Читайте также: |
|
Рихтер учил d-moll'ный этюд-картину Рахманинова. В одном месте, как он выразился, у него не хватало рук. «Тот, кто будет переворачивать ноты, должен незаметно нажать нижнее «ре» и держать его два такта. Для этого нужно тренировать загораживание клавиатуры. Я загораживаю, вы нажимаете». Мы потренировали пять раз, и Рихтер остался доволен. «Теперь подождите в столовой еще часик..»
В столовой была новая экспозиция. Прямо над столом висел портрет Нейгауза работы К.К. Магалашвили. Нина Львовна готовилась к ужину. Рихтер появился в сером пиджаке и синем галстуке. «Это потому, что вы пришли в пиджаке и галстуке!» — пояснил Святослав Теофилович.
В портрете Нейгауза поразительная удача сходства. Полное слияние со звуком, буквально слышимым. Может быть, это одно из интермеццо Брамса?
Ешьте сосиски. Сейчас Нина Львовна еще сварит. Жаль, нет пива, а так бы и у нас получился Брамс Пиво и сосиски — это Брамс. Вообще что-то сразу от Вены. Папа все об этом знал, потому что дружил со Шрекером. Он в то время писал свою лучшую оперу «Дальний звон». Потом даже приезжал в Ленинград ей дирижировать.
Шрекер все время вводил в либретто эротику. У папы был еще клавир другой его оперы «Игрушка и Принцесса». Я помню, что когда мы играли ее, папа
вдруг остановился и сказал очень резко: «Ну, вот опять... Это он под влиянием Шилле».
Эгон Шилле — талантище! Один из первых писал обнаженную натуру в очень уж неприглядных позах. Совсем откровенных. И все преимущественно пролетариат с грязноватой кожей. Папе это не нравилось. Они со Шрекером спорили. Тот доказывал, что и Вагнер тяготел к натурализму, и Шекспир.
Была какая-то скандальная постановка «Сна в летнюю ночь», где Пак, совершенно голый, налепливал на себя большущий нос, грудь и прочие части. А Титания так завалилась на осла, что кто-то в зале не выдержал и завопил: «Так это же скотоложство!»
Все-таки в театре обнаженная натура — моветон, а в кино можно. Пазолини ведь это умел. Вся трилогия у него очень яркая, ренессансная. Потому что в кино это как ожившая фреска, есть момент отстранения.
Между кино и театром примерно такая же разница, как между концертным исполнением и студийным.
О культах Аполлона и Диониса нам рассказывал Лео Абрамович Мазель. Сколько у него было талантов: литературных, математических! Он учил как эти культы в себе совмещать. От Аполлона взять ratio, высокомерие, трезвую голову. (Только не анализ! — этого я терпеть не могу). В дионисийстве важен напор, опьянение от искусства и жизни. Приводил в пример Брамса — как в нем все сочеталось.
Еще очень важно: мужское и женское. Это, как на весах, все зависит от композитора. Бетховен — брутален. Как десять быков Аписов! Но Моцарта, Шопена, Дебюсси, как Бетховена, не сыграешь. Тут больше
женственности, даже фригидности. А в Брамсе (опять этот Брамс!) какая-то середина. Он как пуп Земли.
Обидно, что так мало полов. Для людей искусства это страшно мало. Могло быть больше, скажем, восемь с половиной.
Ниночка, мы хотим продегустировать китайское яйцо. С гнильцой. Никогда не пробовали? Оно долго лежит в земле, а потом его едят. В первый раз я тоже зажимал нос.
Вот концерт Брамса. У него ведь есть «программа». Я ее разгадал только тогда, когда побывал в Дельфах. Этот концерт про жизнь Аполлона. Оттого он такой величественный, этот концерт, главный. Я его по-другому играть стал, когда это меня осенило.
Валторновая тема и первая каденция — рождение. Аполлон выскакивает из колыбели. Взрослый. Для меня очень важно, что сразу взрослый. Не тратить же время на всякие пеленки, воспитание!
У Стравинского и Баланчина «Аполлон» — лучший балет. А Мравинский лучше всех им дирижирует. Рождение и кода производят самое сильное впечатление — музыка у Мравинского как будто стекает с кончиков пальцев.
Все, что происходит в первой части — это Agon, состязание. Аполлон соревнуется с Марсием. Сдирает с него кожу за то, что тот глуп и лезет на рожон.
У меня было два случая, когда я участвовал в соревнованиях: в 45-ом году как исполнитель. И еще на Первом конкурсе Чайковского как член жюри — но это, пожалуй, неинтересно.
