|
Читайте также: |
С.Ф. Платонов (1860–1933) и А.С. Лаппо-Данилевский (1863–1919) – виднейшие представители петербургской исторической школы второй половины XIX – начала XX века. Представляя, согласно классификации Е.А. Ростовцева, третье поколение петербургских историков, они наиболее выразительно демонстрировали две ведущие тенденции развития исторического знания на рубеже веков. С.Ф. Платонов олицетворял своим творчеством лучшие традиции и потенциал позитивистского осмысления прошлого. А.С. Лаппо-Данилевский стоял у истоков парадигмального поворота, с характерным для начала XX в. поиском новых теоретико-методологических оснований для понимания и объяснения исторического процесса. Соединив идеи оппозиционных по отношению к позитивизму философских доктрин неокантианства, философии жизни, феноменологии, историк разработал свою систему методологии истории.
Оба историка оказались в центре интенсивного схоларного процесса, охватившего российскую историческую науку на рубеже XIX-XX столетий. Выступая знаковыми фигурами российской исторической науки данного времени, каждый из них привлекал внимание историографов своим индивидуальным творчеством и драматизмом судьбы в науке[832].
Теоретико-методологическое различие во взглядах двух сверстников – выпускников историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, определившее специфику созданных ими научных школ, предопределило несовпадение их путей в науке. Установление расхождений во взглядах и методологиях ученых-современников, формировавшихся в стенах одного университета и в одной историко-научной среде, представляет особый интерес, поскольку позволяет уловить уникальность творческой личности и результатов ее деятельности. Это дает основание рассматривать путь в науке двух историков на основе сопоставления их научных биографий.
Оба историка начинают свое профессиональное становление в студенческие годы, заявив о себе как перспективных в будущем ученых: тот и другой получили статус магистрантов кафедры русской истории. Студенческие годы С.Ф. Платонова (1878-1882) пришлись на последний период активной деятельности К.Н. Бестужева-Рюмина, ставшего руководителем его кандидатского сочинения и магистерской диссертации. А.С. Лаппо-Данилевский учился в университете в следующее четырехлетие (1882-1886). Формально его руководителем становится Е.Е. Замысловский, специализировавшийся по истории XVII века. Некоторая возрастная разница двух историков не мешает считать их современниками-сверстниками, жившими в одной исторической эпохе и находившимися в едином пространстве, общей атмосфере научной жизни и схожих обстоятельствах научной деятельности. Тем не менее, их творческие пути, способы осмысления ими истории, их вопросы к ушедшей реальности, определявшие и актуализировавшие интерпретации ими прошлого, существенно различались. Известный феномен многообразия петербургских школ историков, включавших, кроме схоларных консолидаций историков-«всеобщников», школы двух ведущих историков-«русистов» – С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского – делает актуальным сопоставительный анализ профессиональных путей ученых и их творческих обликов. Это дает возможность приблизиться к ответу на вопрос о природе различий интеллектуально-мыслительной составляющей научной деятельности людей, которые при относительно равных условиях формируются как несовпадающие типы научных активистов.
«Заглянем» в детские и отроческие годы наших героев, когда закладываются важнейшие культурно-психологические характеристики и мировоззренческие черты личности. Их несколько разделяло происхождение: С.Ф. Платонов вышел из семьи, имевшей разночинный статус (отец историка – типографский служащий – получил университетское образование, в 1878 г., дослужившись до должности управляющего типографией Министерства внутренних дел, он получил дворянский титул), А.С. Лаппо-Данилевский принадлежал к состоятельному дворянскому роду. Его отец в 70-е г. XIX в. занимал высокий пост – являлся вице-губернатором Таврической губернии; семья поселилась в Симферополе, где прошли гимназические годы историка.
