Судьба матери.

Олег счёл своим долгом изложить историю жизни и своей матери, которая была очень не простой. Она ведь прошла с отцом по жизни, разделив с ним все радости и горечи, которые выпали на их долю. И вот что она сама рассказала Олегу о своей судьбе:

“Родилась я Олег, в городе Оренбурге в 1917 году. Город Оренбург расположен на берегу реки Урал. А в Урал впадает река Самара, или как ее в народе называли, Самарка. Эта река очень коварная, с котлованами, в которые попадали люди и тонули. Река Самарка огибает село Сорочинское (ныне город).

Сорочинск - это родина моих родителей. Мой отец Клименков Кузьма Нестерович родился в 1890 году.

Его отец был диаконом в Сорочинской церкви. Отец мальчиком пел в церковном хоре, у него был красивый тенор. Закончил он церковно-приходскую школу и мечтал поступить в духовную семинарию. Работал в церкви дьячком. Началась революция, и его отец едет в Самару, чтобы посоветоваться со священнослужителями, куда пристроить своего единственного сына. Так отец стал работать на железной дороге сначала учеником телеграфиста, а затем телеграфистом. Женился он в 26 лет на Лотховой Валентине Ивановне, родившейся в 1895 года в том же селе. Отец моей матери Лотхов Иван Сергеевич - Оренбургский казак, был депутатом III Государственной Думы от ходоков крестьян Самарской губернии Бузулукского уезда. Он имел большой надел земли с хутором. На земле работали его дети, Николай, Валентина, Полина, Екатерина (она тонула в реке Самарке и стала горбатой), Валентин (был очень маленький). Николай умер в 1916 году, Валентин погиб в Великую Отечественную войну, а Геннадий остался жив. Мама рассказывала, что работали они, не покладая рук, в страду нанимали двух работников. Амбары ломились от зерна: пшеницы, проса, гречихи, подсолнечника. Кадками стояло масло. На хуторе было очень много птицы: гусей, индюшек, кур. Овощи сажали только для семьи. А на ярмарке продавали муку, которая славилась на весь мир (у деда была своя мельница), а также подсолнечное масло, пшено и гречку. Там были замороженные индюшки и гуси, мука, крупы, пшено, гречка, подсолнечное масло, свиные окорока. Ярмарка ломилась от изобилия продуктов. Их везли крестьянские хозяйства в город Оренбург. Оренбург был к селу Сорочинское ближе, чем Самара. Семьи крестьян были глубоко религиозными. Все посты строго соблюдались. Моя мама, дедушка Иван и бабушка Вера посты очень строго соблюдали”.

Я спрашиваю: “Расскажи, что вы готовили в дни, когда соблюдали пост?”

“У нас не то, что у вас духовка, в которую можно поставить только один лист. В доме стояла русская огромная печь, и в неё можно было поставить три листа сразу и приготовить пироги с начинкой, яблочной, морковной, капустной. В этой русской печи готовили вкусные каши из круп гречки, пшена, такие ароматные, душистые, свекольные и капустные борщи, а картофель запекали, - пальчики оближешь, от такой пищи набирались энергии”.

Мой дед Иван Сергеевич женился на дочери воспитанницы помещицы Вере. Бабушка Вера умерла в 40 лет. У деда Ивана было два брата Сергей Сергеевич и Лев Сергеевич, которые после революции уехали в Самарканд и занимались садоводством. Когда папа работал диспетчером на станции Самарканд, мы были у них в гостях. У них были большие плантации винограда разных сортов и вишневых деревьев.

Лев Сергеевич очень уважал и любил бабушку Веру. У Льва Сергеевича была только одна дочь Клавдия. Мой прадед Сергей Лотхов получил громадный надел земли в реформу 1861 года, и эта земля по наследству досталась его сыновьям Ивану, Сергею и Льву. Все братья жили в Самарской губернии в селе Сорочинское.

Мой отец уже работал дежурным по станции Челкар, где родилась сестра Ольга. В 1921 году папу переводят в Южный Казахстан на станцию Мерке, к ним приезжают мамина сестра Полина, она работала учительницей, и мамин брат Геннадий, которого папа устраивает на железную дорогу весовщиком. Так он пошел по торговой части, учился и стал торговым работником.

