Глава двадцать седьмая во мраке ночи 3 страница

Миссис Томс шагнула ей навстречу и сказала:

— Шарлотта, я не видела тебя с самой весны, со дня твоего выпуска. Я еще тогда хотела похвалить тебя за твою замечательную речь.

Шарлотта почувствовала, что заливается краской. Впрочем, это был не тот румянец, который появляется на щеках скромной девочки, когда ее хвалят.

— Спасибо, мэм, — сказала она и напряглась, ожидая дальнейших слов, которые должны быть неизбежно связаны с Дьюпонтом.

— Сразу после твоей речи я сказала Заку, — (Что еще за Зак? Шарлотта даже не сразу вспомнила, что директора зовут Закари М. Томс; ей никогда не приходило в голову, что есть такие люди, которые могут называть его просто Заком), — что ему обязательно нужно включить в школьную программу курс риторики. По-моему, каждый человек, заканчивающий среднюю школу, должен быть готов выразить свои мысли перед аудиторией. Может быть, не у всякого это получится так же хорошо, как у тебя, но по крайней мере они привыкнут не бояться. Вот ты просто молодец — даже ни разу не заглянула в подготовленный текст.

Шарлотта чувствовала, что снова краснеет до корней волос. И опять дело было не в скромности, а в злости на саму себя за то, что ей никак не удавалось придумать хоть сколько-нибудь внятного ответа. Снова сказать спасибо? Почему-то это казалось девушке не совсем уместным. Единственное, чего ей хотелось, — чтобы этот дурацкий вечер скорее закончился.

Видя замешательство Шарлотты, миссис Томс решила заполнить образовавшийся в разговоре вакуум.

— Да, кстати, Шарлотта, я хотела спросить тебя. Мой брат женат на девушке из Саффилда, в Коннектикуте, и одна подруга дочери ее сестры — они познакомились, когда вместе ходили в школу Сейнт-Пол в Нью-Гемпшире… ты знаешь школу Сейнт-Пол?

Шарлотта не могла внимательно проследить за этим генеалогическим экскурсом, но последняя часть вопроса, касавшаяся известной частной школы-интерната Сейнт-Пол, зацепилась в ее мозгу.

— Да, мэм.

— Так вот, ее подруга поступила в Дьюпонт… я думаю, она сама тоже хотела поступить в Дьюпонт, но в итоге все кончилось колледжем Брауна. Впрочем, слово «кончилось», наверно, не совсем правильное… на самом деле девочка пока еще там учится на старшем курсе, и она не очень хорошо отзывается о колледже Брауна. Ну а ее подруга — старшекурсница в Дьюпонте…

Этот разговор, пусть пока и совсем не опасный, не касающийся ничего особенного, уже давил на Шарлотту тяжелым грузом, и для девушки, находящейся в депрессии, это было просто непосильной ношей. Меньше всего на свете ее сейчас интересовала какая-то подруга сестры чьей-то дочки, которая раньше училась вместе с ней в Сейнт-Поле, а теперь учится в Дьюпонте, в то время как сама неизвестно чья дочка учится в Брауне.

— …И вот она… я говорю про подругу… дочери… сестры… жены моего брата. — Миссис Томс сама засмеялась над выстроенной ею цепочкой. — Подожди, кем же она мне приходится? Если жена моего брата — это моя невестка, то ее сестра — тоже моя невестка?.. или двоюродная невестка… — Она снова рассмеялась. — Да, похоже, я неплохо адаптировалась здесь у вас, на Юге! Раньше я ни за что бы такое не выговорила: «подруга дочери сестры жены моего брата»! В общем, она учится в Дьюпонте и говорит, что знает тебя.

— Знает меня? — Шарлотта была изумлена — и испугана. В ее мозжечковой миндалине словно сработал предохранитель, переключивший мозг из режима «прячься и жди» в режим «беги или защищайся».

— Ну да, так она говорит. Ее зовут Люси Пейдж Такер.

