Глава двадцать пятая

Многие люди, родившиеся и выросшие в городе, бежали от городской жизни

и, живя среди природы, находили свое счастье. Однако, прежде чем достигнуть

этого счастья, они испытывали немало жестоких разочарований. Не то Харниш и

Дид. Оба они родились в сельской глуши, и суровая, подчас нелегкая простота

сельской жизни была им хорошо знакома. Они чувствовали себя, словно

странники, после долгих скитаний наконец возвратившиеся домой. Для них

близость к природе не таила в себе никаких неожиданностей, она только

приносила радость воспоминаний. Все то, что избалованным людям показалось бы

грязным и низменным, представлялось им естественным и благотворным. Общение

с природой не явилось для них чуждым, неизведанным делом. Поэтому они редко

ошибались. Они уже прошли эту науку и теперь с радостью восстанавливали в

памяти позабытые знания.

И еще они поняли, что тот, кому жизнь щедро расточала свои дары, легче

довольствуется малым, чем тот, кто всегда был ею обделен. Не то чтобы Харниш

и Дид чувствовали себя обделенными, но они научились находить большую

радость и более глубокое удовлетворение в малом. Харниш, изведавший азарт в

его самых грандиозных и фантастических проявлениях, убедился, что здесь, на

склонах горы Сонома, продолжается все та же игра. И здесь, как всюду,

человек должен трудиться, бороться против враждебных сил, преодолевать

препятствия. Когда он, ради опыта, вывел нескольких голубей на продажу, он

заметил, что с таким же увлечением пускает в оборот птенцов, как раньше --

миллионы. Успех в малом -- все равно успех, а само дело представлялось ему

более разумным и более согласным со здравым смыслом.

Одичавшая домашняя кошка, добирающаяся до его голубей, была в своем

роде не меньшей угрозой, чем финансист Чарльз Клинкнер, пытавшийся ограбить

его на несколько миллионов. А ястребы, ласки и еноты -- чем не Даусеты,

Леттоны и Гугенхаммеры, напавшие на него из-за угла? С буйной

растительностью, которая, словно волны прибоя, подступала к границам всех

его просек и вырубок и зачастую в одну неделю затопляла их, тоже приходилось

вести ожесточенную войну. Огород, разбитый на защищенной горами площадке,

доставлял Харнишу много забот, так как давал меньше овощей, чем сулила

жирная почва; и когда он догадался проложить черепичный желоб и добился

успеха, огород стал для него источником постоянной радости. Каждый раз, как

он там работал и его лопата легко входила в рыхлую, податливую землю, он с

удовольствием вспоминал, что этим он обязан самому себе.

Много трудов стоил ему водопровод. Для того чтобы купить трубы, он

решил расстаться с половиной своих уздечек, -- на счастье, нашелся

покупатель. Прокладывал он трубы сам, хотя не раз приходилось звать на

помощь Дид, чтобы она придержала гаечный ключ. И когда наконец вода была

подведена к ванне и раковинам, Харниш налюбоваться не мог на дело рук своих.

В первый же вечер Дид, хватившись мужа, нашла его с лампой в руке,

погруженным в созерцание. Он с нежностью проводил ладонью по гладким

деревянным краям ванны и громко смеялся. Уличенный в тайной похвальбе

собственной доблестью, он покраснел, как мальчишка.

Прокладка водопроводных труб и столярничание навели Харниша на мысль

завести маленькую мастерскую, и он стал исподволь, со вкусом, подбирать

себе! инструменты. Привыкнув в бытность свою миллионером безотлагательно

покупать все, чего бы он ни пожелал, он теперь понял, как радостно

приобретать желаемое ценой жесткой бережливости и долготерпения. Три месяца

он выжидал, пока наконец решился на такое мотовство, как покупка

автоматической отвертки. Это маленькое чудо техники приводило Харниша в

неописуемый восторг, и, заметив это, Дид тут же приняла великое решение.

Полгода она копила деньги, которые выручала с продажи яиц, -- эти деньги, по

уговору, принадлежали лично ей, -- и в день рождения мужа подарила ему

токарный станок необыкновенно простой конструкции, но со множеством

разнообразнейших приспособлений. И она так же чистосердечно восторгалась

станком, как он восторгался первым жеребенком Маб, составлявшим личную

собственность Дид.

Прошел целый год, прежде чем Харниш сложил огромный камин, затмивший

камин в домике Фергюсона по ту сторону долины. Все эти новшества требовали

времени, а Дид и Харнишу спешить было некуда. Не в пример наивным горожанам,

которые ищут сельской простоты, не имея о ней ни малейшего понятия, они не

брали на себя слишком много. За деньгами они не гнались: ранчо было свободно

от долгов, а богатство не прельщало их. Жили они скромно, довольствуясь

самой простой пищей; за аренду не нужно было платить. Поэтому они не

утруждали себя сверх меры и все свободное время посвящали друг Другу,

извлекая из сельской жизни те преимущества, которыми не умеет пользоваться

исконный сельский житель. Многому научил их и пример Фергюсона. Трудно было

представить себе человека менее прихотливого; все, что ему требовалось, он

делал сам, своими руками, лишь изредка, когда не хватало денег на книги и

журналы, нанимался в работники; и весь свой досуг тратил на то, что

доставляло ему удовольствие. Он мог полдня просидеть в холодке с книгой в

руках; а другой раз подымался на рассвете и уходил в горы.

