Рецепция русской революции в философской публицистике Н. Бердяева

(Рецепция – это восприятие)

Н. Бердяев «Размышления о русской революции»

«Революция в России случилась. Это - факт, который должен быть признан. Признание факта не связано с его оценкой. Революция есть явление природы. Нельзя спорить о том, следует ли признавать или не признавать японское землетрясение. Русская революция есть великое несчастье. Всякая революция - несчастье.

Счастливых революций никогда не бывало. Но революции посылаются Божьим промыслом, и потому народы многому в них научаются. Русская революция - отвратительна. Но ведь всякая революция отвратительна. Хороших, благообразных, прекрасных революций никогда не бывало и быть не может.

Когда революция случилась в судьбе народа, когда стряслось это несчастье, т.е. только один из нее выход. Нужно принять этот факт как ниспосланный Провидением, принять так, как должно принять все страдания и несчастья жизни, все великие испытания: противиться всеми силами духа соблазнам революции, оставаться верными своим святыням, унести светильники в катакомбы, пережить духовно и религиозно-просветленно это несчастье, постигнув его, как искупление вины, помогать тем жизненным процессам, в которых революция переходит в свою противоположность, к положительному творчеству.

Нельзя жить негативным чувством, чувством ненависти, злобы, мести. Нельзя негативными чувствами спасти Россию. Революция отравила Россию злобой и напоила ее кровью.

Большевики не шайка разбойников, напавших на русский народ в его историческом пути и связавшая его по рукам и ногам, и не случайна их победа. Большевизм есть явление гораздо более глубокое и более страшное, более зловещее, Шайка разбойников была бы более не.винным явлением. Большевизм есть не внешнее, а внутреннее для русского народа явление, его тяжелая духовная болезнь, органический недуг русского народа. Большевизм есть лишь отображение внутреннего зла, живущего в нас.

Очень полезно в наши дни напомнить об идеях Ж. де Местра о революции, высказанных в его гениальной книге "Соnsiderations sur la France". Ему впервые удалось сказать что-то существенное о природе всякой революции. Революция - сатанична. В ней действуют не люди, а высшие силы. Революционеры лишь кажутся активными, в действительности они пассивны, они лишь орудие неведомой им силы. Но революции не только сатаничны, они также провиденциальны, они посылаются народам за их грехи, они есть искупление вины.

Русскую революцию нужно пережить духовно углубленно. Должен наступить катарсис, внутреннее очищение. Тот не пережил духовно революцию, кто пережил ее корыстно, кто хочет возвращения себе утерянного имущества, кто полон злобы и жаждет возмездия. Это - телесное, а не духовное - переживание революции, обывательское к ней отношение. Не духовно пережил революцию тот, кто к ней приспособился, не сумел отстоять в ней свободу своего духа, и тот, кто мечтает о реставрации старой, дореволюционной жизни, полный злобы и мести, не сознает своего собственного греха. Лишь подлинное покаяние делает переживание революции духовным.

Революция нанесла тяжелые раны России, от которых она с трудом сможет оправиться. Но в одном отношении революция будет иметь положительные результаты - она послужит делу возрождения Церкви и религиозной жизни в России».

Две революции 1917 г. Н.Бердяев всегда называл «русской революцией», рассматривая эти события как единый революционный процесс. «И нет ничего более жалкого и смешного, как до сих пор поддерживаемый «левой» интеллигенцией миф о святости февральской революции в отличии от мерзости революции октябрьской. В действительности есть одна революция в разных ее стадиях, и революция октябрьская и есть настоящая народная революция в ее полном проявлении».

1. Сатирическая и очерковая публицистика И. Ильфа и Е. Петрова.

Они были земляками, но в первые годы своей московской жизни не были даже знакомы. Ильф работал в "Гудке". Петрова его старший брат Валентин Катаев привел в журнал "Красный перец", где он стал работать выпускающим. Оба они, и Ильф и Петров, принесли в редакции неистощимые запасы смеха.

Когда в 1926 году Петров пришел в "Гудок", он так же, как Ильф, выполнял черновую, будничную работу, вел репортажи, набрасывал короткие очерки, редактировал рабкоровские заметки. Все это выходило у них легко, с литературным блеском. Фельетон большой и малой формы стал в двадцатые годы распространенным и очень ярким жанром публицистики. Ему отдавали свои таланты писатели из большой художественной литературы.

