|
Читайте также: |
По общему мнению, как современников, так и историографов, защита диссертации С.Ф. Платонова прошла блестяще. Отмечается «необычный характер» магистерского диспута: на нем присутствовало «высокое начальство» – ректор университета М.И. Владиславлев, директор Публичной библиотеки, академик А.Ф. Бычков, значительная часть профессоров и множество студентов. Официальными оппонентами выступили профессор Е.Е. Замысловский, в то время являвшийся главой кафедры русской истории Петербургского университета, и приват-доцент И.А. Шляпкин, с которым у С.Ф. Платонова давно сложились дружеские отношения. На защите присутствовал и, ушедший уже в отставку, К.Н. Бестужев-Рюмин. Магистрант, как сообщалось в откликах «Русских ведомостей» и «Исторического вестника», на выступления оппонентов реагировал «живо и находчиво» и «ушел с защиты в полной уверенности в безупречности представленной им диссертации» [867]..
Самооценка магистерской диссертации до конца жизни оставалась у С.Ф. Платонова высокой. В автобиографической записке он особо подчеркнул не только «благосклонность» ученой критики к диссертации и к источниковедческим занятиям автора, но и значение открытого им комплекса памятников для изучения «литературной письменности» Московского государства первой половины XVII века. Для него особо значимым в этом отношении явился устный отзыв В.И. Ламанского, отметившего, что диссертация Платонова «заполняет существенный пробел» в литературе первой половины этого столетия, который долгое время рассматривался историками литературы как «бесплодный промежуток». С удовлетворением С.Ф. Платонов отмечал факт востребованности его книги: «Она скоро стала библиографической редкостью и потребовала второго издания – результат редкий для ученой диссертации в ту эпоху в России»[868]. Вскоре после защиты появились отзывы о диссертации двух видных историков – В.С. Иконникова (1889) и В.О. Ключевского (1890), что с благодарностью отметил С.Ф. Платонов при переиздании диссертации[869].
Особый сюжет в истории рецензирования «Древнерусских сказаний» Платонова занимает отзыв на диссертацию В.О. Ключевского. Об истории взаимоотношений С.Ф. Платонова и В.О. Ключевского можно говорить отдельно. В данном случае достаточно напомнить отмеченный уже факт признания Платоновым московского историка своим учителем. Известно, что свою первую работу о земских соборах Платонов привозил показать именно ему; повышенный интерес к фигуре Ключевского ощущается в его переписке 1880-х гг. Ключевский написал отзыв на диссертацию, благодаря чему Платонов получил Уваровскую премию.
Отзыв Ключевского любопытен оригинальной оценкой взглядов магистранта на литературную традицию XVII века. Он может служить основой представлений о различающихся подходах этих историков к сочинениям XVII в. как источнику информации. Одно из замечаний Ключевского, в частности, сводилось к мысли о необходимости выявлять в источниках «не одни происшествия», а «мнения», «тенденции», «идеи, взгляды, чувства, впечатления людей». Он упрекнул Платонова, в частности, за то, что тот прошел мимо «видений» – оригинальных произведений, доносивших особенности мировосприятия средневекового человека и представлявших, по словам Ключевского, «плод встревоженного чувства и набожно возбужденного воображения»[870].
Замечания Ключевского, имевшего собственный источниковедческий опыт в кандидатской и магистерской диссертациях, демонстрировали иную методологию интерпретации источников, что свидетельствует о разных типах научного мышления этих историков. У Платонова доминирует рационально-позитивистский подход, Ключевский опирается на свойственный ему метод социально-психологического «погружения» в историческое прошлое, позволявший ему ставить вопросы о реконструкции социокультурных образов людей с характерной для той или иной эпохи системой мышления и восприятия реальности. Элементы критики в отзыве известного историка задели С.Ф. Платонова. В переписке с П.Н. Милюковым (20 окт. 1890 г.) он, стараясь скрыть досаду, писал: «…Прочел я, наконец, рецензию Ключевского на мою книгу. Смело выскажу мнение, диктуемое не самолюбием, что рецензия слабее ее автора: он, видимо спешил. Со многим хочется поспорить»[871]. Негативную реакцию Платонова и его окружения на рецензию московского профессора отметил А.С. Лаппо-Данилевский в письме П.Н. Милюкову в конце 1890 г., прокомментировав ее следующим образом: «Ваш маэстро присудил Уваровскую премию Платонову; но рецензия его кажется не всех-то удовлетворила. Леонид Николаевич Майков[872] о ней отозвался с неудовольствием. Странно; ведь он (т.е. Майков) умный человек, а между тем поклонник Платонова и Чечулина[873]».