Иногда он вместе с Харнишем и Дид охотился на оленя в глухих ущельях и

на каменистых кручах горы Худ, но чаще Харниш и Дид ездили вдвоем. Прогулки

верхом были их любимым развлечением. Они изучили каждую складку, каждый

выступ окрестных гор, исследовали все скрытые ключи и укромные лощинки в

горных кряжах, замыкающих долину. Не оставалось ни одной неведомой им

дорожки или коровьей тропы; но больше всего они любили забираться в самые

дебри, где приходилось чуть ли не ползком продвигаться по узким оленьим

тропкам, а Боб и Маб следовали за ними, еле продираясь сквозь чащу.

С этих прогулок они привозили семена и луковички диких цветов и сажали

их в излюбленных уголках своего ранчо. Вдоль тропинки, ведущей вниз, на дно

большого каньона, где начиналась водопроводная труба, они развели

папоротники. Но они не насиловали растения, а позволяли им свободно

развиваться и только время от времени подсаживали новые разновидности, не

вырывая их из привычного дикого состояния. Так же поступили они и с дикой

сиренью, которую Харниш выписал из округа Мендосино: только в первый год они

ухаживали за ней, а потом предоставили самой себе, и она жила вольно, как

все цветы на ранчо. Собирали они семена калифорнийского мака и рассыпали их

по своим владениям -- оранжевые головки сверкали в траве лужаек, огнем

горели вдоль изгороди и по краям просек.

Дид, питавшая пристрастие к рогозу, посеяла его вдоль ручья,

пересекавшего лужок, и предоставила ему самостоятельно бороться с жерухой.

Но когда Харниш обнаружил, что жерухе грозит полное уничтожение, он подвел

один из ручейков к своим грядкам жерухи и объявил войну рогозу. У ключа под

секвойями, где в самый первый день Дид залюбовалась цветком кандыка, росшим

подле извилистой тропинки, она посадила еще много этих цветов. Открытый

косогор над узенькой долиной был отведен под марипозы. Это была

преимущественно заслуга Дид; но и Харниш, со своей стороны, разъезжал с

топориком на луке седла и прореживал мансанитовую рощу на скалистом склоне,

очищая ее от мертвых или отмирающих деревцев.

Ни Дид, ни Харниш не надрывались на работе. Да и трудно было назвать

это работой. Они только мимоходом, время от времени, оказывали помощь

природе. Все цветы и травы росли своими силами и не казались пришельцами из

чужой среды. Ни он, ни она не пытались разводить цветы или растения, которым

бы по праву не принадлежало место на ранчо. Но зато их и не ограждали от

врагов; лошади и жеребята, коровы, телки паслись среди них, топтали

копытами; одни растения выживали, другие -- нет. Впрочем, большого вреда

скотина не причиняла: ее было немного, и на ранчо для нее хватало места.

Харниш мог бы пустить на свое пастбище с десяток лошадей, что приносило бы

ему ежемесячно полтора доллара с головы. Но он этого не делал именно потому,

что не хотел опустошения своих лугов.

Когда кладка огромного камина была закончена, Харниш и Дид справили

новоселье, пригласив на него в качестве единственного гостя Фергюсона. Не

раз, оседлав Боба, Харниш ездил к нему за советом, и торжественный обряд

возжигания первого огня совершился в его присутствии. Они стояли перед

камином в просторной гостиной: сняв перегородку между двумя комнатами,

Харниш сделал из двух одну: здесь находились все сокровища Дид -- ее книги,

картины и фотографии, пианино. Сидящая Венера, жаровня, чайник и фарфор. К

звериным шкурам, привезенным Дид, уже прибавились новые -- шкуры оленей,

койотов и даже одной пумы, убитых Харнишем. Дубил он шкуры собственноручно

по способу охотников на Западе, затрачивая на это много времени и усилий.

Харниш вручил Дид спичку, она зажгла ее и поднесла к сложенным в камине

дровам. Сухие ветки мансаниты вспыхнули, и языки пламени с веселым треском

забегали по сухой коре поленьев. Дид прижалась к мужу, и все трое, затаив

дыхание, ждали с надеждой и страхом. Но вот Фергюсон, сияя улыбкой, протянул

Харнишу руку и громогласно объявил:

-- Тянет! Честное слово, тянет! Он горячо пожал Харнишу руку, тот

ответил тем же, потом наклонился к Дид и поцеловал ее в губы. Сознание

успешно завершенного, хоть и скромного труда переполняло их сердца не

меньшей радостью, чем та, которую испытывает полководец, одержавший славную

победу. В глазах Фергюсона появился подозрительно влажный блеск, а Дид еще

крепче прижалась к мужу -- главному виновнику торжества. Внезапно Харниш

подхватил ее на руки и, покружившись с ней по комнате, посадил перед

пианино.

-- Давай, Дид! -- закричал он. -- Играй Славу! Славу!

И в то время как пламя все ярче разгоралось в камине, из-под пальцев

Дид полились ликующие звуки Двенадцатой литургии.

Дата добавления: 2015-10-16