А мамин братишка Валентин с 9 лет жил в нашей семье, выучился на слесаря и погиб под Москвой в Великую Отечественную войну. 1926 год, мы живем на ст. Мерке - Южный Казахстан. Пост закончился, мама моя испекла в русской печке куличи, посыпанные разноцветным пшеном, предварительно кулич покрывался белой глазурью. К нам на станцию приехал священник из церкви, чтобы освятить куличи. Сколько народу было, можно только удивляться. Казалось бы, революция 1917 года прошла, но души людей, веру, она не могла уничтожить, смести. Как они пели: “Мы наш, мы новый мир построим…”, ничего они не строили, они только разрушали. И сейчас мы живем на этих обломках.

Мама большие куличи завернула в белую салфетку, а мне маленький куличик завернули тоже в белую салфеточку, и мы, дети, просили: “Пропустите нас, мы тоже хотим освятить свои куличики”. И так было трогательно, когда взрослые расступались и пропускали нас.

Мы приходили домой радостные, с блеском в глазах. А в доме уже был накрыт праздничный стол с белоснежной скатертью. Все сверкало безупречной чистотой. Мама всегда говорила, что чистота в доме - это огромное богатство.

А на столе стояли куличи на белых тарелках. Стояла пасха, на огромной тарелке в зеленой, выращенной пшенице. Красовались разноцветные яйца, а также свиной окорок, печенье, которое таяло во рту, и красное вино, которое было освящено в церкви. Папа никогда не пил водки, а пил рюмочку-две кагора, а гости, конечно, пили и водку, и другие вина. Пели русские песни под гитару, балалайку, под русскую гармошку. “Коробочка”, “Хазбулат удалой”, “Мой костер в тумане светит”, “Гори, гори, моя звезда”. Танцевали польку, краковяк, светит месяц, вальс и другие танцы.

Мы живём в Южном Казахстане. Там в 1927 году свирепствовала малярия, и маме посоветовали сменить климат - поехать на север. У нее были сильные приступы этой болезни.

Итак, мы на станции Мерке грузимся в товарный вагон и едем на станцию Верхотурье Челябинской области. Уже стоит глубокая осень. В вагоне для отопления была поставлена массивная чугунная печь, у которой на кресле сидел, и дежурил мужчина с рыжей огромной бородой, да такой, что и лица не было видно. Он сидел и дремал. Вдруг внезапный толчок поезда бросает помощника на печь. О, ужас! Возникает пожар, пол загорается, а помощник, схватив одеяло, выбрасывает печь на снег. Но отец предусмотрительно взял с собой ещё и маленькую железную печку. В вагоне было прохладно. Доехали без происшествий до станции. Отец приступил к работе заместителем начальника станции. Станцию со всех сторон окружала тайга, где росли большие кедровые деревья, мы всей семьей ходили за грибами и ягодами. Отец с помощью железных “когтей” забирался на кедр и сбрасывал кедровые шишки.

В десяти километрах от станции, на возвышенности, стоял город Верхотурье, и видны были белые стены монастыря. От станции к городу шла широкая дорога, по обеим сторонам которой шумела тайга. Мы с папой ездили в город на лошади начальника станции (у него был черный конь, очень красивый).

Ярмарка шумела и чего, чего только там не было, мы покупали гусей, сахар, муку и разные заморские сладости. Зимой папа отвозит маму в Екатеринбург на курсы кройки и шитья по путевке женского совета. Мама проучилась на курсах с января до весны 28 года. Хорошо научилась шить и вышивать. Получила аттестат. Впоследствии мамина специальность портнихи сослужила нам большую помощь: в семье было четыре дочери, и все научились шить, да и в трудные годы мама подрабатывала шитьем.