После отзыва В.О. Ключевского С.Ф. Платонов, возможно, несколько изменил свое, прежде восторженное к нему, отношение. Между ними устанавливается сложная научная коммуникация, требующая еще своего изучения. Поэтому есть смысл задержать внимание на различиях источниковедческих подходов этих двух историков.
О.М. Медушевская связывала с источниковедческими пассажами Ключевского особое направление в источниковедении. Определяя его как выражение «видового подхода», она подчеркивала стремление историка раскрыть содержание социальной информации в произведениях, принадлежавших определенному виду источников, а посредством этого – изучить особенности народной жизни и характер сознания человека периода русского средневековья. По ее мнению, Ключевский в источнике видел не просто вместилище фактов, а культурный феномен. Имея в виду отзыв Ключевского на диссертацию Платонова, О.М. Медушевская пришла к выводу о различном понимании этими историками смысла такой источниковедческой категории как «достоверность источника». Если для Платонова актуальным являлось выявление достоверных источников с точки зрения их фактографической адекватности и событийного соответствия, то позиция Ключевского – иная. Он полагал, что источник, в частности записки современников, хотя и могут грешить фактическими неточностями, но быть, в то же время, достоверными с социально-психологической стороны «как отражение противоречивых чувств и мыслей, которые вызывают у современников политические события текущей жизни»[874].
Платонов, создавая источниковедческую диссертацию, в отличие от Ключевского предложил проблемно-источниковедческий подход. Интерес к изучаемой проблеме доминировал в системе его рассуждений, его интересовали, прежде всего, «событийные» факты, их логическая связь, полнота и фактографическая достоверность, с тем, чтобы впоследствии они могли составить основу масштабной картины Смутного времени. И хотя Платонов, как историк, вовсе не чурался вопросов, связанных с обращением к внутреннему миру человека, но в магистерской диссертации явно преобладали задачи источниковедческой техники над методами изучения особенностей сознания человека изучаемого времени (если говорить конкретнее – авторов анализируемых им произведений как творцов источников).
Приведенный пассаж по поводу источниковедческих принципов Ключевского и Платонова позволяет говорить о существовании в рамках позитивистской парадигмы существенно различающихся научно-исторических подходов. С.Ф. Платонов предстает как «правильный» позитивист эмпирического типа, в то время как В.О. Ключевский далек от соблюдения ортодоксальных принципов этой методологии, демонстрируя своей позицией «свободу» научного мышления, полагаем, близкого идеям интуитивизма и феноменологического направления философии.
«Организация прямого обложения…» А.С. Лаппо-Данилевского
Защита магистерской диссертации А.С. Лаппо-Данилевским явилась значимым событием в научной судьбе историка, дав импульс развитию его многогранных научных интересов, в том числе теоретического порядка; она же стала одновременно рубежом, определившим расстановку научных авторитетов в сообществе петербургских историков и положившим начало формированию двух схоларных традиций в научно-историческом пространстве Петербурга. Одна из них – эмпирическая – связывается с деятельностью и трудами С.Ф. Платонова, другая – теоретическая – порождена была А.С. Лаппо-Данилевским.
Анализ содержания его диссертации дан в ряде исследований. В данном случае представим краткую ее характеристику и отметим на основе идей диссертации научные приоритеты молодого историка.
