Успешная борьба Церкви за «свободу». Внутрицерковная реформа и ее последствия 2 страница

Теперь, когда это сказано и осознано, нужно в своих суждениях остерегаться поверхностных превратных толкований (особенно в отношении пап того времени).

Во-первых, неверно, будто христианству, которое не от мира сего, в принципе чужда идея «власти»: «Дана мне всякая власть» (Мф 28,18); также и апостолы заботились об основах социально-церковной организации. Второе касается в особенности римских епископов: обязанные заботиться о пропитании для бедняков и жителей города вообще, они уже давно по долгу своего служения нуждались во «власти»; борьба за выживание (например, при лангобардах) не оставляла им никакой возможности отказаться от политического правления. Все большее участие епископов во внутренних делах империи усилило эти тенденции. Только неисторическое мышление позволяет требовать от Церкви, чтобы она оставалась подобной чистому святилищу; это вдвойне утопично, если признается, что она создала западную культуру.

Естественнее требовать от Церкви, чтобы она в конкретных обстоятельствах земной жизни насколько возможно следовала имеющим огромную важность словам Господа («не от мира сего») в Ин 18, 38, т.е. являла собой духовное Царство, служащее благовестию в форме диаконии.

В-третьих: для обсуждаемой (сложившейся после смерти ГенрихаIII) исторической ситуации неверно было бы представлять дело так, будто в результате политических расчетов иерархии необоснованно утвердилась некая совершенно новая, дотоле неведомая идея. Эта идея заявляла о себе давно и обрела поддержку уже в лице Генриха III. Она включает в себя мысль о (1) превосходстве церковного начала над светским и (2) самостоятельной (уже вселенской) власти папства.

в) Но, конечно, самым важным, как уже сказано, было то, что эти идеи и стремления приобретали все большую остроту. Ведь люди реформы извлекали теперь из старых принципов такие следствия, о которых их предшественники и не помышляли.

Чрезвычайно важной была при этом и негативная сторона: представление о духовном достоинстве императорского (и королевского) служения ослабело и отступило на второй план; его постепенно вытесняла иная точка зрения: король — только мирянин; поэтому он не имеет права приказывать Церкви. В той мере, в какой это умаление (см., например, Григорий VII и Герман из Меца) затрагивало претензии императора на юрисдикцию, оно было оправданным. Но оно имело тенденцию к принципиальной десакрализации светской власти; достоинство христианской королевской или императорской власти предстает теперь существенно зависимым от верховной власти церковной иерархии.

Фактическое развитие этой идеи с неизбежностью было направлено против прежнего повелителя Церкви — императора. Но его политическая власть основывалась сообразно историческому ходу событий в основном на власти немецкого королевского дома (наряду с бургундской, лангобардской и итальянской коронами; к тому же были претензии на власть над Римом). И потому требования реформы, сами по себе свободные от «национальной» (т. е. «антинемецкой») направленности и обращенные против универсальности идеи императорской власти, на деле проявлялись как «антинемецкие». (Конечно, это не имеет ничего общего с современным национализмом.)

С другой стороны, реформаторское движение растет вместе с бургундским Клюни. И хотя, опять-таки, его тенденции не могут быть названы «профранцузскими», фактическая антинемецкая направлен ность привела к изменению союзнической политики пап, имевшему самые серьезные последствия: они призвали на помощь норманнов, с которыми еще Николай II вел борьбу как с врагами империи и Церкви; и впредь они, где только могли, искали себе союзников против немецких императоров. Эта линия привела в конце концов к тому, что опорой папства стала Франция.

г) Для точного понимания событий важно учитывать, что клюнийские взгляды на свободу Церкви сложились далеко не сразу. До середины XI в. в Клюни тоже не сомневались в церковном статусе короля и признавали полноту его власти над Церковью. Возражения против спасительного вмешательства Генриха III в дела папства, основанные на том, что он является мирянином, исходили не из Клюни²³². Еще Петр Дамиани († 1072 г.) говорил о том, что высший священнический чин и высшая светская власть должны (параллельно и совместно) трудиться на благо христианства, «так как священство пользуется защитой государства, а государство защищено святостью священнического служения». У каждого есть своя собственная, отличная от другого, задача: «Король владеет светским оружием, у священника есть меч духовный, который есть Слово Божие. Счастливое положение — когда светский меч соединяется с духовным!»