Станция Верхотурье была предпоследней на ветке железной дороги. За ней была станция Ляля, которая замыкала железную дорогу. Шло время, проходит первая зима, и ранней весной мы слышим разговоры, что заключенные в монастыре нашли подземный ход и разбежались по тайге. Однажды кто-то постучался в дверь, я, недолго думая, подбежала к двери, сняла крючок, дверь открылась, и заходит мужчина с длинной бородой в темном пальто и, весь, дрожа, просится ночевать. А мы, маленькие дети: мне было 10 лет, Оле 6, Тосе 3, а Валентину 10, (он взял со стола нож и засунул его под валенок), стояли испуганные. Мужчина просился ночевать. Я говорила, чтобы он шел на станцию, там работает наш папа и, наверно, разрешит ему переночевать. Почему он именно к нам постучался? Он ушел, а папа нам потом рассказал, что это несчастный человек, и что он устроил его в одном теплом доме. И что он не преступник, что он не вор и никого не убивал.

Мы часто весной, когда цвела черёмуха, ходили на реку Туру. В эту реку впадала река Актай. А папа нам объяснял, что в Туре вода жёлтая оттого, что в ней “моют золото”, а в Актае чистая светлая вода. Прошла вторая зима, и летом мы уехали к себе домой в Оренбург, откуда папа поехал в Москву учиться в институте инженеров транспорта. Мы ехали и удивленно смотрели на скалы, почти отвесные, в расщелинах, которых росли сосны.

А в 1927 году, когда мы уже жили на станции Верхотурье, мы уже так праздник пасху не встречали, так как мама моя была в Екатеринбурге на курсах. Она была прекрасным кулинаром, как и бабушка Вера. Я всегда вертелась около мамы в то время и, конечно, запомнила, когда должны печь куличи и какие нужны продукты. А папа все уже приготовил. Меня удивило, что папа собирается печь куличи в день Пасхи. Поэтому я решила поставить тесто так, как делала мама. Когда утром пришел папа, у меня к выпечке куличей уже всё было готово. Он очень удивился и похвалил меня. Мы с папой еще гуся в печке зажарили.

Религиозное воспитание наложило отпечаток на жизнь моего папы. Он был очень трудолюбивым человеком и очень, очень добрым, отзывчивым к людскому горю. Когда он был начальником станции Сорочинское, около него было очень много молодежи, которая изучала железнодорожное дело; он старался каждому помочь, куда-то пристроить. Он обладал огромной трудоспособностью, и он всегда возил за собою книги. Он учится в Москве в институте инженеров транспорта в 1930 году, а в 1931 году в Ленинграде учится на курсах повышения квалификации. Работает начальником станции Сорочинское, затем ревизором движения Оренбургской ж/д., мы живем на станцию Кувандык, рядом со станцией Орск.

С 1934 года работает диспетчером и начальником аналитической группы диспетчеров на станции Самарканд Ташкентской ж/д. В этот период 1935-36 годы у нас уже большая семья - четверо детей, трое учатся. На работе у отца произошёл конфликт. Он не подписывал документ, противоречащий железнодорожным правилам, ему предложили отдать партийный билет, он бросил его им в лицо, и ушел. В результате его объявили врагом народа. Нас выселили из квартиры и поселили в халупу, которая была в яме от землетрясения. После землетрясения в городе Самарканде образовались огромные впадины, в которых жители строили дома и сажали сады.

Папа поехал устраиваться на новую работу. Устроился на станцию “Аральское море” помощником начальника станции. Мама (пока отец ездил и устраивался), чтобы нас прокормить, продавала наше имущество: подушки, перину, самовар и другие вещи. Так что мы приехали в “Аральское море” уже почти с пустыми руками, но и в “Аральское море” на отца идет донесение как на врага народа, его увольняют, папа устраивается начальником разъезда Камышлабаш.

Мы, дети, учимся в средней школе при станции Казалинск. Это был 1937 год. Я заканчивала 10-й класс, сестры Ольга-7-й, Антонина - 4-й класс, а Диане было два годика. Но и здесь отца не оставляют в покое, опять идет донесение как на врага народа. Мой отец уже поседел от такого издевательства, уходит счетоводом в рыбконтору, а мама с маленькой дочкой едет к брату Геннадию в город Чимкент, вскоре и папа забирает Ольгу с Антониной и уезжает в Чимкент.