Интерес к области гуманитаристики и истории, как у Платонова, так и у Лаппо-Данилевского начал формироваться в отроческие годы. Платонов в качестве первого педагога, привившего ему любовь к русской литературе и истории через произведения А.С. Пушкина и Н.М. Карамзина, называет своего отца. В 16 лет, перенеся тяжелую форму тифа, он одновременно пережил своего рода интеллектуальный кризис: «путеводным маяком» для него стал «университет – сокровищница гуманитарных знаний, образующих характер и осмысляющих жизнь». Этому содействовало пребывание после болезни (для «отдыха и поправки») в семье московских родственников. Здесь он оказался в атмосфере культурных интересов своей старшей родственницы Е.Н. Калайдович, находившейся, в свою очередь, «под влиянием московского университетского круга». С этого времени Москва, с которой семья Платоновых была связана коренным родством и проживала до 1869 г., Московский университет займут важное место в системе культурных и научных приоритетов историка. Вернувшийся после московской поездки в петербургскую гимназию молодой Платонов уже живо интересуется авторами научных работ по истории и социологии далеко не из рекомендательных списков для гимназистов. В последний год гимназического обучения он знакомится с сочинениями Тэна, Льюиса, Милля, Бюхнера. Не последнюю роль в формировании творческих способностей будущего историка сыграл гимназический преподаватель русской словесности В.Ф. Кеневич, заметивший склонность к поэтическому творчеству и ориентировавший его к поступлению на историко-филологический факультет. В Петербургский университет студент Платонов вошел, преисполненным интересом к русской литературе, но в его стенах его «увлекли» профессора истории и юриспруденции [833].
Отроческие годы Лаппо-Данилевского прошли под влиянием педагогических забот матери – Натальи Федоровны, урожденной Чуйкевич. Чтение, изучение иностранных языков, музыкальные занятия под руководством матери, прекрасно владевшей музыкальным мастерством (фортепьяно), заложили основу постижения будущим историком высокой культуры. Александр Сергеевич обладал незаурядными музыкальными способностями: в совершенстве играл на фортепьяно, пробовал себя в качестве композитора. В симферопольской гимназии одаренность ученика и семейное воспитание подкреплялись творческим отношением к преподаванию учителей. Среди них большое значение для гимназиста Лаппо-Данилевского имел учитель истории Ф.Ф. Лашков, с большим увлечением занимавшийся изучением древней истории Крыма. Под его влиянием у будущего историка сформировался интерес к археологии, античности и серьезным исследованиям в этой области. В гимназии он основательно изучил книгу Дж. Грота «История Греции». Впрочем, способности Лаппо-Данилевского в одинаковой мере проявлялись во всех областях изучаемых предметов. В гимназии он особо выделял математику, интерес к которой он сохранит на всю жизнь и передаст его своему сыну, в будущем известному математику[834]. Уже в гимназические годы он проявил особое внимание к области философии. Имена Платона, Аристотеля, Цицерона, Монтескье, Вольтера, Канта и многих других, ему были известны по их философским сочинениям. В юношеский период Александр Сергеевич испытал влияние взглядов Н.К. Михайловского. Идеи известного мыслителя и публициста оказывали воздействие и в последующий период его жизни и деятельности. Публицистика Михайловского, считают биографы историка[835], явилась источником его юношеских дневниковых записей о ценностных установках молодого человека. Определяя для себя перспективы жизни, он выделил два основных понятия, ставших ориентирами его научной и жизненной судьбы – «понятие истины и понятие правды». Усвоение этих двух понятий, олицетворявших, по его мнению, взаимодействие «логической мысли» и «нравственного чувства», дает возможность человеку понять свое место в мироздании. Человека он рассматривал как атомарную частицу вселенной, мировой жизни. Исходя из такого масштаба в и дения смысла человеческой жизни, А.С. Лаппо-Данилевский с молодых лет определял собственные жизненные задачи, стремясь к достижению высокого предназначения и гармоничному сочетанию истины и правды на своем жизненном пути. Он формировался как очень цельная личность, рано усвоив мысль о том, что познать мир прошлого можно, только опираясь на все богатство существующих знаний, включающих сферы естественно-научных и гуманитарных отраслей.
Талантливый юноша окончил гимназию с золотой медалью и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, где раскрылись его незаурядные способности к научно-познавательной деятельности в области исторического знания.