На Всесоюзном конкурсе премию присудили мне и Мержанову. Он только что демобилизовался из армии,
имел мало времени на подготовку, ну и все такое... На самом деле я соревновался не с ним. Я взял в программу Восьмую сонату Прокофьева, которую только что сыграл Гилельс. Сыграл хорошо, но мне нужно было доказать, что это не просто хорошая соната, а самая большая вершина оракулов. Собрать всех мыслителей — Аристотеля, Пифагора — и получится Восьмая соната. Но тогда у меня это не получилось.
В разработке первой части — тоже соревнование. Между Аполлоном и Гиацинтом в метании диска. В Дельфах до сих пор стадион сохранился, на самой вершине, и даже места для зрителей... Именно там все и было. Аполлон рассек Гиацинту лоб; тот, бедняга, иссякал кровью. И тогда Аполлон превратил его в цветок... Все это есть и в нотах: вот эта модуляция из As-dur в a-moll, затем секстаккорд F-dur... Уже прорезается цветок. Композиторское чудо, которое нужно не только слышать, но и видеть... иметь на него нюх. Даже эти перебрасывания диска — вот, тоже в нотах!
Действие уже давно переместилось из столовой в Большой зал, к роялю. Рассказ Рихтера дополняется показом обеих партий — и фортепьянной, и оркестровой. Только не ясно, от чьего лица ведется рассказ — Рихтера, Брамса или... Аполлона?
Вторая часть: воинственный Аполлон. Несущий смерть. Убивает змея — ну, за это его осуждать нельзя. А вот за что детишек Ниобеи угрохал? Да еще руками сестрицы...
Он совсем не такой, как у Перуджино. Слишком рафинированный, надменный.
Аполлон у Пикассо — это другое дело. Такой Геракла «под орех» разделает, и музы будут счастливы.
У вас уже есть муза? Обязательно заведите. Какую себе вообразите, такая и будет. Вообразите покрепче, с мускулами, чтобы за вас постоять могла.
У меня уже муза утомленная, не первой молодости. Тяжело дышит — я это чувствую, когда колышется занавеска. Это «Сидящая клоунесса Ша-Ю-Као». Лотрековская муза, я долго ее добивался. И сейчас она согласилась перейти ко мне.
Третья часть: Аполлон — оракул. У него был дар все предвидеть.
Пазолини в «Царе Эдипе» снял очень сильную сцену — с оракулом. Но еще сильней у Куросавы с ведьмой. «Трон в крови» — это переделанный «Макбет». Я сам никаких транскрипций не играю, но у Куросавы самые любимые фильмы — именно «переделки»: и «Идиот», и «На дне».
Мой друг в Вене ужасно просил зайти в один дом. Я предчувствовал что-то неладное... Оказалось — спиритки! Склонились над столом, двигают блюдце. Атмосфера не из приятных. Они помешаны на Моцарте, хотят с ним пообщаться. Но, видно, так ему надокучили, что он уже не является. Кому-то пришло в голову пригласить меня, чтобы я его вызвал. Мне это не очень приятно и потом... почему непременно Моцарта? Я с ним часто за роялем общаюсь. Если уж вызывать, то Вагнера. Они ни в какую!
Умоляют: ну, просто посидите... в другой комнате. Вот вам конфетки — и угощают этим шоколадом. Это же издевательство над Моцартом — самые невкусные в мире конфеты! Но что вы думаете — Моцарт им отве-
тил! А спрашивали какую-то чепуху: пианистка не знала, что делать с каденциями в C-dur'ном концерте. Между прочим, и я не знаю. Но сколько из-за этого шуму!..
Четвертая часть: амурные похождения. Здесь Аполлон очень милый... Но невезучий. Кажется, как и Брамс. Дафна его отвергла. Вот посмотрите, бежит от него, задыхается... Кассандра открыто изменяла! Тогда он приказал музе — той, что со свитком, Каллиопе — родить ему сына. Использование служебного положения — так это называется?
Все кончается хорошо: рождается на свет Орфей.
Я редко сочиняю такие сюжеты. Не всякая музыка это навевает. Есть композиторы, которых играешь с настроением — и все! Совсем не надо что-то выдумывать. Возьмите Шопена! Хотя нет... Четвертое скерцо!!! Оно про ангела, который еще не научился летать. Напоролся на скалу и сломал себе крылышко.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
V. Я играю на похоронах | | | VII. Дремлющие святыни |