Мамин брат снимает у одного узбека на лето домик с садом и огородом, и я после окончания 10 класса приезжаю к ним. Отец поступает на работу контролером пассажирских поездов. Здоровье у отца подорвано. Болит сердце. Но он продолжает работать. Нам дали квартиру на краю города - полдома с садом, мы привезли свой скарб на лошади, и в это время началось землетрясение. Шёл страшный гул из-под земли, собаки выли, лошадь заржала. Было страшно и жутко. Длилось это несколько минут. Потом сразу все стихло. Мама говорит: “Что-то нас недружелюбно встречает новое жильё. В Самарканде нас землетрясение встретило, и здесь повторяется то же самое. Господи, что же за беда ещё нас ждёт? Господи, помоги нам!” И чтобы помочь семье, я пошла работать учительницей начальных классов, и проработала в школе с 1937 по 1938 годы. Прожили мы год в этом доме. Во второй половине жил чин из политотдела. Этот чин жил да жил и почему-то застрелился.

А нашу семью и моего отца, честного человека, гоняют по стране ни за что, ни про что. Нас выселяют как “врагов народа” в барак на край города в одну комнату, в которой поместились две кровати и маленький столик да ещё плита. А за домом раскинулось огромное степное поле, которое весной полыхало красными маками, и взлетали самолеты с воинского аэродрома. Рядом с нашим домом было огромное здание, очень мрачное, из красного кирпича - это был учительский институт, который я закончила в 1940 году, а потом и моя сестра Ольга. Ольга вышла замуж за летчика Тимофея Кирилловича Паламаря и уехала с ним на Кубань в Ставропольский край. Жили мы, конечно, перебиваясь с хлеба на квас, иногда и хлеба досыта не ели. Папа уже на железной дороге не работал, а работал сторожем в пожарной команде и получал грошовую пенсию. Мама подрабатывала шитьём. В 1940 году я оканчиваю учительский институт, казалось бы, вот и помощь пришла для родителей, но мне дали мало часов и я получаю за свой труд гроши, на которые можно выкупить только 600 г. хлеба. Началась война, и эвакуированным учителям тоже нужна хлебная карточка. Какой-то заколдованный круг, из которого никак не выберешься. Но что поделаешь, всем трудно, очень трудно, приходилось терпеть. Мама устроилась на чулочную фабрику вахтером, приносила домой суп из серых капустных листьев с крупой.

Дали нам кусочек земли, на котором мы посадили кукурузу и овощи. Но огороды разворовывались, и нам с нашего участка, да и другим почти ничего не доставалось. Зато райкомовским работникам жилось хорошо. Они решили учителям устроить благотворительный вечер. Их жены накрыли в зале стол, и чего там только не было: пирожные, конфеты, белый хлеб и прочее. Учителя сели, а кусок хлеба в рот не лезет, все думали о голодных детях, о голодных родных. И стали брать со стола, что под руку придется, и совать по карманам. Тогда директор школы сказал: “Уважаемые товарищи учителя, я прошу вас, попейте чаю, поешьте, потом мы каждому согласно количеству членов семьи отдадим оставшееся”. Учителя успокоились. Меня дома ждала маленькая пятилетняя сестренка. Когда я все это принесла, сестренка запрыгала от радости и стала меня целовать и говорить: “Лидочка, спасибо тебе, спасибо”

Пережили мы с горем пополам зиму, это был 1942 год.

На каникулах, - июль месяц – 1942 года, нас - учащихся и учителей направили в совхоз пропалывать кустики хлопка. Работали мы в ташкентском совхозе “Пахта – Арал”. В переводе с узбекского языка называется “Море хлопка”. Стояла 40 градусная жара. Приходилось с учащимися работать рано утром - с 7 до 11 часов. А затем был отдых до 18 часов. А с 18 до 21 еще три часа работали. Всё было бы хорошо, но донимали комары. Они летали тучами. Спали мы на соломе, залезая в плотные хлопчатые матрацы, которые комарами уже не прокусывались. Кормили нас очень хорошо. Всегда детям было молоко, мёд, овощи. Если бы не комариные укусы, в результате которых дети заболевали тропической малярией – “Потопачь”. Сначала била страшная лихорадка, потом подскакивала температура до 41 градусов. Однажды у одной девочки подскочила температура до 42 градусов, я бежала за врачом, как сумасшедшая, думала, что она умрёт, слёзы душили меня. А когда прибежала к врачу, он стал собираться, приговаривая: “Успокойтесь, пока у нас никто не умирал” - и так тихо зашагал. Девочка осталась жива. Мы из 150 учащихся половину отправили домой. К совхозу подходила железная дорога с платформами и вагонами для хлопка, с детьми ехал фельдшер, он их сажал в поезд, а домой отправляли телеграмму, чтобы их встречали родители.