В 1928-1930 годах они активно сотрудничали в журналах "Огонек" и "Чудак". Помимо многочисленных фельетонов и рассказов, там были опубликованы сатирическая повесть "Светлая личность ", цикл новелл о городе Колоколамске и сказки Новой Шахерезады. Через три года после опубликования романа "Двенадцать стульев" Ильф и Петров снова вернулись к его герою. В 1931 году вышел "Золотой теленок", в нем опять продолжаются похождения, странствия и приключения Остапа Бендера.

«Клооп» — фельетон Ильи Ильфа и Евгения Петрова, высмеивавший неизвестно чем занимающиеся советские учреждения. Опубликован в газете «Правда» от 9 декабря1932 года.

Двое граждан, которых авторы назвали «Зевака» и «Лентяй», видят на здании вывеску «Клооп» и решают выяснить, чем же занимаются люди в учреждении со столь диковинным названием. Но ни учрежденская стенгазета, ни собрание служащих, ни беседы с ними не позволили раскрыть эту тайну. Даже председатель «Клоопа» не только не смог сказать, чем занимается это учреждение, но и не знал, как расшифровывается его название.

И вот коротенький фельетон Ильфа и петрова(вдруг Горбачев спросит) ЧЕТЫРЕ СВИДАНЬЯ

Путь из Винницы в Ленинград лежит через Витебск.

Но Иосиф Евгеньевич Ауэ всегда, то есть один раз в четыре года, ездил в Ленинград через Москву.

Этот путь был дольше, мучительней и дороже. Однако не заехать в Москву товарищ Ауэ не мог. Там были друзья и любимая женщина.

-- Когда-то и я был Ромео, -- говорил Иосиф Евгеньевич. -- Когда-то и у меня была Джульетта. Теперь она замужем. Ее фамилия Протопопуло. Все было. Она стояла на балконе. Я стоял под балконом. На мне были диагоналевые брюки. Ах, вся моя молодость прошла в Москве!

Теперь понятно, почему Ауэ ездил в Ленинград кружным путем.

-- Как же мне не посмотреть на нее -- на нашу дорогую матушку Москву! А друзья! Иван Сундукевич, монстр, грубиян, но замечательный человек! Имею я право раз в четыре года бросить взгляд на Ваньку Сундукевича? Имею я право перекинуться двумя-тремя словами с Левиафьяном? Это мой друг, доктор Левиафьян, болезни уха, горла и носа. Мы так его и звали в институте -- Ухогорлонос. Потом есть у меня еще два дружка, два брата -- Савич и Авич. Могу я их обнять на правах старой дружбы?!

И вот на регулярный конгресс работников по культуре бобовых растений Иосиф Евгеньевич Ауэ ехал через Москву.

Времени было очень мало, от поезда до поезда -- четыре часа. За этот короткий срок надо было повидаться со всеми: и с Джульеттой Протопопуло, и с друзьями детства мужского пола. Кроме того, хотелось посмотреть и самую Москву.

План, по которому Ауэ действовал каждое четырехлетие, был прост, удобен и проверен на опыте. Друзьям посылались открытки ("дорогой", "дорогая"), где Иосиф Евгеньевич назначал свидания в излюбленных местах ("были когда-то и мы москвичами") и строго требовал пунктуальности ("будем американцами!").

И его никогда не обманывали. Все любили своего трогательного провинциального друга. Даже грубиян Сундукевич не обманывал. Он бросал все дела и бежал куда-нибудь к памятнику Гоголя или к часам на Садово-Каретной, где знатоку бобовых приходило в голову назначить очередную встречу. О Джульетте же и говорить нечего. Уже за день до приезда Ромео она сидела в парикмахерской, где ей железными приборами завинчивали локоны.

Открытки были посланы давно. Места встреч были точно обозначены. Время было распределено самым идеальным образом.

Ауэ прибыл на Красную площадь минута в минуту. Здесь, у памятника Минину и Пожарскому, его должен был поджидать специалист по уху, горлу и носу, нежный доктор Левиафьян.

Новая, слегка выпуклая гранитная мостовая площади очень понравилась товарищу Ауэ. Не надо было смотреть под ноги, спотыкаться о проклятый булыжник. Можно было двигаться, гордо задрав голову. И, гордо задрав голову, Иосиф Евгеньевич двинулся вперед и тут же увидел, что место свидания исчезло.

Исчез памятник Минину и Пожарскому, который воздвигла им благодарная Россия. Ауэ повертелся.

Да. Место было совершенно гладкое, как и вся площадь, -- ровные диабазовые кубики.