На этот раз кровь отхлынула от лица Шарлотты. Она пристально смотрела на миссис Томс, словно желая увидеть… хоть какой-то намек на…

— Ты ее знаешь? — спросила миссис Томс.

— Нет! Вообще не знаю… — Шарлотта понимала, что ее голос звучит слабо, неуверенно и неубедительно, но справиться с ним не могла. — Я имею в виду… я ее знаю… заочно… знаю, кто она такая. Но никогда с ней не встречалась. Кажется, я ее даже видела, но мы не знакомы. Наверно, я даже не узнала бы ее, если бы встретила случайно. А она говорит, что знает меня?

«Нельзя уходить в глухую защиту! Того и гляди, гостья догадается, что я что-то скрываю. Лучше всего бы сменить тему, но это будет выглядеть подозрительно». Мозг Шарлотты просто кипел, испуская пар.

— Так моя невестка сказала. Я сегодня днем как раз с ней созванивалась. У меня сложилось такое впечатление, что вы с этой девушкой даже, как это теперь называют, в одной тусовке.

Теперь, как показалось Шарлотте, уже миссис Томс внимательно смотрела ей в лицо… явно что-то высматривая. Шарлотта знала, что надо вести себя… хладнокровно… но не могла.

— Да нет, что вы! — ответила она. — Она ведь… вроде бы она президент женского студенческого клуба или что-то вроде этого! А я — у меня вообще никакой тусовки нет. Я же еще только на первом курсе. Я пока что даже не… — Решив не договаривать, что она «пока не», Шарлотта замолчала и выразительно пожала плечами.

— Ну, — сказала миссис Томс с жизнерадостной улыбкой, — может быть, эта девушка рассматривает тебя как кандидата на вступление в их клуб!

Вроде бы улыбка не фальшивая… но уж точно ироническая! Что же все-таки ей известно? Неужели все? Шарлотта вспомнила, как Глория говорила что-то у «Мистера Рейона», обращаясь к Люси Пейдж… самой настоящей львице… Это крупное лицо и гриву светлых волос она и через тысячу лет не забудет.

— Ну, с чего бы вдруг ей рассматривать меня как кандидатку? Я всего лишь… ну, в общем, никто из них никогда в жизни даже не слышал про Спарту, или округ Аллегани, или Голубые горы. Ну почти никто. Они ведь все учились в частных школах. То есть… я хочу сказать, что мы слишком разные… Мне никогда не вступить в студенческий клуб. То есть я хочу сказать, что это для меня так же маловероятно, как… как вступить… э-э… э-э… в какую-нибудь афганскую армию или что-нибудь в этом роде…

Миссис Томс при этих словах весело рассмеялась, но самой Шарлотте было вовсе не до смеха. Она вообще не считала, что сказала что-то смешное. Да уж, для девушки, находящейся в депрессии, вообще ничего смешного не существует. Она просто случайно это сболтнула.

Но хотя она пока и не проболталась, Шарлотта все равно боялась, что это случится, и надеялась только, что все эти южные интонации с вопросительными знаками в конце фраз помогут скрыть ей… отчаяние. «Что же известно миссис Томс, а следовательно, и мистеру Томсу?..» В мозгу по-прежнему все кипело, и Шарлотта вглядывалась в лицо миссис Томс, словно сканируя его миллиметр за миллиметром…

Ни шума мотора подъехавшей машины, ни стука в дверь она не услышала. Дверь вдруг как-то сразу оказалась открытой, а в маленькой комнате стало еще более шумно.

— О, миссис Симмонс… — вздох, — …Господи, я так рада… — тяжелый вздох, — …видеть вас!

