Фотокинопулеметами пользовались?

- Да, они были. Фотокинопулемет имеет задержку, и, если я уже отпустил гашетку, пулеметы не стреляют, а фотопулемет еще несколько секунд продолжает работать -специально, чтобы увидеть результат. Но когда идет маневренный бой, то ничего не увидишь: ты ведь на месте не стоишь. Поэтому сбитые в основном подтверждали наземные войска, посты ВНОС. А если летали группой, то подтверждали летчики группы. Но нам не всегда верили. Направляли разведчиков, чтобы те подтвердили. А если над морем сбили - тут уж некому было подтвердить.

У нас в полку был принцип, которого в других полках не было. Если на задание вылетала группа и сбивала самолет, то эту победу писали всем летчикам группы. Потому, посмотри: у меня записано в группе 26 сбитых самолетов, а лично сбитых - только четыре. Понимаешь? Мы за личными счетами не гнались. Важно не записать себе сбитый самолет, а сохранить группу, своих летчиков. Пусть даже меньше сбить, черт с ним! Но, главное, чтобы все остались живы. Это было абсолютно правильно. Да, конечно, получалось, что счета у всех летчиков большие, а сбили, в общем-то, немного. Если суммировать всех летчиков, то получается огромная цифра. Так нельзя. Мы всё считали точно и честно, не старались обмануть кого-то. Запись сбитых всей группе - это была защита дружеских отношений, духа коллективизма, чтобы летчики не рвались геройствовать поодиночке, стремясь награды заработать. Конечно, были и те, кто себе хотел приписать победы. Например, Кривошеев, который старался себе насбивать. Мы всё равно старались его прикрыть, но не уберегли - погиб…

А этих четырёх я как сбил? К примеру, один раз вылетели мы группой на задание. Мы тогда еще на "лагах" летали. У меня был замечательный самолет, пятиточечный первых выпусков, хорошо отполированный, почти черный с пятнами. Я его "Коброй" называл, хотя "Кобр" у нас тогда ещё не было. Я уже говорил, что очень хорошо видел и разглядел разведчика. Кутахов мне говорит: "Ну, если видишь, давай!". Я набираю высоту больше шести тысяч. Без кислорода! Мы ведь обычно всегда летали низко, а тут я за разведчиком полез. Лечу вдоль железной дороги. Стал догонять этот "Дорнье-215". Он вначале ровно шел, фотографировал, что ему надо было, меня не видел. Наконец, немецкий стрелок увидел меня, начал стрелять. Я старался немножко маневрировать, чтобы подойти поближе. Ну, подошёл и как ему врезал. Он задымил, перешел в пикирование, я за ним. Так и пикировали, пока он не упал.

Однажды послали меня сопровождать нашего разведчика "Пе-2". Самолетов не было, и я вылетел один. Мы уже обратно возвращались. Я шёл сбоку-сзади и выше со стороны солнца. И тут раз - пара немцев. Они догнали этот разведчик, а меня не увидели. Я сверху спикировал, и одного сбил на глазах у этого "Пе-2". Второй немец спикировал и ушел. Этого мне засчитали, а порою с подтверждением было очень трудно. Собьёшь, а внизу населения нет, никто не видел…

Наш 145-й, ставший весной 1942 года 19-м гвардейским, авиаполк был посильнее соседнего 20-го гвардейского (бывший 147-й ИАП). Потери в нем были намного выше, чем у нас, и где-то в августе 1942 года меня перевели туда на усиление. Я не хотел туда ехать, но Туркин, командующий ВВС 14-й армии, прислал У-2, буквально с приказом: "Связать Гайдаенко и отвезти в 20-й полк". Что тут сделаешь?

В 20-м полку к тому моменту из старых лётчиков никого не осталось, и прислали молодых ребят, только из училищ. Много, конечно, сейчас вранья о наших потерях в первый период войны. Но много и правды. Били нас немцы, ох, как били! Почему? Сами судите. В это время 20-й полк отвели с аэродрома Мурмаши немножко в тыл - на аэродром Шонгуй, чтобы переучивать полк. Я принял эскадрилью. Знаешь, из кого она состояла? У меня был заместитель, капитан, получивший 10 лет условно за трусость. Ему дали возможность летать - мол, если еще провинишься, то пойдешь в штрафбат. И еще был под моим началом командир звена, офицер, а остальные летчики только из училищ прибыли сержантами, в обмотках, в ботиночках, в шинелишках. Стал я с ними беседовать, спрашиваю: "Какой у вас налет?" Старший из них объясняет: "Летали мы на И-16, у меня самый большой налет - 10 самостоятельных полетов. Остальные сделали 3-5 полетов". Вот такие летчики! Разве можно на фронт присылать таких?!

А знаешь, как подготовка наших летчиков проходила? В начале войны был запрещен высший пилотаж! Когда я переучивался на И-16, так Новожилову говорю: "Покажи, как бой вести, я же после "СБ" - там никакого пилотажа". Он отвечает: "Во-первых, пилотаж запрещен, во-вторых, в бой попадешь, сам будешь крутиться, как надо. А не сможешь - значит, собьют". Вот такое обучение! Но я-то хоть имел опыт, большой общий налет днем и ночью, а эти пришли… Их надо было еще год учить! Не меньше! В последующем были созданы так называемые ЗАПы. Но и там недостаточно учили. Там должны были обучать воздушному бою и всему прочему, но в ЗАПах жаловались, что горючего не дают, запчастей на самолетах нет, все шло на фронт.

А ведь 20-й полк летал на "Киттихауках". Вот этих сержантов надо было переучивать на них. "Киттихаук" - сложный самолет. На разбеге, если резко взять ручку, чтобы поднять хвост, его начинает разворачивать. Так же и при посадке. А как только он начинает разворачиваться, накреняется и ломает консоль. Каждый полет молодые ломают самолеты… Потом я все-таки сбежал с этого полка. Что я буду делать с этими сержантами? Убьют же! Подобрал четверых летчиков получше и перебрался опять в 19-й гвардейский полк, где возглавил третью эскадрилью.

Мы чуть позднее молодёжь так старались вводить. Брали по одному человеку в группу из 6-8 самолетов. И то однажды был такой случай. Взяли одного ведомым к командиру эскадрильи Мироненко. Завязался бой. Этот новичок ошалел, уцепился за Мироненко и стреляет по нему. То есть он уже не различал, где какой самолет. Мы ему кричали по радио, а тут же бой идет, не до этого, а он ещё и по нашим стреляет. В конце концов, немец зашел и сбил его. Вот такой был случай.

Дата добавления: 2015-09-06