И тем не менее активно развивался процесс взаимного отталкивания, ведущий к антагонизму светского и духовного начал. Происходила, с одной стороны, решительная десакрализация политической сферы, а с другой стороны, клерикали зация, которая в тот момент была необходимой и благотворной, однако позже стала приносить огромный ущерб.

д) Основная сила реформы вывела Церковь на новый путь, где она смогла избавиться от порочной практики злоупотреблений епархиаль ным и монастырским имуществом со стороны мирян, связанных в основном с симонией. Несомненное доказательство этому содержится уже в названии книги кардинала Гумберта Сильва-Кандидского (†1061 г.) «Adversus simoniacos» («Против симонитов») (1054/1058гг.), определившей и обобщившей все дальнейшее развитие событий: подлинно программное произведение. Здесь мы можем наблюдать уже упоминавшийся перенос клюнийско-монашеской программы реформ в общецерковную плоскость. Гумберт требовал от короля не только свободы для Церкви и папства, но и господства Церкви над миром. Книга направлена против влияния немецкого короля в Церкви и против инвеституры епископа перстнем и посохом, совершаемой королем. Право на инвеституру имеет только «sacerdotium». Это требование символически обосновывается на примере соотношения души и тела. Высшее начало — душа. Душа — это Церковь. Царство подобно телу.

Очень важно, что в этой полемике в качестве религиозного аргумента использовался опасный радикально-спиритуалистический тезис о недействительности симонического рукоположения. Поскольку фактически светская инвеститура здесь попросту приравнивается к симонии, запрет на нее и его последствия имели огромное значение.

Другой опасный момент: призыв к христианским массам и правителям в случае необходимости встать на защиту Церкви от симонически поставленных епископов.

7. а) Идеи Гумберта не остаются чистой теорией; они реализуются в законе о выборах папы. Николай II (первый ненемецкий папа того времени) определил на Латеранском соборе 1059 г. (возглавляемом Гильдебрандом и Гумбертом), что выбирать папу имеют право только кардиналы²³³; папа по возможности должен быть избран из римского клира, а выборы — происходить в Риме.

Главной целью нового закона о выборах папы было обеспечить влияние на них реформаторских сил. Непосредственно он был направлен против посягательств римской знати²³⁴. Из обоснования закона следует, что он был обращен в особеннос ти против симонических злоупотреблений. В нем отсутствуют враждебные настроения и тем более прямая вражда по отношению к немецкому королю. Но фактически формулировка нового правила означала неминуемый конец прежней системы назначения пап, которую практиковал Генрих III в качестве патриция и императора. В энциклике о Латеранском соборе 1059 г. (где был утвержден декрет о выборах папы), изданной Николаем, (1)ничего не сказано о правах короля или императора (кроме ни к чему не обязывающей формулы); но (2) светская инвеститура во всех ее видах отвергается полностью.

Это был глобальный протест против власти светских правителей над Церковью и фактически выпад против немецкого regnum, поскольку власть немецкого короля над Церковью основывалась на практике светской инвеституры. Осуществление этих требований означало уничтожение германской системы частных церквей. Но поскольку частные церкви составляли значительную часть королевского имущества, оно содержало прямую угрозу всему устройству Германии, в том числе политическому.

Защиту от возникшего в Германии недовольства декретом о выборах папы курия искала в союзе с норманнами.

Этот союз скоро принес свои (антиимператорские) плоды благодаря выдающейся деятельности Гильдебранда, добившегося при поддержке норманнов выбора Александра II²³⁵ (1061_1073), одного из вождей миланской патарии (см. ниже), которому имперские силы при содействии римской аристократии и ломбардских имперских епископов противопоставили антипапу (Гонория).