Да уж, это теплое и душевное контральто мисс Пеннингтон не забудешь и не перепутаешь ни с каким другим голосом. Они с мамой всегда были на «вы», называя друг друга мисс Пеннингтон и миссис Симмонс, и Шарлотта давно поняла, что в этом было некоторое проявление ревности. Очень уж они обе любили ее. Видимо, поэтому в их отношениях всегда присутствовала определенная натянутость. И вот сейчас Шарлотта с удивлением, едва веря своим глазам, увидела, как мисс Пеннингтон, войдя в гостиную, обнимает маму, а мама ее. Умом Шарлотта понимала, что это зрелище должно было тронуть ее и наполнить счастьем. Еще бы: две женщины, которым она обязана всем в своей жизни, смели все разделявшие их барьеры и почувствовали себя по-настоящему близкими людьми… О Господи, а она при этом должна все время думать, как не проколоться и оттянуть неизбежную развязку! Что станет известно одной из них, тотчас же узнает и другая! А что известно миссис Томс, скоро станет известно и им обеим!

Вслед за мисс Пеннингтон вошла Лори. Шарлотта даже испугалась: та просто сияла от радости. Лицо, улыбка, общительность, хорошее настроение — все это было таким искренним, что просто не могло не заразить любого другого человека Лори буквально осветила собой всю комнату.

— Миссис Симмонс! — воскликнула она. — Как давно я у вас не была! — И обняла маму.

— С Рождеством! — прозвучало радостное контральто мисс Пеннингтон, когда она пожала руку папе, а затем накрыла его ладонь другой своей ладонью, соорудив таким образом теплый сэндвич.

Папа сиял от удовольствия. По его лицу было видно, как он любит всех присутствующих и, конечно же, так много сделавшую для его дочери учительницу. Мисс Пеннингтон тем временем обнялась с мистером Томсом и переключилась на Бадди и Сэма.

Мальчишки улыбались и пританцовывали на месте с той самой минуты, как мисс Пеннингтон и Лори переступили порог.

— А это вам для всей семьи! — сказала Лори, поднимая руку и держа за ручку большую — на полгаллона не меньше — пластиковую бутыль яблочного сидра ясное дело, безалкогольного. Горлышко бутылки было обмотано красно-зеленой рождественской ленточкой. — Это от нас с мисс Пеннингтон. С Рождеством!

Мама взяла бутыль обеими руками.

— Ну, ничего себе, как же вы так угадали! — воскликнула она — Этой бутылке в нашем доме самое место. Если б вы знали, как Бадди и Сэм любят яблочный сидр. Дай им волю — они только им и будут питаться!

Мама выразительно посмотрела на мальчишек. Бадди застеснялся, и его улыбка превратилась в комичную гримасу, которую, естественно, скопировал Сэм; все присутствующие покатились со смеху.

— Ну, мальчики, а сказать-то что надо? — Мама не упустила случая повоспитывать сынишек. — «Спасибо, мисс Пеннингтон, спасибо, Лори! И вас с Рождеством!»

Шарлотта неподвижно стояла рядом с миссис Томс. Она прекрасно понимала, что это и есть одна из тех радостных, чудесных рождественских сценок, ради которых и стоит жить… Вся семья собралась вокруг пузатой печки… в снежный вечер друзья приехали с подарками… радость и человеческое тепло пропитывают воздух настолько густо, что кажется, его можно резать, как фруктовый пирог… Лори выглядит совершенно великолепно, просто девушка с картинки: воплощение цветущей молодости и любви ко всем вокруг… и тут же Шарлотта Симмонс, впервые приехавшая домой после своего триумфа — она у нас в Дьюпонт поступила! — и панически пытающаяся угадать, кому и что из присутствующих в этой комнате о ней известно. Ей сейчас так хотелось броситься к любимой учительнице, крепко обнять ту и сказать слова благодарности за все, что та для нее сделала Кто, как не она, вырвала Шарлотту из серости провинциальной глухомани и помогла пробиться в большой мир, где, как она выражалась, «все и происходит». А еще Шарлотте хотелось радостно завизжать: «Лори!» — и в порыве ничем не сдерживаемого веселья при виде лучшей школьной подруги — той самой подруги, которая помогла ей достойно продержаться в многолетнем противостоянии Чаннингу, Реджине и всей их «крутой тусовке», — захлопать в ладоши, может быть, даже подпрыгнуть, а затем обнять ее точно так же, как и мисс Пеннингтон, крепко-крепко, ощущая, что эту дружбу, эти почти сестринские отношения никто и ничто уже не сможет разрушить, как бы по-разному ни сложились их судьбы, как бы далеко ни разбросала их жизнь, каким бы разным ни был достаток в их будущих семьях, статус их будущих мужей или что угодно еще. Но Шарлотта едва смогла заставить себя просто вежливо, чуть ли не официально улыбнуться, и вопрос о том, бросаться ли к кому-то с объятиями, отпал сам собой.

