Читайте также:
|
Синкретизм — ключевое слово для характеристики первобытной культуры в том виде, в
каком она сформировалась в итоге длительного процесса перехода от биологической формы
бытия животных к социокультурной форме существования «Человека разумного». Синкретизм
этого первого исторического состояния культуры естествен и закономерен — именно потому,
что оно было первым: по-видимому, общая закономерность становления всех сложных и
развивающихся систем состоит в том, что их подсистемы и элементы еще не развились в такой
мере, чтобы они могли обособиться друг от друга, обрести относительную самостоятельность и
вступить друг с другом в определенные отношения. На начальном уровне своего
существования целостность системы проявляется, скорее, в ее аморфности, нежели в четкой
структурной организованности.
Именно такое состояние системы и обозначается понятием «синкретизм», которое
отличается от «синтетичности» тем, что предшествует расщеплению целого на части, тогда
как синтез есть слияние самостоятельно существовавших объектов. Поскольку же первобытная
культура, при всей ее примитивности по сравнению с последующими, развитыми, состояниями
культуры, была системой несравненно более сложной, чем преобразованный ею способ бытия
животных, ее многомерность обусловила соответствующий характер этого ее главного
качества — синкретической связи составляющих ее деятельностных проявлений.
Первое, что поражало цивилизованных европейцев, знакомившихся с жизнью народов,
находившихся на самых ранних ступенях развития, — это свойственная их культуре
нерасчлененная слитность человека и природы. Вся деятельность первобытных людей и их
сознание
выражают это отождествление ими себя со всем, что они видят вне себя, — с животными и
растениями, с камнями и водами, с солнцем и звездами; как говорил типичный представитель
этого исторического состояния культуры непридуманный герой повести В. К. Арсеньева
«Дерсу Узала»: «Наша так думай: это земля, сопка, лес — все равно люди...»; и животные, и
закипающая в чайнике вода — «..все равно люди, только рубашка другой». Оттого
тотемистическое мышление отождествляет родоплеменную общину с тем или иным
животным; оттого в мифах, а затем в унаследованной от них структуре метафорического
воссоздания мира в искусстве на явления природы переносятся специфически человеческие,
казалось бы, способности — чувствовать, думать, говорить; оттого духи и боги, коими
фантазия первобытного человека населяет мир, принимают и человекообразную, и
зооморфную, и смешанную форму, подобную русалке, кентавру, сфинксу (позднее ангелу и
черту); оттого фантазия эта рождает представления о возможности взаимных превращений
юноши и солнца, девушки и и луны, или царевны и лягушки... В мифологии бушменов,
например, Великий Дух по имени Гауа создал, рассказывает Й. Бьерре, «..охотников и лекарей,
которые могли превращаться в любое живое существо, от антилопы до самого маленького
насекомого». А вот одна из исполняемых ими песен, типичная в данном отношении для
первобытного сознания и сильная по его поэтическому выражению:
Трава с плачем просит ветер
Принести дождь.
Земля под солнцем плачет: «Я иссохла».
Мое сердце плачет у костра: «Я одиноко».
Ветер прилетает и говорит: «Дождь скоро придет».
А трава шепчет: «Идет охотник...»
Если для современного эстетического сознания очевидна метафоричность этого
художественно-магического текста, то в культуре, его породившей, он воспринимался как
верное, говоря современным языком, документальное, описание реальности. Очевидно, что это
было обусловлено не только преобладанием правого полушария над еще слаборазвитым левым
(что изначально и в онтогенезе: объясняя органичное восприятие ребенком мифов, басен,
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 63
сказок, психолог имел все основания назвать детство «возрастом сказок»), но и самой
практикой первобытного существования, в которой охота, собирательство, воспроизводство
рода и межплеменные войны как превращенная форма
той же охоты являются порожденными природой способами деятельности, изменявшимися
пока еще только по технологии, но не по сути. Такое мироощущение было чрезвычайно
устойчивым — оно сохранялось и в древневосточных культурах, например, в египетской
мифологии, в которой небо представало то в образе коровы, то в образе женщины,
распростертой над землей, то в виде реки, по которой плывет солнце, и в мифологии эллинов, в
которой Зевс, имевший человеческий облик, превращался при желании в быка или в лебедя;
точно так же, судя по «Ригведе», в мифологии индоариев Индра выступал то в облике могучего
мужа, то быка, Ушас — то в облике прекрасной девы, то алой коровы, Агни нередко
изображался как конь, а Пушан — как козел...
Лишь по мере того, как производственной доминантой становилось ремесло, которое
выделяло человека из животного мира, он начинал осознавать свое сущностное отличие от
природы — но этот процесс лежал уже за пределам первобытности, будучи одной из примет
становящейся цивилизации и наиболее последовательно, как мы вскоре увидим,
реализовавшийся в Древней Греции. Изначально же, как это точно сформулировал один из
классиков этнографической науки Ф. Боас в своей книге «Ум первобытного человека», на этой
первой ступени истории культуры «..религия и наука, музыка, поэзия и танец, миф и история,
обычай и этика представляются неразрывно между собой связанными».
Нетрудно понять, где находились корни этого синкретизма, — в производственной
деятельности первобытного человека, в которой слитность разных аспектов деятельности была
реализована практически. Вместе с тем, при всей их неразрывной связи, эти формы
практической деятельности были различными по своей направленности и способам
осуществления — только поэтому они смогли дифференцироваться в ходе дальнейшего
развития культуры, и на материальном, и на духовном, и на художественном ее уровнях.
Что же представляла собой эта сложившаяся в результате многосоттысячелетней истории и
вырвавшая человека из рамок биологической жизнедеятельности культурная практика?
Она была трехсторонним системным новообразованием, соединившим в одно целое
охоту, собирательство и изготовление орудий. Такая декомпозиция этой системы
противостоит разнообразным ее бессистемным описаниям, которые то сводятся к эмпирически
выделяемым охоте и ремеслу, то ставят рядом с охотой рыболовство или даже огородничество
и пастушество. Теоретическим обоснованием предлагаемой
здесь структуры является, во-первых, различение унаследованных от животных способов
добывания пищи и «изобретенной» самим человеком, отсутствующей в природе
созидательной деятельности и, во-вторых, различение первых по их предмету — фауне и
флоре, то есть мирам животных и растений (см. схему 13).
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 64
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав