Читайте также:
|
Своеобразное продолжение культура античной Греции получила в Риме. Как пишет об этом
крупнейший наш знаток древнеримской культуры Г. С. Кнабе, античная культура в обеих ее
разновидностях «. строится вокруг единой, основной и исходной общественной формы
античного мира — самостоятельного города-государства», именовавшегося по-гречески
«полис», а по-латыни «цивитас» (откуда позднейшее «цивилизация»). Вместе с тем, нет сферы,
в которой римская культура не отличалась бы, и весьма существенно, от греческой. Нетрудно
понять причины этого отличия: если в основе греческого полиса лежало ремесленное
производство с порождаемой его потребностями торговлей, то бытие Рима базировалось, как и
в древневосточных империях, на земледелии, ремесло же имело второстепенное значение, а
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 138
торговля оспаривала первенство с военными завоеваниями и ограблением покоренных народов.
Хотя ремесленное производство было развито здесь в такой мере, что возникли даже
небывалые организационные формы — корпорации ремесленников, но развиты были по
преимуществу те отрасли производства, которые изготавливали предметы роскоши; как
отмечает историк, «..здесь было много чеканщиков, литейщиков, красилен, золотошвейных и
позументных мастерских, здесь выделывались
в большом количестве разные вещи из черного дерева, гипса, бронзы, золота и т. д.». Здесь
скапливались такие богатства, каких не знали богатейшие люди в Греции, а это доводило до
предела социальную дифференциацию, предвосхищая — не могу снова удержаться от
ассоциаций — положение, сложившееся в буржуазном обществе в XX веке. «До сих пор ни в
одной стране древнего мира — ни в Греции, ни в эллинистических государствах — не было
такого огромного количества рабов и такой их дешевизны», утверждают историки, что,
«..неизбежно приводило к вытеснению свободного производителя». Понятно, что, при всех
связях с культурой Греции, это порождало существенно отличный тип общественного
сознания, ментальности, принципов художественного творчества. Вот почему продуктивным
представляется такой подход к характеристике римской культуры, который, как это было
сделано М. В. Алпатовым в его «Всеобщей истории искусств», последовательно сопоставляет
ее с культурой Греции, позволяя тем самым выявлять действительное своеобразие Рима и его
место в историко-культурном процессе.
Милитаристская ориентация всей жизни общества требовала жесткой его организации, и не
только армии, но всех сторон общественного и частного бытия, — особенно перед лицом
огромной и все возраставшей массы рабов, о значении которой как мощной и крайне опасной
социальной силы говорит хотя бы знаменитое восстание Спартака; вот почему историческое
вытеснение республиканского строя монархическим было здесь закономерно и неотвратимо
— так же, как много веков спустя нечто подобное произошло в наполеоновской Франции, в
сталинской России, в гитлеровской Германии, во франкистской Испании, в мао-цзедуновском
Китае и, разумеется, на родине Августа — в муссолиниевской Италии.
Весь этот комплекс социальных сил определил существенные отличия римской культуры от
афинской, при том, что для образованных римлян греческая культура была образцом, который
нужно было изучать и воспроизводить. В этом городе, радикально отличном от городов
восточных земледельческих империй, концентрация землевладельцев, живших вдали от своих
поместий, соседствовала с жизнью ремесленников и торговцев, ученых и художников,
чиновников и жрецов, воинов и гладиаторов, создавая такую амальгаму, то и дело
становившуюся взрывчатой смесью, которая порождала особый строй культуры — на уровнях
психологическом и идеологическом, поведенческом и деятельностном.
История Рима показала еще более рельефно и, я сказал бы, обнаженно,
преждевременность, и потому обреченность, социокультурной системы, основанной на
принципах демократии, гуманизма, свободы личности и ее творческого самопроявления, ибо
уровень развития практической деятельности — примитивность ремесленного производства и
сохранявшаяся жесткая зависимость жизни крестьянина от природных стихий —
препятствовал укреплению и развитию первых ростков личностной свободы, а значит, и права
личности на независимое от мифологии мышление и творческое созидание новых форм жизни.
Рим еще более отчетливо, чем Греция в эпоху эллинизма, показал — обретенное на этом пути
самосознание личности продолжает воспроизводиться и действовать даже в эпоху империи,
однако оно ведет неравную борьбу с политическим и религиозным традиционализмом. Г. С.
Кнабе подчеркивал в характеристике каждого аспекта римской культуры невозможность
использовать только одну какую-то краску, ибо всякий раз с ней нужно сопоставлять
противоположную: «..это общество предстает перед нами как раздираемое глубочайшими,
жесточайшими противоречиями, знающее такие формы общественной вражды и розни,
которые позднейшие эпохи даже не представляли себе»; но при этом «..силы, ориентированные
на ценности полиса, и силы, ориентированные на развитие,... находятся в некотором
динамическом равновесии, не вытесняют одна другую,... постоянно регенерируются». Эту
особенность римской культуры подчеркивал и М. В. Алпатов: «Вся культура Рима носит более
сложный, многослойный характер, чем греческая. В ней сталкиваются официальное
государственное течение эллинизированного общества и народные вкусы, восходящие к
далекому италийскому прошлому. Римское художественное наследие отличается большой
разнородностью, пестротой своих форм: мы находим здесь страстного Катулла рядом с
умеренным Горацием, многословного Тита Ливия рядом с образцом краткости — Тацитом,
суровую простоту инженерных сооружений рядом с ослепляющей роскошью императорских
дворцов, идеальную красоту Антиноя рядом с мужественной правдой портретов». К этому
можно было бы добавить и стилевой контраст комедий Плавта и Теренция, прозы Петрония и
Апулея, противоположность философских позиций эпикурейца Лукреция и стоика Сенеки...
Такая же острая противоречивость характерна и для других сфер культуры: «..светлую
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 139
сторону римской общественной и государственной жизни, — по справедливой оценке Ф. Ф.
Зелинского, — составляло
знаменитое римское право», но при этом самовластье цезарей сделало нарицательным имя
Нерона, патологический произвол которого был единственным «правом»; при том, что Рим
живет непрерывными войнами и восхваляет войну как главный способ своего политического
самоутверждения, возможным оказывалось и обращение Лукреция в самом начале его
удивительной поэмы «О природе вещей» к Венере с мольбой сделать так,
...чтоб жестокие распри и войны
И на земле, и в морях повсюду замолкли и стихли.
На протяжении всей истории Древнего Рима в его культуре сталкивались, причем, в самых
острых конфликтах, «ораторы-аттицисты» и «азианцы», «грекопочитатели» и
«грекоборцы», «иконопочитатели» и «иконоборцы», если позволительно применить здесь
позднейшие термины истории средневековой византийской культуры; используя французскую
терминологию Нового времени, можно говорить о споре римских «старых и новых», а
применяя оппозиционные понятия, известные по истории русской культуры XIX-XX веков,
римских «почвенников и космополитов», «архаистов и новаторов», «традиционалистов и
модернистов»... Все эти ассоциации правомерны и продуктивны потому, что они включают в
исторический контекст эту существенную особенность римской культуры — начавшееся в ней
и затем постоянно действовавшее в европейской истории то в латентном виде, то в открытом
противоборстве, сосуществование противоположных взглядов на соотношение настоящего и
прошлого, своего и иноземного, новаторского и традиционного в живом движении культуры,
республиканского и монархического, милитаристского и антимилитаристского. Вместе с тем
этот ассоциативный ряд выявляет закономерность возвращения Европы к подобным
конфликтам, но уже с иным соотношением сил личностно-креативного и традиционалистско-
мифологического потенциалов культуры.
