Глава 47. Филипп – на крыше

18:30

Филипп – на крыше. Не на пологом, почти плоском пятачке, где мы иногда сидим, а на самом коньке, выше чердака – он сидит там, наклонившись вперед, вроде горгульи. На подъездной дорожке – черный «линкольн» с открытым, зияющим, как беззубый рот, багажником. Таксист, тучный дядька в черном костюме, курит, прислонившись к автомобилю. Я выскакиваю из машины и подбегаю к стоящим на краю газона Полу, Элис, Хорри и Венди с Сереной на руках. Малышка мирно посасывает пустышку. Трейси стоит посереди газона и взывает к Филиппу:

– Пожалуйста, слезай! Ты разобьешься!

– Ага. Это я и собираюсь сделать! – кричит Филипп и встает: одна нога на одном скате, другая на другом, руки раскинуты в стороны для равновесия. – Отпусти такси.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Филипп сделал Трейси предложение, – отвечает Венди. – В нашем присутствии.

– И что Трейси?

Венди усмехается:

– Ты‑то где был?

– Ездил к Джен.

– Правда? И как?

Я смотрю на Филиппа, распятого на крыше, словно Иисус Христос.

– Все относительно. Смотря с чем сравнивать.

– Фил реагирует вполне по‑мужски, – замечает Пол.

– Если ты сядешь в такси, я спрыгну, клянусь богом!

Трейси поворачивается к нам:

– Он же не прыгнет? Как вы думаете?

Венди с сомнением смотрит на Филиппа:

– Есть только один способ проверить.

– Я тебя люблю! – кричит Филипп.

– Ты ведешь себя как ребенок! Это детский шантаж!

– Важно, чтобы сработало.

С другой стороны улицы подбегают мама с Линдой.

– Господи, что у вас делается? – спрашивает Линда.

– Трейси не хочет выходить замуж за Филиппа, – поясняю я.

– Трейси же не дура, – комментирует мать. Она идет по траве и встает перед Трейси. – Положить конец истерике можно только одним способом. Игнорировать.

– Игнорировать?

– Да.

– Но ему не четыре года.

– Милая, нам всем тут четыре года.

Трейси в замешательстве:

– А вдруг он спрыгнет?

– Тогда мне придется пересмотреть концепцию.

Трейси смотрит на маму долго‑долго, и глаза ее постепенно влажнеют.

– Вы, наверно, думаете, что я полная идиотка.

Мама ей улыбается – искренне и очень нежно.

– Ну какая же ты идиотка? Вовсе нет. Ты – не первая женщина, которая захотела поверить в Филиппа. Но из всех ты, безусловно, самая лучшая. И мне очень жаль, что ты уезжаешь. – С этими словами мама делает шаг вперед и обнимает Трейси.

– Что происходит? – кричит Филипп сверху.

Трейси поднимает голову:

– Я уезжаю.

– Прошу тебя! Не надо!

Трейси поворачивается к нам с улыбкой:

– Что ж, было очень приятно с вами всеми познакомиться. И извините, если мое присутствие усложнило вам жизнь. – Она подходит ко мне и, обняв, шепчет на ухо: – Сообщите, чем дело кончится.

– Не уходи! – кричит Филипп.

Но она уходит. Бросает прощальный печальный взгляд на Филиппа и элегантно, с достоинством садится в автомобиль. Отбросив сигарету, таксист кладет ее чемодан в багажник и захлопывает крышку. Мы следим, как такси медленно выезжает из Слепой Кишки и скрывается из виду, а потом смотрим на Филиппа, который уже не стоит, а сидит верхом на крыше.

– Уехала, – говорит он. – В голове не укладывается.

– Теперь ты спустишься? – спрашивает мама.

– Куда ж я денусь?

Но когда он, встав, перекидывает ногу через конек, его штанина цепляется за решетку‑снегозадержатель, и, потеряв равновесие, Филипп съезжает по скату, отчаянно пытаясь уцепиться за шиферные плиты. Успев сказать «ё‑моё», он переваливается через бортовой желоб и, молотя воздух руками, недолго летит – до кустов, высаженных вдоль дома. Мы подбегаем. Филипп лежит навзничь на придавленном кусте и неподвижным, немигающим взглядом смотрит в небо.

– Филли! – кричит мама, бухаясь перед ним на колени. – Не вздумай двигаться.

– Вы замечали, что, когда лежишь, небо ближе? – произносит Филипп.

– Пошевели ногами, – требует Венди. – Можешь?

– Если захочу. – Он на секунду зажмуривается. – Больно.

– Сейчас вызовем «скорую», – говорит мама.

Филипп открывает глаза и смотрит на мать:

– Мама.

– Да, мой хороший?

– Так ты что теперь, лесбиянка?

19:30

Мама ухаживала за отцом с утра до вечера и с вечера до утра. Когда он больше не мог ходить по лестнице, в комнатке за кухней установили больничную кровать. Уложив отца спать, мама уходила наверх и ложилась одна в их супружескую постель. Она была так утомлена и угнетена, что Линда вызвалась с ней ночевать. Однажды ночью, в основном чтобы ее отвлечь и развлечь, Линда призналась, что за долгие годы после смерти мужа имела много любовных связей с женщинами. А мама на тот момент даже ни разу не целовалась с женщиной и считала это большим упущением в своей биографии. Как же? Она знаменитость, а прожила такую непримечательную жизнь! Надо чем‑то порадовать своих читателей!

