себе все его течение во времени (в отличие, замечу сразу, от
древневосточного способа изображения выключенных из тока времени, застывших, словно
безжизненных, высокородных персонажей).
Мы увидим в дальнейшем, что именно такое пренебрежение к времени будет не только
унаследовано живописью и поэзией Востока, став одной из черт его традиционного искусства,
но окажется формообразующим принципом и европейского искусства средних веков,
отвергнувшего устремления античности и вновь обратившегося, при всех его особенностях, к
художественному постижению вневременного, вечного, следовательно, потустороннего, тогда
как Новое время в Европе продолжит прерванные Средневековьем усилия художественного
сознания античности постичь течение времени — вначале Возрождения в единстве с
выявлением ценности зримого пространства Природы, а затем в пренебрежении к нему и уже в
XX веке попытке В. Кандинского и его последователей превратить саму живопись в «музыку
цвета», скульптуру — в движущиеся «мобили» А. Колдера, а литературу — в подобное
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 89
музыкальному воспроизведение «потоков сознания».
Это кажущееся отвлечение от непосредственного предмета рассмотрения в данной лекции
оправдано тем, что оно помогает преодолеть распространенное заблуждение, будто различия
культур, ментальностей, психологии людей Запада и Востока имеют этническую,
биофизиологическую природу, тогда как суть этих различий историко-культурная, что и
демонстрирует, в частности, нелинейное развитие человечества по выходе из первобытного
состояния. Синергетически описываемое явление бифуркации выступило здесь в более
сложном виде полифуркации, подобно положению нашего былинного «витязя на распутье» на
развилке трех дорог и испытавшего все три.
* * *
Дабы результаты обосновываемого мной понимания закономерности развития мировой
культуры на первых его этапах были доста-
точно наглядны, я представляю их в схеме 15 (она, как и все предыдущие, воспроизводит
без принципиальных изменений те, что были опубликованы в моей «Философии культуры»).
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 89 | Нарушение авторских прав