Острейшая политическая борьба, раздиравшая культуру Древнего Рима, подчиняла себе и
развивавшееся личностное начало человеческого бытия в деятельности многих ярких
политических деятелей различных направлений — республиканского и монархического,
законодателей и заговорщиков, реформаторов и террористов, полководцев и. ораторов, имена
которых остались в истории именно благодаря уникальности их образа мыслей и действий; об
этом говорит и достигшее небывалого еще в истории расцвета искусство скульптурного
портре-
та; правда, высокая степень индивидуализации проявлялась в нем не столько в передаче
духовного содержания портретируемых, сколько в изображении пластических особенностей
лиц, что было связано в Риме, как и на Востоке, с культовым обычаем снимать маски с
именитых покойников. Но есть и другое свидетельство развития личностного начала в этой
культуре — я имею в виду диапазон творческих индивидуальностей в художественной
словесности — и в поэтической лирике, и в прозаических жанрах литературы, и в ораторском
искусстве. Во всяком случае, если римский театр сохранял пришедший из Греции принцип
игры актера в маске, скрывающей индивидуальность персонажа, то в Риме же родились
дожившие до наших дней изречения: «Каждый человек кузнец своего счастья» или «Я человек,
и ничто человеческое мне не чуждо». О достигнутом здесь уровне развития личности можно
судить уже по тому, что, по точному заключению Н. В. Вулих, Гораций «..нарисовал в своих
сатирах интереснейший автопортрет, смотря на себя как бы со стороны», и «..изображает свои
собственные недостатки». В то же время в его одах воплощен возвышенно-поэтический образ
любимца богов, которой значительно «..отличается от того автопортрета, который давался в
сатирах». Подобное осознание внутренней противоречивости личности — одно из открытий
римской культуры, и не только Гораций отдавал себе в этом отчет, — историк I века до н. э.
Гай Саллюстий писал о столкновении в человеке двух начал — души и тела: «..одно роднит
нас с богами, другое — с животными». Существенное противоречие сознания римлянина метко
выявил Г. С. Кнабе — его «специфически римский «шовинизм» и столь же своеобразный
«космополитизм»: с одной стороны, писал он, это было «сознание того, что Рим есть особое,
неповторимое и в этом смысле замкнутое в себе явление, отделенное от окружающего мира,
как бы стоящее иерархически несравненно выше его, а народы этого мира более или менее
неполноценны и созданы для подчинения, проявляется в истории города неоднократно и в
самых разных формах» — таковы, например, взгляды Тацита и Цицерона; более того, выход
римских воинов за границы города, пишет историк, «..знаменовал их превращение из
законопослушных и благочестивых граждан, какими они предполагались в пределах померия,
в исполненных злобы грабителей, насильников и убийц», а обратное, «очистительное»
значение имел при возвращении армии ее проход через триумфальную арку; с другой же
стороны, Сенека утверждал: «Моя родина — весь мир» и природа всех людей «родила
братьями».
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 140
Аналогична противоречивость отношения Рима к религии. Лукреций, излагая в
поэтической форме идеи Эпикура и обостряя, в типичном для Рима духе, суждения своего
учителя, утверждал: представления, будто боги «создали все» для человечества, противоречат
«здравому смыслу»: «..не для нас и отнюдь не божественной волею создан /Весь
существующий мир». Боги являются всего лишь метафорами природных сил, и Лукреций
относится к этому с философской снисходительностью:
Если же кто называть пожелает иль море Нептуном,
Или Церерою хлеб, или Вакхово предпочитает
Имя напрасно к вину применять, вместо нужного слова,
То уж уступим ему, и пускай вся земная окружность
Матерью будет богов для него, если только при этом
Он, в самом деле, души не пятнает религией гнусной.
Объясняя происхождение представлений о богах, поэт-философ,
оказывается более трезвым и проницательным мыслителем, чем мно-
гие наши современники: люди, пишет он, видели,
...что вращение неба и смена
Года различных времен совершаются в строгом порядке,
Но не могли распознать, почему это так происходит,
И прибегали к тому, что богам поручали все это,
Предполагая, что все направляется их мановеньем.
В небе жилища богов и обители их помещали...
Неудивительно, что самым решительным образом Лукреций критикует идолопоклонство,
жертвоприношения и всю обрядовую практику языческого культа, а Г. С. Кнабе утверждает
даже, что, в отличие от Эпикура, «Лукреций, говоря о богах и религии, буквально задыхается
от ненависти и презрения». Вместе с тем, в обыденной жизни римлян сохранялись уходившие в
первобытность поклонение богам, исполнение множества обрядов, сопровождавших все
сколько-нибудь значительные события государственной и частной жизни и занимавших почти
треть всего года!
Понятно, что здесь должно было существенно измениться соотношение различных сфер
духовной культуры по сравнению с тем, каким оно было в греческом полисе. Хотя С. Л.