Студенческие годы С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского пришлись на период активного развития кафедры русской истории Петербургского университета, которой руководил профессор К.Н. Бестужев-Рюмин. В это время кафедра пополняется новыми членами и учениками Бестужева-Рюмина.[836] В рамках деятельности этой кафедры происходило становление Платонова и Лаппо-Данилевского – представителей нового поколения русских историков. Оба они сосредоточили свои интересы на русской истории, хотя испытали влияния профессоров и других специальностей. Например, Платонов, признавшись в наибольшем влиянии на него Бестужева-Рюмина, называет своим учителем и профессора-правоведа А.Д. Градовского, а также профессора-византиниста В.Г. Васильевского. Последнего он высоко ценил за способность передавать своим ученикам «ученый метод и технику», благодаря чему студенты-историки «вступали в самый процесс ученого исследования и творчества и начинали понимать завлекательную прелесть успешного научного труда»[837]. К своим учителям Платонов причислил и московского профессора В.О. Ключевского, о котором был много наслышан от московских родственников и знакомых, и труды которого внимательно изучал. Сравнивая характер различных влияний на процесс своего научного становления, Платонов резюмировал: «В отношении метода и техники я целиком следовал Васильевскому; в понимании же смысла и содержания русского исторического процесса я испытывал на себе влияние лекций и монографий В.О. Ключевского»[838]. В более раннем варианте своих воспоминаний Платонов говорил, что «вся прелесть таланта Ключевского» раскрылась перед ним при целостном взгляде на весь комплекс его сочинений. Сергея Федоровича при этом привлекала не склонность московского профессора к «экономической точке зрения», «а разносторонность и широта исторического понимания и полная независимость (как мне казалось) от корифеев историко-юридической школы, не говоря уже об остроумии и красоте речи»[839].
Мемуаристика историка дает основание полагать, что студенческий период жизни Платонова прошел в напряженных поисках идеального образа ученого-историка. Он создавался на основе личного опыта общения и знакомств начинающего историка с представителями старшего поколения историков. Портретные зарисовки галереи российских историков, оставленные Платоновым, свидетельствуют, что центральным элементом личностных качеств историков для него являлись научные достоинства их трудов. Их он оценивал в сравнительной ретроспективе и с учетом той новизны концептуальных построений, которая позволяет улавливать передачу научной эстафеты от учителей к ученикам. Тема «учитель-ученик» лейтмотивом проходит в его мемуарных записках: «…в то время как Бестужев звал меня учеником Сергеевича, я уже чувствовал себя учеником Ключевского…. Бестужев всегда определял ученых тем, у кого они учились. Прилагая к себе эту мерку, я мог бы сказать, что я учился сперва у Бестужева и Градовского, а затем у Васильевского и Ключевского…»[840].
А.С. Лаппо-Данилевский в студенческие годы проявил себя как человек с широким общенаучным кругозором, самостоятельно изучавшим юридические и экономические науки, а также цикл естественнонаучных дисциплин, среди которых особое значение придавал математике. Отмеченный интерес к наукам различного профиля являлся результатом глубокого убеждения молодого историка о целостном характере знаний о мире. Он стремился осознать избранную им историческую науку в контексте системы наук, и этим самым обнаружить не только специфику науки истории, но и уловить возможности использования междисциплинарного научного инструментария, позволяющего историку наиболее эффективно и плодотворно осуществлять познавательные функции в своей области знания.
Демонстрируя политическую индифферентность, он полностью был погружен в сферу интеллектуальной жизни, поставив своей целью служение науке. В одном из писем еще студенческой поры Лаппо-Данилевский писал одному из адресатов о своих идейных «потребностях»: «…хочется быть не только простым добросовестным исследователем, но и ученым, который дает новое освещение не только некоторым проблемам науки, но и основным принципам науки»[841]. Это была та целевая установка, которой историк неукоснительно следовал, и которая привела его, в конечном итоге, к «Методологии истории».
А.С. Лаппо-Данилевский не позиционировал себя в качестве продолжателя кого-либо из профессоров Петербургского университета, не обозначал авторитетного для себя ученого, которого мог бы назвать своим учителем. Официальным его научным руководителем являлся один из видных петербургских историков Е.Е. Замысловский (1841-1896), возглавлявший с 1884 по 1890 г., после отставки К.Н. Бестужева-Рюмина, кафедру русской истории Петербургского университета[842]. На этот период пришлись последние годы студенчества и магистратуры А.С. Лаппо-Данилевского.
