Глава 43. Я вылезаю на крышу и нахожу там Трейси с сигаретой из загашника Венди

6:40

Я вылезаю на крышу и нахожу там Трейси с сигаретой из загашника Венди. Она удивленно оглядывается, потом слабо мне улыбается:

– Я заняла ваше место?

– Ничего, поместимся. – Я переползаю на гребень, сажусь рядом с ней. – В тесноте, да не в обиде.

Она протягивает мне пачку. Я беру, прикуриваю от ее сигареты. Так и сидим, глядя на городские крыши.

– Что у вас с губой? – спрашивает она.

– Кое‑кто решил передо мной извиниться.

Она усмехается:

– Сильно болит?

– Только когда улыбаюсь.

– Что‑то я не видела, чтобы вы улыбались.

– Вы застали меня не в лучший момент жизни.

Она поворачивается, смотрит на меня в упор.

– Ведь Филипп спал с той девушкой? С Челси? – В ее голосе нет ни гнева, ни даже обиды. Только грусть.

– Не знаю.

– Есть предположения?

– Трейси, он – мой брат.

– Понимаю. – Она затягивается, медленно и неуверенно. Похоже, курит она нечасто. – Я здесь в полном одиночестве, Джад. Мне нужен друг, кто‑нибудь, кто честно скажет, свихнулась я или нет. Скажите честно. Между нами и восходом солнца.

Она наклоняется, вытаскивает сигарету у меня изо рта и, сложив свою и мою вместе, наблюдает, как струйки дыма сплетаются и тают. Потом тушит обе сигареты о шифер крыши. И видно, что вот‑вот расплачется.

– Мы ведь оба не курильщики, – замечает она.

– Верно.

Я смотрю на нее довольно долго. Она старше меня, но в ней есть что‑то от испуганного ребенка, какая‑то давняя, неизбывная боль, которую ничем не унять.

– Между нами и восходом солнца, – повторяю я.

– Договорились.

– Спал – не спал… Наверняка не скажу. Думаю, да. А если нет, то это дело будущего. А если не с ней, то с кем‑то еще. Это было, есть и будет. К нему липнут челси всего мира.

По ее щекам тихо катятся слезы. Она обхватывает руками колени.

– Спасибо.

– Простите, – говорю я. – Это ужасно больно, по себе знаю.

Она вытирает глаза и медленно выдыхает:

– На самом деле я сама виновата. Любое вранье, которое он несет, меркнет по сравнению с тем, как вру себе я сама.

– Вы заслуживаете лучшего. Я люблю его, но вы заслуживаете лучшего.

– А знаете, что самое печальное?

– Что?

Она слабо улыбается и поднимает лицо к небу.

– Он действительно меня любит. И в глубине души он хочет быть именно тем человеком, в котором я нуждаюсь. Но ему это не по плечу.

– Так что вы намерены делать?

Она на мгновение задумывается. Пожимает плечами.

– Дождусь конца шивы. Иначе нельзя. Ну а потом подгребу лохмотья гордости… и остатки собственного достоинства. И скажу «до свидания».

– Он очень расстроится, будет уговаривать. Вы к этому готовы?

– Я оставлю ему «порше».

– Ничего себе. Прощальный подарочек.

– Он все делает искренне, все… Но мне сорок четыре года. У меня нет времени на гнев и обиды.

– Возможно, вы – самый лучший человек из всех, кого я знаю.

Она улыбается и треплет меня по колену:

– Я многое понимаю в этой жизни.

– Где вы были, когда мой брак катился в тартарары?

– Всегда к вашим услугам. – Пошарив в карманах, она достает визитную карточку с рельефными буквами. Там ее имя и куча разных сокращений – ученые звания. Ниже – СЕРТИФИЦИРОВАННЫЙ ПСИХОТЕРАПЕВТ, еще ниже ИНСТРУКТОР ПО ЖИЗНИ, а отдельно – жирным шрифтом – девиз: Составьте план.