Утченко считает даже возможным говорить о наличии в Риме «своеобразной социальной
прослойки,... которую мы определяем термином «интеллигенция»» и од-
ним из ярких представителей которой был Цицерон, однако ни в науке, ни в философии она
не принесла истории культуры таких достижений, которые были бы сопоставимы со
сделанным ее предшественниками в Греции; оно и естественно — тому типу культуры,
который здесь формировался, хотя и в городе, но на основе земледельчески-торгового и
милитаристского общественного бытия, к тому же обеспечиваемого во всех сферах трудом
массы рабов, и особенно после смены республиканской демократии императорским режимом,
в научном познании мира не было практической необходимости, а в философских
мудрствованиях тем более. Неудивительно, что в книге Дж. Бернала «Наука в истории
общества» соответствующий параграф назван весьма определенно: «Рим и упадок
классической науки»; в ряду аргументов здесь говорится о позиции известного
государственного деятеля Катона Старшего, автора сочинения «De agri cultura», что он
«..ненавидел греческую науку и не признавал ее. По его мнению, греческие врачи приезжали
для того, чтобы отравлять римлян, а философы — чтобы развращать их». Даже
просвещеннейший Цицерон, ценивший греческую философию, считал, что
пропагандировавшееся Лукрецием учение Эпикура «..подорвет веру народа в богов, а
следовательно, и в установленный порядок» — аргумент от тоталитаристской политики был
решающим. Ф. Ф. Зелинский писал в «Истории античной культуры», в разделе «Наука»:
«Подобно всем народам древности, за единственным исключением греков, древние римляне
знали первоначально только прикладное знание», причем оказывалось, что имеется в виду
нечто, весьма отличное от нашего понимания «знания»,— «..первым делом, умение обеспечить
себе благоволение богов... молитвами и жертвоприношениями»; в имперскую эпоху историк
отмечает, как «заслуживающие нашей благодарности», естественно-научные сочинения
Сенеки и Плиния Старшего, хотя они написаны по греческим источникам и лишены
«оригинальности». Лукреций, несомненно крупнейший римский философ, был все же лишь
талантливым популяризатором учения созданного великим эллином, и не скрывал этого, а к
тому же отличался от Эпикура, как убедительно показал Г. С. Кнабе, «чувством страха»,
переполнявшем его поэму, — страхом, выраставшим «..из римской общественной практики —
из гражданских войн, в которых гибла городская республика», из царившего в жизни Рима
безудержной жажды обогащения и культа силы. Едва ли не самым крупным ученым этой эпохи
был архитектор Витрувий, что объяснялось потребностью развивавшейся империи в
грандиозной и великолепной архитектуре.
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 141
Социальная обстановка оказывалась в Риме питательной почвой и для резкого усиления, по
сравнению с эллинской культурой, с одной стороны, религиозного мистицизма, а с другой —
вульгарно понимаемого эпикуреизма, выражавшегося в неутолимой жажде наслаждений,
которые могли обеспечиваться богатством и властью, причем римляне не останавливались
перед самыми изощренно-извращенными способами получения развлечений — кровавыми
гладиаторскими «играми». При императоре Веспасиане был сооружен Колизей, рассчитанный
на 50 тысяч зрителей, и посвященные его открытию игры продолжались сто дней! Зрелища эти
соединяли смертельные схватки гладиаторов, бои людей с животными и зверей друг с другом.
Вспомним, что именно в Риме родилась ставшая легендарной формула властителей «Хлеба и
зрелищ» и что самый безудержный гедонизм привел общество к еще невиданному в его
истории нравственной деградации.
Существенно изменилось по сравнению с греческими прообразами отношение к искусству,
а соответственно и структура художественной культуры под влиянием двух наиболее сильных
ценностных ориентаций — политической и гедонистической. Первая, независимо от того,
имела она республиканский или имперский характер, утверждала свой безусловный приоритет
перед интересами личности; о ней можно судить по трактату Цицерона «О государстве», автор
которого чеканно сформулировал: «Не для того родила и воспитала нас родина, чтобы не
ожидать от нас в дальнейшем никакой помощи и давать каждому из нас, думающему лишь о
себе, проводить жизнь в тихом убежище, пользуясь удовольствиями досуга, но для того,
чтобы мы приносили ей в дар самое ценное и важное из наших духовных талантов, и только с
ее разрешения тратили бы избыток наших душевных сил на частную жизнь и досуг».