Почувствовав сбой в ходе такого естественного и искреннего спектакля, мама, выступавшая в нем режиссером, встрепенулась и огляделась.

— А где Шарлотта? — воскликнула она, всплеснув руками. — Шарлотта, ну что же ты стоишь? Смотри, какие у нас гости! Ты что, от радости онемела? Иди скорее, поздоровайся!

По выражению маминого лица было ясно, что она все еще не поняла, насколько выпадает ее дочь из общего настроения. Она ждала, что та шагнет — нет, не шагнет, а бросится навстречу гостям и исполнит приветственный ритуал на той самой высокой ноте, которая и требовалась в такой трогательный момент. Похоже, ждали этого и все остальные. Шарлотта растянула губы в печальной — прямо-таки замогильной — улыбке… причем она все прекрасно понимала… но ничего не могла с собой поделать… и медленно отошла от миссис Томс. Ей хотелось двигаться быстрее… и не просто быстрее, a con brio — с огоньком, как выражаются музыканты… но ноги отказывались ей подчиняться. Улыбка, пусть даже дежурная, — и та не хотела держаться на лице.

На то, чтобы дойти до мисс Пеннингтон, Шарлотте потребовалось несколько секунд. За это время учительница не могла не понять или, по крайней мере, не почувствовать что-то по ее лицу, потому что губы мисс Пеннингтон были по-прежнему растянуты в радостной рождественской улыбке, но в глазах появилось замешательство. Шарлотта обняла ее и сказала:

— О, мисс Пеннингтон, с Рождеством вас.

Слова были правильные, вот только интонация подкачала, искаженная все тем же страхом и чувством вины.

Почувствовав, что с бывшей ученицей что-то неладно, мисс Пеннингтон тоже заволновалась, и в итоге их встреча получилась совсем не такой сердечной и эмоциональной, как она ожидала Вместо того, чтобы покрепче прижать к себе Шарлотту и внимательно заглянуть ей в глаза, мисс Пеннингтон лишь коротко обняла ее и почти официальным тоном сказала:

— Ну, Шарлотта, и тебя с Рождеством. Когда ты приехала?

Девушка сказала, когда приехала и с каким трудом они перебрались через горы во время снежного бурана, гадая при этом: «Что же она прочитала у меня на лице?» Потом повернулась к Лори и раскрыла объятия, собрав всю силу воли и стараясь, чтобы на этот раз все получилось лучше.

— Лори!

— Ну, привет, девочка из Дьюпонта! — весело ответила та Девушки обнялись и даже прижались друг к другу щеками, но все равно это выглядело, как во время протокольного мероприятия. Что-то было здесь не то — в ее выражении лица., в ее манере…

— Счастливого Рождества, мистер Томс! Миссис Томс! — Лори повернулась к Томсам.

Праздничное настроение уже опять вернулось к ней. Ее щеки разрумянились, улыбка была просто солнечная. Молодость! Радость! Надежда! Фонтан энергии и здоровья! Красота! Лори, может быть, и нельзя было назвать красивой в привычном смысле этого слова, но внутренний свет, исходивший от девушки, скрадывал любые недостатки ее внешности. Что с того, что у нее нос чуточку картошкой? Уверенная в себе, веселая, жизнерадостная, сердечная, устремленная в будущее, Лори представляла собой просто образцовый портрет студентки-первокурсницы, вернувшейся домой на каникулы на радость родителям. Шарлотта ей не завидовала — даже зависть потеряла для нее всякий смысл. Зависть — это та роскошь, которую могут позволить себе люди, в чьей душе еще теплится надежда на будущее. Нет, Шарлотта не завидовала подруге: ей только становилось еще больше жаль себя. Она увидела просто идеальный по наглядности пример всех тех качеств, которых она, Шарлотта Симмонс, лишилась по собственной глупости и бесхарактерности. Увы, сейчас у нее не было сил даже просто подыграть Лори, чтобы хоть как-то скрасить разительный контраст между ними. Все происходящее в гостиной — любое сказанное кем-то слово, любой взгляд — все наваливалось на нее страшной тяжестью, не давая вздохнуть. О том, чтобы попытаться отвлечься и хотя бы сыграть хорошее настроение, не могло быть и речи. Весь мир, казалось, вращался вокруг ее проблем, вокруг страхов и терзаний в ее душе. Больше Шарлотта ничего не воспринимала.