– Составьте план, – произношу я.

– У вас он имеется?

– У меня? Что угодно, только не план. Скорее, его противоположность.

– Могу я предложить вам бесплатный совет?

– Конечно.

Трейси поворачивается ко мне:

– Вы женились рано, практически в колледже. Вас страшит одиночество. И все, что вы сейчас делаете, мотивировано этим страхом. А вы не волнуйтесь, что не найдете новую любовь. Она придет, когда суждено. Сейчас надо научиться жить в одиночку. Вы станете от этого только сильнее.

– Для чего мне эта сила?

– Чтобы быть отцом, чтобы быть тем человеком, которым хотите быть. Вот тогда‑то и наступит время строить планы.

Я киваю. И представляю Джен, дрожащую в пустой постели, измученную сожалениями. Она одна. Я один. Она – мой самый близкий человек.

– Одиночество годится не для всех, – говорю я вслух.

6:55

Трейси уходит в дом. Я остаюсь на крыше, наблюдая, как оживает город, и вижу, что из дома Калленов выходит девушка. В коротком черном платьице, в туфлях на высоких каблуках, со спутанными волосами, с размазанной по лицу косметикой. Та самая девушка, с которой Хорри был вчера в баре. Она жмурится от яркого солнца и словно бы не знает, куда идти. Или не знает, где она. Впрочем, на то и тупик, чтобы двигаться можно было только в одном направлении. И она поспешно, почти бегом устремляется прочь. На работу она вряд ли опаздывает, еще слишком рано. Похоже, она просто хочет поскорее унести отсюда ноги.

Я не был в доме Калленов уже много лет. Все события всегда происходили у нас. В передней пахнет полиролью и сухими лепестками. Полы скрипят под ногами. Стена у лестницы украшена фотографиями закатов и лесов – Линда сама делала эти снимки во время путешествий.

Хорри – у себя в спальне, в цокольном этаже. Он лежит голый на полу и конвульсивно подрагивает, но приступ уже затихает. Рот его заполнен белой, точно мыльной, пеной, она капает с подбородка. Темную спальню заполняет терпкий запах секса и пота. Схватив с кровати влажную подушку, я подсовываю ее под затылок Хорри, потому что голова его еще дергается, выбивая стаккато на дубовом полу. Потом я укрываю его одеялом и, растопырив ладони, кладу их ему на плечи и грудь, чтобы знал, что я рядом. Он бьется подо мной, как умирающий зверь, но все медленнее, медленнее… спазмированные мышцы постепенно расслабляются. Все. Я оттираю слезы и пот с его лица и вскоре различаю в полутьме, что он открыл глаза.

– Ты тут? – спрашиваю я.

– Да, – сипло отвечает он, сглатывая слюну. Его взгляд тревожно мечется по комнате.

– Она ушла, – поясняю я.

– Полная впечатлений… – Он прикрывает глаза.

– Надо позвонить твоему врачу, – предлагаю я.

Хорри мотает головой:

– Все со мной как обычно. Это из‑за секса. Пульс учащается, эндорфины, адреналин. Причин много.

– А нельзя что‑нибудь принять? Заранее?

– От лекарств эрекция пропадает.

– Ясно. Надеюсь, она хоть того стоила?

Он глядит на меня. Белки глаз у него розоватые, словно на них полиняло что‑то красное.

– Как ни прискорбно, я никогда ничего не помню.

Спустя пару минут он уже может перевернуться и встать на колени. Потом поднимается, проигнорировав протянутую мной руку. Одеяло падает.

– Зато на заднице у тебя остались приличные царапины от ее ногтей, – говорю я. – Это хороший признак.

Он вяло улыбается и, подобрав одеяло, оборачивает его вокруг талии. У Хорри не пресс, а мечта: мышцы так и ходят, так и играют под кожей. Глядя на него, нельзя не сокрушаться – кем он стал и кем мог бы стать… Все мы начинаем жизнь так нагло, так самоуверенно, думаем, что получили мир в подарок, как леденец на палочке. Впрочем, не стоит задумываться над бесконечным множеством способов, которым этот мир может нас унизить и растоптать, а то мы побоимся вылезти из кровати.

