Глава 36. Парад подержанной плоти продолжается

12:45

Парад подержанной плоти продолжается. Сидя на низеньких стульчиках, мы начинаем испытывать извращенное пристрастие к голым ногам, которые маячат у нас перед глазами целыми днями. Некоторые мужчины приходят в брюках, и мы готовы благодарить их за это по гроб жизни. Но за окном конец августа, в наших краях еще жарко, поэтому большая часть мужчин является в шортах, и мы вынуждены любоваться бледными лысыми ногами с дряблыми икрами и набухшими выпуклыми венами, похожими на червяков: под кожу попали, а дороги обратно не нашли. У людей, которых природа наградила большей выносливостью, сохранились кое‑какие остатки мускулатуры, но эти ноги чаще всего подпорчены множеством хирургических шрамов – у кого на коленках, у кого – по бокам, от ангиопластики. Особое адское испытание для сидящих шиву – ноги стариков в сандалиях. С какой же гордостью демонстрируют они эти толстые, ороговевшие ногти, темные и изъеденные грибком… Женский контингент являет куда большее разнообразие: некоторые экземпляры сохранились очень даже неплохо, но у других кожа похожа на жеваный целлофан и висит прямо на костях, а у третьих синюшные слоновьи ноги с красной паутиной вен совершенно заплыли жиром… Воистину, для шивы надо придумать форменную одежду.

Приезжают мои приятели с радио, еще недавно мы работали вместе на программе. Коротышка Джеф – один из сценаристов. Он лохматый, волосатый и оттого всегда выглядит неопрятно. Кенни – инженер, а еще он бывший музыкант и поездил по стране с разными группами. Обе руки, до локтей, у него в цветных татуировках, а длинные светлые волосы делают его похожим на идола молодежи восьмидесятых, не хватает только гитары наперевес. Мы с ним приятельствовали, болтали в комнате для отдыха, – обсуждали чужие шоу и плей‑листы, сочувствовали Джефу, который злился на Уэйда, вечно перевиравшего его лучшие реплики. Иногда после эфира Кенни сворачивал косячок, и мы расслаблялись прямо в монтажной, а он играл на гитаре. С тех пор как я хлопнул дверью на студии, я ни того, ни другого не видел, и вот они входят. Оба перепуганные, подавленные. Я на самом деле очень тронут.

– Привет, – говорит Джеф, когда они усаживаются. – Очень тебе сочувствую.

– Мои соболезнования, братан, – добавляет Кенни.

– Спасибо, ребята. Как дела на студии?

– Да все как обычно, каждый день в дерьме, – констатирует Джеф.

– Но без тебя скучно, – спешит вставить Кенни.

– Кто продюсер?

Они смятенно переглядываются.

– Гмм… ну, в общем… я, – признается Кенни.

– Поздравляю, – говорю я. – Рад за тебя.

– Да мне как‑то неловко, братан.

– Да ладно, все хорошо. Я же сам ушел.

– Они собирались кого‑то внешнего пригласить, – объясняет Джеф.

– Ну, вот еще! – возмущаюсь я. – Кенни, я рад, что взяли тебя.

– Это не значит, что я из‑за этого стал лучше относиться к этому ублюдку, – говорит Кенни.

– С тех пор как ты ушел, он стал совсем омерзителен. Ты держал его в узде. – Это уже Джеф.

– Держал, да, видно, не очень крепко, – откликаюсь я.

Они не уверены, уместно ли посмеяться над моей шуткой, и Джеф, сменив тему, принимается рассказывать о сюжетных поворотах в судьбе наших общих знакомых и коллег, ведь жизнь радиостанции – это бесконечная мыльная опера. Кенни пялится на полуобнаженные груди моей матери, словно они сейчас оживут и нападут на него, выскочив из бюстгальтера. Я принимаю прохладно‑отрешенный вид, напомнив себе, что меня искренне трогает их приход и сочувствие. На самом деле, я уже мечтаю, чтоб они поскорее выкатились. Райан с Коулом подходят поближе – посмотреть на татуировки Кенни, и тот устраивает для них целую экскурсию.