Постоять на месте памятника и поразмыслить, что же произошло, не представлялось возможным, потому что по мостовой с шорохом пробегали грузовики.

На расспросы прохожих о судьбе гражданина Минина и князя Пожарского ушло порядочно времени. Наконец выяснилось, что монумент находится в полной исправности, но стоит сейчас в ограде Василия Блаженного. Оказалось, что Россия благодарна по-прежнему, но памятник перетащила подальше с дороги.

-- Чтоб не мешал заниматься! -- сказал прохожий.

Когда Ауэ прибыл к подножию гражданина и князя, которые, кстати сказать, указывали своими зелеными ручищами уже не на Кремль, а на далекий магазин Мостропа по Тверской, то доброго Ухогорлоноса уже не было. Конечно, он не дождался и побежал к своим больным вырезать им полипы в носах.

Горевать было некогда. Нужно было спешить к Иверской, на свидание с Ваней Сундукевичем. Ауэ двинулся стрелковым маршем. Сундукевич человек занятой и долго ждать не будет.

Три обстоятельства поразили Иосифа Евгеньевича, когда он прибыл на рандеву, причем все эти три обстоятельства вытекали одно из другого, а равно и вливались одно в другое, создавая таким образом какой-то порочный круг.

Сундукевича не было.

Очевидно, его не было потому, что не было никакой Иверской и поджидать ему было негде.

А Иверской не могло быть по той причине, что раньше она была прислонена к воротам, а ворот-то и не существовало. Их снесли.

Ничего не было. Был широкий проезд, по которому двигались колонны пешеходов и опять-таки зловредные грузовики. Были и гранитные кубики, только на этот раз выложенные дугами.

-- Клейнпфлястер, -- объяснил прохожий, -- усовершенствованная мостовая.

Про Иверскую Ауэ даже не спросил. Стало совестно.

Некоторое время он мыкался в толпе, крича: "Сундукевич, Сундукевич!", -- потом, взглянув на часы и ахнув, заторопился в Охотный ряд, где в левом углу, у магазина старинной советской фирмы "Пух и перо" так приятно будет увидеться с двумя друзьями, братьями -- тт. Савичем и Авичем.

Здесь было уже черт знает что!

Во-первых, асфальт, во-вторых, молодые деревья, в-третьих, справа -- грандиозная постройка и, в-четвертых, слева -- полное отсутствие того самого угла, где у магазина "Пух и перо" должны были, взявшись за ручки, поджидать Ауэ два брата -- Авич и Савич.

Вполне возможно даже, что аккуратные братья ждали его там, но проникнуть к ним было невозможно. Угол был обшит высоким забором, на котором имелись надписи: "Постройка метрополитена", "Вход посторонним лицам воспрещается" и "Предъявляй пропуск, не ожидая требования".

Оставалась любимая женщина -- Джульетта Протопопуло. Свидание предполагалось на Лубянской площади, у фонтана, где бронзовые бамбино держат в пухлых ручонках виноградные гроздья.

-- Посмотрим, посмотрим, -- шептал Ауэ, с трудом подымаясь по Театральному проезду, -- может быть, уже и площади нету.

Нет! Площадь была (новая диабазовая мостовая).

Но фонтана не было.

Через то место, где он стоял, проходили трамваи, стуча на пересечении путей. И там, где должна была стоять трепетная Джульетта с подвинченными локонами, стоял милиционер.

Помимо всего этого, по площади ходить воспрещалось во избежание несчастных случаев.

Где-то по городу, может быть даже совсем близко, в десяти шагах, бродили друзья и любимая женщина, и все они были недосягаемы.

А во всем был виноват Ауэ, любвеобильный, хороший Ауэ. Он думал, что знает Москву, но он знал не ту Москву.

Что же будет через четыре года, когда Иосиф Евгеньевич Ауэ снова устремится на конгресс работников по культуре бобовых растений?

Маленькое добавление. Когда автор настоящего труда явился в редакцию "Крокодила", чтобы сдать рукопись, сотрудники стояли в шляпах, а курьеры, кряхтя, уносили столы на тумбах, пишущие машинки и прочую утварь.

-- Идем отсюда скорее, -- сказал редактор, -- наш дом сносят. Здесь будет гостиница Моссовета на тысячу номеров.

И действительно, дом уже обносили забором.

Четыре свиданья. -- Впервые опубликован в журнале "Крокодил", 1932, No 12 (московское издание).

Дата добавления: 2015-09-05