После окончания работы я, уже в поезде, заболела и дома меня трясла эта болезнь, а когда подскакивала температура, то я видела, что нахожусь в паровозной топке. Это было ужасно. Осенью нашу школу снова отправили в этот же совхоз, но уже на сбор хлопка. Со мной поехала мама с маленькой сестренкой. Она у нас была поваром, и ученики и учителя были ей благодарны за вкусные обеды. Мы, конечно, здорово подкрепили свое здоровье. Домой привезли немного пшеничной и рисовой круп, муки.

Я продолжала работать в школе и продолжаю получать очень маленькую зарплату. Родители собираются на Кубань к дочери Ольге, где ее муж готовит летчиков для фронта. А я решила поехать в Самарканд к брату моего дедушки, Льву Сергеевичу, но я к нему не попала, та как уже в городе по дороге прочитала объявление, в котором приглашали на работу в госпиталь, отъезжающий на фронт - в прифронтовую полосу. Багаж был при мне, и я сразу пошла по указанному адресу. В конторе госпиталя меня спросили, в какой вы госпиталь пойдете, у нас два – “4559” и “1530”, но “1530” отправляется раньше. И я решила устроиться в “4559” и правильно поступила, так как “1530”, когда прибыл к месту назначения, был разбомблен. Шел 1943 год. Шла жестокая, самая жестокая из всех войн война. Она никого не щадила - ни взрослых, ни детей, ни стариков, ни женщин. Для нее не было никаких законов. Эшелон госпиталя загружался тумбочками, кроватями, шкафами - всем необходимым имуществом для принятия раненых солдат. Поезд состоял из товарных вагонов и полувагонов. В товарные вагоны ставили массивные чугунные печи и делили его на две части - в центре печь, а справа и слева прибивали нары в два яруса, застилалась постель: матрасы, одеяла и подушки по пять человек на каждый ярус. В вагоне ехало 10 человек. Места занимали по принципу “если я смел, то и два съел”. Мне место досталось наверху около окна. Я была довольна. В нашем вагоне из медицинского персонала ехали мать и дочь - массажистки. Они уже испытали ужасы войны - в первые дни войны они эвакуировались из Одессы в Самарканд. Мать и дочь были обе маленькие и худенькие женщины, и очень сердечные, непосредственные. Все жались около меня, им очень нравилось, что я терпеливо выслушивала их рассказы об их жизни и им сочувствовала. На этой же полке ехали машинистка госпиталя Вера, очень красивая женщина, и ее сестра - молодая девушка, которую тоже звали Лидой, как и меня. На нижней полке и на других ехали санитарки будущего госпиталя. И еще ехала учительница Галина Александровна, родом с Украины, из города Ромны. Галина Александровна читала санитаркам с нижней полки лекции о нравственности и спорила с ними, а они ей отвечали хохотом. В вагоне рядом ехали муж с женой - учителя средней школы г. Воронежа, с дочкой, студенткой Воронежского пединститута - они мне составили компанию до города Воронежа - очень милые и обаятельные люди. Рядом с их вагоном было два полувагона с мебелью для госпиталя. Они были без верха, и в них было легко загружать мебель. Мебель охраняли все, кроме медицинских работников и начальства. В поезде было вагонов 15. Вагон с продуктами и вагон-кухня стояли рядом. Кормили нас три раза в день вкусными и калорийными обедами. Всегда был борщ и второе блюдо, мясное или овощное. Все были довольны. Когда подъезжали к Воронежу, столько было картофельных полей, картофель лежал на полях кучами, ждал, когда его уберут. Если поезд останавливался, мы подходили, набирали, кто сколько мог. Печи уже топились, стоял октябрь 43 года. Мы чистили картофель, резали пластиками и пекли его на печке. А когда из Самарканда ехали через южный Казахстан, Аральское море, Кзыл-Орду, Актюбинск, то жители продавали ведрами, мешками соль. С солью на Украине было очень плохо. Она ценилась там на вес золота. В Житомире стакан соли стоил 100 рублей. И вот население нашего эшелона (у кого были деньги), начало скупать соль; ведрами, котелками и даже мешками, а у меня ни копейки за душой. Но я равнодушно на все это смотрела. И думала: “А зачем деньги, когда кругом гибнут люди, когда в любую минуту жизнь может оборваться, и ее уже не вернешь ни за какие деньги - она бесценна?” Однообразие нашей жизни изредка нарушалось некоторыми событиями. А нарушал его начальник клуба, такой высокий, с брюшком, с небольшой лысиной, с крупным красноватым носом, все ходил, балагурил, рассказывал анекдоты и искал себе подругу. Почему-то считал, что ни одна женщина ему не откажет. Он приглашал женщин прогуляться с ним около поезда. И остановился он на машинистке Вере, они сошлись и в городе Ромны жили на одной квартире. Вездесущие женщины сплетничали между собой и утверждали, что Вера даже моет ему сапоги. В госпитале шла интимная жизнь - образовывались пары, флиртовали.

