Глава двадцать седьмая во мраке ночи 2 страница

— Да уже почти пол-одиннадцатого. Ты девять с половиной часов проспала. Ну что, полегче стало?

— Конечно, — поспешила заверить Шарлотта. — Я вчера так устала.

Поймав себя на том, что в ее речь мгновенно вернулись провинциальные интонации, Шарлотта пообещала себе, что будет всячески следить за своим произношением и не станет говорить с окружающими с деревенским акцентом. Может, таким образом ей удастся сохранить какую-то дистанцию между собой и другими. А впрочем… разве это поможет?

— И все равно я себя чувствую как-то… наверное, как человек, который накануне выпил лишнего. Даже не знаю, в чем дело. А что ты готовишь?

— Помнишь, как-то раз на твой день рождения — тебе было лет девять или десять — я приготовила что-то особенное, и тебе очень понравилось. Ты назвала это «секретом». Я смешала разные овощи, и ты их с удовольствием съела. Ты ведь никогда до этого не любила ничего смешанного, помнишь? Тебе всегда нравилось все по отдельности: жареная картошка — так картошка, тушеная фасоль — так фасоль, а морковку ты вообще не любила. А тут ты спросила, что будет на обед, а я сказала: «Секрет». Я уж и не знаю, что тебе больше понравилось: само блюдо или название. Мы его уже сто лет не ели, вот я и подумала: раз уж ты приехала домой, приготовлю-ка я на ужин этот «секрет».

— На ужин? — переспросила Шарлотта. Ей все никак не удавалось сосредоточиться, и от ее внимания как-то ускользнуло, будет ли у них сегодня «секрет», а если будет, то на обед или на ужин.

— Да, я не стала вчера тебе говорить, ты так устала (та-ак у-уста-ала-а), но сегодня… — Мама выдержала паузу и улыбнулась Шарлотте: — Ты ничего нового в гостиной вчера не заметила? Хотя наверняка не заметила.

«Господи, каким же трудным, тяжелым, невыносимым может быть обыкновенный разговор с мамой, радующейся твоему приезду домой. Держаться, главное — держаться», — повторяла про себя Шарлотта, стараясь не задумываться, ради чего она терпит все эти мучения в безнадежной попытке оттянуть неизбежное.

— Нет, вчера я и правда не обратила внимания. А, подожди минутку: ты имеешь в виду рождественские венки?

— Да, они тоже новые, — заулыбалась мама, — но по правде говоря, я имела в виду другую обновку, посерьезнее и позаметнее. Ну что, вспомнила? Ладно, не ломай голову, пойдем посмотрим.

С этими словами мама встала из-за кухонного стола и направилась в гостиную. Шарлотта последовала за ней.

Солнечные лучи, отраженные снежным покрывалом, раскинувшимся вокруг дома 1709 по Каунти-Роуд, лились в окно ослепительным потоком. Пожалуй, за всю свою жизнь Шарлотта не видела эту комнату освещенной так ярко. Казалось, искрится сам воздух, само пространство между полом и потолком. Зрелище было волшебное… и в то же время пугающее — с точки зрения находящейся в депрессии, терзающейся муками совести девушки, которая ищет спасения не в солнечном свете, а в сумраке и ночной мгле. Как говорили в маминой церкви — Церкви Святых Евангелистов, — тот, кто бежит от света, бежит от Бога, ибо свет есть земное воплощение божественной сущности человеческой души.

— Ну что, неужели не видишь? — со смехом спросила мама. — Не туда смотришь, вон — прямо у тебя под носом!

Усилием воли вернув себя в окружающую реальность, Шарлотта сосредоточилась на том, что действительно было прямо у нее под носом… Ну да, конечно! Новые стулья, восемь штук, изящно выгнутые деревянные ножки, легкие деревянные сиденья и такие же легкие, буквально в два-три ивовых прута, спинки. Точно такие же стулья всегда стояли за маленькими столиками у автоматов с газированной водой при входе в аптеку Макколла Разница была только в том, что стулья, стоявшие вокруг стола в их гостиной — вплотную к нему, почти касаясь спинками скатерти, — были явно недавно ошкурены, промазаны олифой, покрыты лаком и отполированы тряпочкой до блеска.