б) В дальней перспективе декрет 1059 г. об избрании пап был важным этапом упоминавшейся выше клерикализации Церкви. Много раньше народ был отстранен от участия в поставлении епископов, теперь это распространилось и на избрание папы²³⁶: разрыв между народом и клиром углубляется; Церковь постепенно «как внутренне, так и внешне во всем, что касается ее членов, ее богослужения и ее системы образования становится исключительно Церковью священников» (Brandi). (Этот процесс складывался из многих элементов. Ему способствовал и контраст между народной и церковной латынью.) Влияние этого разрыва сказывалось в течение веков (вальденсы; Уиклиф; гуманисты) и стало одной из причин Реформации и ее успеха.

8. В этот период папство (как носитель реформаторских тенденций) помимо вражды нашло и в самой Италии двух важных союзников: норманнов на юге и патарию на севере.

а) Союз с норманнами осуществился только при Николае II (1059г.). Герцог Роберт Гвискар принес папе присягу быть «fidelis» (=вассалом) его самого и Римской Церкви, а также защитником «regalia» св. Петра, выплачивать ежегодную дань, а также по указанию «лучших» кардиналов способствовать тому, чтобы папа был избран и утвержден «к чести св. Петра». Папа принял здесь с выгодой для себя феодальную систему во всех ее формах. Правовым основанием пожалования служила «donatio Constantini», которая с этих пор широко использова лась. В Мелфи (благодаря Гильдебранду) было осуществлено ленное пожалование норманну Ричарду Аверскому (Капуя) и норманнскому герцогу Роберту Гвискару (Апулия, Калабрия и Сицилия, которую сначала предстояло отнять у сарацин).

б) Мощный подъем, наблюдаемый нами в монашеской и церковной реформе, поддерживался пробуждением и ростом сознания народных масс. Исторически этот анонимный процесс впервые проявляется в феномене «патарии» (уничижительное прозвище, означающее приблизительно «сброд»). Он связан с ростом городов Ломбардии (а также Флоренции и Фландрии), где постоянно обострялись сословные противоречия. Явные антифеодальные социалистическо-демократические тенденции дополнялись религиозными движениями или полностью включались в них. В некоторых случаях — как в Милане — клир и знать непосредственно взяли на себя руководство. В Милане к основателям движения патаров принадлежал будущий папа АлександрII. Через Гильдебранда связь с этим движением осуществлялась еще при предшественнике Николая II папе Стефане IX (последний из немецких пап высокого средневековья).

в) Патария представляет собой в определенном смысле историчес кий пролог к тому движению «pauperes Christi» («бедняков Христовых»), которое на рубеже веков охватило самые широкие слои народа, чтобы вскоре распасться на ортодоксальное и еретическое крыло.

Обдумывая ситуацию церковного и культурного подъема реформаторских сил, начинаешь понимать, почему для патарии естественно было стать их союзником. Перед нами те самые христианские массы, к которым апеллировал Гумберт. Восприимчивые и вдохновленные идеалом очищенной, освобожденной от мирских оков Церкви, они были готовы, и даже слишком готовы, восстать против феодального, погрязшего в конкубинате и симонии клира и совершаемых им таинств.

Особенность этого союза состоит в том, что сугубо клерикальная Церковь реформы объединяется с Церковью народа, переживающей религиозное пробуждение. К сожалению, эту вырвавшуюся наружу силу христиан-мирян не удалось надолго сделать полезной для Церкви и мира. Но с этих пор в аристократической доселе средневековой Церкви появляется демократический элемент. Дальнейшее развитие патарии идет параллельно борьбе за инвеституру.

г) Программа реформ нашла и упорных противников: казалось, что нравственные недостатки неистребимы. Князья и знать мало считались с правами низших слоев населения (отсюда — возмущение патарии). Высший клир, владевший большими богатствами и имевший родственные связи со знатью, жил, как и она, в свое удовольствие и в обладании политической властью. Формирующееся феодальное общество обнаруживает серьезные признаки внутренней слабости: семейная ситуация короля Лотаря, женщины и партии, заправляющие в Риме, распущенность духовенства (сильнейшее сопротивление против введения обязательного целибата!) и все разлагающая симония — вот типичные симптомы низкого нравственного уровня тогдашнего общества, особенно в Италии и Франции.

Вместе с тем нельзя забывать, что «квазисупружеский» статус низшего клира был не только признаком падения, но и проявлением древних и древнейших обычаев. Вспомним попытки реформы при Оттонах и Салиях.