Мама — не та хозяйка, у которой гости будут долго стоять в гостиной и разговаривать, держа бокалы с напитками — будь то безалкогольный яблочный сидр, лимонад или минеральная вода С ее точки зрения, было в этом что-то неправильное. А значит, она вот-вот пригласит всех к столу. Шарлотта решила, что там будет легче, и если собраться с силами, то, может быть, удастся продержаться до конца вечера. Охотники поговорить за столом найдутся: мама, мисс Пеннингтон, мистер Томс, да и Лори (а ведь ее тоже поимели, да что там — трахнули, а с нее все как с гуся вода). Миссис Томс, по-видимому, тоже не была молчуньей. Итак, из неразговорчивых оставались только папа и Шарлотта Что ж, пусть те, кто любит поговорить, болтают, болтают и болтают в свое удовольствие, а она будет сидеть, делать вид, что слушает, выдавливать из себя улыбку, кивать, а если кто-нибудь спросит что-то про Дьюпонт, нужно будет постараться переключить внимание на Лори — пусть расскажет, как там у них в университете штата Северная Каролина.

Очередной удар обрушился на девушку с совершенно неожиданной стороны. Папа — папа — вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Шарлотта, сегодня твое место во главе стола, чтобы тебя все видели и слышали. Будешь рассказывать нам про Дьюпонт. Нам ведь всем это ужасно интересно. — Поглядев на Томсов и мисс Пеннингтон, он уточнил: — Я правильно говорю?

Еще бы кто-то возражал! Все согласно закивали, послышались одобрительные возгласы, но всех переплюнула Лори, во весь голос заявившая:

— Ну ясно, чисто по жизни ее место там!

Шарлотту просто передернуло от почти физической боли и раздражения, которое, казалось, сдавило голову со всех сторон и вгрызалось в макушку. Как же все противно и убого. Чего стоит речь папы, сама его манера говорить: деревня, глухая деревня. Мама тоже не намного лучше, только к этому успеваешь привыкнуть, потому что говорит она все время, а папа молчит, молчит, а потом как выдаст — хоть стой, хоть падай. А Лори-то как вписалась в студенческую тусовку: теперь пойдет сыпать словечками вроде «чисто по жизни», «круто», «отстой» и прочее.

— Нет, папа! — выпалила Шарлотта, даже не подумав, чем мотивировать перед гостями этот отказ. Что бы им сказать, как отвертеться? Она хотела, чтобы это прозвучало непринужденно, но до лукавого легкомыслия ей было далеко. Шарлотта вся была охвачена болью. — Да кому интересно слушать про… учебу! — Учеба. Она по-прежнему не могла заставить себя произнести слово «Дьюпонт»: слишком уж болезненно отдавалось оно у нее в душе. — Лори, пожалуйста, садись лучше ты сюда! Я хочу узнать все-все о вашем университете!