— А, стулья? — сказала Шарлотта. — Что, они и вчера здесь стояли?

Впрочем, в этот момент у нее в памяти промелькнуло какое-то неясное воспоминание: вроде она действительно вчера их видела… вот только, как правильно заметила мама, ей было не до стульев и не до других новшеств в доме.

— Так, правильно, стулья. А еще что? — не унималась мама. — Стулья — они обычно к чему прилагаются?

Шарлотта снова посмотрела на стулья, не понимая, на что еще намекает мама. Ах, вот оно в чем дело!

— Я смотрю, стулья придвинуты вплотную к столу. Так вы, значит, вытащили старые скамейки?

— Скамейки, конечно, вытащили. Но дело не в этом. Ты под скатерть загляни.

Шарлотта приподняла край скатерти и обнаружила, что складной стол для пикников исчез, а вместо него стоит настоящий стол. Она изумленно посмотрела на маму, и та улыбнулась ей довольной, счастливой улыбкой. Шарлотта сдвинула скатерть чуть дальше. Да действительно, стол как стол, очень простой и, по всей видимости, старый — ни резьбы, ни каких бы то ни было других украшений. Сделанный не то из древесно-стружечной плиты, не то из толстой фанеры, он больше всего походил на кухонный. Впрочем, его могли использовать и как рабочий, судя по тому, что под столешницей было несколько выдвижных ящиков с металлическими ручками. Наравне со стульями он явно подвергся серьезной «реставрации»: никогда в жизни, даже в своей далекой молодости, он наверняка не выглядел так свежо и элегантно: чего стоило одно только лаковое покрытие, нанесенное в несколько слоев и тщательно отполированное.

— Мам, откуда это все взялось?

— Это Полсоны нам отдали — те, из Роуринг Гэп.

И мама во всех подробностях и с нескрываемой гордостью рассказала, как Полсоны попросили папу помочь им вытащить «эту рухлядь» из дома и отвезти на помойку, а он, как человек практичный и не боящийся работы, привез стол домой и потратил на его приведение в божеский вид, наверное, целую неделю. Сначала он этот стол разобрал — да так, что казалось, этот «конструктор» никогда уже будет не собрать заново, — потом где-то что-то подтянул, подправил, собрал все воедино, но не так, как раньше, а гораздо лучше. И теперь колченогий стол крепко стоял на ножках и мог прослужить еще долгие годы. А к тому же папа подобрал новые металлические ручки для ящиков — те, старые, уж совсем заржавели, — все ошкурил, промазал олифой, покрыл лаком и отполировал, так что теперь стол выглядел лучше нового.

— Знаешь, я тебе кое-что скажу, но ты только папе не рассказывай. Угадай, зачем он все это затеял? Потому что его девочка должна была приехать на каникулы из университета. Он давно знал, что тебе не нравится есть за столом для пикников. Вот и решил сделать доченьке сюрприз. Ты же знаешь папу: говорить он не мастер, но зато видит и замечает все вокруг.

— А куда вы дели старый стол?

— На улицу вынесли. Его для пикников сделали — пусть во дворе и стоит. Летом и за ним можно будет хорошо посидеть.

С этими словами мама подвела Шарлотту к кухонной двери и показала на сугроб, вокруг которого Бадди гонялся на Майком, а Сэм и Эли с хохотом за ними наблюдали.

— Вот по весне распакуем его, вытащим скамейки и будем по вечерам пить чай на свежем воздухе.

Вернувшись в гостиную и посмотрев еще раз на «новый» стол, Шарлотта, сама того не осознавая, разревелась. Чтобы совсем уж не пугать маму, она заставила себя улыбнуться сквозь слезы и крепко обняла ее.