При этом существенное значение имеют также позитивные силы, противостоящие григорианской реформе и составляющие самое важное дополнение к обрисованной картине. Это иллюстрируется тем, что сами вожди Клюни воздерживались от участия в начинающейся борьбе между папой и императором, никак не реагируя на те пороки церковной реформы, которые известны нам по многочисленным высказываниям Бернарда Клервоского.

Тем не менее церковная реформа, связанная с именем аббатства Клюни времен его основания и первого, героического периода и проникнутая его духом, в конце концов победила; это было по большей части заслугой несгибаемого Григория VII. Доказательство тому — XII и XIII вв.: после подготовительных веков первого тысячелетия только Клюни, Григорий VII и Бернард Клервоский сделали Запад подлинно христианским.

§ 48. Григорий VII. Борьба за инвеституру

1. а) Светская инвеститура, т. е. пожалование светским правителем духовному лицу епископства или аббатства, происходила в форме вручения посоха²³⁷, а впоследствии и перстня, символов епископского достоинства. Она возникла в христианском королевстве франков в самом начале его существования. По существу она была элементом системы территориальных церквей, которая признавалась также и Церковью и включала в себя наличие у носителей светской власти определенных церковных прав (и обязанностей). В Х и ХI вв. инвеститура как законным путем, так и через злоупотребления сделалась обычным правом во всех королевствах. Еще в 921 г. один из пап (это был Иоанн Х) признал: по древнему обычаю никто, кроме короля, не может вручить духовному лицу епископство.

Итак, светская инвеститура уходит корнями настолько глубоко, что мы не можем просто осудить ее как антицерковную; еще меньше прав мы имеем, чтобы во всех случаях обвинять ее в симонии. Это обвинение не всегда справедливо, даже если церковные должности передавались путем покупки, продажи, наследования или в виде приданого. Дело в том что здесь речь, очевидно, шла о частных церквях, к которым постепенно были причислены и крупные церкви, наделенные королевским имуществом. Несомненно, угроза обмирщения была не только очень близкой — она стала постоянной реальностью, прежде всего со времен беспорядков меровингской эпохи. Феномен инвеституры — частное, но имеющее огромное значение явление, дающее представление об опасности, грозившей религиозной сфере жизни средневековья вообще: об опасности соединения духовного начала с материальным к ущербу первого.

При оценке моральных устоев клира также необходимо тщательное различение. Если в IХ и Х вв. клир во многих отношениях и не соответствовал достоинству своего звания, все же не может идти речи о том, что духовенство тогда жило только безнравственно. В особенности, что касается епископов, то после преодоления упадка, т. е. приблизительно со времен Оттона I, по крайней мере немецкий епископат хорошо выполнял двойную задачу, накладываемую на него светской инвеститурой как на светского и церковного повелителя. Насколько сложна была эта проблема, видно даже из того, что, хотя эти два фронта отнюдь не были четко разграничены, в последующей жестокой борьбе большаvя часть имперской Церкви, включая крупные аббатства, каждый раз становилась на сторону императора.

б) Тем временем реформаторская партия все острее видела опасности и негативные стороны существующего положения. Главнейшим ее представителем после кардинала Гумберта Сильва-Кандидского и наряду с ним был, как уже говорилось, Гильдебранд, будущий Григорий VII. Чем яснее осознавался в этих кругах специфический характер христианско-религиозного начала и превосходство его над светским и экономическим²³⁸, тем более болезненно относились они к слишком тесной связи духовного и экономического начал и тем быстрее (а в чем-то и чересчур быстро) делали вывод о необходимости канонического запрещения симонии. Но и здесь трудно провести черту между исторически и объективно оправданными явлениями и злоупотреблениями. Прежде всего в большинстве случаев нужно было определить, что такое симония. Среди самих реформаторов не было согласия в этом вопросе.