– Не говори Венди, хорошо?

– Не скажу. – Мне не очень понятно, какую часть происшедшего он хочет от нее скрыть, но в любом случае я с сестрой на эти темы говорить не собираюсь.

– Спасибо. – Он прощелкивает позвонки, покручивает шеей вправо‑влево и делает глубокий вдох.

– Я все еще ощущаю ее запах.

И почему‑то я знаю, что он говорит вовсе не о той девушке, которая только что ушла из его спальни.

7:40

Я выхожу из душа и вижу Элис. Она сидит на краешке моей кровати в тренировочных брюках и футболке, вся такая понурая, точно брошенный щенок.

– Элис… – начинаю я.

– Я знаю.

По моим ногам стекают недовытертые капли, на полу остаются мокрые следы.

Она хмурится и отводит взгляд:

– Я просто хотела извиниться за… за то, что случилось на днях.

– Да, хорошо. – Я отвечаю механически. На самом деле ничего хорошего, но так уж принято.

– У меня чуток крыша съехала, ты прости. – Она кривит рот, что предполагает улыбку. – Это все от гормонов, которые я принимаю.

– Да, понятно.

– Ведь это не испортит наших отношений? Правда?

– Договорились.

– Ты можешь говорить по‑человечески? Не односложно?

– Да. Конечно.

– Ну же, Джад. Скажи мне доброе слово. Оно и кошке приятно.

– Выйди отсюда, Элис.

– Пожалуйста, Джад! Ты теперь меня избегаешь.

– Тебя это удивляет?

– Нет. Наверное, нет. – Элис смотрит вниз, на свои сжатые, точно в молитве, пальцы, а потом снова переводит взгляд на меня. – Но ведь это несправедливо! У тебя дети получаются так, между делом. Для Венди родить – что яйцо снести, она этих детей даже не любит. А я мучаюсь, мучаюсь…

Она сидит на краю кровати, такая милая, грустная, страдающая. Я вспоминаю, как бросилась она вчера помогать Полу, когда он повредил больное плечо. Так и хочется дать ей хорошую зуботычину.

– Ведь у вас замечательный брак, – говорю я.

– Что?

– Я про вас с Полом. Вы ведь любите друг друга, да?

Она краснеет, глаза расширяются, наливаются слезами.

– Да. Любим.

– Но ведь это труднее, чем завести ребенка. Хороший брак – это почти чудо. А ты подвергаешь его опасности.

Элис на миг задумывается, потом кивает:

– Ты прав. Я понимаю, что ты прав.

– Сама знаешь, завести ребенка каждая дура может…

– Я не могу.

Нет, с ней положительно невозможно разговаривать. Теперь рыдать начала. Господи, где они – уравновешенные, счастливые женщины? В последнее время попадаются одни неврастенички: скажешь необдуманное слово, а они тут же в слезы.

– Элис… – Я понятия не имею, чем ее утешить.

– Конечно, – говорит она, всхлипывая. – Ты прав. Прости. – Она вытирает слезы и качает головой. – Я поставила тебя в ужасное положение. Я понимаю. Только скажи, что между нами все в порядке.

Я готов сказать «выкатывайся», но вместо этого говорю:

– Пока не в порядке, но все устаканится.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Спасибо. – По‑прежнему всхлипывая, она встает и обнимает меня. Я терплю, но крепко, обеими руками придерживаю полотенце на талии.

– Ладно, тебе, наверно, надо одеться. Я пойду.

– Будь так любезна.

– Спасибо, Джад. Ты так все тонко понимаешь.

Должно быть, она шутит. Элис, милая Элис, я готов отправиться на край света, убить, умереть, лишь бы понять хоть что‑нибудь в этой жизни!

Дата добавления: 2015-07-12