— Мамочка, знаешь, папа… он ведь у нас… он такой хороший… и ты… ты тоже такая замечательная… и все вы… вы так меня любите… — Шарлотта уткнулась носом куда-то в мамину шею возле подбородка.

Мама явно не знала что сказать и только прижала Шарлотту к себе. Наконец она проговорила:

— Ну что ты, девочка, чего же ты плачешь? Ну что ты как маленькая? Хотя в глубине души ты еще, наверно, осталась моей маленькой девочкой.

— Нет, мам, не в глубине души, а всей душой я все еще твоя маленькая девочка. Это уж я поняла точно, пока была так далеко от вас. И стоило поехать в Пенсильванию хотя бы ради этого. — Пенсильвания. Почему-то ей даже не хотелось произносить слово «Дьюпонт». — И пусть другие говорят, что хотят, мне никакого дела до этого нет. Главное, что я не хочу вас чем-нибудь огорчить или обидеть.

— Да как же ты можешь меня обидеть? Никак не могу понять, что с тобой творится. Я ведь как увидела тебя на автобусной станции, сразу поняла, что ты будто сама не своя.

Что ж, разве это не подходящий момент, чтобы рассказать маме все, признаться во всех грехах и попросить прощения? Но разве материнское прощение смоет с нее все грехи? Разве смогут они и дальше жить как раньше, словно ничего не случилось? Нет, мама, наверное, больше никогда не посмотрит на Шарлотту так, как сейчас, никогда не назовет ее «своей маленькой девочкой». Каким ударом будет для мамы, когда она узнает всю глубину падения дочери. Какими словами можно попытаться признаться в совершенных грехах? Сможет ли Шарлотта сказать все это, глядя маме в глаза, — сможет ли она вообще когда-нибудь снова посмотреть ей в глаза, и сможет ли мама смириться с тем, чем стала ее маленькая девочка? Но ведь другой такой возможности не будет…

…Вот только как ею воспользоваться?

— Да нет, мам, все в порядке. — Она всхлипнула и проглотила слезы. — Просто последняя неделя меня совсем доконала. Я даже не могла себе представить, что это будет так… ужасно трудно. Знаешь, это, оказывается, такой стресс.

Шарлотта тотчас же пожалела, что воспользовалась словом «стресс». С точки зрения мамы, любой стресс представлял собой последствие душевной лености. Не жалей себя, работай не покладая рук, и никакого стресса не будет — таково было ее золотое правило.

— У нас всю неделю были зачеты… и я совсем не высыпалась, спала раза в два меньше, чем обычно… и мне было так одиноко, мама. Раньше я даже представить себе не могла, что могу так мучиться от одиночества. Мисс Пеннингтон всегда говорила мне, что я самостоятельная и независимая по характеру, и что я не такая, как все, что я особенная. Никакая я, мам, не особенная. На самом деле я так же чувствую себя одинокой и страдаю от этого, как и все другие. Только там, в Пенсильвании, я поняла, сколько у меня дома было близких, и друзей, и просто хороших знакомых — тех, кого я знаю с детства и кто всегда может прийти мне на помощь.

Мама чуть отодвинулась от Шарлотты, хотя продолжала держать руку на ее спине. Улыбнувшись, она кивнула головой в сторону восстановленного папой стола и сказала:

— Ну, тогда я думаю, что сегодняшний вечер будет для тебя просто подарком.

— Сегодняшний вечер? — По лицу Шарлотты пробежала тень, но мама этого не заметила.

— Мы решили, что сегодня вечером нужно будет устроить испытание для папиного стола. Я… то есть мы решили пригласить кое-кого на ужин, и я думаю, ты будешь рада их всех видеть…

Шарлотту охватил ужас.

— Кого это вы пригласили?

Мама восприняла этот ужас как проявление радости по поводу неожиданного сюрприза.

— Да только свои соберутся… Мисс Пеннингтон… Лори… Мистер и миссис Томс. Они все просто умирают от любопытства услышать от тебя про Дьюпонт, про студенческую жизнь и все такое.