2. а) Гильдебранд (род. ок. 1020 г.) в 1049 г. вернулся из Клюни в Рим. Можно считать, что его понтификат начался задолго до того, как он стал папой. Уже при четырех преемниках Льва IХ († 1054 г.) и даже до этого, не занимая еще никакого поста в курии, он, благодаря своим семейным и дружеским связям в кругу активных реформаторов, принимал серьезное участие в управлении Церковью. В 1073г. он был избран папой и стал именоваться Григорием VII. В противоре чии с декретом о выборах папы от 1059 г., принятом при его же участии, он был избран не кардиналами, но по старинному обычаю клиром и народом. Очевидно, он даже счел правильным известить о своем избрании немецкого короля (Генриха IV) и принял от него утверждение в сане. Будучи избран, он употребил все свои силы, которые нужно назвать почти сверхчеловеческими, на службу Церкви. Всоответствии с церковными и культурными традициями Клюни, выходцем откуда он был, и с идеями близкого ему круга сторонников церковной реформы, он начал свой понтификат, имея ясную программу, но не объявляя сразу войну немецкому королю, от которого он сначала ждал поддержки против враждебного епископата.

б) Как в личности Григория VII ²³⁹, так и в его деятельности представлена полная программа куриализма эпохи высокого средневеко вья. Он был монахом и он был папой. И тем и другим он был во всей полноте. Он был слугою Христа и Его наместника, святого Петра, но одновременно и прирожденным повелителем.

Но и то и другое настолько в нем слиты, что можно сказать, что господство над людьми было у него формой служения Христу, точнее — служением во исполнение данной Господом Петру универсальной задачи.

Абсолютная верность духу христианства в контексте широкой политической реальности и тесное взаимодействие этих двух начал, чреватое конфликтами, которое едва ли можно представить себе без некоторого насилия и которое Григорий тем не менее осуществлял с поразительными душевными, духовными и церковными результата ми и с чистейшими намерениями, составляют формальную характеристику его личности. Одаренный несгибаемой волей борца, не без некоторой жестокости²⁴⁰, властный покоритель людей и себя самого, он навсегда оставил в сознании народов Запада образ идеального монаха (аскетическое благочестие), но прежде всего папы- повелителя (весь мир, в том числе и политическая власть и ее носители — область, подвластная Христу и Петру). В нем осуществилась тайна гениально-властного служения Церкви.

Его идеи обрели свой окончательный облик только после того, как прошли определенные стадии развития. Вначале он еще признавал королевско-императорскую власть, координированную с папской. Но затем его работа превратилась в бескомпромиссную борьбу за идеал, который он постоянно провозглашал; этот идеал — iustitia, божествен ная справедливость. Одно царство Христа над народами и их политическими властями: под водительством папы. А в нем — реализуемое через папу — одно Божье Право, одна Божья власть. Но этот духовный факт освобождается от всякого символического или спиритуали стического толкования и переносится в область реальной политики: папа является повелителем мира! Ведь священство — превыше всего, оно не может быть никому подчинено. Все зло в Церкви происходит от того, что этот порядок нарушен вторжением мирской власти. Описанный Августином образ мира, каким он должен быть по Божьему замыслу, может наступить лишь тогда, когда миром станет руководить верховный священник. Это значит, что «iustitia» может быть достигнута лишь тогда, когда Церковь обретет свою «libertas». Основа этого — главенство, самостоятельность и независимость Церкви.

К этой идее, заявившей о себе еще при Николае I, Григорий VII относился со всей серьезностью. Он смог воплотить эту программу в жизнь лишь отчасти. Боvльшую долю посеянного им пожинали его преемники. Великое религиозное обновление XI, XII и ХIII вв. было бы невозможно без тех изменений в церковном сознании, которые были выработаны благодаря его трудам.

Историк Церкви, оценивая ретроспективу, заметит, несомненно, и оборотную сторону это процесса: все с большей интенсивностью Церковь с этих пор вынуждена была отдавать лучшие свои силы на завоевание и упрочение своего господства, активно пользуясь для этого чисто светскими методами. Месть со стороны «покоренного» мира не заставила себя ждать: попытка установить на земле теократию обернулась тесной зависимостью иерархии от мира, и частично ее секуляризацией.

в) Основа мирового господства папства целиком и полностью заложена Григорием VII. Именно в этом отношении его программа (осуществление или продолжение программ Лже-Исидора, Николая I и Николая II) представляет собой нечто новое, постольку поскольку он систематически обобщал требования программы реформ и делал первые попытки их осуществить.