Со всех сторон послышались шутливые протесты: все с готовностью приняли игру «Шарлотта стесняется, а мы ее уговариваем». В конечном итоге девушка все-таки оказалась во главе стола, где и была вынуждена сесть на один из реанимированных папой стульев из закусочной. С обеих сторон стола на нее смотрели мучители-инквизиторы. Соседом Шарлотты с одной стороны оказался мистер Томс, дальше сидели Лори и мама — вернее, мама должна там сидеть, потому что пока она была на кухне. По другую сторону от Шарлотты уселись мисс Пеннингтон, миссис Томс и папа. «Миссис Томс! Она ведь не просто так сидит тут со своей лицемерной улыбкой — она смерти моей хочет», — думала Шарлотта. Впрочем, нет — она и есть сама Смерть, пришедшая по ее душу и выжидающая подходящего момента. А мисс Пеннингтон, сидящая всего в паре футов… Мисс Пеннингтон… которую Шарлотта предала., когда она все узнает, это большое доброе сердце просто не выдержит… и все — по ее вине. Остальные собравшиеся за столом были пусть и не участниками драмы под названием «Самоуничижение Шарлотты Симмонс», но в любом случае являлись заинтересованными свидетелями. Только ли свидетелями? Двое из них — мама и папа, все еще не знающие или не желающие знать правды; они ведь были самыми гордыми родителями во всем округе Аллегани… и она сама разрушила это, опозорила… А мистер Томс разве безучастный свидетель? Конечно нет: вдуматься только — он как будто все видел наперед, когда на выпускной церемонии официально и гордо назвал ее перед всем округом Аллегани одной молодой женщиной, которая… а вот и другая молодая женщина, которая всегда оставалась в тени блистательной Шарлотты Симмонс, — Лори, оказавшаяся способной сохранить в себе все то, что так быстро растеряла и похоронила она сама — обладательница президентской стипендии. Как же Лори это удалось? Как она смогла пережить этот душевный надлом, когда такие слова, как «любовь» и «близость», заменяются совсем другими, грубыми и вульгарными выражениями — «потрахаться», «переспать»… Как так получилось, что, пройдя через все то же, что и Шарлотта Лори смогла вернуться домой нормальным человеком, более того, счастливым, довольным собой и окружающими? Лори действительно оказалась той самой молодой женщиной, которая, по словам директора школы, была устремлена в будущее, к новым знаниям, встречам и свершениям.

Слава Богу, мама задержалась на кухне ненадолго. Буквально через пару минут она уже появилась с большим подносом, на котором возлежала — по-другому не скажешь — свежезажаренная индейка; кроме того, она вручила папе большой — скорее, даже хозяйственный, а не кухонный — нож, длинную вилку и точильный брусок. Восхитительный аромат! Одного взгляда на румяную, поджаристую, но в то же время сочную, непересушенную корочку на широкой грудке индейки было достаточно любому, даже никогда не пробовавшему это блюдо человеку, чтобы понять: на этот раз индейка хозяйке удалась. Далее, слава Богу, по программе этого театрализованного представления следовал сольный номер папы. Он встал и для начала несколько раз провел ножом по точильному бруску. Естественно, сегодня этот старомодный брусок смотрелся куда более уместно, чем современная точилка. Скрежещущий звук заставил всех, включая прибежавших с кухни Бадди и Сэма, завороженно следить за стремительными, ловкими, как у жонглера, движениями папы. Вот он отложил брусок и одним взмахом перерезал кожицу, подтягивавшую ножки птицы к туловищу. На мгновение клинок завис в воздухе, а затем безошибочно вонзился в самое слабое место сустава. Ножка индейки мгновенно отошла от ее бока и легла рядом на поднос. Все произошло мгновенно и бесшумно: не было ни брызг жира, ни треска костей; просто только что торчавшая кверху птичья лапа оказалась лежащей горизонтально. Частыми, быстрыми, но не суетливыми движениями папа мгновенно нарезал филе грудки на тонкие, практически идеально ровные ломтики. Больше всего этим зрелищем были потрясены, конечно, мальчишки: они как завороженные следили за каждым движением отца, который, покончив с одной стороной грудки, решил обновить клинок и, вытерев с него жир, снова взялся за точильный брусок. Не самый приятный для слуха звук на этот раз являлся гармоничной частью совершаемого рождественского ритуала. Когда папа закончил резать индейку, Лори воскликнула: «Браво, мистер Симмонс!»; раздались аплодисменты, одобрительные возгласы и смех. Папа при этом даже позволил себе улыбнуться. Мама тем временем принесла с кухни «секрет», от которого шел сладкий экзотический аромат, а также тушеную фасоль, которая сама по себе ничем особенным не пахла, но запах вымоченного в уксусе лука был до того аппетитным, сладковато-острым, что все гости вдруг вспомнили, что уже проголодались. Кроме того, мама подала клюквенное желе собственного приготовления и маринованные персики — их она тоже заготавливала сама каждое лето. Персики издавали тонкий аромат, а вкус у них был «просто неземной», как любила говорить мама, — и все принялись расточать похвалы маме и ее кулинарным талантам.