— Нет, мама, да как же так! — Эти слова слетели с губ Шарлотты совершенно машинально, она даже не успела задуматься над тем, какими странными и неестественными они могут показаться матери.

Та действительно смотрела на нее в полном замешательстве.

— Мама, пожалуйста, хотя бы не сегодня! Я ведь только что приехала. Мне нужно время, чтобы… — На что именно и сколько времени ей нужно, она придумать не успела.

— Да ведь ты их всех знаешь. Я специально их пригласила.

Шарлотта поняла, что ее реакция лишь открывает то, что она хотела скрыть. С другой стороны, одна мысль о встрече со всеми этими людьми причиняла девушке боль. Постаравшись взять себя в руки, она сказала:

— Да, мама, я все понимаю, но ты ведь даже не спросила меня.

— Ну извини, дорогая, но я просто как-то не подумала. Мне показалось, что для тебя это будет приятный сюрприз. Лори, мисс Пеннингтон, Томсы… Может, ты мне все-таки объяснишь, что с тобой происходит? Ты расстроена?

— Нет, мам, я не расстроена. Просто я… — Шарлотта понимала, что у нее нет объяснений для всех странностей собственного поведения. Ну не умела она складно врать. Она даже вспомнила, что дома ей никогда в жизни и не приходилось врать или сочинять — если не считать мелких детских хитростей. В то же время девушка прекрасно сознавала, что ложь как таковая вовсе не чужда ее натуре. Любой человек — ну, может, не любой, но она-то уж точно, — которого с завидным постоянством хвалят и превозносят до небес, волей-неволей учится ликвидировать последствия своих «проколов» — хотя бы для того, чтобы не разочаровывать людей. — Я просто удивилась, вот и все.

У нее не хватит духу попросить маму отменить сегодняшнюю встречу. И все-таки… о Господи, Лори и мисс Пеннингтон. Тут уже отговорками не отделаешься, а для того, чтобы перехитрить лучшую подругу и любимую учительницу, она недостаточно хорошая актриса.

Как пережить этот надвигающийся кошмар? Мозг Шарлотты вновь заработал с удвоенной силой и вышел на максимальные, уже критические обороты. Он работал и работал — пусть вхолостую, лишь бы не останавливаться, даже когда получал от предохранительной системы, не желавшей короткого замыкания и выхода из строя, сигналы о бесполезности и, более того, ненужности столь бурной деятельности. Все доводы разума мозг отвергал бесповоротно, не пытаясь проанализировать. На выпускной церемонии мистер Томс объявил, что у нее лучшие в школе оценки по французскому, английскому и сочинениям. Сегодня, когда он придет к ним в гости, Шарлотте нечего будет сказать ему, нечем будет если не доказать, то хотя бы намекнуть, что там, в Дьюпонте, у нее остался хоть какой-то интерес к этим предметам. Она знала, что ей присущ некоторый эгоцентризм, с давних пор проявлявшийся в несколько легкомысленном отношении к окружающим. Ну почему, спрашивается, было не привезти Бадди и Сэму какие-нибудь дьюпонтские сувениры на Рождество?.. Футболки, например, а если они стоят слишком дорого, то хотя бы фотографии Трейшоуна Диггса и Андре Уокера, в общем, любую мелочь… А для мамы и папы так пригодились бы кофейные чашки с дьюпонтским гербом… неужели они даже этого не заслужили? Не-е-ет, просто Шарлотта об этом не подумала.

А главное, теперь уже ничего не исправишь. Придется вместо этого дарить братишкам, как всегда, какую-нибудь ерунду из универмага Кайта… а на ней всегда словно печать стоит: «Куплено у Кайта».

Ничего, дайте только время. Она еще придумает для себя способы помучиться. Состояние у нее как раз подходящее.