Когда поезд останавливался, то на перронах прогуливались пары прекрасных женщин и мужчин. Медсестер очень украшала военная форма. И, я хочу сказать тебе, Олег, что по этому поводу нельзя злорадствовать, так как жизнь этих людей могла оборваться в любую минуту, как она оборвалась в госпитале “1530” в Бердичеве, когда на станцию налетели стервятники. Молодые жизни погибли, а некоторые мужчины и женщины остались на всю жизнь калеками. Будь, проклята война!

Поезд двигался по освобожденной территории, от домов уцелели только трубы. Когда проезжали Воронеж - он был освобожден 25 января 1943 года, - станция стояла на возвышенности, и вся панорама разрушения была видна, как на ладони.

Наш эшелон прибыл в г. Ромны, в ноябре 1943 года.

Небольшой городок с белыми хатами утопал в зелени садов, тронутых осенью. Обслуживающий персонал разместили по квартирам. Раненые прибывали день и ночь. Было очень много самострелов, и особый отдел работал вовсю. Из деревень шли обозы с продовольствием. Самострелов лечили и после расследования отправляли в штрафную роту.

Наш госпиталь должен был двигаться дальше. Линия фронта проходила рядом, шли бои за Житомир и Киев. Госпиталь должен был двинуться в город Бердичев. Погода была отвратительная; то оттепель, то мороз, на дорогах стояла слякоть. Имущество и обслуживающий персонал решили отправить поездом, а медицинский персонал на машинах. По дороге машины застревали в грязи, их бомбили. Из медицинского персонала многие были ранены и к приезду в Бердичев вышли из строя. Вина легла на плечи начальника госпиталя за эту ошибку. Его разжаловали. Поезд спокойно дошел до станции Бердичев. Если летели самолеты, а они летели ночью, поезд останавливался, тушил огни, и днем тоже останавливался, заходил в выемки и пережидал.

Мы прибыли на станцию Бердичев. Стали выгружаться и занимать 2-х этажную школу, которая находилась в километре от станции, а в наш эшелон из школы загрузился госпиталь “1530”. Мы уже принимали раненых, которых снимают с машин, прибывших с фронта. И в этот момент станцию начали бомбить.

Начальник станции, как выяснилось позже, был предателем. Он специально сосредоточил на станции воинские эшелоны, поезда с горючим и боеприпасами.

В результате взрывной волной разрушались дома, сметались крыши с домов. В нашей школе полетели стекла из окон. Стояли стоны и плач о безвременно погибших товарищах. Больше всего жалели раненого нейрохирурга, который делал сложнейшие операции на морозе. И как раз в это время принесли офицера, раненого в голову, он стонал и пел: “Темная ночь, темная ночь!” А над городом стоял смрад и дым от горевших цистерн. Мы не спали и валились с ног от усталости. Но что наша усталость в сравнении с ранами солдат?