Е.Е. Замысловский, обучаясь в университете с 1857 по 1861 гг., слушал лекции по русской истории Н.Г. Устрялова и Н.И Костомарова. На кафедру К.Н. Бестужева-Рюмина в качестве доцента он был приглашен уже в 1869 г. после опыта работы в Александровском лицее и Историко-филологическом институте. В науке он получил известность своими трудами по истории России XVI-XVII вв. В его диссертациях – магистерской, посвященной «царствованию Федора Алексеевича» и докторской – об «известиях» С. Герберштейна, представлен хорошо распознаваемый «петербургский ракурс»: обе диссертации выполнялись как источниковедческие исследования.
Несмотря на противоречивость суждений современников о научном и профессорском облике Е.Е. Замысловского (высокие оценки его научного потенциала К.Н. Бестужевым-Рюминым и критическое восприятие его преподавательских способностей студенческой аудиторией)[843], Лаппо-Данилевский, как и другие ученики историка, признавал его роль как своего научного руководителя[844]. Нельзя исключать того, что выбор Лаппо-Данилевским XVII века, как перспективного для научного исследования, произошел, возможно, не без влияния исследований Замысловского. В то же время в переписке с друзьями он сетовал по поводу отсутствия у Замысловского представлений об актуальных задачах современной им исторической науки, что заставляло молодого историка дистанцироваться от старшего поколения петербургских профессоров[845]. Следует признать, что самостоятельная работа мысли А.С. Лаппо-Данилевского, масштабы его эрудиции и обширность научных интересов, черты гениальности в его облике, делали его независимым в выборе научных авторитетов и приоритетных научных идей. Он, самостоятельно определивший свою научную стратегию в теоретико-методологической области, умел учиться через восприятие мирового опыта исторического познания.
Но как бы ни самоопределялись оба историка с линией своего ученичества, нельзя не согласиться с выводом Е.А. Ростовцева о том, что в научном движении того и другого историка значительную роль сыграли «согласованные действия К.Н. Бестужева-Рюмина, Е.Е. Замысловского, В.Г. Васильевского»[846]. Именно они содействовали их закреплению на факультете в качестве магистрантов, а в дальнейшем поддерживали их в карьерном росте.
Большую роль в становлении молодых ученых имел опыт их участия в научных кружках и студенческих объединениях. В Петербургском университете в 1882 г. было создано студенческое Научно-литературное общество[847]. Платонов, уже выпускник университета, и Лаппо-Данилевский – первокурсник, становятся активными участниками заседаний общества. Их деятельность проходила в окружении студентов и магистрантов, ставших впоследствии знаменитыми учеными – И.М. Гревса, С.Ф. Ольденбурга, В.И. Вернадского, Д.И. Шаховского, Е.Ф. Шмурло и др. Именно в этом обществе произошло, вероятнее всего, знакомство Платонова и Лаппо-Данилевского. Общество не было гомогенной структурой: в нем постепенно оформилось два внутренних сообщества молодых интеллектуалов. Вокруг фигур С.Ф. Платонова, В.Г. Дружинина, И.А. Шляпкина объединились представители старшего поколения участников Научно-литературного общества из числа тех, кто, как отметил Е.А. Ростовцев, посещал «вторники Бестужева-Рюмина и «среды» Замысловского»[848]. Это объединение вошло в историю петербургской исторической науки как Кружок русских историков[849].
Другое объединение называли Ольденбурговским кружком, или Приютинским братством[850]. Оно, по свидетельству А.А. Корнилова, возникло вокруг группы студентов, приехавших учиться из Варшавы (братья С.Ф. и Ф.Ф. Ольденбурги, Д.И. Шаховский, А.А. Корнилов). К этому центру примыкали В.И. Вернадский и И.М. Гревс. К ним тяготел и А.С. Лаппо-Данилевский.