Весь день Шарлотта придумывала для себя причины и поводы, чтобы не выходить из дома — снег… в городе слишком много народу (не просто народу, а людей, которых она не хочет видеть… которые засыплют ее вопросами про Дьюпонт, будь он неладен)… и вообще в такой день лучше всего посидеть дома и почитать что-нибудь из книг, которые нужно обязательно проштудировать к итоговым экзаменам… экзамены состоятся уже скоро, в самом конце семестра… в самом конце… Да, лучше быть дома — на тот случай, если Бог все-таки прислушается к ее молитвам и пришлет за нею ангела… Вот только как ангел все это обставит?.. А может, нужно помочь ему и для этого как раз выйти на дорогу? Вот пойду по узкой, накатанной дороге… глядишь, и свалюсь прямо под колеса какой-нибудь машины… и это будет выглядеть как несчастный случай… И почему бы действительно машине, лучше всего большому пикапу, проезжающему мимо дома 1709, не зацепить поскользнувшуюся и оказавшуюся прямо на проезжей части девушку? Только сделать все нужно так, чтобы ни у кого, включая водителя, не было оснований сказать, будто она «сама бросилась»… Вот только ни пикапы, ни грузовики, ни даже легковые машины не проносились мимо дома 1709 с подходящей скоростью. Снегоуборщик еще не расчистил дорогу возле их дома, и даже самые мощные и надежные полноприводные пикапы пробирались по дороге неспешно и осторожно, двигаясь с черепашьей скоростью.

К счастью, маме сейчас не до того: все ее внимание поглощено подготовкой к ужину — мама упорно называла предстоящее событие ужином, а не обедом. Старых знакомых можно пригласить просто поужинать, а если назвать это мероприятие обедом, то придется приглашать их уже «в гости» или «посидеть», но четверо «гостей», пришедших «посидеть», — это уж слишком напоминало отвратительное, с точки зрения мамы, слово «вечеринка». В общем, когда Шарлотта сказала, что хочет почитать кое-что к экзаменам, мама отреагировала спокойно и ничуть не удивилась. Правда же заключалась в том, что Шарлотте в ее теперешнем депрессивном состоянии было не до чтения. Прочитанные слова проносились в ее мозгу, не оставляя следа, не раскрывая значения: просто какая-то бессмысленная последовательность букв и знаков препинания. Она привезла с собой только одну книгу: небольшую, двухсотстраничную, рекомендованную мистером Старлингом. Монография называлась «Общественный мозг», автор — Майкл Гадзанига, прославившийся своими исследованиями и наблюдениями за пациентами, которым в терапевтических целях была проведена операция по рассечению мозолистого тела — того участка головного мозга, через который проходят все нейронные связи между полушариями. С месяц назад Шарлотта заглянула в книгу Гадзанига и просто пришла в восхищение.

Забравшись в старую развалюху, гордо именовавшуюся у них в доме «мягким креслом», она открыла книгу наугад. «В чем заключается причина такого явления: чем больше человек знает, то есть чем больше информации содержится в его мозгу, тем быстрее мозг работает, но при этом чем больше информации содержится в искусственно созданном подобии мозга (компьютере), тем медленнее он функционирует?» Шарлотте никак не удавалось понять, в чем смысл поставленной задачи. Зачем даже пытаться отвечать на этот вопрос? Какая, к чертям, польза в сравнении скорости быстродействия человеческого мозга и компьютера? Кому настолько нечего делать, чтобы этим заниматься? Ведь это же просто ерунда какая-то. Как может эта проблема сравниться по значимости с несчастьями, обрушившимися на нее? Какое отношение это имеет к ее беде, к тому, что ее просто поимели… да нет, что там скрывать и увиливать от очевидного — ее просто трахнули, да-да, трахнули чуть ли не на виду у посторонних в каком-то гостиничном номере, и при этом ее обидчик — похотливый красавчик из самого престижного студенческого клуба — еще и растрепал на весь кампус Дьюпонтского университета: его, видите ли, ужасно обломал тот факт, что она досталась ему девственницей! Отдав себя во власть страстей и похоти, уступив желанию обзавестись бойфрендом, Шарлотта принесла в жертву все — девственность, чистоту, достоинство, репутацию, а вместе с этим — свои стремления, надежды, мечты, обязательства перед теми, кто вырастил, выучил, воспитал ее, обещания, данные им всем перед отъездом из родного города… и как сегодня вечером она будет смотреть в глаза мисс Пеннингтон? Шарлотта старалась даже не думать об этом.