Едва стихли аплодисменты шеф-повару, приготовившему столь шикарный ужин, как миссис Томс обернулась к Шарлотте и спросила:

— Что скажешь, Шарлотта: как вас там в Дьюпонте кормят — так же, как здесь?

— Ну… это… — Шарлотта пыталась подобрать нужные слова, le mot juste, как говорят французы, но ничего подходящего на ум не шло. Вступать в разговор, вылезать, как улитке из, казалось бы, уже построенной вокруг себя защитной раковины, оказалось болезненнее, чем она предполагала. Больше всего девушке хотелось подобрать такие слова, которые сразу закрыли бы эту тему и не предполагали дальнейшего обмена репликами. — Это… это даже сравнивать нечего. Что же может сравниться с маминой готовкой! — На всякий случай, чтобы придать своим словам необходимую непринужденность, она заставила себя улыбнуться. Впрочем, уверенности в том, что улыбка получилась действительно легкой и искренней, у нее не было.

Но оказалось, что сбить миссис Томс с выбранного курса не так-то просто.

— Ну, это-то понятно. С домашней едой ничто не сравнится — особенно с такой едой. Мне просто интересно, как сейчас кормят в университетах. Вот у вас в Дьюпонте вкусно готовят?

— Неплохо.

Пауза. Такой ответ — даже не ответ, а отговорка — стал причиной того, что за столом воцарилось неловкое молчание.

— Просто неплохо — и все? — не унималась миссис Томс.

Шарлотта задумалась, как же ей будет тяжело пережить этот вечер… если любое упоминание о чем бы то ни было, связанном с Дьюпонтом, причиняет такую боль. Собравшись с духом, она выдавила:

— Более или менее.

— В каком смысле — более или менее? — переспросила миссис Томс.

Пауза. Шарлотта понимала, что напряженная атмосфера за столом возникла именно благодаря ее поведению. Нужно было срочно что-то делать… заставить себя сделать хоть что-нибудь. Нужно сказать… ну, хотя бы:

— Обычно я ем в Аббатстве — так называется студенческая столовая.

Девушка поймала себя на том, что не хочет даже произносить названия дьюпонтских зданий и корпусов. Все сидящие за столом смотрели на нее, словно спрашивая: «Ну, и?»

Вот мучение-то, когда из тебя просто вытягивают слова клещами.

— В основном все одно и то же, ничего особенного.

Публике этого было явно недостаточно. Шарлотта решила пойти на рискованный, но, быть может, спасительный шаг:

— А ты, Лори?

— Что — я? — переспросила подруга.

— Ну, не знаю… Я имею в виду: ты тоже в одной и той же столовой питаешься или как?

Лори чуть подозрительно и вместе с тем иронично посмотрела на нее, будто спрашивая: «Ты что, специально меня сбить с толку хочешь — или как?» Лицо Шарлотты оставалось неподвижно-бесстрастным, и после неловкой паузы Лори сказала:

— У нас в общежитии есть свой кафетерий, а вообще-то в кампусе полно ресторанов и кафе.

— Наверное, в Дьюпонте тоже полно ресторанов и прочих заведений? — предположила миссис Томе, глядя на Шарлотту.