Замысел исследования, как отмечалось, опирался на мысль об особом месте XVII века в истории России: в это время формировался национальный тип российской государственности. Вслед за историками государственно-юридической школы Лаппо-Данилевский полагал, что задачи изучения этого времени следует связывать с «правительственной историей», а не с «историческим движением всей совокупности народных сил». Основными же центрами, вокруг которых вращались интересы государства, он считал финансы и войско. Данная логика рассуждений стала основой постановки темы, освещающей организацию налогообложения в государстве, как системы, которая обеспечивает его финансовую состоятельность и становится залогом его военной мощи. Пять глав диссертации последовательно раскрывают:
-условия и процесс формирования «податных классов», структуру «тяглого населения» Московского государства и механизм взаимодействия государства и населения в области податной системы;
-раскладку податей и систему мероприятий центральной власти и местных органов управления («народные переписи» и «мирская раскладка») для реализации программы налогообложения;
-взимание податей, осуществлявшееся местными органами управления и самоуправления, систему доставки податных сумм в центральные учреждения;
-особенности отправления некоторых податных обязанностей (в том числе: личных, ямской, ратной повинностей, денежных сборов за «городовое и острожное дело», ряд натуральных сборов);
-распределение поступлений по центральным учреждениям, рассмотренного с учетом принципов (вотчинного и территориально-сословного) сложившейся распределительной системы, а также тенденций некоторого ее реформирования и систематизации податных поступлений по центральным учреждениям.
В Заключении диссертации[875] Лаппо-Данилевский определил значение организации прямого обложения. Он еще раз подчеркнул связь задач налогообложения с «укреплением военной мощи государства», что, по его мнению, было начато еще Иваном Грозным. В XVII в. эта финансово-политическая линия правительства была возрождена с избранием на престол Михаила Романова. Устройство войска и добывание средств для его содержания (а не «благосостояние народного хозяйства»), по Лаппо-Данилевскому, стали главными задачами внутренней политики Московского государства XVII в. Данная ситуация вызвала к жизни особую – «репартиционную» – систему налогов. Смысл этой системы историк связывал с самодержавной формой правления и определял как выражение принципа «равномерного» (уравнительного) обложения: «Правительство равномерно окладывало всякого налогоспособного плательщика и не держалось полной пропорциональности обложения». В этом политическом маневре он усматривал реализацию дальнейших устремлений власти к централизации, поскольку государство, делая попытки создания «общего финансового центра», при помощи «репартиционной» системы «уравнивало обязанности различных областей к государству, стягивало распределение этих обязанностей в один главный центр». Особо Лаппо-Данилевский подчеркивал, «жизненное значение» податной системы для «воспитания» в московском обществе государственного начала, поскольку она формировала новое общественное сознание, а именно: убеждение, что государственное хозяйство должно быть основано не на случайных средствах, а на народном труде. В этом он видел «залог одного из государственных устоев великорусской национальности».
Труд А.С. Лаппо-Данилевского поражает и современного читателя масштабами представленного научного материала и скрупулезным анализом источников. В историографии XIX века историк выступил одним из первых исследователей, подвергнувшим изучению писцовое делопроизводство. Изучая раскладку податей (II гл.), он, одновременно, реконструировал и документальный комплекс, раскрыв основные элементы, как самой процедуры «народной переписи», так и возникавшие в практике переписных кампаний, разновидности писцовых материалов. Одной из своих задач Лаппо-Данилевский поставил установление степени достоверности писцовых книг, выявив в ходе исследования несоблюдение писцами правил составления документов, ошибки и злоупотребления писцов, а также «недобросовестное отношение населения к писцовому делу». Принципиальное значение имели его наблюдения относительно способов измерения податных объектов и технологий налогообложения. В центре его внимания – соха, как единица податного обложения. Наблюдая за эволюцией сошного письма, историк пришел к выводу о наметившейся во второй половине XVII в. тенденции замены сохи, как способу обложения налогом земли, на «живущую четверть», что могло означать переход к подворному принципу прямого обложения. Именно на этом этапе научного творчества Лаппо-Данилевский прошел важнейший этап конкретной практики выявления, отбора и критического анализа источников, получив богатейший источниковедческий и, одновременно, теоретический опыт.