Она решила, что время, остающееся до минуты ее позора, будет идти медленнее, если его разделить на отрезки — например, по полчаса. «Ближайшие полчаса мне бояться нечего. Никто не вторгнется в мою жизнь. Я могу делать все, что угодно, а угодно мне откинуться в этом кресле, закрыть глаза и — не делать ничего, даже не думать. — (Впрочем, рассчитывать на то, что машинка в ее мозгу успокоится или хотя бы снизит обороты, рассчитывать не приходилось. Этому обезумевшему механизму все равно, есть у него полчаса покоя или нет: он продолжал лихорадочно работать на полной, нет, уже на запредельной мощности.) — У меня есть целых полчаса, а потом еще полчаса, но так далеко лучше даже не заглядывать. Там, впереди, — закат, сумерки и вечная мгла. Примерно в половине пятого солнце зайдет, но сейчас — сейчас меня просто нет и не будет в этом мире до половины пятого. Я живу одним мгновением, то есть нет, не мгновением, а вот этим получасом, который вырван из линейного течения времени и перенесен вместе со мной куда-то в другое пространство».

Мальчишки, Бадди и Сэм, вместе со своими друзьями Майком Кризи и Эли Мауком ввалились со двора в кухню, тяжело дыша, хихикая и подшучивая друг над другом:

— Ну вот, а говорил, не догоню! — Вроде бы голос Бадди.

— Бадди… — Это уже мама.

— Да я специально тебе поддался, а то будешь хныкать, как девчонка!

— Бадди! Мальчики, сколько раз вам говорить — снимайте сапоги, когда в дом входите! Вы только на себя посмотрите!

— А-а-а…

Бадди, Сэм, Майк Кризи, Эли Маук… мозговая машина работает на бешеной скорости… крутится, крутится, крутится все быстрее…

Да как же так? Оказывается, полчаса уже давно прошли, прошли бессмысленно, бестолково и бесполезно… и еще десять минут сверх того! Времени почти совсем не остается. Скоро уже пять, а там — все кончено. Гостей приглашали «на ужин» к шести, а в округе Аллегани принято приходить вовремя.

Когда девушка впадает в депрессию, она забывает обо всем, даже о, казалось бы, неистребимом в любой женщине желании хорошо выглядеть и производить впечатление. По крайней мере, так происходит с большинством девушек, если, конечно, их депрессия не является спектаклем все ради той же цели пощекотать нервы окружающим и произвести впечатление. Такие девушки не забывают привести себя в порядок и лишь после этого напускают на себя подавленный вид. Но девушка в настоящей депрессии, девушка, у которой действительно тяжело на душе, хочет лишь не попадаться никому на глаза. Что значит «хорошо выглядеть»? Она не заслуживает того, чтобы хорошо выглядеть. Выглядеть хорошо — это же обман, и даже не обман, а насмешка. В итоге Шарлотта надела то самое старое платье с набивным рисунком, в котором была на выпускной церемонии (и в котором впервые переступила порог клуба Сейнт-Рей!), позаботившись лишь о том, чтобы отпустить наскоро подшитый на руках подол, чтобы он прикрывал колени.

Из кухни донесся голос мамы:

— Шарлотта! Ты готова?

— Да, мама!