Первый кружок был объединением молодых ученых, ориентированных на научную карьеру, обсуждение проблем исторической науки находилось в центре их внимания. Второй кружок скреплялся в большей мере дружескими отношениями и интересом к широкому кругу вопросов науки и жизни. Два кружка различала и «политическая окраска»: «Кружок русских историков склонялся к умеренному консерватизму, тогда как Ольденбурговский кружок посещали либеральные интеллектуалы»[851].
На первых порах отношения между Платоновым и Лаппо-Данилевским были вполне дружескими. Лаппо-Данилевский, несмотря на некоторую, присущую ему замкнутость, посещал оба кружка, нередко бывая как в доме Платонова, так и на заседаниях кружка русских историков, проводившихся, чаще всего на квартире В.Г. Дружинина. Для Платонова же, как подчеркивает В.П. Корзун, Приютинское братство всегда оставалось чуждым[852]. Линия дружеских отношений между Платоновым и Лаппо-Данилевским прослеживается до конца 1880-х гг. и начинает прерываться, по мнению ряда исследователей, в связи с нашумевшей в свое время историей с открытием еще одного научного объединения – Исторического общества при Санкт-Петербургском университете. Но это случится уже за пределами магистрантского периода Платонова и студенческой жизни Лаппо-Данилевского.
Как С.Ф. Платонов, так и А.С. Лаппо-Данилевский свои первые исследования создали, будучи студентами. Первая публикация Платонова – статья «Заметки по истории московских земских соборов» – появилась в 1883 г., через год после окончания университета и явилась выдержкой из его кандидатского (выпускного) сочинения, посвященного земским соборам XVI-XVII вв. В автобиографической записке он подчеркивал, что выбор для статьи периода с 1612 по 1613 годы явился обдуманным шагом: «Этот исторический момент казался мне чрезвычайно важным: в моем представлении он отделял древнюю Москву с ее архаичным строем вотчинной (патримониальной) монархии от нового государства, возникшего из смуты…»[853]. Выбранный для первой публикации сюжет характеризует научную целеустремленность и последовательность в логике научного поиска, что выражало отличительные черты Платонова-ученого. Концептуальный узел будущей докторской диссертации, защищенной через 16 лет после окончания университета, практически, был завязан в кандидатской работе и его первой научной статье.
Научные интересы Лаппо-Данилевского были обширными, что соответствовало его принципам и представлениям об образе ученого. Начало научным публикациям в творческой биографии Лаппо-Данилевского было положено в годы студенчества: в 1884 и 1885 г. в ЖМНП (Журнал Министерства Народного Просвещения) публикуются две первые статьи, в которых он рассматривал «старинные сношения» России с Западной Европой и роль иностранцев в русской культуре XVII века. В 1887 г., через год после окончания университета, вышло в свет сначала в виде статьи, а потом отдельным изданием исследование «Скифские древности», ставшее результатом его студенческого (кандидатского) сочинения. Интерес к археологии и вещественным (археологическим) источникам, сложившийся еще в гимназический период, стал апробацией научного потенциала молодого историка и логическим результатом юношеских научных пристрастий. Одновременно в студенческие годы в поле научного внимания Лаппо-Данилевского вошли новые сюжеты и проблемы. Обучаясь на последнем курсе, он начинает архивные разыскания, обращаясь к документам приказного и писцового делопроизводства XVI-XVII вв. Серия статей источниковедческого типа будет им опубликована[854] вскоре после окончания университета. Они станут первым опытом в изучении проблемы налогообложения в Московском государстве, исследование которой он развернет в 1890 г. в магистерской диссертации. Эти же статьи проложили дорогу будущему академику к масштабным археографическим проектам и созданию первого фундаментального исследования в области актового источниковедения (см.: «Очерки русской дипломатики частных актов», посмертно изданные в 1920 г.). Примечательна и статья историка «Русская промышленная политика в XVIII веке» (в ЖМНП,1886 г.), ставшая своеобразным прологом его последующего глубокого интереса к этому периоду русской истории.