Сила политического сознания была такова, что оно безоговорочно и, я сказал бы,
беззастенчиво, подчинило себе и архитектуру, и скульптуру, и саму религию (так возник
прецедент для ряда ситуаций в европейской культуре средних веков и Нового времени):
религиозное сознание вместе со всем комплексом суеверий утратили былое высшее место в
иерархии ценностей — это место заняла политика. Римский историк Полибий писал
достаточно откровенно почти то же самое, что Цицерон в только что приведенной цитате:
«Чтобы обуздывать массы, следует держать их в повиновении и страхе. Для этого нужна вера в
богов и страх преисподней». Само присвоение императору имени «Август», означавшее
«возвеличенный боже-
ством», говорило и о потребности религиозной санкции политической власти —
потребности, которая была осознана уже в древневосточных империях и сохранится на
протяжении всей последующей истории монархического строя, — то есть в сущности о
подчинении религиозного сознания политическим интересам.
Столь же радикально политическая власть стремилась подчинить себе пластические
искусства — отсюда главная направленность архитектуры и скульптуры на монументализацию
образов империи и императоров для демонстрации величия, могущества, богатства и красоты
«столицы мира» и ее властвующей элиты — примечательно, что именно римский автор (его
именуют Лонгином или псевдо-Лонгином) написал трактат «О возвышенном», в котором ввел
само это понятие в семью эстетических категорий, придав ей даже больший аксиологический
вес, чем введенной греками категории «красота». Из этого же политического корня выросло в
Риме и ораторское искусство — одно только имя Цицерона достаточно ярко характеризует
служебную роль этого «прикладного искусства слова» в гражданской жизни Рима, как писал он
об этом в трактате «Об ораторе».
В конечном счете именно небывало возросшим значением социального бытия и сознания
права гражданина — и даже подданного! — на критическое отношение к нравам и порядкам
общественной жизни объясняется неизвестное Греции и, тем более, древневосточным
культурам, развитие сатиры — и в литературе, и в театре, и в ораторском искусстве. В Риме
приобретало неизвестное прежде другим культурам — даже греческой! — развитое комическое
начало во всех областях искусства, не останавливавшееся перед «травестированием», как
пишет Н. В. Вулих, мифов.
Что касается второй — гедонистической — позиции в иерархии ценностей, то в сфере
пластических искусств она определила характер художественного ремесла, делая целью всех
его отраслей украшение общественного и частного быта, а в сфере словесных искусств не
только выдвинула на авансцену художественной культуры любовную лирику — в творчестве
Катулла и ряда других поэтов-лириков, — но и трактовала любовь как своего рода игру в
«шутливо-дидактических» привожу снова определение Н. В. Вулих, поэмах Овидия
«Искусство любви» и «Средства от любви». Достаточно типичен ставший широко известным в
дальнейшем ходе развития литературы «Золотой осел» Апулея, смысл которого сам автор
определил такими словами обращения к читателю: «Вот я сплету тебе на милетский лад разные
басни,
слух благосклонный твой порадую лепетом милым... Внимай, читатель, позабавишься!»
Художественная культура, моделировавшая, как и прежде, общий характер процессов,
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 142
протекавших в культуре Рима, быть может, наиболее отчетливо отразила их противоречием
между более широко, чем когда-либо прежде, развернувшимся спектром индивидуальных
стилей во всех жанрах художественной словесности, и в первой в истории нормативной
поэтикой, созданной Горацием в трактате «Наука поэзии», ставшем образцом для разработки в
Новое время эстетики классицизма. Отныне это противоречие будет определяющим для
развития всей духовной жизни европейского общества.
* * *
С распадом Римской империи данный тип культуры исчез из жизни человечества —
казалось, навсегда, оказалось — на тысячу лет, пока он не возродился в Италии, распространил
свое влияние по всей Западной Европе и стал исходным пунктом для полутысячелетней
истории западной цивилизации.
Гибель античного общества — один из интригующих эпизодов истории человечества. Ф.
Энгельс объяснил его — а советские историки повторяли вслед за ним, — исходя из
представления о решающем значении классовой борьбы (а не соотношения производительных
сил и производственных отношений, как формулировал это К. Маркс, то есть материальной
культуры и экономического строя), природой рабовладения: «Всякое основанное на рабстве
производство и всякое основывающееся на нем общество гибнут от этого противоречия.