Шарлотта почувствовала в себе даже что-то похожее на раздражение. Ну почему она должна докладывать о готовности, как будто вся эта суета была затеяна по ее просьбе? И вообще, для хозяйки, которая никогда не устраивает вечеринок, а просто приглашает кое-кого на обед, вернее на ужин, мама явно слишком нервничала. По всему дому уже успел распространиться аромат жареной индейки… к нему добавлялся запах картофельно-морковного пюре с белым изюмом: точно, это и есть тот самый «секрет», деликатес ее далекого детства. Вскоре послышался еще и запах уксуса — мама залила им мелко нарезанный лук, который, естественно, предполагалось подавать в качестве приправы к тушеной фасоли… Все эти запахи всколыхнули в памяти Шарлотты чудесные воспоминания о празднованиях Дня Благодарения и Рождества. Она даже прониклась ощущением предстоящего праздника — да, опасный наркоз (или все же наркотик?) эта ностальгия. Вот только не слишком ли горьким получается возвращение в реальность после погружения хоть на несколько секунд в светлые воспоминания о детстве? Эх, мама, ну какой толк твоей маленькой умнице от того, что ты устроила для нее этот праздник обоняния? Ну, забылась она ненадолго, вспомнила себя еще чистой, честной и непоруганной и со всей отчетливостью поняла, что этого счастья уже не вернуть, что она никогда больше не сможет открыто посмотреть в глаза даже самым близким друзьям… Особенно самым близким друзьям.

— Шарлотта, я хотела тебя кое о чем попросить, — обратилась к ней мама. — Проследи, чтобы я называла жену мистера Томса Сарой, а не Сьюзен. Мы не так часто с ней видимся, и вечно я ошибаюсь и зову ее Сьюзен. Это так неловко.

Мама улыбалась, но Шарлотта видела, что она нервничает. Мама вообще не была уверена, что правильно поступила, пригласив Томсов. Ни светского общества, ни четкого разделения на социальные классы в округе Аллегани не было; все люди просто делились на уважаемых и неуважаемых. Уважаемыми считались те, кто ходит в церковь, соблюдает заповеди, с уважением и серьезностью относится к образованию, даже если сам не получил хорошего образования. Уважаемые люди не злоупотребляли спиртным, особенно при посторонних, а еще — много работали, при том условии, конечно, если им удавалось найти работу в радиусе пятидесяти миль от Спарты. И, разумеется, они были добрыми соседями в старом деревенском понимании этого слова.

Однако и среди людей уважаемых существовало некое статусное разделение. Не обращать внимания на достаток и занимаемое в обществе положение было просто невозможно. Что касается достатка, мистер Томс тут ничем не выделялся среди соседей — по крайней мере, никому об этом не было известно, — однако его положение директора школы придавало ему особый статус. Человек он был по натуре добродушный, открытый и незаносчивый и вел себя, как подобает Простым Людям; кроме того, он всегда и во всем помогал Шарлотте, проявляя неподдельный интерес к ее судьбе; но его жена — Сара, а не Сьюзен — другое дело: это была величина неопределенная. Оба они были не местные, но мистер Томс, который родился в Чарльстоне, штат Западная Виргиния, легко и просто стал в Спарте своим. И он, и его жена в свое время закончили колледж с дипломами магистров. Миссис Томс устроилась работать на завод «Мартин Мариетта», как только тот открылся. Она была не то из Огайо, не то из Иллинойса, в общем, откуда-то из тех мест, и слыла среди соседей довольно замкнутой, необщительной и даже, быть может, немного высокомерной (степень неодобрительности этого определения варьировалась в зависимости от того, насколько часто соседям приходилось с ней общаться). Шарлотта готова была побиться об заклад, что маму больше всего беспокоит именно предстоящее появление миссис Томс.

На мгновение в выходившие на шоссе окна ударил свет фар, затем послышался звук подъезжающей машины.

— А вот и гости, кто-то уже приехал, — радостно, чуть нараспев произнесла мама и… придирчиво оглядела гостиную, словно проводя последнюю инспекцию и надеясь устранить любые еще оставшиеся недостатки.