По мнению О.М. Медушевской этот опыт, как и замысел диссертации, а также ее построение, имели «новаторский характер». Известный историк и теоретик исторического знания склонна была рассматривать значение магистерской диссертации А.С. Лаппо-Данилевского в контексте предложенного им, по ее определению, структуралистского подхода. Она пришла к заключению, что историк выработал альтернативную традиционной историографии того времени логику исследования. Называя ее «логикой горизонтального изучения», О.М. Медушевская с позиций теории когнитивной истории подчеркнула, что историк, изучая организацию налогообложения в Московском государстве, представил «не историю вопроса во времени, но то, что особенно трудно дается традиционному мышлению, – способ функционирования живой системы в условиях ее действия»[876]. Этим самым О.М. Медушевская показывает и доказывает, что для А.С. Лаппо-Данилевского корпус источников в диссертационном исследовании выступает как самодостаточная ценность, их совокупность воспринимается молодым ученым как социокультурное и, одновременно, историко-информационное явление в виде «живой системы». Таким образом, О.М. Медушевская уверена, что уже в магистерской диссертации А.С. Лаппо-Данилевский ориентировался на методологический поиск, выходящий за пределы научных построений в стиле позитивизма.
В общей концептуальной версии Лаппо-Данилевского, кроме, отмечаемой многими историографами, приверженности в этот период идеям и принципам государственной школы, весьма заметно стремление молодого историка обратить пристальное внимание на объект налогообложения, то есть, на тяглое население, которое можно воспринимать в качестве категории «народ». В отличие от классических версий русской истории, представленных «государственниками», Лаппо-Данилевский сделал заметный акцент в область «народной истории». При этом «тяглое население» крестьянской и посадской общин (I гл.) раскрыто в труде историка не только в богатой палитре сословно-социальных характеристик, но и предстает активной силой, заинтересованной в своей хозяйственной состоятельности и воздействовавшей на процедуры налогообложения. Не сто и т ли за этим известное влияние «социологического» взгляда на историю (или совпадение с ним), что может роднить историка с формирующейся в то время московской школой Ключевского? [877]
Вероятно, не случайно пристальное внимание к диссертации А.С. Лаппо-Данилевского проявил П.Н. Милюков: их интересы пересекались не только по линии изучения податной системы, но и посредством исследования социальной среды, являвшейся объектом налогообложения. Кроме того, как отметил Е.А. Ростовцев, Лаппо-Данилевский выстраивает свой анализ через отношения конкретных плательщиков и фискальных органов, в результате чего изучение системы налогообложения позволило ему раскрыть частную сферу хозяйственной деятельности, «цели и жизненные установки средневекового человека»[878]. В этом подходе уже некоторым образом проявляется выражение «идеографического» метода, теоретическое обоснование которого историк даст в «Методологии истории».
Отдельные черты диссертации Лаппо-Данилевского – влияние идей государственной школы, внедрение социального аспекта, идущего от позитивистской социологии – могут рассматриваться показателями сохранявшегося влияния на него прежних методологических систем. В то же время, отмеченные тенденции идеографического подхода, особенности структурирования и анализа материала, его «шифрованное» предисловие, намечают движение мысли историка за их пределы и рисуют картину противоречивых чувств и настроений А.С. Лаппо-Данилевского в поисках иной научной парадигмы исторического построения.
В своей большой речи[879] на диссертационном диспуте историк сделал выразительный акцент в область теоретико-методологических рассуждений, что было не характерно для большинства выступлений соискателей на защитах диссертаций того времени. Процитируем только начало его доклада на диспуте, придавшее методологический характер всему его тексту. «Всякая сознательная, теоретическая деятельность должна быть вызвана известными причинами и определенным методом стремиться к строго намеченной цели; лишь при таких условиях она достигает более или менее устойчивых результатов, которые получают право гражданства в науке. Поэтому каждое научное сочинение можно рассматривать с двух точек зрения: методологической и феноменологической (курсив – А.С. Лаппо-Данилевского)»[880].