— Да, конечно, — сказала Шарлотта… как же трудно говорить, когда говорить не хочется, — но они не включены в программу питания стипендиатов, даже самый большой фаст-фуд, который находится в центре кампуса. В общем, я всегда ем в одной и той же столовой. — «Ну пожалуйста! Не хочу я, понимаете, не хочу говорить про Дьюпонт».

Миссис Томс взглянула через стол на Лори, маму и мистера Томса. Наконец с заговорщицким видом она сказала:

— А у меня имеются сведения, что наша Шарлотта все-таки кое-куда выбирается. У сестры моей невестки есть дочь, а у той подруга учится в Дьюпонте, на старшем курсе, и она у них там президент одной из женских студенческих ассоциаций… И она знает Шарлотту. Она знает о Шарлотте гораздо больше, чем Шарлотта о ней. Так что нельзя сказать, будто Шарлотта там прозябает в безвестности, хотя она еще только на первом курсе.

Шарлотта увидела, как мама расплылась в улыбке: ну конечно, она-то подумала, что ее гениальную девочку в университете знают, а раз знают, то и уважают — другого она и предположить не могла. Да уж, знают — это точно. Шарлотта пыталась разобраться, не относится ли улыбка миссис Томс к саркастическим ухмылкам третьего уровня, так популярным среди дьюпонтских снобов. Что же это творится? Неужели… неужели это сама ее Смерть заговорила с улыбкой на устах? Ведь сейчас эта женщина все всем расскажет… наверное, она испытывает какое-то извращенное удовольствие, когда видит, что человек корчится и дергается, будто нанизанное на булавку насекомое!

Запаниковав, девушка заговорила, пожалуй, чересчур эмоционально:

— Да откуда? Откуда она меня знает? Мы с ней даже не знакомы. Я слышала про нее — она президент ассоциации и все такое, но я ее не знаю. Если б она сейчас вошла в дверь — я и то не догадалась бы, что это она. Я просто ума не приложу, откуда она может знать мое имя! У меня нет ничего общего ни с ней, ни с ее подругами, ни вообще с теми людьми, которые вокруг нее…

Шарлотта запнулась и замолчала. С какими загадочными улыбками они все на нее смотрят. Точно, теперь решат, что ей есть что скрывать, а иначе с какой стати она бы стала так яростно доказывать, будто не знает кого-то из старшекурсниц? Надо дать понять, что все это ее мало волнует.

— Она, наверное, просто перепутала меня с кем-то.

Не сработало. Впрочем, этого следовало ожидать. Миссис Томс с усмешкой спросила:

— А разве в Дьюпонте на первом курсе учится еще кто-нибудь из Спарты, Северная Каролина?

Шарлотта просто онемела… и запаниковала еще больше. С какой стати Люси Пейдж упоминать Спарту в разговоре с кем бы то ни было? Все ясно: значит, ей всё рассказали, а она и рада вместе с другими посмеяться над наивной деревенской дурочкой, которая пытается отшивать людей с помощью присказки: «О Спарте — вы о ней никогда не слышали и никто не слышал». Но вот зачем миссис Томс завела этот разговор? Да ясно зачем: она наверняка знает все от начала до конца и явилась сюда, чтобы помучить Шарлотту — прямо на глазах у родителей.

Девушка смотрела на миссис Томс со страхом, как забитая собака. «Наверное, я должна ненавидеть ее, — думала она, — ненавидеть эту женщину, которая пришла к нам в гости только ради того, чтобы испытать чувство извращенного удовольствия, унижая меня на глазах родителей и младших братьев, наверняка сейчас подслушивающих взрослые разговоры, сидя в кухне». Но у Шарлотты Симмонс больше не было права ни на ненависть, ни на презрение, ни на неприязнь. Она пала так низко, что не смела теперь судить, а тем более осуждать кого-либо, что бы тот ни сделал.

Неловкое молчание за столом снова затянулось, и Шарлотта опять поняла, что ситуация лишь усугубляется с каждой секундой. Всякий раз, не отвечая на очередной вопрос, она подтверждала уже давно закравшееся в души всех присутствующих подозрение: что-то с нею не так, что-то она замалчивает.

Дата добавления: 2015-10-16