Радостно — да, но вообще-то мама обычно так не говорит: не комментирует очевидные факты. Это был еще один признак того, что она не на шутку взволнована. Другое дело, что ее волнение не шло ни в какое сравнение с той опустошенностью, обреченностью, какие испытывала Шарлотта. «Кто же это приехал? Господи, пусть это только не будут Лори и мисс Пеннингтон! Лори собиралась заехать за мисс Пеннингтон и привезти ее. Пусть лучше это будут мистер и миссис Томс! Они знают меня гораздо меньше! Господи, дай еще хоть чуть-чуть времени, хотя бы пятнадцать минут! Пусть эти пятнадцать минут я проведу только с Томсами! Мне и с ними-то нелегко будет, но это ничто в сравнении с той тяжестью, которая навалится на меня, когда приедут моя лучшая подруга и любимая учительница! Неужели я так многого прошу?»

Стук в дверь — безошибочно узнаваемый стук самодельного дверного молотка, который папа когда-то подвесил на косяке входной двери. Сердце Шарлотты бешено забилось. Папа открыл дверь…

…И сияющее лицо мистера Томса появилось в дверном проеме. Он улыбался точь-в-точь так же, как тогда, на выпускной церемонии! Пока они с отцом пожимали друг другу руки, Шарлотта успела разглядеть его плащ на клетчатой подкладке, темно-синий блейзер, галстук, темные шерстяные брюки. «Насколько же я отвыкла видеть на мужчинах обычные шерстяные брюки», — невольно отметила про себя Шарлотта. В Дьюпонте можно было за целый месяц не встретить ни одного преподавателя в обычных традиционных брюках со стрелками — не говоря уж о студентах. Мистер Томс тем временем отступил в сторону и пропустил вперед свою супругу. Миссис Томс была очень миловидная, по-своему даже красивая брюнетка, с довольно крупным, но правильной формы носом, с губами, изогнутыми в постоянной словно бы чуточку игривой улыбке, темными и одновременно томными глазами, подкрашенными, может быть, излишне заметно — по меркам Спарты, но она всем своим видом давала понять, что имеет право позволить себе некоторые маленькие вольности. Узкий подбородок немного портил лицо, а на лбу заметна была вертикальная морщинка, видимо образовавшаяся оттого, что миссис Томс все время старалась изобразить серьезную женщину, готовую в случае чего постоять за себя. Одета она была вполне обычно, без особых претензий на моду: серовато-синее платье и кардиган цвета фуксии с перламутровыми пуговицами, придававшими ее облику некоторую чопорность. Мама приветствовала Томсов со слегка преувеличенным оживлением.

— Здравствуйте, проходите, Сара! — пропела она. Похоже, наконец имя супруги мистера Томса запечатлелось у нее в памяти.

Миссис Томс глубоко вздохнула и окинула комнату внимательным цепким взглядом. Шарлотта могла бы поклясться, что запах, характерный для обогреваемого углем помещения, шокировал ее прямо при входе, и теперь гостья уже с некоторой долей предубеждения оценивала нищую обстановку их маленькой гостиной.

Шарлотта инстинктивно подалась назад. Пришлось маме начать с представления миссис Томс Бадди и Сэма. Мальчики дисциплинированно пожали гостье руку и на все ее вопросы отвечали только: «Да, мэм». Мама тем временем переключилась на мистера Томса, с которым тоже нужно было сердечно поздороваться. Мистер Томс был слишком вежлив, чтобы испускать глубокие вздохи и придирчиво осматривать помещение, хотя он тоже оказался тут впервые.

— Святые Небеса, мистер Томс, я так рада, что вы пришли! Это так любезно с вашей стороны!

Вот странно: директора школы, которого она знает так давно и хорошо, мама все-таки называет мистером Томсом, а его жену, с которой едва знакома, — Сарой. В другой ситуации Шарлотта попыталась бы объяснить для себя такое нелогичное поведение мамы, но в конце концов — какая разница? Волновало ее сейчас только одно: скорее бы уж они ушли.

Дата добавления: 2015-10-16