Господи, скажи мне, кто может остановить войну? Найдутся ли благоразумные люди? Или, может быть какой-то святой человек, который призовёт безумцев к ответственности? Я захватила только кусочек войны. А ведь вся наша страна полыхала, стонала, голодала, разрушалась и до сих пор не оправилась от ран, нанесенных войной. А сколько таких кусочков, кусков, как битва под Прохоровкой - Курской дуге, под Киевом и за Киев, за Житомир, Воронеж и так далее. Трудно перечислять. Мне 85 лет, и я, вспоминая, обливаюсь слезами. Конечно, многое стерлось из памяти, но в ушах до сих пор стоят стоны солдат: “Сестричка, помоги, дай мне водички. Ох, как мне больно, ох, ох, помогите!” Какими глазами после этих страданий можно смотреть на мир, полный жестокости!

А земля, кормилица наша, вся изрытая снарядами от взорванных бомб. Что же про землю наши правители забыли? Правителей, наверно, не земля кормит, а что-то другое?

У меня четверо детей, сейчас все они уже взрослые, но мы с мужем их вырастили благодаря тому, что у нас был кусочек земли.

И что только на нем не росло: и разные целебные травы, и овощи, фрукты, и дети росли здоровые и крепкие. Про землю матушку нельзя забывать. А вы, дорогие правители, забыли!

Но я отвлеклась. В госпиталь уже стали поступать пленные. Их загоняли в санпропускник, и санитары сметали с их тел вшей. Стояла несусветная ругань, приходилось затыкать уши. А во дворе стояли грузовые машины, в кузовах которых лежали замерзшие тела пленных немцев. Мы проходили и крестились. Ужасно смотреть было на все это! Фронт день за днем отодвигался, и наш госпиталь отправился на Житомир. Шел 1945 год. Госпитали объединялись. Наш госпиталь расформировали, и я попала под сокращение. Учителей не хватало, и я устроилась в одну из школ города, №17. В этой школе во время оккупации фашисты устроили “дом терпимости” и “непокорных” девочек с балконов, предварительно раскачав, бросали на асфальт.

Рассказывали мне про такие ужасы, от которых сердце у людей чернело, и покрывалось кровоточащими ранами. А я уже и слушать не могла. Я вышла из родительского дома, где отец и мать боготворили своих детей, где родители и дурного слова не могли сказать своим детям, никогда не упрекали их куском хлеба. И вдруг такой скачок. Я видела, как заведующий вещевым складом из солдатских мешков в санпропускнике, вытряхивал немудреное солдатское имущество, если вдруг попадались ценные вещи, откладывал в отдельную кучу. А потом все это делилось между интендантами. А он плакал: “Вот, взяли все себе, и мне ничего не оставили”. И когда поступала одежда для вольнонаемного состава, куртки, сапоги, платья - интенданты, кто был связан с материальной частью госпиталя, забирали без зазрения совести себе, а потом продавали. А бедные женщины - санитарки - донашивали свою последнюю одежду. Они не ведали и не знали, что на войне и трудностях можно нажиться.

Итак, сын, я работаю в средней школе № 17 - веду арифметику в 5-х классах и физику в 9-х. Живу на квартире, недалеко от школы.

Май месяц. Сады цветут, все благоухает, и я мечтаю о доме, о родных, о папе с мамой, которых я очень любила. Как живет там моя маленькая сестренка? Конечно, уже выросла (ей шел 10-й год).

Я засиделась, вспоминая родных и близких. Слышу один выстрел, пальбу, гул голосов, люди бегут, кричат: “Ура! Ура! Да здравствует Победа!”

Выбегаю на улицу.

Кончилась война, все радуются, обнимаются, плачут. Я встретила победу в Житомире.

Кончилась война, конечно, теперь люди вздохнут, их будет окружать мир и покой, забота любящих и любимых и все то, чего они так долго были лишены в жестокие годы войны.

Но не всех будет встречать покой, и не всех, будут встречать любящие сердца.