Разрешение его совершается в большинстве случаев путем насильственного порабощения
гибнущего общества другими, более сильными (Греция была покорена Македонией, а позже
Римом)».
Думаю, что объяснение это малоубедительно — непонятно, почему рабство
предопределило поражение рабовладельцев от носителей гораздо более примитивных форм
общественного бытия и культуры, многие из которых тоже были рабовладельцами? Видимо,
глубинная причина лежит все же не здесь. Не лежит она и в сфере экономической, где ищут ее
историки, склонные видеть в поляризации богатства и бедности причину всех бед, пережитых
человечеством (невольно вспоминается классический анекдот о человеке, искавшем
потерянный кошелек не там, где он его потерял, а там, где было светло...). Представ-
ляется, что кроется эта причина, о чем уже говорилось, в преждевременности античного
типа цивилизации — такого, который основан, говоря современным языком, на научно-
техническом прогрессе, свободе личности и демократической организации общественной
жизни. Преждевременным он оказался потому, что достигнутый уровень техники и технологии
как мирного производства, так и военного противоборства народов, и уровень развития
научного знания, лежавшего в их основе и в основе социально-организационной и
педагогической деятельностей, были недостаточно высоки для того, чтобы античный полис
мог противостоять враждебному варварскому окружению, и недостаточно высоки для того,
чтобы в самом городе можно было преодолеть нескончаемые кровавые распри
противоборствовавших социальных сил. Не стоит забывать, что только в конце XX века
человечество — да и то далеко еще не целиком! — осознало невозможность разрешения
социальных, экономических, идеологических, конфессиональных конфликтов силовыми
средствами, и осознало это не потому, что вдруг нравственно преобразилось, вняв проповедям
Л. Толстого, М. Ганди и П. Тейяра де Шардена, а потому, что научно-технический прогресс
привел землян к альтернативе: либо они отказываются от стремления одной группы
уничтожить другие, либо оно уничтожит себя целиком.
Две тысячи лет тому назад подобной альтернативы не существовало, и военная техника,
равно примитивная у варваров и у цивилизованных горожан, и равно примитивные формы
самодержавно-тиранически-имперской организации жизни государств, повсеместно
сменявшей начальные примитивно-демократические ее формы, предопределяли поражение
античной культуры в смертельной схватке с варварством. А. Ф. Лосев весьма убедительно
показал, что производство, основанное на рабском труде, «..может быть только ремеслом, без
сколько-нибудь развитой машинной техники или с ее несущественным применением», а на
такой материальной почве не может вырасти ни развитая личность, ни связывающая таких
личностей подлинная демократия — мы видим вполне отчетливо, что даже после
полутысячелетнего развития индустриального производства и освобождения человечества не
только от рабского труда, но и от крепостничества, оно только входит в преддверие той
«ноосферы», которая зиждется на демократии как взаимодействии свободных Личностей,
организуемом коллективным разумом Человечества.
Я сказал бы — пользуясь снова современным языком и апеллируя к современным
ассоциациям, — что «греческое чудо» и его римская
модификация были объективно первыми социокультурными экспериментами, которые
история человечества поставила на своем нелинейном пути развития в поисках оптимального
способа самоорганизации, и эксперименты эти показали: «верно, но рано». Потому спустя
полторы тысячи лет после поражения римской республиканской демократии, после жестокого
подавления свободно мыслящей и самодеятельной личности феодальным тоталитаризмом и
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 143
репрессивностью мировых религий, традиционализмом мышления с лежавшими в его основе
новыми вариантами мифологического мировоззрения, человечество возродило принципы
античной культуры — сначала в той же Италии, обретшей возможности для стремительного
культурного рывка, потом в Германии, реформировавшей христианское сознание, затем в
других странах Западной Европы, сменявших монархический строй на республиканский. Это
процесс во всех его трех аспектах стал развиваться, начиная с XVIII века, и в Восточной
Европе, и в завоеванной Западом Америке, а в XX веке и во все более широком спектре стран
Ближнего, Среднего и Дальнего Востока.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 81 | Нарушение авторских прав