Независимость Церкви от государства, к которой стремились реформаторы, была внутренне оправданна. Можно даже сказать, что некоторая гиперболизация бывает, согласно общему закону истории, необходима, когда нечто справедливое должно пробить себе дорогу. Но при том, какова была исторически сложившаяся к этому периоду средневековья немецкая Церковь, такая линия поведения Григория означала принципиальный разрыв с прошлым. Нельзя не видеть, что в некоторых своих утверждениях он (вслед за кардиналом Гумбертом) был излишне категоричен, что, хотя и было продиктовано высоким религиозным рвением, имело тяжелые последствия, и тем более нельзя не видеть ответных ударов, бывших вполне объяснимой реакцией на его клерикальные притязания²⁴¹.

Система территориальных церквей, некогда сделавшая возможной христианизацию Европы, раннесредневековая имперская церковь, сакрализация королевской и императорской власти, как и тот факт, что император спас Церковь от смут saeculum obscurum, давали немецким политическим властям историческое право участвовать в делах Церкви. Светская инвеститура, приведшая к войне при ГенрихеIV, вовсе не была плодом произвола и страстей нецерковных, светских сил. Борьба за инвеституру отнюдь не была просто борьбой правого дела против несправедливости. Напротив, трагизм завязывающейся борьбы состоял в том, что обе партии были по-своему правы. По существу, в ее основе лежала извечная проблема взаимоотношения государства и Церкви, религии и политики, в силу природы обоих элементов всегда сопряженного с конфликтами. Но зарождающийся теперь и усугубляемый энергичными действиями Григория VII конфликт состоял в том, что его намерения противоречили исторически сложившейся реальности. В этом смысле можно сказать, что Григорий мыслил и действовал антиисторично. И это несло в себе, несмотря на весь прогресс в церковно-религиозной области, немалые опасности для Церкви. Нельзя игнорировать тот факт, что Григорий, абсолютизировав церковную и религиозную идею, использовал ее и поднял на щит с безграничной властностью прирожденного императора. Это тем более важно, что папа был сторонником идей, которые будучи по своей природе политическими, делали для пап неизбежным политический образ мыслей. Это через папскую теократию — или чрезмерное ее усиление — подготовило ответный удар, ту политизацию и секуляризацию папства, которые мы увидим осуществившимися частично в Авиньоне и радикально — в эпоху Ренессанса.

Значение неблагоприятных для Церкви факторов усиливалось тем, что, как уже не раз упоминалось, в раннем средневековье церковная и государственная сферы, объединяясь, взаимодействовали неупорядоченно (как при Генрихе III), в постоянной борьбе за главенство и с постоянными посягательствами одной власти на сферу влияния другой, что неизбежно вызывало реакцию. Это препятствовало правильному разделению сфер, которое одно могло стать основой их «единства» в сотрудничестве и взаимопомощи. Начавшаяся реорганизация должна была дать Церкви автономию и свободу (не ограниченную рамками территориальных и исторических зависимостей); и только при условии признания прав государства — самостоятельности (не автономии!) светско-государственной сферы — мог бы установиться такой порядок, который обеспечил бы минимально необходимое внутреннее равновесие сил и предотвратил разрушительное для обеих сторон противоборство.

Построение средневековой sоcietas christiana, уже в основе своей несшей в себе зерно распада, не только не устранило этого трагического противоречия, но усилило его.

3. Первое распоряжение, сделанное Григорием в интересах внутрицерковной реформы, касалось наихудшего с религиозной точки зрения зла — симонии и распущенности духовенства. Как уже при Льве IХ и затем при Николае II (1059г.), всем, получившим духовный сан при помощи симонии, грозило смещение; священникам было запрещено вступать в брак, а народу — присутствовать на богослужении, совершаемом женатыми священниками (1074 г.). Партия реформ и боvльшая часть народа приветствовали это решение; но со стороны тех, кого оно затрагивало — как отдельных лиц, так и поместных соборов, — последовало самое резкое отвержение этих «новых» постановлений, так же как и «невыполнимого» и «неразумного» требования целибата. Уже при повторении угрозы 1074г. пришлось наложить отлучение на целый ряд непокорных немецких и ломбардских епископов и королевских советников. (Сопротивление продолжалось вплоть до XII и XIII вв. Затем в принципе победило папское законодательство²⁴².)