Диссертация Лаппо-Данилевского писалась и защищалась в период активных контактов и переписки по различным вопросам научной жизни, которые велись между москвичом П.Н. Милюковым и петербуржцем С.Ф. Платоновым. Милюков, в частности, писал Платонову: «Книга Данилевского мне очень понравилась…, тема и материал выбраны очень удачно…, он совладал с темой и дал много нового и важного (особенно относительно раскладки и взимания)…». Он же сообщал, что ведет с автором книги письменную полемику по поводу «живущей четверти». В одном из писем, написанных уже после защиты Лаппо-Данилевского, он выражал возмущение «ужасной заметкой» (рецензией неизвестного автора в «Вестнике Европы»), подвергнувшей сомнению серьезное значение наблюдений Лаппо-Данилевского, добавляя: «Мне очень жаль и обидно за автора»[881].
Оппонентами историка являлись Н.И. Кареев и С.Ф. Платонов. Следует заметить, что незадолго до защиты между тем и другим произошел конфликт по поводу выбора председателя создаваемого в Петербургском университете Исторического общества. Это объясняет нюансы критического отношения Платонова к своему коллеге по университету. В частности, в письмах Милюкову он раскрыл некоторые детали межличностных отношений участников диссертационного диспута и свое мнение о характере состоявшейся защиты[882]. Несколько иронично обрисовывая позицию Кареева накануне диспута: историк «для приличия» отказывался от оппонирования, хотя выступить ему «очень хотелось», он полагал, что Лаппо-Данилевский его «легко посадит на мель». После состоявшейся защиты Платонов сообщал, стараясь быть более объективным: «Диспут Лаппо-Данилевского начался поздно, тянулся долго. Кареев возражал ему совсем прилично. Свое возражение я считаю совершенно неудавшимся благодаря усталости и случайному раздражению, которое было вызвано председателем Ламанским…». Платонов отметил также похвалу диссертации «финансистом Лебедевым», но посчитал сам диспут «скучным и монотонным», хотя одновременно подчеркнул, что «Саша Лаппо защищался остроумно», и его «книга мне очень нравится». В то же время Платонов не преминул заметить, что речь диссертанта была не совсем удачна: слишком затянута за счет изложения «предисловия», а в тексте книги-диссертации «много такого, что граничит с крайней молодостью, с очень юным бессилием в языке отразить все оттенки мысли». Он считал также, что, если бы диссертант умел «справляться с формой» можно было бы существенно сократить объем исследования.
Характерно, что С.Ф. Платонов, положительно оценив диссертацию, сделал замечание относительно ее «теоретических странностей» и о приверженности автора к «взгляду Канта»[883]. В одном из писем к М.А. Дьяконову Платонов, сравнив две диссертации – Лаппо-Данилевского и Милюкова, признавался, что отдает предпочтение работе московского историка: «в ней больше здравого смысла и меньше «логических фигур»; притом она открывает горизонты менее известные, и раз автор с ними справляется, ему больше чести».[884] Приведенные акценты свидетельствуют о вполне наметившемся к началу 1890-х гг. процессе расхождения научных путей эмпирика Платонова и теоретика Лаппо-Данилевского. Отмеченный выше контекст ремарки Лаппо-Данилевского относительно реакции окружения Платонова на отзыв Ключевского, еще более подтверждает эту ситуацию.