– Вот это – мой мотоцикл, «харлей», – говорит он.

– Хайлей, – повторяет Коул.

– Вот тут дама червей, а здесь – обложка альбома «Стена» группы Pink Floyd.

– Пик флой.

– А вот эта птичка, видите, курит гашиш. Ее зовут Вудсток. Ну, помните, из мультфильма, друг песика Снупи?

– Баша‑ая тичка.

– Ну да, почти верно. А это какие‑то священные японские письмена, но я забыл, о чем речь.

Я провожаю гостей до двери, жму им руки:

– Спасибо, что заехали.

– Пока. До встречи!

– Береги себя, братан.

Я наблюдаю, как они садятся в машину Кенни – недавно отремонтированный «камаро». На выезде из городка они, скорее всего, остановятся пообедать в ресторане T. G. I. Friday's и будут обсуждать мою персону с искренним и глубоким сочувствием. Потом выедут на трассу, врубят классический рок и вернутся к нормальному существованию. Скорее всего, я ни того, ни другого больше не увижу, а жаль. Последние лет семь они были ежедневными персонажами моей жизни, но теперь им нет в ней места. Точнее, мне нет места в их жизни. Так‑то. Жизнь – она такая. Кажется незыблемой, а потом раз – и точно корова языком слизнула.

Я прохожу сквозь толпу гостей и устало опускаюсь на свое место. Внезапно меня охватывает бездонная печаль. Филипп обнимает меня за плечи и поглаживает по спине. У братца удивительная способность подстроиться под чужое настроение.

– Приятно, что нас почтил сам Бон Джови, – говорит он.

13:30

А поток гостей все не иссякает. Каждый, кого хоть один из нас знал когда‑либо в жизни, переступает наш порог – по дружбе, по обязанности, из чувства локтя или просто в надежде, что, когда придет их очередь блюсти траур, мы тоже зайдем их проведать.

Поскольку с похорон прошло уже немало времени, люди стесняются все меньше и наглеют все больше. Например, я замечаю, что среди гостей появилось много девиц на выданье, то есть мамочка явно кинула клич, сообщила, что я сижу тут один‑одинешенек, завидный жених – разведенный, бездетный, – и все теперь стекаются на смотрины. С определенного возраста в каждой женщине просыпается сваха, некоторые полагают, что это их призвание и дело вполне богоугодное. Сегодня эти брокерши по делам сердечным работают во всю мочь.

Лоис Браун хочет познакомить меня со своей дочерью Люси, которая – Лоис всячески это подчеркивает – могла выйти за любого из своих многочисленных ухажеров, если б не была так сильно настроена на карьеру. Теперь ее Люси – вице‑президент компании «Пепсико», зарабатывает больше, чем может потратить, и готова наконец обсуждать достойных претендентов. И кто знает, может, мы с Люси Браун и вправду могли бы жить душа в душу, или, по крайней мере, я был бы готов познакомиться с этой незаурядной, привлекательной женщиной с телом фотомодели из глянцевого журнала, если бы не ее мамашка. У Лоис крашеные рыжие волосы, причем совершенно иного оттенка, чем брови; кожа свисает с подбородка этакими пупырчатыми, шершавыми воланами, напоминающими апельсиновую кожуру, и когда она рассказывает о Люси своим хриплым, прокуренным голосом, она напрочь лишает свою отсутствующую дочь потенциальной привлекательности. Да и весь мир заодно.

У бывшего мужа Барбары Ланг есть падчерица, которая, представьте, работает моделью. С одним мужем она развелась, другой умер, но вы никогда не заподозрите, что у нее такая трудная судьба, потому что она – большая оптимистка и открыта миру. Сейчас она как раз пишет книгу о том, как жить, если ты красива, а под ноги тебе летят не розы, а помои. Она живет далеко, в Бостоне, но по нынешним временам это не расстояние.