а) Этим требованием, несомненно, был задан высокий идеал. Его постепенное осуществление высвободило в христианстве, особенно в среде духовенства, невзирая на начавшийся с XIV в. упадок, огромные религиозно-нравственные силы.

Однако нельзя забывать о глубинной проблематике. Противники указа не обязательно были нравственно необузданными людьми. Несомненно, что в Западной Церкви уже очень рано появились канонические предпосылки издаваемых ныне законов. Но в германской среде они у светского духовенства не смогли утвердить ся — реальная ситуация в существенных моментах была здесь такой же, как и в Восточной Церкви. В этом смысле общеобязательный целибат был новшеством, так как он в решающих вопросах превращал светского священнослужителя в монаха, которым тот и не был, и не должен был быть. В борьбе с этой общеобяза тельностью впервые в истории Церкви авторитет Священного Писания был так широко противопоставлен решению церковной власти. И снова не следует упускать из виду, что это законодательное установление Церкви затеняло харизмати ческий характер девства и способствовало законническому подходу.

б) Второй удар последовал в 1075 г. — это был общий запрет всякой «симонической» светской инвеституры: низложение того, кто получил сан, и отлучение того, кто в сан возвел. Григорий приравнивает здесь всю без разбора инвеституру к симонии. Эта вторая мера вызвала гораздо более сильное сопротивление, чем первая. Причиной были не только личные интересы. Как уже сказано, жизненно важные интересы империи противоречили требованию папы. Владения епископов и имперских аббатов составляли огромную часть империи, они были главной опорой реальной (экономической и военной) королевской власти в Германии. Немецкий король даже безотносительно к своему сакральному достоинству и связанному с ним сознанию своей власти над Церковью, исходя из одной только политической реальности не мог отказаться от своего участия в замещении вакантных епископских кафедр.

Таким образом, новая папская концепция независимости Церкви неизбежно вела к конфликту. Поскольку эта независимость фактически означала претензии Церкви быть полновластным руководителем в действительности двухполюсного, т. е. состоящего из Церкви и государства, единства христианского мира, можно считать, что в рамках нового церковного законодательства еще долго нельзя было прийти к подлинному решению.

И все же перемирие тогда было бы возможно, если бы инвеституре в действительности так часто не сопутствовала симония. Здесь была религиозная проблема, не дававшая покоя христианской совести. И наконец, нельзя забывать и то решающее обстоятельство, что «дальнейшему существованию Церкви серьезно угрожало неодолимое влияние германского права частной церкви» (U. Stutz).

в) Тогда в Германии правил даровитый Генрих IV (1056_1106). Как раз он при назначении на епископство активно практиковал симонию. В развязавшейся борьбе папы и короля решающим был 1075 г. В споре относительно важного Миланского архиепископства Генрих, принужденный к тому восстанием саксов, обещал пойти на уступки. Поэтому с его советников было снято отлучение и ему, не отделявше му себя от них, дано отпущение грехов. Таким образом, для папы он был фюрстом, служившим во имя «iustitia» в подчинении духовной власти. Но когда саксы были с помощью фюрстов побеждены, Генрих уже и знать не хотел о своей уступке. Он действовал так же, как и раньше (особенно в миланском вопросе). Григорий отреагировал резким предупреждением королю (декабрь 1075 г.), которое в сочетании с угрозой отлучения было равносильно ультиматуму. В ответ на это король созвал Собор в Вормсе (январь 1076 г.), на котором волнения против папы возбуждал прежде всего бывший друг Григория, немало способствовавший его возвышению, кардинал Гуго Ремиремонский. 26 присутствовавших на Соборе прелатов вынесли решение, которым папа низлагался за свои мнимые преступления (Ломбардский собор с этим согласился). Генрих, апеллируя к своему праву римского патриция, потребовал смещения Григория. Было опубликовано пресловутое послание к «Гильдебранду, ложному монаху».

Дата добавления: 2015-09-06