Можно подчеркнуть совпадение интересов того и другого историка к проблематике XVII столетия, что выразительно будет представлено их магистерскими диссертациями. Но избранные каждым из них темы, а, главное, методологические подходы к их освещению не позволят им идти в одном научном фарватере. Каждый претендовал на свое «слово и дело» в науке.
Научные установки и методологические основания
Выбор XVII столетия как актуального времени для специального научного изучения в магистерских диссертациях[855] определялся тем значением, которое петербургские историки придавали ему как рубежу, отделявшему «старую» Московскую Россию от «новой», созданной Петром, и олицетворявшей, с одной стороны, путь европеизации, с другой – процесс ее имперской трансформации. Платонов, избрав главной темой своих исследований период «смутного времени», подчеркивал значимость этого «исторического момента» как «переходной эпохи» в русской истории. В речи на магистерском диспуте он образно определял смутное время как «исторический узел», который связывает «старую Русь с новой Россией»[856]. В автобиографической записке историк уточнял, что он «отделял древнюю Москву с ее архаичным строем вотчинной (патримониальной) монархии от нового государства, возникшего из смуты с иной комбинацией политических отношений между новой династией и сознававшими свою силу сословными группами»[857].
Лаппо-Данилевский в XVII столетии также видел особую специфику. Полагая, что «изучение национальной истории… должно иметь ценные результаты в том случае, когда внимание обращено будет на периоды наиболее резкого развития специфических особенностей изучаемого типа», он подчеркивал, что в сравнении с предыдущим и последующим веками «лишь в XVII веке» национальные черты государственного строя России предстают наиболее выразительно. По его мнению, если в XIV-XV и в XVI вв. черты национальной государственности только закладывались, то XVIII в. они уже «бледнеют под влиянием западноевропейской цивилизации». Поэтому, считал он, история XVII века «имеет для нас глубокий теоретический интерес»[858].
Таким образом, для обоих историков XVII столетие представлялось особым – актуальным – периодом русской истории для историко-научного исследования. Но некоторый нюанс понимания исторического смысла этого периода различал их подходы. Платонов искал прагматическую связь событий начала XVII века с последующей эпохой реформ Петра I: его интересовали социальные силы, которые вышли «победителем из многолетних смут» и задали тот ход русской истории, который привел к преобразовательной деятельности царя-реформатора. Лаппо-Данилевский задумывался о чертах историко-национального типа российской государственной системы XVII в. и, этим самым, задавал параметры для постановки теоретической проблемы, решение которой могло быть сопряжено со сравнительно-историческим анализом состояний государственности различных периодов русской истории. Заданный им ракурс мог потребовать и сопоставлений «государственных типов» в российском и западноевропейском вариантах. Возможно, этим «идеальным» стремлением сформировать «тип» изучаемой эпохи, которое напрямую не совпадало с конкретными задачами диссертации, можно объяснить появление одного из фрагментов, его предисловия. Его можно назвать «зашифрованным», поскольку он не был непосредственно связан с задачами темы, а потому являлся не совсем ясным для постороннего глаза. Можно сказать, что в нем почти в интимной форме он писал о своей сокровенной цели достижения истины, изучения исторических явлений «без всяких предубеждений». Свое состояние молодой историк метафорически сравнивал с эмоционально-психологической ситуацией творческого поиска. Он признавался: «душа болезненно рвется на простор, хотя и прикована тяжелыми цепями к миру конкретных представлений, сознание мучительно бьется в железной клетке, но согревается надеждой когда-нибудь вылететь на чистый воздух, возвратиться на лоно природы и отождествить свое я с мировым бытием»[859]. Переписка Лаппо-Данилевского данного времени позволяет точнее понять этот фрагмент: историк уже в эти годы вынашивал проект создания «теории общественной науки», а «теоретические вопросы» считал главной стороной своего существования[860].