Защита диссертации Лаппо-Данилевским вызвала широкий интерес научного сообщества, что выразилось в появлении большого комплекса отзывов и рецензий на нее[885]. Наиболее крупной явилась рецензия П.Н. Милюкова, изданная под названием «Спорные вопросы финансовой истории Московского государства» (СПб, 1892). Она стала основой присуждения автору диссертации Уваровской премии. Не вдаваясь в детали этого большого труда-рецензии, заметим, что автор и его заочный оппонент являлись на тот момент наиболее сведущими исследователями в области финансовой и хозяйственной жизни России XVII и XVIII веков. Милюков, к этому времени подготовивший свою магистерскую диссертацию, детальнейшим образом разобрал труд Лаппо-Данилевского и высказал ряд серьезных и интересных замечаний (в том числе сомнение в правомерности считать XVII-ый, а не XVIII век «типом» русского исторического развития). Но все же он высоко оценил исследование петербургского коллеги, назвав его «замечательным явлением в русской исторической литературе последнего времени» и отметив солидную источниковую базу, а также основательную эрудицию автора, продемонстрировавшего «знакомство» с современной финансовой теорией и важнейшими сочинениями по финансовой истории разных стран.
Докторские диссертации в научном творчестве историков
Работа над докторскими диссертациями С.Ф. Платонова и А.С. Лаппо-Данилевского складывалась по-разному. Платонов в ходе и в целях карьерного роста целеустремленно и успешно двигался от магистерской диссертации к созданию докторской диссертации, зарекомендовав себя, по словам Н.Л. Рубинштейна, «историком одной темы». Его докторская диссертация, как уже отмечалось, формировалась в направлении от источниковедческого изучения истории Смутного времени к ее концептуальному освещению. Творческая траектория жизни Лаппо-Данилевского выглядела иначе: задуманный им проект монографического исследования-диссертации по истории общественной мысли России XVIII века, как существенного аспекта истории русской культуры, не был им завершен на момент скоропостижной кончины.
Обратимся к докторской диссертации С.Ф. Платонова, ставшей основным сочинением, «визитной карточкой» историка, а также – к неосуществленному замыслу докторской диссертации А.С. Лаппо-Данилевского, контуры которого возможно очертить, опираясь на ряд его публикаций. Здесь же подчеркнем, его «визитной карточкой» является известная «Методология истории».
«Очерки по истории Смуты» С.Ф. Платонова
Получение профессуры и исполнение обязанностей главы кафедры (с 1890 г.) обязывало С.Ф. Платонова форсировать работу над докторской диссертацией, которую он после защиты магистерской диссертации предполагал завершить в быстрые сроки. Но большая его загруженность учебной работой, делами по линии различных научных учреждений замедляли творческий процесс. Ему пришлось в 1895 г. отказаться от редактирования Журнала министерства народного просвещения, и уже в следующем году стал формироваться текст будущей диссертации. Несколько отрывков из нее были им опубликованы в 1897-98 гг. в ЖМНП. Защита состоялась в 1899 г. Вследствие отсутствия в Петербургском университете на тот момент доктора по русской истории, защита была организована в Киевском университете. В качестве оппонентов выступили профессора этого университета – В.С. Иконников и П.В. Голубовский. Неофициальным оппонентом стал З.Н. Завитневич. Всеми экспертами был отмечен высокий уровень диссертации, что подтверждали и дальнейшие историографические оценки этого исследования.
Остановимся на краткой характеристике «Очерков по истории Смуты». Сам С.Ф. Платонов в «Автобиографической записке», излагая в стиле автореферата основное содержание своего труда[886], искренне признавался, что «работал над своею книгою с большим увлечением». Поясняя свой замысел, он обращал особое внимание на «пояснительное заглавие» диссертации – «Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время». Подзаголовок диссертации дал основание многим историографам причислять С.Ф. Платонова к последователям В.О. Ключевского в отношении ее социального ракурса. Автор диссертации и сам прямо акцентировал внимание на доминировании в его «Очерках» описаний «деятельности руководивших общественною жизнью кругов» и «массовых движений»[887]. Вместе с тем, целый ряд аспектов российской истории XVI-начала XVII в. (например, смысл опричнины, итоги Смуты и др.) Платонов интерпретировал иначе, чем московский историк[888].