– Нам было грустно, одиноко, у обеих давно не было секса. Не прошло и нескольких минут, как мы начали экспериментировать, как девчонки‑школьницы.

Вряд ли кому‑то охота выслушивать во всех подробностях, как его мать стала лесбиянкой. И никакого снобизма в этом нет. Про нюансы ее гетеросексуальной жизни я тоже никогда не любил слушать. Но мама жаждет выложить нам все. Рассказ свой она начинает, усевшись на широкий подлокотник кожаного кресла в гостиной. Линда садится на другой подлокотник, для симметрии. Они явно готовились заранее.

– Это началось как нечто совершенно ирреальное. Меня вел зов плоти. – Мама говорит своим телеголосом, словно в камеру. Мысленно она уже снимает фильм о своем бисексуальном пробуждении. – Но мы с Линдой были душевно близки уже столько лет. Естественно, что физические отношения переросли во что‑то большее.

– Тебя послушать, так все это совершенно нормально, – говорит Пол.

– В том‑то и дело. Так и было.

– Если не учитывать, что ты обманывала умирающего мужа.

– Пол! – останавливает его Элис.

– Ничего страшного, обсудим и это, – отзывается мама. – Он знал.

– Папа об этом знал? – Я не верю своим ушам.

– В вопросах пола ваш отец был человеком вполне просвещенным.

– Ну, папка… – выдыхает Филипп.

– Давайте я расскажу про него одну историю!

– Пожалуйста, не надо, – резко говорит Венди.

Линда, откашлявшись, вступает в разговор:

– Ваш отец всегда был очень добр к нам с Хорри. Считал нас своей семьей, заботился о нашем благосостоянии. Когда Хорри получил травму и мне пришлось выложить кучу денег сверх страховки, ваш отец целый год платил ипотечные кредиты за наш дом, иначе нас бы просто выселили. Морта я бы никогда не предала. Хиллари была любовью всей его жизни, и он умер, зная, что она не останется одна. Он сам мне об этом говорил перед смертью. Не раз.

– Значит, папка вас одобрил! – говорит Филипп. – Круто.

– Он сказал, что всегда подспудно что‑то такое предвидел, – добавляет мама.

– Так, почему ты нам сразу не сказала? – спрашиваю я. – Ты же всегда была предельно откровенна. Насчет своей сексуальной жизни.

– Я не хотела ничем отягощать ваше горе. Морт был щедрым и любящим мужем. И замечательным отцом для всех вас. Он заслужил, чтобы о нем скорбели, ни на что не отвлекаясь.

Во мне что‑то перещелкивает.

– Так, значит, это не папа придумал, что нам надо отсидеть шиву?

Мама краснеет и опускает глаза:

– Умный мальчик.

Стоны и возмущенный гул.

– Да будет вам! – смеется мама. – Вы же прекрасно знаете, как отец относился к религии. Точнее, не относился. Я даже удивилась, что вы попались на эту удочку.

– А мы‑то! Поверили, что это была его последняя просьба! – говорит Пол. – Боже, мама! Зачем ты это выдумала?

– Ну а как еще, по‑вашему, заставить вас собраться вместе? Причем не на пару часов, а по‑настоящему? Мой муж, ваш отец, умер. Вы были мне нужны. И вы нужны друг другу, даже если пока об этом не подозреваете.

– Значит, и Стояк наврал, – говорю я. – Ради тебя.

Мать пожимает плечами:

– Чарли своего никогда не упустит.

– Если бы мы сюда не приехали, Трейси меня бы не бросила. – Филипп горестно качает головой.

– Сам‑то в это веришь?

– Ты сломала мне жизнь.

– Филипп, – ласково говорит мать. – Конечно, на тебя пришелся избыток моей материнской любви, и я испортила тебя вконец. Но думаю, тебе уже пора принять на себя хоть какую‑то ответственность за то, куда ты суешь свой член.

– Вот видите? Опять! Хватит говорить про мой член. Он – за пределами твоей юрисдикции. Матери не рассуждают про члены своих взрослых сыновей.

– Так повзрослей, и я перестану.

– Ты нам соврала, – тихо говорит Венди.

– Не отрицаю.

– Но ты никогда нам не врала. Это твое кредо.

– Я и с женщиной никогда любовью не занималась, – гордо отвечает мать. – Люди меняются. Нечасто, и хорошо, что нечасто, но это бывает.

Мама, надо отдать ей должное, получает несказанное удовольствие от происходящего: ей удалось потрясти своих детей до глубины души, они в ужасе, они ловят каждое ее слово! Ну, точно как в нашем детстве, один к одному. Словно мы никуда и не уезжали.

Филипп скатывается с дивана, морщась от боли, и встает:

– Хорошо. Я прощаю ваше вранье и предательство. – Он подходит к маме и Линде, обнимает их разом. – Я счастлив за вас, девушки. – После чего, рухнув между ними в кресло, он говорит: – А кодеинчика в доме нет? По‑моему, у меня внутреннее кровотечение.

Дата добавления: 2015-07-12