Опытная сваха Рини Харпер готова – за скромную мзду – уберечь меня от опасных интернет‑знакомств, она будет сама отбирать для меня кандидаток. Мне тут же становится интересно, есть ли у свах официальные дипломы и лицензии. Если да, то по каким критериям их выдают и почему женщина шестидесяти с гаком лет, надевшая блестящие трико леопардовой окраски и намазавшая губы ярко‑розовой помадой, чтобы сходить в воскресенье в полдень на шиву, может всерьез претендовать на роль ценителя и арбитра моих потенциальных невест.

– Так ты мне позвонишь? – заговорщицки говорит Рини и сует мне свою визитку.

– Конечно.

– Правда? Замечательно!

– Неправда. Незамечательно.

Рини обескуражена.

– Он шутит, – вступается за меня мама.

– Я не шучу, – говорю я.

– Он не шутит, – подтверждает Венди.

– Он серьезен, как сердечный приступ, – подхватывает Филипп.

– Мне очень жаль, – говорит Рини скорее оскорбленно, чем опечаленно. – Я просто хотела помочь.

Я смотрю на Рини Харпер, на Барбару Ланг, на Лоис Браун. Они самодовольны, бесчувственны и мотают мне нервы, которые и так на пределе.

– Юридически я пока женат, – говорю я громко, и все другие беседы в разных концах гостиной мгновенно смолкают. – Я все еще женат, и у меня скоро будет ребенок, и я приехал сюда хоронить отца! Что за нездоровая потребность подсунуть мне любую известную вам несчастную одинокую женщину? Патология какая‑то!

– Хорошо, Джад, молодец, – говорит мама. – Выплесни все, что тебя гложет.

– Неужели я кажусь вам настолько жалким? Неужели вы думаете, что я не способен сам ни с кем познакомиться? Половина людей в мире – женщины. Так что есть вероятность, что, по крайней мере, несколько женщин будут совсем не против со мной пообщаться.

– Ты прав, черт возьми, – звонко вклинивается Филипп. – И не думайте, что, съехав от жены, он дал обет воздержания. Например, он трахался не далее как вчера вечером. Так‑то!

– Не вздумай помогать мне, Филипп.

– Как хочешь. А жаль.

Лоис, Барбара и Рини поднимаются как по команде: губы поджаты, щеки пылают. Они наперебой извиняются, тихо и неискренне, и идут к выходу. По моим прикидкам, им хватит десяти минут, чтобы раскаяние преобразилось в негодование. Меня заочно обвинят в плохих манерах, широким жестом простят мое хамство, объяснив его постигшей меня утратой, и отправятся дальше – вмешиваться в чужие судьбы. Этим делом нельзя заниматься, не нарастив довольно толстую броню и механизмы защиты.

– Не волнуйтесь, девочки, – говорит мама им вслед. – Вы же от чистого сердца. Он злится не на вас.

– Как раз на них, – огрызаюсь я.

Мать смотрит на меня долго, пристально, потом откидывается на стуле:

– Что ж, вижу, ты начинаешь потихоньку выплескивать свой гнев, все, что до сих пор таил в себе. Это нормальное здоровое поведение. Но хотелось бы, чтобы в будущем ты повнимательнее выбирал время и место. Вокруг много ни в чем не повинных жертв.

– Помню, ты всегда требовала, чтобы мы самовыражались. Выплескивали эмоции.

– Ты прав, милый. Еще я требовала, чтобы вы два раза в день какали. Но это не значит, что я мечтаю каждый раз при этом присутствовать. – Она одобрительно кивает самой себе: – Да, хорошая метафора. Надо записать.

Она поднимается и, коротко извинившись перед горсткой гостей, уходит со сцены – налево, в кабинет. Через кухню.

Дата добавления: 2015-07-12