Несомненным достоинством «Очерков» стало содержание I части исследования, которая раскрывала ситуацию в стране во второй половине XVI века и картину предпосылок и причин Смуты. Впервые было дано детальное описание различных районов Московского государства с характеристикой их «местных» особенностей – географических, экономических и социальных. Характеризуя предпосылки Смуты, Платонов рассмотрел социально-политические обстоятельства и процессы в экономическом развитии России эпохи правления Ивана Грозного, вызвавшие резкое возрастание численности служилого сословия, что повлекло цепочку разного рода последствий. Раздача представителям этого сословия черносошных и дворцовых земель стала основой экономической зависимости крестьян соответствующих категорий, ухудшения их положения, массового бегства и появления к началу XVII в. кабальной службы. Политика опричнины, рассмотренная Платоновым, в отличие от Ключевского, как обдуманная система мероприятий, уничтожила верхние аристократические слои социальной структуры – бояр-княжат. Династический кризис, дополнивший общую картину трансформаций в русском государстве, усугубил разрушительные тенденции, став дополнительным источником недовольства широких слоев и общего социально-политического кризиса в стране.
Историк сделал вывод, что к началу XVII в. «высший служилый класс» «переживал тяжелый нравственный и моральный кризис», различные категории мелких служилых людей, «сидевших на обезлюдевших поместьях и вотчинах, были прямо в ужасном положении. На них всей тяжестью лежала война ливонская и охрана границ от Литвы и татар». Тяглое население, особенно южных и центральных районов страны «также терпело от войны, от физических бедствий и от особенностей правления Грозного». Специальное описание было дано казачеству, как своеобразного национального явления, возникшего на почве стремления непривилегированных слоев к независимости от тягла и принудительной службы. С.Ф. Платонов отмечал, что юг и центр Московского государства были охвачены «глубоким недовольством» фактически всех социальных слоев: «…все было потрясено внутренним кризисом и военными неудачами Грозного, все потеряло устойчивость и бродило пока скрытым, внутренним брожением…»[889].
Исследование самой истории Смуты сопровождалось стремлением историка установить периоды ее развития, соотношение и роль различных социально-политических сил в каждом из них. Полагая, что истоки Смуты связаны с династическим кризисом, возникшим после смерти Ивана Грозного, он в истории Смуты выделил, прежде всего, первый период, как время борьбы за престол между различными претендентами. Победителем из него вышел Василий Шуйский. Борьба с Дмитрием-самозванцем и его убийство завершили этот период династической борьбы.
Самым драматическим становится второй период (1606-1610) – представший в исследовании Платонова как выражение социального кризиса. Историк впервые детально характеризует характер народных движений, в частности, восстание И. Болотникова, изучает политическую коллизию существования двух правительств – В. Шуйского и второго Лжедмитрия, интервенцию поляков и шведов, и останавливается на ситуации возможности потери Московским государством политической самостоятельности. Историк констатировал полный распад старого порядка при одновременном социальном дисбалансе: «Ни один общественный класс не обладал пока ни достаточно сильной внутренней организацией, ни достаточно ясным классовым сознанием»[890].
Период социального кризиса сменяется временем консолидации национальных сил (1611-1613). Третий период, несмотря на социальные и сословные противоречия участников борьбы (имея в виду казачество, С.Ф. Платонов говорил и о «классовой вражде») предстает как апогей в истории Смуты, изменивший внутриполитическую расстановку социальных сил и решивший основные задачи исторического момента.
Новаторски выглядели в диссертации С.Ф. Платонова его основные итоговые положения о результатах Смуты. Иной, в сравнении с предыдущим периодом XVI – начала XVII в., определяется им расстановка социально-политических сил. Прежние «верхи» (боярство) и «низы» (крестьянство и казачество) оказались в проигрыше, выиграли – средние слои: «служивые» и «торговые люди». Дворянство становится социальной и экономической опорой самодержавия. Ссылаясь на нормы Соборного Уложения, Платонов констатировал главное следствие Смуты, а именно: смену правящего класса в стране – «старой знати – средними классами»[891].
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 171 | Нарушение авторских прав