Проклюнутся свежие ростки

ледователи Особого секретного отдела органов правопо-

рядка, проведя облаву в нашей Церкви, арестовали меня и

отвезли в полицейский участок Чанбу. Я был возмущен

обвинением в уклонении от службы в армии, но не промолвил ни

слова. Я мог бы многое сказать, но мне просто не дали открыть

рта.

Кое-кто, видя, что я молчу в ответ на несправедливость, на-

зывал меня слабаком. Я и это пропускал мимо ушей, будучи

уверен, что подобные оскорбления — не что иное, как очередные

испытания, ниспосланные свыше. Если я должен пережить их

ради достижения цели, значит, так тому и быть. Поскольку мой

путь был предельно ясен, я не мог потерпеть поражение. И чем

больше ожесточались мои преследователи, тем упорнее я стре-

мился в своих поступках проявлять больше благородства, чем

кто-либо другой.

Стоило мне принять такое решение, как полиция уже не

могла со мной ничего поделать. Когда следователь писал свой

отчет, я подсказывал ему, как лучше написать.

«Почему бы вам не упомянуть здесь об этом? — говорил я.

— А тут напишите так и вот так». И он делал так, как я ему гово-

рил. Каждая фраза из тех, что я посоветовал, была верной, но

когда следователь прочел весь текст целиком, он обнаружил, что

140

 

С

· Глава 3. Самый сытый человек на свете ·

вывод, который напрашивался из текста, был совершенно проти-

воположен тому, что он планировал написать. Тогда он разозлил-

ся и порвал отчет.

13 июля 1955 года, на шестой день моего пребывания в по-

лицейском участке Чанбу, я снова оказался в тюрьме. На сей раз

это была тюрьма Содэмун в Сеуле. Меня сковали наручниками,

но я не чувствовал ни стыда, ни сожалений. Жизнь в тюрьме не

могла стать для меня преградой. Она вызвала во мне бурю него-

дования, но никак не могла стать препятствием на пути. Для меня

это была возможность лучше подготовиться к будущей деятель-

ности. И я преодолевал трудности тюремной жизни, говоря себе:

«Смерть в тюрьме — это не для меня. Я здесь не умру! Тюрьма

— это трамплин, который поможет мне совершить прыжок в мир

полного освобождения».

Этот закон действует как на земле, так и на небесах: зло ра-

но или поздно отступит и погибнет, а добро возвысится и будет

процветать. Даже если я окажусь в куче дерьма, я не пропаду,

если сохраню при этом чистоту сердца. Когда меня уводили в

наручниках, проходившие мимо женщины косо взглянули на

меня и осуждающе скривились. По их лицам явно читалось,

каким нелепым я выгляжу в их глазах, ведь я, по их мнению, был

предводителем какой-то развратной секты. Но я не чувствовал ни

страха, ни стыда. Какими бы гнусными ни были оскорбления в

мой адрес и в адрес Церкви, они не могли меня сломить.

Разумеется, у меня, как и у всех людей, есть чувства. И если

внешне я всегда сохранял достоинство, внутри у меня порой

кипели едва сдерживаемые эмоции, и я ощущал горечь до мозга

костей. Каждый раз, чувствуя, что вот-вот дам слабину, я терпел

и говорил себе: «Я не тот, кому суждено умереть в тюрьме. Я

снова встану на ноги! Я в этом уверен». Моя решимость удваива-

лась, и я твердил снова и снова: «Я принимаю всю боль на себя и

несу бремя, свалившееся на нашу Церковь».

Было вполне естественно ожидать, что мое заключение по-

ложит конец нашей Церкви и прихожане разойдутся на все четы-

· Человек планеты, любящий мир ·

ре стороны. Однако вместо этого члены Церкви стали навещать

меня каждый день и даже иногда боролись за право навестить

меня раньше других. Комната для свиданий открывалась в восемь

утра, но мои прихожане собирались у ворот тюрьмы и выстраи-

вались в очередь задолго до этого. Чем яростнее меня проклина-

ли и чем сильнее я чувствовал одиночество, тем больше людей

приходило проведать меня, подбодрить и поплакать обо мне.

А ведь я встречал их без особого восторга и даже отчиты-

вал: «Зачем вы приходите сюда и поднимаете столько шума?» Но

они все равно шли за мной и плакали. В этом выражались их вера

и любовь. Они привязались ко мне не из-за моего умения гладко

и красиво говорить. Они любили меня за ту любовь, которую

чувствовали в глубине моего сердца. Они знали, какой я на самом

деле. Даже умирая, я не смогу забыть моих прихожан, которые

остались верны мне даже после того, как я предстал в наручниках

перед судом. Я буду помнить, как они глотали слезы и горестно

смотрели на меня, сидевшего на скамье подсудимых.

Тюремные охранники изумлялись сверх всякой меры. «Как

этому человеку удалось свести с ума столько людей? — поража-

лись они, глядя, как к тюрьме подходят все новые и новые толпы

народу. — Он ведь не муж им, а они — не его жена, и он не

приходится им сыном. Почему же они так преданны ему?»

Как минимум однажды один из охранников заметил: «Нам

говорили, что Мун — настоящий диктатор, эксплуатировавший

людей, но ведь тут ясно как день, что это не так!» Этот охранник

позднее присоединился к нашей Церкви и последовал за мной...

В конце концов, после трех месяцев заключения суд при-

знал меня невиновным и отпустил на волю. В день освобождения

начальник тюрьмы вместе с начальниками всех ее отделений

устроил мне почетные проводы. За три месяца все они стали

членами Семьи Объединения. Они действительно открыли мне

свою душу, и причина тому была очень простой. Узнав меня

ближе, они увидели, что я совсем не такой, каким представлялся

· Глава 3. Самый сытый человек на свете ·

по слухам. В итоге получилось, что ложные слухи, распростра-

нившиеся в обществе, помогли в нашей миссионерской работе!

Когда меня забирала полиция, все средства массовой ин-

формации и все общество раздули вокруг большую шумиху. Но

когда меня признали невиновным и освободили, все молчали,

будто воды набрали в рот. Единственным упоминанием о моей

невиновности и последующем освобождении была крохотная

заметка в три строки в самом дальнем углу газетного листа,

гласившая, что «преподобного Муна признали невиновным и

выпустили на свободу». Грязные слухи, породившие скандал на

всю страну, оказались ложными, но этот факт благополучно

затерли и забыли. Члены Церкви пытались протестовать и гово-

рили мне: «Преподобный Мун, это же несправедливо! Все это до

такой степени выводит нас из себя, что мы не можем больше

терпеть». Они плакали передо мной, но я молчал и просто утешал

их.

Я никогда не забуду ту боль, которая навалилась на меня

вместе с ложными обвинениями. Но я терпел, даже когда против

меня ополчилось столько людей, что казалось, будто мне нет

места во всей Корее. Эти боль и печаль навсегда засели где-то

глубоко, в самом дальнем уголке сердца.

Я был похож на дерево, покореженное ветрами и ливнями и

опаленное пожаром, но я ни за что не позволил бы себе сгореть

дотла и умереть. Даже на обгоревших ветвях по весне распуска-

ются свежие почки. Если я буду продолжать свой путь со смире-

нием и твердой убежденностью, однажды непременно наступит

день, когда люди поймут ценность того, что я сделал.

· Человек планеты, любящий мир ·

Дата добавления: 2015-10-16