«Древнерусские сказания…» С.Ф. Платонова
С.Ф. Платонов, работавший над магистерской диссертацией под руководством К.Н. Бестужева-Рюмина, не сразу выработал представление о характере своей диссертации. Источниковедческий ее жанр не являлся его первоначальным замыслом. После публикации статьи о земских соборах 1612-1613 гг. он собирался исследовать «общественное движение», ставшее основой ополчения Д.М. Пожарского и породившее «устойчивое временное правительство»[861]. Однако первоначальные планы пришлось откорректировать по причине отсутствия на тот момент необходимых архивных материалов, которые еще предстояло выявить, систематизировать и произвести над ними «критическую работу». Поставленная задача была осознана историком как трудная и обширная для магистерского сочинения. Отступив от первичного замысла, Платонов решил идти по проторенному предшественниками пути, задумав источниковедческий проект, нацеленный на изучение «сказаний» и «повестей» о Смуте. Переориентация в теме исследования могла дать плодотворные результаты для последующего возвращения к первоначальным планам: произведения о Смуте были не только заметным литературным явлением и источником фактических сведений, но они «отражали настроения общественных групп»[862], что принципиально интересовало историка. Таким образом, магистерская диссертация Платонова должна была, по его замыслу, стать переходным исследованием к реализации основной темы, которую он завершил уже в докторской диссертации.
Одна из трудностей в изучении темы диссертации состояла в поисковой работе, поскольку значительное число сочинений XVII в. еще не были изданы. Предстояло изучить фонды различных архивохранилищ, в том числе монастырских. Поддержку для организации поездок Платонову оказали университет и Археографическая комиссия. Благодаря этой помощи, признавался историк, работа шла успешно. Им было обследовано 21 архивохранилище, изучено 150 рукописей и выявлено более 60-ти сочинений XVII в. о Смутном времени. Среди них были и неизвестные ученым произведения, в частности, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, сочинение Ивана Хворостинина, ставшие источниковедческими открытиями историка. В отличие от предшественников, как заметила Е.В. Чистякова, Платонов поставил целью «историко-критическое изучение сказаний о Смуте во всей их совокупности»[863]. Важно подчеркнуть и то, что в процессе исследовательской работы Платонов выработал свой источниковедческий подход, нацелив внимание на «изучение памятника в его целом». В речи на магистерском диспуте он излагал свою позицию: «… у меня ясно выросло сознание, что работать над текстами правильно я только могу тогда, когда весь, и печатный и рукописный, материал будет в моем распоряжении, когда я изучу весь без исключения материал не в виде отдельных известий, а в виде отдельных произведений»[864]. Следовательно, не только собрать все источники, но и представить каждый из них как целостный памятник, историко-литературный феномен и историко-культурный факт – вот в чем, на мой взгляд, оригинальность и новизна источниковедческого замысла историка.
В течение нескольких лет, начиная с 1883 г., Платонов был сосредоточен на поиске и обработке материалов для диссертации. Характерно его письмо близкому другу – историку В.Г. Дружинину (1886), в котором он просил его оказать ему содействие в поиске известий о самозванце Лжедмитрии I и, в частности, об отношении к нему жителей ряда русских городов. Лаконично изложенная просьба завершалась фразой, отражающей напряженный ритм творческой жизни историка: «Новостей нет. Никого не видел. Пишу напрополую»[865].
В результате поисковой работы Платонов представил оригинальный комплекс историко-литературных памятников XVII в., который он подверг источниковедческому анализу с целью установления наиболее значимых из них для изучения истории Смуты. Ученый решал проблемы происхождения изучаемых произведений, ставил вопросы об авторстве и достоверности источников. Хотя защита состоялась в 1888 г., но сам историк полагал, что над этой темой он работал до 1891 г.: в этом году Платонов подготовил и опубликовал в специальном томе «Русской исторической библиотеки», издаваемой Археографической комиссией, тексты ряда найденных им сказаний и повестей («Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени»). Это издание как бы поставило точку первому этапу освоения историком темы Смутного времени, оно же стало основанием приглашения Платонова стать членом Археографической комиссии (с 1894 г.). Затронутая сторона деятельности историка особо подчеркнута С.О. Шмидтом, полагающим, что пройденная им «строгая школа источниковедческих штудий», а также собственный опыт магистерского изыскания развили в нем «вкус к описанию и публикации рукописных текстов», сделав его «выдающимся археографом»[866].
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 268 | Нарушение авторских прав