Закончился учебный год, и я ехала к своим родным в Новогрозненск, Северный Кавказ. Приехала домой, а папы, самого любимого, замечательного человека, уже не было. Он умер 1 января 1945 года, не дожив до победы, которую очень ждал! Сестра рассказывала, что, когда он приехал, то не мог устроиться на работу, как посмотрят, что он с больным сердцем - так отказывают. Папа в 48 лет работал на бахчах.

Мама, обливаясь слезами, рассказывала, что он говорил ей: “Валечка, какая ты здоровая, заботливая, спасибо тебе, спасибо, а вот я, пень трухлявый, и помочь тебе ничем не могу. Господи, помоги нам, грешным!”

А я уходила в лес и там рыдала. Отец наш, ходил весь отекший, распухший, задыхался и спал сидя. Умирал он в больнице в Гудермесе, и, задыхаясь, причитал: “Дети мои - Олечка, Тонечка, Диночка, простите меня, простите, что я вам не могу помочь. Валечка, прости меня!” Он, который трудился день и ночь для блага России, и был ею же попран, её негодяями.

А сколько таких, преданных России людей были забыты, умертвлены, расстреляны, замучены, и до сих пор мучаются! А моя сестра Антонина, обивала пороги и слезно просила, чтобы помогли достойно проводить ее отца в последний путь. Она показывала им его трудовую книжку, благодарности за его труд.

Сейчас идет война. Можем только дать машину и сделать гроб, а остальное, сами уже делайте!

Стояла на дорогах гололедица, и когда мама с сестрой поехали хоронить отца, то гроб в кузове катался из угла в угол. Мы втроем хоронили нашего отца, да еще кладбищенский сторож помогал копать могилу.

Поставили крест, помолились и все. А сейчас на земле, где похоронен мой отец, стоят высотные дома. Видно, правы были те люди, которые пели: “И никто не узнает, где могила моя”.

Вот и могила моего мужа, Алексея Романова, так далеко от Ленинграда, что ни жена, ни дети не могут поехать и положить цветы на его могилу и низко поклониться. До чего мы дожили.

Вокруг Новогрозненска были болота с комарами, в то время их заливали керосином. Свирепствовала малярия, и моя мама все время болела, а от лекарства (стрихнина) стала желтой, как лимон. Сестра Антонина с партией нефтяников уезжает на нефтяные Тюменские промыслы и работает секретарем-машинисткой в конторе г. Тюмени.

Я после фронта сразу не могла устроиться в Новогрозненске на работу в школу. Директор школы говорил, что моя жена должна иметь две ставки, так как она не затем училась в Москве, чтобы получать гроши и иметь только 18 часов. И я вынуждена была поработать в пожарной команде. Но потом я обратилась за помощью к секретарю сельского совета, фронтовику, который на войне потерял одну ногу. Он и помог мне устроиться в школу. Дали мне 4-й класс, и физику и математику в 6-м классе вечерней школы. Но и тут директор школы, господин Ишоев, не успокаивается. Он пишет докладную на меня в Облоно г. Грозный о том, что я плохой математик. В 6-м классе учились уже взрослые люди, которые работали в нефтяной промышленности и стремились повысить свои знания и поступить в техникум или институт нефтяной промышленности. Они съездили в г. Грозный и попросили, чтобы в школу направили комиссию по проверке работы директора школы, а обо мне написали положительный отзыв, что я, не считаясь со временем, помимо уроков провожу с ними занятия по математике и что они мне очень благодарны. Я впоследствии получила благодарность от Облоно, а директора школы сняли с работы, так как он присваивал государственное имущество.

Здоровье моей матери ухудшалось, и врачи нам посоветовали сменить климат, поэтому нам пришлось с мамой и сестренкой двинуться вслед за моей сестрой в г. Тюмень.

В городе для меня места в школах не нашлось, и я обратилась в областной отдел образования, который меня направил в село Исетское, в районный отдел Народного образования. Так я и попала в село Слобода-Бешкиль, в котором трудился мой будущий муж - Алексей Романов. Воистину пути Господни неисповедимы”.

Дата добавления: 2015-10-21